Эрис

      Регулус никогда не думал, что ему станет невыносимо находиться в собственном доме. До этого переломного момента. Момента, когда разборки и ссоры на повышенных тонах стали постоянными аккомпаниаторами родового гнезда Блэков и теперь окрашивали тишину в ужасающие краски приближающейся катастрофы.       Проведя почти весь сегодняшний день в своей комнате тише воды и ниже травы, чтобы не нарваться на материнский гнев, который грозил опалить любого, кто попадется на пути, Регулус собрал силы в кулак, прихватил твердое желание поговорить с братом и вышел из своего укрытия.       Слушать постоянные семейные распри уже больше не было сил, и Регулус решил, что поговорить с Сириусом — его первостепенная задача, ведь именно из-за старшего братца их семья не может уже который год найти покоя.       Комната брата находилась рядом с лестницей, и Регулус сначала заглянул в нее, надеясь, что застанет брата там, ведь тогда отпала бы необходимость боем вырывать Сириуса из материнских лап. Но удача осталась глуха к его попыткам. Ничего не оставалось, как направиться в большую гостиную на втором этаже, откуда как раз раздался звук битой посуды. Регулус поднял глаза к небу, прежде чем приоткрыть дверь и оценить обстановку, которая словно кричала — прольется чья-то кровь!       Среди развернувшейся баталии только Орион выглядел все таким же спокойным и хладнокровным. Казалось, его не может тронуть ни семья, разваливающаяся на части, ни апокалипсис, если бы он развернулся прямо за окном. Он все так же невозмутимо стоял у камина и смаковал огневиски, остатки которого плескались на дне стакана. Языки пламени бросали блики вокруг. В тонкие окна неумолимо барабанили капли дождя.       Взглянув же на мать, Регулус всерьез обеспокоился ее состоянием. Вальбурга выглядела так, будто постарела на несколько лет. Бледность ее лица и глубокие тени под глазами обличали бессонную ночь, которую она провела так же нервно, как и весь сегодняшний день. Глаза пылали ясностью и первобытным гневом, сосредоточившись на объекте своего презрения, который пока еще носил титул ее старшего сына, наследника одного из старейших, чистокровных родов Магической Британии.       Вальбурга пыталась найти в глазах Сириуса хотя бы намек на раскаяние, на то, что он встанет на истинный путь рядом со своей семьей, забудет все эти бредовые мысли, внушаемые ему его пустоголовыми друзьями-полукровками, но каждая ее попытка была безжалостно уничтожена еще на подступи к сыну его неприязнью и щепоткой юношеского максимализма. Вальбурге больше всего приносили боль открытые ненависть и презрение, сквозящие в любых действиях Сириуса, в словах, в цепком взгляде пронзительных глаз. Больше всего на свете, после себя и своей крови, она любила своих чистокровных отпрысков, уродившихся такими красивыми и способными. Вальбурга засыпала и просыпалась с мыслями, что ее дети вознесут род Блэков, но никак не ввергнут его в прах. Что именно сейчас и происходило. С каждой секундой она осознавала это все отчетливей и яснее, будто до этого она находилась под водой и только сейчас ей удалось вынырнуть и убрать пелену с глаз, которые упорно отказывались видеть и принимать, в кого превратился ее ребенок.       Сириус уже не был ее милым мальчиком. Для Вальбурги он даже не был подростком-бунтарем, стремящимся доказать свою правоту любым способом.       «Чистота крови навек!»       Так звучит манифест их рода, начертанный на фамильном гобелене, въевшийся глубоко в сознание, отпечатавшийся клеймом на сердце вкупе с запахом горелой плоти.       — Сириус, я повторяю еще раз! Держи язык за зубами! Ты позоришь честь семьи, всего рода Блэков! — Вальбурга, кипя от возмущения и злости, комкала подол платья до побелевших костяшек, чтобы скрыть дрожь пальцев. Чайная лужица растеклась возле ее ног, когда, минутой ранее, она не смогла справиться с эмоциями, разбив чашку и блюдце из своего любимого сервиза.       