Одиссей

      Не было нужды заглядывать в чулан, опустевший и темный, чтобы понять: там никого нет. Прежде чем он успел решить, что делать дальше откуда-то со стороны задней двери донеслось отчаянное «Папа!». Какая-то часть его разума нашептывала, что крик ему почудился, и что надо бежать наверх, но он послушал ту, что требовала немедленно бежать на веранду.       Мальчик был там – сидел на старой скамье в углу, сжавшись в комок и вцепившись в свою странную светящуюся штуковину. А окутавшая двор угольно-черная ночь тянулась к нему через перила, опутывая множеством щупалец.       Облик ребенка дрожал и менялся, словно в жарком мареве раскаленного дня – перед ним проносился целый калейдоскоп лиц – и знакомых, из прошлой жизни, и абсолютно чужих ему. А рядом, по-хозяйски положив мальчику руку на плечо, стоял человек, кого он меньше всего ожидал увидеть. Стоял, и дымил своей неизменной сигаретой.       Шаг вперед и наваждение рассеялось. Ребенок снова стал тем мальчиком, с которым он провел этот бесконечный день. А вот тот, другой, и не подумал исчезнуть.       – Наконец-то! Думал, ты никогда не закончишь заливаться слезами ностальгии. Впрочем, мы с твоим юным другом неплохо провели время. Надо же было чем-то заняться, раз уж вы исхитрились выпустить моего приятеля Билла. Ох уж этот Билл! Поставить на правильную лошадь, но так и не явиться за выигрышем… Впрочем, речь не о нем, у меня дело к тебе… Что молчишь, как в рот воды набрал? Удивлен?       – Не особенно. Я всегда опасался, что тебя не стереть в порошок даже ракетой ближнего наведения.       – Правильно делал, что опасался. Вижу, ты не очень поднабрался вежливости, так что перейду к делу. Даю тебе последний шанс сыграть на стороне победителей. Второго не будет.       – Вот и отлично. Не придется отказывать дважды. Не желаю иметь с тобой никаких дел, – отрезал он и протянул руку мальчику. – Пойдем отсюда.       Несколько секунд он и Курильщик сверлили друг друга глазами, потом тот нехотя убрал руку с плеча ребенка. Мальчишка немедленно вскочил и с готовностью юркнул ему за спину, напоследок бросив на его врага полный ненависти взгляд.       Они не успели сделать и шага, как в спину ему хлестнул вопрос:       – Даже если я дам тебе шанс снова увидеть ее?       Будь ты проклят, старый дьявол! Он медленно, через силу обернулся, чувствуя себя марионеткой в руках давно знакомого кукловода.       Курильщик невозмутимо восседал на освободившемся месте и уже со вкусом дымил новой сигаретой.       – На сей раз это не в твоей власти.        – Откуда такой размазне, как ты, знать, насколько велика моя власть?       – Настолько, что ты теперь способен воскрешать из мертвых?       – С чего ты взял, что она мертва? Она очень даже жива. Можешь в этом убедиться в любое время. Хоть прямо сейчас. В обмен на одну необременительную услугу.       Эти слова были как удар под дых. А Курильщик откровенно забавлялся его растерянностью.       – Помнишь или думаешь, что помнишь, вот в чем вопрос. Верно? Наши милые союзники умеют не только стирать память, но и делать с ней много других интересных вещей.       Язвительные слова достигали его слуха, но почти не доходили до разума. В голове билась одна мысль: неужели это может быть правдой? Мир в очередной раз переворачивался под немыслимым углом, и в этом было что-то тревожащее и неправильное. Но размышлять об этом сейчас было некогда и невозможно: все его мысли были заняты новым известием. Она… жива?! Он может отправиться, если надо, хоть на другой край мира, искать ее и… найти?       – Больше не хочется послать к черту старого черта? – с затаенным торжеством спросил Курильщик. – Тогда слушай внимательно, потому что я не стану терпеть твою наглость до бесконечности. Ты можешь увидеть ее, а заодно перебраться отсюда в более гостеприимное и пригодное для жизни место. Никакого подвоха, никаких ограничений все, что твоей душе угодно. Живи и радуйся. Не предложение, а сказка.       «Вот только в сказках такие предложения ничем хорошим почему-то не кончаются».       – …если готов кое-что пообещать взамен.       – И что же я должен пообещать взамен? Отдать тебе то, чего дома не знаю? – язвительно спросил он. Но старый дьявол и бровью не повел. Только смотрел на него так, как будто знал о нем что-то такое, чего он о себе не знал.       – Если тебе угодно совершить такой обмен, не имею ничего против, – невозмутимо, словно они обсуждали сумму займа и проценты к ней, изрек Курильщик. – По рукам?       В глубине его глаз на секунду вспыхнул и тут же исчез алчный огонек нетерпения. Словно он ждал момента, когда наконец сможет захлопнуть уже готовую ловушку.       – Нет. Я сыт по горло сомнительными сделками.       – Которые ты предлагаешь сам? Что ж, как тебе будет угодно. В таком случае вернемся к первоначальному варианту. Они хотят, чтобы ты отдал им мальчишку. У Них на него большие планы. Скажу тебе даже больше, он принадлежит Им по праву.       – Вот как? А если я откажусь?       – До чего же ты предсказуем, – по губам Курильщика пробежала змеиная усмешка. – Из тебя, как и из многих до тебя, не вышел толк по одной-единственной причине: хоть ты и эгоист, но не там, где надо. Фортуне, как правильно подметил поэт, «удобней давать одному» (1). А вы все до последнего готовы тащить с собой кучу народу.       