Мелочь / Pinhead

Рев фанатов — да и прочая какофония звуков — со стадиона был настолько громким, что даже в библиотеке — по идее, самом отдаленном от стадиона помещении — его было слышно очень хорошо. Данбар закрыл уши ладонями, стараясь заглушить эти звуки: ему надо было готовиться к тесту. Правда, разум его уже понял, что ничерта у него не получится — но у разума не особо получалось договориться с упрямством, поэтому Лиам продолжал упорно глядеть в учебник, совершенно не пытаясь каким-либо образом услышать счет. Ну, может быть, если только совсем немного… Свисток одновременно указал на конец третьего периода и его попыток улучшить свою успеваемость в данном семестре. Он захлопнул учебник — жаль, правда, что книга была не как «Чудовищная книга о чудовищах», и бить ее было совершенно не обязательно — закинул его в рюкзак и нервно покинул библиотеку, намереваясь максимально незаинтересованно и равнодушно пройти мимо выхода на стадион. Но у Вселенной — ну или кто там отвечает за все на свете — свои приколы, поэтому, едва он напустил на себя самым всеравношный вид — его чуть не сбили с ног два медика. Он почти успел возмутиться, что, вообще-то, медики должны лечить, а не калечить, эу, когда понял, что что-то не так. Он подумал о Кори — о да, Мейсон будет очень переживать, если что-то случится с его парнем, и Кори единственный, кто из команды его заботит, окей? Он побежал за медиками, чтобы убедиться, что Кори в порядке. Правда, сердце его пропустило удар, когда он не увидел среди стоящих на поле игроков девятого номера — но это просто от бега. Болельщики нервничали, громко переговаривались, многие уже бежали по полю к команде — ну да, у нас же тут каждый медик, явно надо потратить остатки воздуха, чтобы пострадавшему стало лучше. Лиам, противореча сам себе — впрочем, ничего нового — побежал быстрее, стараясь пробиться сквозь толпу. Это было бесполезно, но он пытался — а еще он пытался не поддаваться панике, и что теперь? Холодный мартовский воздух превращал тепло, выходящее из человеческих тел, в пар. Над пострадавшим — ладно, все ведь уже поняли, кто это — столпилась куча людей, поэтому в какой-то момент он исчез в настоящих клубах пара, выходящего из разгоряченных тел. Лиам пытался растолкать всех, чтобы хоть немного поближе подобраться — но не успел, когда медики сами развели толпу, придерживая и выводя пострадавшего спортсмена. На ногу Рейкена была наложена шина; он опирался на медиков, судорожно и даже весело оглядывая толпу — очевидно, адреналин еще бурлил в крови. Взгляд его остановился на Лиаме — и неожиданно лицо его засветилось слабой улыбкой. Он пихнул в руки Данбара стик, ухмыльнулся и прошептал «сделай это для меня, мелочь». Лиам, игравший в лакросс в жизни от силы раза три, упрямо сжимает рукоять стика, ощущая небывалую злость — все ещё на Рейкена, но уже другого формата. Он думал о том, что те, кто умудрился сломать ногу Тео в игре — господи боже, это же просто игра, школьная игра, какого черта надо было кого-то калечить — он мрачно слушал указания тренера касательно его позиции. Как выяснилось, Рейкен не первый — да и не последний, кто пострадал в этом матче, поэтому запасных не осталось. Последний период Данбар провел, бессмысленно бегая по полю и нервничая. Как бы он не пытался, мысли его были заняты совершенно другим. Ну можно же было быть осторожнее? — Держи, — голос вырывает его из воспоминания, и он видит перед собой все того же Рейкена. Правда этот — другой: скулы куда острее, взгляд затравленнее, а ухмылки нет и в помине. Такой Рейкен пугает Лиама. Такой Тео кажется чем-то инородным, инопланетным, неправильным. Он протягивает Лиаму коробочку сока — апельсинового, который тот пьёт только когда болеет — и снова опускается на стул около окна. — Что вспомнил? — Нейтральным голосом интересуется Тео, и вот оно. Надежда, крохотная и отчаянная сквозит во взгляде Тео — всего на секунду, на маленькую секунду. Лиам отрешенно думает о том, что Рейкен надеется, что воспоминания вернутся сразу же. Это существенно бы упростило все, да, но… — Лакросс, — отвечает Лиам, и Тео выглядит спокойным, однако в глазах мелькает разочарование, — вспомнил, как тебя уносили с поля. Мы выиграли? — О, когда мне сломали ногу. Неприятно было, — кривит губы Тео, — а тебе едва не пробили лоб. Так себе был денек, если честно. Лиам хочет кричать, что глупо получилась вся его жизнь, но он, судя по рассказам, уже не долбанутый подросток — хоть и долбанутый, судя по дыре в затылке — и не должен быть таким злым и раздражительным. Однако он злится и раздражается, когда видит сотни невысказанных вопросов в серо-зеленых глазах напротив. Ему неуютно: он хочет, действительно хочет связать все воедино, а еще мелкие образы, возникающие периодически в голове, но ровным счетом не значащие ничего — бесят и не хотят