Регулус, видя, что никому сейчас нет дела до Репаро, взмахом палочки и кратким шепотом заставил склеится разбитые части вновь. Жаль, что с людьми так сделать нельзя!       — Ты сама слышишь, что ты несешь?! — Сириус, уже давно вышедший за рамки дозволенного, позволял себе без зазрения совести выплескивать свою злость на всех и вся. — Плевать я хотел на этот род и на всех его чистокровных прихлебателей! Ты действительно не понимаешь, что происходит? Они пытали родителей Марлин Маккинон! А ты, вы все продолжаете поддерживать это сборище чистокровных выродков, которое мнит себя самыми могущественными волшебниками!       Сириус не уступал матери в схватке яростных взглядов, ведь сейчас проиграть — значит проиграть не только эту битву, но и всю войну, которая велась уже очень давно, которая значила слишком много для обоих.       Проиграть — значит подчиниться!       Регулус затаил дыхание. Его тревожный взгляд метался от матери к брату, а в груди стало слишком тесно от сердца, бьющегося с бешеной силой о ребра. Ему словно хотелось вырваться на свободу, а затем разорваться на части, чтобы каждая половина осталась у них. Людей, которые были ему семьей. Людей, которых он любил больше всего на свете.       — Мы не в праве обсуждать, а тем более осуждать их действия. Если так было нужно, значит Маккиноны действительно виноваты! К тому же, я так понимаю, они не чистокровные, как и их дочь, с которой ты снюхался на своем факультете, кишащим грязнокровками. И советую, Сириус Блэк, наконец, захлопнуть рот, или я прикажу лишить тебя всего наследства нашей семьи! Ты не увидишь ни сикля. Боюсь представить, что с тобой будет, когда ты поймешь, что тебе придется вкалывать, чтобы заработать на все свои развлечения, ведь ты, дорогой сын, привык жить на широкую ногу. А, прости, ты вряд ли знаешь, что вообще существует такое слово «работа». Ты же за всю свою жизнь ни разу палец о палец не ударил, и в этом наша с отцом ошибка. Вырастили на свою голову лентяя и вольнодумца, — Вальбурга усмехнулась, бросая взгляд на Ориона, который подошел к жене и положил руку ей на плечо.       — Да подавитесь вы своими деньгами! Засуньте эти ничтожные, грязные галлеоны и сикли хоть во все свои отверстия, куда хватит места. Мне все равно! Этот дом, ваша слепая вера в чистую кровь, да и вы сами — все это прогнило до основания. Я не хочу быть частью этого и не хочу притворяться! Я стал изгоем для вас, когда поступил на Гриффиндор, о чем ни капли не жалею и не пожалею никогда, поэтому мне не привыкать быть отвергнутым собственной семьей, которую я лучше бы не имел, — Сириус скрестил руки на груди, будто бросая вызов людям напротив.       — Будьте осторожны со своими желаниями, молодой человек! Им свойственно сбываться, — голос Вальбурги зазвучал неожиданно тихо, но каждое ее слово было пропитано зловещей угрозой. Дай только повод ей сорваться с поводка, и от Сириуса не останется ни косточки.       Но тот лишь презрительно оскалился, празднуя победу. Шанс поставить финальную точку, сделать последний ход.       — Уж лучше не иметь никакой семьи, чем такую, в которой я имел неудовольствие разлагаться шестнадцать лет!       Слова, прозвучавшие в гробовой тишине, пропитанные мерзкой насмешкой и ядом. Слова, которые облили Регулуса ушатом помоев.       Сириус, его брат, только что по своей воле отрекся от семьи, отрекся от него, от своего брата.       — Сириус! Тебя гриндилоу укусила?! Что ты творишь?! — Регулус метнулся к брату, хватая его за запястья и заглядывая в глаза, стараясь найти хотя бы намек на шутку, а лучше на раскаяние, но он натыкался только на холодную суровую решительность, которую Сириус источал из себя всеми фибрами своего существа. — Просто извинись перед родителями, забери свои слова назад! Не надо рушить до конца то, что и так еле живет!       