Транквилити

Что для вас любовь? Могут ли два человека, случайно пересёкшиеся на одну ночь, больше никогда не забыть друг о друге и перенести воспоминание об этой встрече через всю свою жизнь? Могут ли два друга, дружившие на протяжении многих лет, неожиданно осознать: всё, что они так долго и упорно искали в других, уже есть между ними? Если у человека есть душа, ищут ли души друг друга? Остаются ли трещины на разбитом сердце, и почему всё, о чём люди говорят неминуемо сводится к теме любви? Я никогда не определял, что значит любовь, это понятие для меня покрыто вечной завесой тайны, но я точно знаю, что есть любовь для каждого из моих героев. Для Алекса любовь — великая загадка и в то же время — великий страх. У него душа поэта, и как и для любого творческого человека темы любви, веры, жизни и смерти священны. Он хочет, жаждет с головой окунуться в это чувство, ведь сама её идея настолько заманчива и пленительна. Она обещает вечное вдохновение, безграничное наслаждение, почти наркотический кайф. Всем хочется испытать её на вкус хоть раз. И Алекс не был исключением. Всю жизнь он мечтал встретить ту, что разбудит его сердце, ту, что сможет оживить все его любовные сонеты и вдохнуть магию в строчки, записанные в его блокноте. И он встретил Луизу. Прекрасную, грациозную, талантливую, умную, остроумную, с такими тёплыми ореховыми глазами, которые будто излучали какое-то мягкое терпкое на вкус золотое свечение. Луиза стала его музой с самых первых дней, он влюбился в неё по уши и не мог выдержать и часа, пока она не была подле него, излучая свет, уверенность и домашний уют. День их свадьбы стал одним из самых счастливых в его жизни, а их семейная жизнь, хоть и не без кризисов, была лучшей порой жизни Алекса. Он был счастлив, искренне безгранично счастлив. До того момента, пока что-то между ними надломилось. Алекс точно не мог сказать, когда всё пошло наперекосяк. Однажды он просто вернулся поздно домой после трудного дня в офисе своего отца и не застал жену дома. Не было ни её любимого пирога на столе, который у неё всегда получался самым вкусным, ни зажжённых в каждом углу свечей, ни самой Луизы, сидящей в кресле в гостиной с очередным французским романом в руках. Не было её теплоты и поддержки, так ему необходимой в тот день. На следующий день оказалось, что Луиза ушла на какую-то выставку французских художников с компанией своих новых друзей. Через несколько дней она вновь пропадала весь вечер в клубе. А потом и вовсе заявила, что обычная жизнь в Нью-Йорке с Алексом ей наскучила, и она хочет начать путешествовать по миру, видеть каждый день новые места, встречать новых людей, наконец, вновь начать свою карьеру певицы, которую она забросила после свадьбы. Внутренне Алекс был сильно разбит из-за переменившегося настроения и курса жизни жены, но он слишком сильно её любил, чтобы препятствовать тому, что сделает счастливой Луизу. И он смирился с её долгими отъездами, постоянными турами, увлечением космическим туризмом, с пустым домом по вечерам, ни на минуту не переставая её любить. А потом… а потом Луизы не стало. Не сказать, что это разбило Алексу сердце. Нет, это его уничтожило. Уничтожило в нём всё, чем он был. А из пепла спустя многие года попоек был кое-как собран новый Алекс. Ранимей, слабее, чувственней прежнего, но загородившегося ото всех и вся глухой холодной и непробиваемой стеной. Бессознательно хозяин Транквилити хотел бы сделать всё, чтобы лишиться всех человеческих чувств. Он стал бояться их как огня. Ведь чувствовать значит страдать и болеть, а боли в его жизни было достаточно. Из незалеченных ран всё продолжает литься кровь, на его коже нет времени и места для новых. Майлз стал для Алекса величайшим промахом в его жизни. Ведь он так старался, честно старался не пускать в своё холодное каменное царство никого, ведь он был так неприступен. Где был совершён промах? В каком месте Тёрнер дал слабину и позволил чужаку пробраться к нему в голову? Майлз, Майлз… при мысли о нём его сердце таяло. Худой паренёк с жутко упрямыми карими глазами, каждый раз, когда он смотрел в них, его воля рассыпалась в щепки. Майлз был таким простым, таким тёплым, домашним… Его смех заставлял смеяться вместе с ним, а каждое его прикосновение помогало Тёрнеру вспомнить, что он существует. Вот он здесь — живёт, дышит, чувствует, не бредит в пьяном тумане, не шатается в полутьмах по отелю, не захлёбывается в воспоминаниях прошлого, а лежит на холодном полу в обеденном зале и разглядывает нависшего над собой мужчину, в образ которого была вложена вся та нежность, на которую только был способен Алекс. Лёжа один в своей комнате долгими ночами без сна, Алекс отчаянно осознавал, что теперь он точно пропал. Безнадёжно и безвозвратно. Не вылепить ему ещё раз нового себя, не найти забвение и таблетку от боли на дне бутылки. Мистер Тёрнер ясно