складываться. Ему словно смешали коробку из остатков разных паззлов, а теперь он должен собрать что-то цельное — и все под пристальным наблюдением, как обезьянка. — Не помню я ничего о тебе, ладно? — Резко вскидывается он, потому что это — сложно. — Ладно, — покладисто отвечает Тео, но с места не двигается. Данбар хочет кричать. Он хочет выскочить с кровати, ударить парня, сделать что угодно — лишь бы он не вёл себя так, словно все безнадёжно и очень хуево. Блять, он и сам знает, что все хуево, ладно? — Ладно, — повторяет Тео, и Лиам тушуется, потому что тот не реагирует так, как раньше. Раньше Рейкен бы ухмыльнулся, опустил бы злобно-саркастичную шуточку. Если бы они были ещё в школе, то, наверное, Рейкен бы толкнул его в шкафчик — он так делал в самом начале. Они бы подрались, потом бы оказались в кабинете директора, где мисс Мартин снова бы закатила на них глаза и провела неясные параллели между их учебой и дракой. Боже, она реально считала, что Лиам завидует тому, что Тео играет в команде, мда… Правда, это было лишь на первом курсе. Они дрались весь год, пока Лиам был на первом, а Тео на втором, курсах, а после неожиданно перестали. Каким-то непонятным образом стычки стали словестными, и Лиам действительно не знал, что умеет так язвительно шутить или быстро ориентироваться, придумывая достойный ответ на очередную шуточку или подъеб. Вероятно, если отключить эмоции, то можно даже заявить что-то в духе «эти стычки закаляли меня, мой характер, язык и чувство собственного достоинства». Правда, отключать эмоции — не конец Данбара, но расскажите ему то, чего он не знает, ок? -*- Следующим утром около его кровати стоит сумка с вещами, а Тео нигде нет. Лиам даже под кроватью проверил — раньше, впрочем, чем понял, насколько это глупо. Кроме того, также нигде нет ничего похожего на мобильник — ни в сумке, ни где-то рядом с кроватью. Врач, пришедший после завтрака, обрывает все его попытки на то, чтобы получить книгу или доступ к телевизору — тебе нужен покой, Лиам, никакого напряжения мозга. Однако, когда ты весь день лежишь и смотришь в потолок, мозг напрягается сам — он в этом не виноват, правда. Он бы и не думал ни о чем, честно, но осознание того, что он потерял так много времени — и потерял в своем собственном мозге — такое странное и пугающее, что не думать об этом было бы странно. А он не странный, ладно? Может быть, он изменился настолько, что превратил Рейкена из самого ненавистного ему человека в нечто иное — об этом он старается пока что не думать, потому что это точно не попадает под юрисдикцию «не нагружать мозг», но! Но он не странный. Он же Лиам — просто Лиам, и все. Лиам не может перестать думать о стычках: некрасивых, яростных и постоянных. Он помнит, что Тео — это человек, который закинул его в мусорный бак на школьной парковке, вынуждая ждать ночи, чтобы никто не видел, как он оттуда выбирается. Рейкен — это человек, кому в рюкзак он неоднократно заливал различные напитки. И который также спокойно — ну, спокойствие — понятие относительное — закидывал дохрена всего в его собственный рюкзак и шкафчик. Лиам никогда не забудет, как открыл свой шкаф, а оттуда на него посмотрела крыса. Тео, наверняка, никогда не забудет момент, когда в его ботинках были лужи крови — она выливалась из них при ходьбе, и все видели кровавые следы, которые оставались после него. Рейкен — тот, с кем они дрались прямо за клубом, глубоко после полуночи, когда Лиам отделался разбитым носом, а Тео — трещиной в ребре. Никто толком не понимал, по какой причине Рейкен так ненавидел маленького первокурсника. А Лиам, господи боже, да он из кафетерия выходил тут же, если видел команду по лакросс, потому что отказывался находиться с ними в одном помещении. Их война была настолько масштабной, что все вокруг буквально прятались — лишь бы под перекрёстный огонь не попасть. Как тот, кто буквально налил кислоты в сумку со сменной одеждой Лиама, вынуждая того идти в шортах зимой, стал тем, кто предложил ему стать его мужем? — Лиам? — Доктор Хейл снова возник абсолютно бесшумно, и Данбар почти готов напугаться, — если ты сейчас напрягал свой многострадальческий мозг, пытаясь что-то вспомнить, то я вколю тебе успокоительное, чтобы ты проспал ещё два года. Лиам чуть смеётся, отвечая на вопросы о самочувствии. Доктор Хейл удивительно чутко отслеживает его состояние, но не позволяет напрягать мозг чуть сильнее, чем для обычного разговора. — На самом деле, я бы и рад не думать ни о чем, но меня все покинули, и поговорить не с кем, — жалуется Лиам, и доктор бормочет в ответ что-то вроде «о да, есть у нас тут болтуны». — Что? — Не расслышал Лиам. — Ничего, — отвечает доктор, и морщинка между его бровей разглаживается, — твой парень вернётся к обеду. Его парень. Как, черт возьми, можно напомнить Лиаму о том, что у него есть