Регулус бросил спасительный взгляд на родителей, пытаясь найти в них поддержку. В нем теплилась надежда, что вместе они смогут повлиять на Сириуса и вразумить его, но Блэки молчали. Он видел, как побелели костяшки отцовских пальцев у матери на плече.       — Вот именно, Регулус! Наша номинальная семья еле барахтается. А я предпочитаю пристрелить собаку, чтоб не мучилась! — Сириус вырвался из братской хватки, бросая мимолетный взгляд на младшего. — Мне жаль, что ты тоже с ними! Тебя уже не спасти!       Регулус отступил назад. Руки, словно плети, повисли вдоль тела. Сердце пропустило удар и замерло.       — Сириус, — еле различимый шепот слетел с губ Регулуса, на большее не хватило воздуха, который мгновение назад безжалостно вышибли из легких.       — Отныне ты, Сириус Блэк, отлучен от рода Блэк, — решительный голос Вальбурги разрезал напряженный воздух, словно масло, ставя точку. — Ты будешь лишен наследства. Любой член рода, кто словом или делом поможет тебе, также будет отлучен и выжжен с фамильного гобелена. Ты — позор нашей чистокровной семьи, и впредь тебе не место в этом доме. Покинь его навсегда и больше никогда не заявляйся на порог!       «Чистота крови навек!»       Ничего внутри Сириуса не екнуло, когда он развернулся на пятках, стремясь покинуть комнату, но последнее напутствие матери заставило его застынь на пару мгновений в проходе:       — Надеюсь твой блестящий ум понимает, что ты ничего не можешь взять с собой, ведь все это куплено на наши деньги. Деньги такой ненавистной тебе семьи. Палочку и одежду, что на тебе, великодушно дарю.       В глубине души Сириус и не рассчитывал на столь щедрый подарок. Все самое важное давно лежало во внутреннем кармане пиджака, а с палочкой он никогда не расставался.       Он не обернулся, не бросил прощальный взгляд. Все стало прошлым, к которому Сириус поклялся отныне не возвращаться. Надо быстрее спуститься по лестнице, сделать последние шаги, распахнуть дверь и наконец исчезнуть под мощными потоками дождя, которые обдадут не только его тело, но и смоют прошлые ошибки и воспоминания.       — Сириус, постой!       Шум неутихающего дождя становился все громче, но голос Регулуса застал его на пороге, до блаженного последнего шага. Сириус не обернулся.       — Я понимаю, что в нашей семье тяжело жить и что родители у нас далеко не идеальные. И я не всегда был тебе хорошим братом, но все это — не повод отрекаться от нас. Мы с тобой одной крови! Мы — твоя семья!       Регулус старался придать своему голосу твердости, но все внутри него кричало, умоляло брата остаться. Сердце трещало по швам.       — У меня больше нет семьи, — бросил Сириус бесцветным голосом, слегка повернув голову.       Всего лишь шаг. Остался маленький шаг, но еще никогда не было настолько трудно его сделать.       — Значит, нет и брата?       Сделать последнюю ставку. Поставить на кон все. Регулус знал и верил, что Сириус был человеком чести, что глубоко внутри ему не чужда братская любовь, чтобы он не говорил, как бы не сторонился и не отвергал.       — Значит, нет.       Мощный поток холодного, мокрого ветра обдал лицо Регулуса, срывая крупицы слез, скопившиеся в уголках глаз. Он смотрел перед собой, всматривался в темноту, на фоне которой изредка блестели капли дождя, стремящиеся разбиться о холодную, мертвую землю. Такую же, как и он сейчас.       Кулак рассек воздух и обрушился на гладкое дерево. До хруста. Его костяшек или ни в чем неповинной двери, Регулус не знал. Было физически больно. Только это и было нужно. Пусть болят пальцы, рука, любая часть тела, лишь бы унять агонию внутри.       Пустота в голове сменилась одной пульсирующей мыслью. Побит, но не сломлен!       Сердце все-таки разорвалось. Это больнее.       Ничего. Он сошьет половины ржавой иглой и грубыми нитками.