Да уж, куда мне до тебя с твоей изысканной философией. Но какой смысл читать дьяволу нравоучения о том, как это ужасно, плохо и безнравственно – покупать человеческие души?       – Не удивлен, что ты так прикипел к этому мальчишке. Вы с ним – два сапога пара. Одинаково скверные манеры и прискорбная привычка не слушать тех, кто хочет вам добра. Что ж, если тебе так приспичило, можешь оставить это сокровище при себе и хлебнуть с ним столько лиха, сколько сможешь проглотить. Это будет даже забавно. Но, как ты сам понимаешь, те, кто не могут жертвовать другими, вынуждены жертвовать собой. Из чего следует, что тебе не остается ничего другого, как сотрудничать с нами самому.       – Нет.       Никогда больше. Никаких сделок и никакого сотрудничества с тобой. Какую бы луну с неба ты мне не сулил. Что я усвоил за свою жизнь, так это то, что дьявол всегда обманывает и оставляет ни с чем тех, кто заключает с ними сделки. Он торопливо спустился по ступеням крыльца, жалея, что уши нельзя захлопнуть, как глаза. С искушением проще справиться, когда его не слышишь.       – Нет? Не преувеличивай ценность своей доброй воли. Остричь овцу можно и без ее согласия. Никто не уйдет отсюда без нашего разрешения, а вы – менее всех прочих.       Он обернулся, не понимая, кому принадлежит этот безэмоциональный механический голос и попятился назад. Курильщик исчез. Вместо него на веранде клубился багрово-черный сгусток, стремительно растущий, вбирающий в себя темноту из самых дальних уголков двора. Вот-вот это бесформенно-темное нечто заполнит веранду, хлынет вниз по ступеням, захлестнет с головой его и мальчика… Где мальчик?       – Сюда, беги сюда!       Знакомый тоненький голосок звал его из дальнего уголка сада, и он поспешно побежал туда. В прежние времена там была лужайка, от которой сейчас осталась лишь сухая, потрескавшаяся полоса каменно-твердой земли, а там где бывшая лужайка заканчивалась, он с изумлением увидел забор. Монументальный каменный забор, уходящий высоко вверх. Утверждения про то, что никто не уйдет отсюда просто так, кажется, были не для красного словца. Но и мальчик, похоже, не хвастал, когда говорил, что умеет открывать самые разные двери. И находить – даже там, где их вроде нет. Эта калитка, едва различимая в темноте, выглядела близнецом той, что вывела их из подземелья. Такая же неуместная здесь и такая же ветхая с виду.       Мальчик стоял рядом с калиткой. Убедившись, что его заметили, ребенок торопливо распахнул ее и мгновенно исчез из виду. Он, не мешкая, последовал за ним, и чуть не упал, споткнувшись о какие-то сучья и ветки. Краем глаза он заметил, что мальчик поспешно закрывает за ним хлипкую калитку, а секундой позже раздался жутковатый хруст дерева, в которое со всего размаху впечаталось что-то большое и тяжелое. Удар такой силы должен был снести хлипкую штуковину с петель, но почему-то она еще держалась.       Он не стал ждать, когда преследовавшее их Нечто, теперь размеренно беснующееся с той стороны, разнесет ее в щепы, схватил мальчика за руку и ринулся прочь, не разбирая дороги. Даже сумрачный мертвый лес, в котором они оказались, был предпочтительней того, что осталось позади. Когда он почувствовал, что вот-вот свалиться от усталости, а болтающийся у него в кильватере мальчик держался на ногах лишь потому, что он из последних сил волок его за собой, деревья неохотно расступились.       Они очутились на высоком берегу реки, а в темноте угадывались очертания пристани и смутные силуэты лодок. Это открытие придало им как раз столько сил, сколько требовалось, чтобы добежать до причала. И только тогда он позволил себе обернуться.       Косогор, с которого они только что смотрели на реку, уже заволакивала та же жутковатая чернота, тонкими ручейками стекавшая вниз, торопящаяся настичь их прежде, чем… Чем что? Он испытывал странную уверенность, что Оно ни за что не сунется в реку. Вот только он сам тоже не испытывал ни малейшего желания соваться в эту смоляную воду, выглядевшую еще более мертвой, чем сухой лес на пригорке, и почти такой же жуткой, как следующая за ними по пятам чернота.       Лодки, рассохшиеся, зияющие пробоинами, однозначно не годились для плавания, а других тут, кажется, не было вовсе. Они растеряно замерли у самого конца причала, как вдруг за их спиной раздался треск, и мостки угрожающе закачались: в одну из свай, сминая на своем пути полуистлевшие остовы пришвартованных к пристани суденышек, ткнулся потрепанный плот. Судя по всему, ветер и течение долго гнали его откуда-то с верховий.       Плот неуклюже замер на месте, не очень близко от них, но пока еще в пределах досягаемости для хорошего прыжка. И он прыгнул, мертвой хваткой стиснув руку мальчика. Не выдержавшие последнего издевательства дряхлые мостки с грохотом посыпались в воду, как костяшки домино, очередной порыв ветра надул парус, и плот резко прянул вперед. Но он еще успел приземлиться на палубу и даже сдернуть туда же своего спутника, помешав тому свалиться в реку. А мгновением позже стекающая с холма чернота затопила берег и в бессильной злобе замерла у кромки воды.