парень, запрещая при этом думать и вспоминать хоть что-то об этом?! И как он сам должен придерживаться политики «я об этом не думаю — пока что», когда все вокруг буквально напоминает о том, о чем думать нельзя? Даже сумка, в которую он залезает от скуки, является напоминанием о том, что Рейкен жил с ним — она действительно полна его вещей, некоторые даже знакомые. На дне сумки обнаруживается толстовка с белой девяткой — Лиам уверен, что она когда-то принадлежала Тео, и это немного смущает его. Смущение часто приводит к злости, не так ли? Он сжимает пальцами толстовку, чувствуя необычайную ее мягкость. Видение снова появляется, неощутимо, словно яркий образ всплывает перед глазами. Он успевает наполовину придумать шутку про омут памяти, как вдруг… Он собирал вещи. Почему-то этот момент казался очень важным, практически ключевым. Лиам сложил книги в коробку, внизу мама собирала посуду, которую ей было не жалко для него. Для них — от этой мысли стало немного теплее где-то под рёбрами. Мама, правда, изо всех сил избегала темы того, кто входит в понятие «мы» — на самом деле, сейчас он вспомнил множество истерик и скандалов, последовавших за фразой «мы с Тео переезжаем в Сиэтл и будем жить вместе». Никогда не получалось понимать, почему кто-то готов поставить собственные предрассудки выше понимания своего родного ребенка, но… «Я соберу самые стремные тарелки, сынок, потому что я уверена, что вы их все равно все переколотите». Здесь бы обидеться или возмутиться — он, вообще-то, не истеричка, но он мысленно вернулся к моменту, когда он разбил собственный телефон из-за того, что Тео не отвечал на сообщение десять минут, пока у самого Данбара было отвратительное настроение, и маму переубеждать он не стал. Чуть покраснев, он поднял с кровати толстовку из формы для лакросс. Белая девятка, несмотря на частую носку и стирку, даже бледнее не стала. Лиам уткнулся носом в вещь — она принадлежит ему уже больше года, но все равно, кажется, все еще обладает следом запаха другого человека. Голова его словно набита песком. В пальцах — побелевших от напряжения — все еще знакомая на ощупь теперь толстовка, и он невольно зарывается в нее носом, стараясь учуять запах, который, наверное, и знакомым сейчас не покажется. Он вдыхает, боясь открыть глаза, потому что в очередной раз боится, что все снова ускользнет. Потеряется, исчезнет, и цепляться снова будет не за что. Прерывистый вздох сбоку заставляет глаза раскрыться самим. Тео смотрит, широко распахнув глаза, переводя взгляд с лица Лиама на его пальцы, все еще сжимающие вещь. Момент разрушен, неловкость и раздражение вошли в чат. Данбар мрачно отпихивает от себя вещь — не пахнущую ничем, кроме стирального порошка, на что он вообще рассчитывал — и вызывающе поднимает брови. — Ты в порядке? — В очередной, наверное, сотый раз за последние дни, звучит вопрос. Нет. Лиама колотит. Состояние, в котором он находится, даже близко на «порядок» не смахивает. Он думает о том, что сам Рейкен, похоже, далеко от больницы не отходит, но РПВ на то и РПВ, что этот снежный ком уже не остановить. — Лиам, что ты… — начинает Тео, но Данбар грубо прерывает его: — Хватит! Господи, хватит спрашивать, в порядке ли я. Я в больнице, не помню хер знает какой кусок жизни, и ничего не меняется, Тео! У Тео — вид побитой собаки. У Лиама — кружится голова и, похоже, вот-вот навернутся слезы на глаза. Он думает о том, что несправедлив — но поздно, потому что Рейкен, не сказав больше ни слова, широким шагом выходит за дверь. Лиам сворачивается в клубок на больничной койке, невольно подтягивая мягкую толстовку себе под щеку. Он зарывается в нее головой, надеясь, что его навсегда оставят так. Ледяные пальцы пробрались под толстовку — несмотря на то, что Тео уже не играет в команде, толстовка с белой девяткой принадлежит Лиаму, так что отьебитесь — а в основание затылка уткнулся прохладный нос. Данбар всегда смеялся, что Тео явно здоров. Ну, типа, собачья шутка, поняли? Лиам почувствовал невесомый выдох, от которого по шее забегали мурашки. Он просунул свободную руку под толстовку и накрыл одну из холодных, чуть улыбаясь. — Занят? — Шёпот тихий, но мурашки перебираются на затылок тоже, даря странное успокоение и трепет одновременно. — Читаю про белок, — на полном серьёзе ответил Данбар, стараясь не поддаваться. Холодные руки поползли выше, одна из них остановилась на животе, другая — поднялась и легла на сердце. Именно на него, несмотря на то, что была несущественная преграда в виде грудной клетки. — Тогда читай вслух, — Тео провел носом от основания затылка к выступающему позвонку, — белки действительно интересные, правда? Лиам так уже не думал, если честно, но упрямство не пропьешь, поэтому он откашлялся и перевернул страницу. Он не просыпается, даже когда доктор Хейл заглядывает попрощаться перед уходом.