* * *

      Возвращение сознания было лишь на толику легче, чем его потеря. Тупая боль разносилась по телу волнами. В глаза словно насыпали песка. Амелия передумала их открывать, стоило только почувствовать, с каким трудом разлепляются веки. Сухость в горле была сильнее, хотелось расцарапать кожу, лишь бы стало легче, но, попытавшись потянуться рукой, Амелия смутно поняла, что тело ей неподвластно. Ничего не произошло. Жажда нарастала пропорционально панике, которая начала скрести где-то на задворках сознания. В голове был лишь комок спутавшихся мыслей, которые сейчас Амелия не могла забрать, чтобы за что-то ухватить и восстановить хронологический пазл той ночи.       — Воды, — скрипучий голос, который Амелия не узнала, надломился. На большее не хватило сил.       Прохладная жидкость сначала окропила потрескавшиеся губы, а затем тонкой живительной струйкой потекла по горлу. Твердая рука придерживала голову Амелии, пока та пила жадными глотками, а откинувшись снова на подушки, девушка не смогла сдержать облегченного стона из полуоткрытых губ. Жить стало чуточку лучше, но лишь на мгновение, потому что убегать от реальности, в которую Амелия снова попала, долго не получится. Пора встретиться со своими демонами!       Разлепить глаза получилось не с первой попытки. Казалось, ресницы прилипли друг к другу, а яркий свет из окон бил прямо в глаза, заставляя жмуриться от новой волны боли.       На то, чтобы сфокусировать взгляд понадобилось несколько минут, и только после этого Амелия смогла понять, где находится. Ее комната выглядела точно так же, какой она ее запомнила в последний раз. Амелия лежала на своей кровати и теперь могла понять, почему тело ее не слушалось. Несколько слоев плотной ткани, закрывающие ее тело, были туго натянуты и подбиты под матрас, лишая возможности совершать даже незначительные телодвижения. Под тканью Амелия смогла разглядеть силуэт левой руки, которая сейчас покоилась на животе. Пытаясь разобраться в ощущениях, Амелия понимала, что на теле есть два места, которые делили первенство боли, которую она сейчас ощущала.       Взгляд от метнулся в сторону, натыкаясь на внимательные, серьезные глаза. Амелии показалось, что в них промелькнуло что-то еще, но думать над этим у нее не было ни сил, ни желания.       — От комплементов моему внешнем виду можешь воздержаться. Я знаю, что выгляжу потрясающе, — голос Амелии звучал коряво и хрипло. От такой большой фразы снова засаднило в горле, отчего гримаса боли тенью пробежала по ее лицу.       — А чувствуешь себя как? — Даниэль спросила тихо, снова помогая Амелии утолить жажду.       — Так, словно тысячу раз подряд аппарировала и все разы с расщеплением, — уголок губ Амелии поднялся в усмешке. — Странно, что от меня хоть что-то осталось.       Они встретились взглядами, но Даниэль сразу отвела глаза, показывая, что данное высказывание ей отнюдь не понравилось.       — Объяснишь мне, что произошло? — спросила Амелия, в упор продолжая смотреть на собеседницу. — И помоги мне уже выпутаться из этого кокона. Зачем надо было меня так закутывать?       — Ты бредила несколько суток подряд, металась по постели, поэтому лучше было тебя как-то обезвредить, чтобы ты не сделала себе еще хуже.       Даниэль сделала пасс палочкой, и давление на груди Амелии ослабло. Ткань поднялась в воздух и, свернувшись в несколько раз, примостилась у изножья кровати. Теперь Амелию укрывало лишь тонкое покрывало, что дало ей возможность разглядеть свое нагое тело. Чистые повязки покрывали левое предплечье и всю грудную клетку.       — Несколько суток подряд? Сколько я без сознания? — с испугом спросила Амелия, ища глазами календарь.       — Ты пробыла без сознания почти пять дней, Амелия, три из которых лихорадила. Только вчера удалось стабилизировать твое состояние, но еще не понятно, удалось ли до конца избежать нагноения ран. Они глубокие и плохо заживают.       Амелия слушала эти слова, что рекой струились из Даниэль, а в душе разверзалась пустота, которая до этого не давала о себе знать. Клубок воспоминаний стал медленно распутываться, протягивая к ней свои тонкие нити, опутывая сознание Амелии. Только она не знала, что вместе с этими воспоминаниями она снова испытает тот страх и боль, что настигли ее пять дней назад.       — Что он сделал? — только и произнесла она в тишину, закусив щеку изнутри в ожидании ответа.       — Я не знаю точно, как называется этот ритуал, и чего он хотел добиться. В детали он меня не посвящал.       — Но во что-то же он тебя посвятил? — горечь сквозила в треснувшем голосе Амелии. — Даниэль, хватит это сказок! Я вот здесь, перед тобой, ты видела, что он делал и каков результат. Я даже не знаю, что теперь со мной будет, потому что, прожив в этом доме с вами всю свою жизнь, я все так же остаюсь в неведении, даже когда это касается моей жизни, которая похоже мне уже не принадлежит.       — Твоя жизнь — это твоя жизнь, Амелия, и никто у тебя ее не отнял, — упрекнула Даниэль.       — Пока, — парировала Амелия, но на это Даниэль промолчала, лишь поджав губы.       — Все, что я знаю, так это то, что Лорд хотел провести ритуал по укреплению своих сил, потому что сейчас он с Пожирателями приступает к новой фазе. Министерство кишит нашими шпионами, поэтому его захват теперь стал лишь вопросом времени.       — И поэтому он решил полакомиться родственной кровью. Она, видимо, живительнее остальной.       — Я же говорила тебе, что у каждого из нас для Лорда своя миссия, и наша главная цель — с достоинством выполнить ее, чтобы Повелитель был доволен.       — Да?! То есть, моя миссия — страдать, чтобы он был доволен? Через мое страдание он будет сильнее, счастливее? — Амелия приподнялась, опираясь на правую руку, но левый бок тут же прострелило острой болью, и она, закусив губу, чтобы не застонать, снова опустилась на подушки.       — Есть еще кое-что, что ты должна знать, — произнесла Даниэль, упорно проигнорировав последнюю реплику собеседницы. — Лорд решил, что не стоит тратить время зря, и в ту ночь провел также принятие Метки.       Глаза Амелия на мгновение расширились, а сознание парализовало. Наплевав на боль, стиснув зубы, она освободила руки из-под покрывала и начала с остервенением сдирать белые бинты с левого предплечья. Она должна увидеть это своими глазами! Должна убедиться, что теперь она себе не принадлежит, даже если жизнь у нее никто пока не отнял.       — Амелия, прекрати! Успокойся! — Даниэль нависла над ней, хватая за плечи и прижимая к кровати. — Я помогу тебе, только лежи спокойно. Тебе сейчас не нужна лишняя нагрузка и волнения.       Амелия чувствовала, как сердце набатом шумит в ушах, как сбилось дыхание, поэтому смиренно снова растеклась по подушке, подставляя руку Даниэль. Та начала аккуратно развязывать ткань, не причиняя лишней боли.       — Твое тело не приняло Метку, так что Пожирателем Смерти ты не станешь! Мы не знаем, почему так случилось, но эксперимент не удался. Более того, судя по повреждениям, не только твое тело оказало сопротивление, но и магия. Метку выжгло. От нее не осталось ничего, кроме сильного ожога, который затронул не только поверхностные слои кожи, но и глубже. Все время, пока ты была без сознания, мы пытались его лечить и добились успехов, но прогресс не такой, какого бы мы достигли при обычных ожогах. Твой заживает крайне медленно и тяжело, несмотря на то, что мы используем лучшие снадобья и зелья, — Даниэль замолчала и посмотрела на Амелию. Женщине оставалось снять с кожи последний слой повязки, но она упорно продолжала его удерживать. — Возможно то, что есть сейчас — это все, что мы смогли сделать, и так останется навсегда.       Амелия дернула руку на себя, изнывая от неведения, но в следующее мгновение поняла, к чему Даниэль пыталась подготовить ее.       Рука выглядела безобразно. На внутренней стороне предплечья раскинулся рваными краями ожог, внутри которого еще недавно зияли пузыри. Кожа в этих местах выделялась на общем фоне своим светлым оттенком. Красной она уже не выглядела, лишь по краям оставалась красновато натянутой, словно поверх руки распрямили ткань.       — А о том, что Том был явно недоволен тем, что Метку я не приняла, ты решила умолчать? Или эти следы от кинжала просто для антуража? — спросила Амелия, касаясь кончиками пальцев узких, прямых следов, которые симметрично отпечатались на обеих сторонах предплечья. — Вижу, ему это очень не понравилось, что проткнул мне руку аж несколько раз.       Амелии не удалось даже усмехнуться, сейчас все скудные силы, которые она смогла наскрести, уходили на то, чтобы не заплакать.       — Кости не задеты, но сухожилия и мышцы повреждены. Моторика руки будет долго восстанавливаться. Тебе придется походить в ортезе. Если будет положительная динамика, то всего несколько месяцев. Ни заклинаниями, ни зельями я уже никак не могу ускорить или как-то исправить это. Но я не буду тебя обманывать. Есть вероятность, что рука не восстановится никогда.       — Что ж, весьма оптимистично! — хмыкнула Амелия, моргнув несколько раз. Она попыталась пошевелить пальцами, но вместо движений молнией пронеслась острая боль. — Я была бы тебе признательна, если бы ты дала мне Обезболивающее зелье и оставила меня. Мне нужно отдохнуть!       — Принесу тебе еще и Умиротворяющий бальзам, — Даниэль поднялась со стула, расправляя юбку. — И надо еще сообщить Регулусу, что ты пришла в себя.       — Регулус знает? — встрепенулась Амелия. Ей совершенно не хотелось, чтобы друг знал о том, что с ней произошло, но прошло слишком много времени с их последней встречи.       — В подробности я его не посвящала, но в общих чертах, что ты заболела, он в курсе. Вот, прислал тебе несколько букетов и Восстанавливающих зелий. Он начал посещать собрания Пожирателей, поэтому даже хотел навестить тебя, ошивался у твоей комнаты, но мне пришлось принять меры, чтобы не было лишних вопросов. Договорились, что я сообщу, когда ты очнешься. Но навестить тебя я ему позволю только через пару недель, когда вернусь из экспедиции, не раньше. Отдыхай!       Рука Даниэль коснулась ручки двери, когда тихий голос Амелии настиг ее:       — Я хочу поехать с тобой.       — В таком состоянии? Хочешь мне стать дополнительным балластом? — Даниэль развернулась, скрестив руки на груди.       — Насколько мне не изменяет память, ты уезжаешь только через неделю, за это время я смогу встать на ноги. Мне нужна эта поездка, Даниэль. Пожалуйста.       Они обе прекрасно понимали, что истинная причина хоть и не прозвучала, но будто висела в воздухе. Амелия не могла собраться с силами, чтобы произнести ее, а Даниэль не давила, прекрасно понимая, что эти стены отныне будут для Амелии тюрьмой, из которой она всеми способами будет стремиться сбежать.       — Если сможешь восстановиться за неделю, я подумаю над тем, чтобы тебя взять.       Даниэль покинула комнату, и Амелия смогла, наконец, облегченно выдохнуть и прикрыть глаза. Сон не шел. Тревога и боль перемешались и теперь полноправно захватили ее разум.       Спокойно полежать удалось лишь несколько минут, показавшихся Амелии вечностью, тяготившей ее. Все, что сказала Даниэль, все равно не давало полной картины произошедшего, и Амелия решила, что обо всем сможет рассказать ее тело.       Подъем с кровати дался только с третьей попытки. Ноги словно атрофировались и не хотели держать тело, подкашиваясь. Амелии пришлось ухватиться за стул правой рукой, прижимая к груди левую, только так она болела меньше всего. По маленькому шагу, с перерывами, чтобы восстановить дыхание и успокоить сердце, Амелия передвигалась к большому зеркалу, что стояло у нее возле шкафа.       Отражение, которое она увидела, достигнув цели, было отвратительным. Испуг, что она может так ничтожно выглядеть, заполонил разум. Нагота не пугала. Бледная, желтоватая кожа была натянута на кости. Волосы сбились в колтуны и торчали в разные стороны. На лице остатками воспоминаний желтела гематома, разлившаяся на правой скуле. Больший интерес для Амелии представляло то, что сейчас скрывалось под белой тканью. Одной рукой развязать бинты стало сложной задачей, но Амелия не сдавалась, где-то пытаясь развязать, а где-то разорвать ткань. Когда остатки ткани упали к ее ногам, она перешагнула через них, подходя ближе к своему отражению, пытаясь понять, что за символ теперь красной каймой поселился на ее ребрах.       Треугольник с вертикальной полосой посередине, помещенный в круг, был ей незнаком, но один взгляд на него вызывал тревогу, словно отбрасывая назад в ту ночь, когда он был нанесен на ее кожу.       К горлу подступил ком, а смотреть на отражение становилось с каждым мгновением все труднее и труднее из-за подступающих слез, которые Амелия так не хотела проливать, но осознание было сильнее, разбив вдребезги хрупкую платину. Амелия обхватила себя здоровой рукой, смотря на себя в зеркале, видя, как алые дорожки пересекают ее лицо и падают, срываясь.       Жизнь у Амелии, правда, пока никто не отнял, но она ей больше не принадлежит. Клеймо, которое теперь красовалось на ее теле, это подтверждало. Пустота в груди, которую Амелия так старалась контролировать с самого пробуждения, стала расползаться.       Лишь один вопрос кружился в голове.       А что стало с ее душой?