понимал: день исчезновения Майлза станет последним днём его жизни. А что насчёт самого Майлза… любовь никогда не была для него самоцелью или основным предметом размышлений. Она становилась лишь придатком, дополнительной опцией общения с людьми. Чаще всего он не замечал, когда влюблялся, подолгу не размышлял об этом, он будто ветер свободно следовал туда, куда ему хотелось. Хотелось пообщаться в баре с красивой девушкой — он шёл и знакомился, если влюблялся — продолжал общение, а как только появлялась возможность отправиться в космос, на другую планету — уезжал без оглядки, забывая обо всём. Элоиза, конечно, была своего рода исключением: ему нелегко далось расставание с её пленительной чистокровной итальянской красотой, исключительным чувством юмора и обворожительной женственностью. Но в конце концов время смогло вылечить горечь прошедшей любви, оставив лишь светлые воспоминания о жарких днях в Палермо. Даже если бы Майлзу представилась возможность вернуть Элоизу и снова быть с ней, то он никогда бы не решился на это, понимая, что этой истории любви суждено остаться частью прошлого. А Алекс… Алекс был другим, во всех отношениях. Всё с ним было как-то не так, но странность и необычность витала и в их знакомстве. Каждый раз, когда Майлз ловил взгляд хозяина Транквилити, он не мог отделаться от чувства, что эти проницательные тёмные глаза он встречал бесчисленное множество раз до их знакомства, возможно, это было даже в одной из тех жизней, о которых Майлз ничего не помнил. Маленький худой, уставший после многочисленных хлопот по отелю, одетый в смешную сиреневую пижаму растрёпанный Алекс казался таким родным, таким тёплым и домашним. Когда тот с запрыгивал на его кровать и с нескрываемым удовольствием падал в раскрытые объятия, невозможно было отделаться от чувства, что Майлз только и делал все свои двадцать три года, что ждал появления Тёрнера в его спальне. Майлз не любил задумываться о смысле своих поступков и действий, он никогда не мучился извечным вопрос, в чём заключен смысл его жизни, он просто плыл по бурному течению бытия, время от времени сворачивая туда, куда ему хотелось. Но с появлением Алекса всё вдруг резко обрело свой смысл, будто Земля, повернувшись, наконец встала на своё законное место и ничто больше не смогло бы её сдвинуть. Но, помимо этого, Майлз прекрасно осознавал, что закону движения подчиняются не только планеты. Замереть, остановиться, значит, умереть. А Майлз никогда не умел останавливаться. Движение, развитие всегда было главной для него ценностью. И ничто не могло это изменить. … Как передать чувства словами? Обратить неуловимую красоту звуков в красоту поэзии? Описать неземные краски заходящего солнца? Всю свою жизнь я гоняюсь за этим, пытаясь отыскать те самые подходящие слова, обороты, метафоры, которые смогли бы предельно точно описать всё, что я вижу и чувствую. Очень часто мир, через призму недописанных строк, выходит блёклым, малопонятным, а порой кто-то, прочтя о нём, замирает и не может вздохнуть, увидев глазами автора в самых обыденных словах необычайную элегантность и красоту. Быть художником, писателем, музыкантом, да и в целом человеком творческим — самая настоящая кара и каторга, ведь какое же это мучение захлебнуться в красоте окружающего мира и своих собственных переживаниях, но быть способным раскрыть её для других глаз только в каких-то ничтожных крупицах своего творчества. Он мог бы перебрать все имеющиеся словари на всех языках мира в центральной библиотеке Лондона, и всё равно не смог бы найти нужных слов, чтобы описать вид, развернувшийся перед ним, прикованным к спинке пассажирского кресла. Стефан задыхался, тонул в мыслях, наблюдая как огромное оранжевое солнце, залившее светом всю площадку космодрома, неспеша уплывало куда-то за горизонт. Сидевший сбоку мистер Кейн громко выдохнул и ободряюще сжал его руку. До взлёта оставалось каких-то жалких тридцать секунд, которые методично отсчитывал голосовой счётчик. Конечно, Стефану не хотелось сейчас сидеть, будучи прикованным к этому креслу, стиснутым скафандром. Он бы с удовольствием избавился от громоздкого тесного костюма, сбежал по ступеням вниз и упоённо рассматривал закат, думая о том, как этим вечером он вернётся к себе домой и заснёт в своей кровати. Но чувство долга и ответственности, комком застрявшее в груди, пригвоздило к месту, не позволяя и шелохнуться. Тяжёлая рука отца Майлза, облачённая в толстую кожаную перчатку, заставила окончательно осознать: Стефан в ловушке, из которой не было выхода. — Мистер Кейн, мистер Алларми, вы готовы? — сухим голосом спросил диспетчер, и Кейн тут же потянулся за приёмником. — Да, Рейчел, мы готовы. Можешь, отсоединять первую ступень. — Будет сделано, сэр. — Пассажирский лайнер номер 156897545, направляемый по курсу 5,211000° з. д., планета «Луна», готов к взлёту. Начинаем обратный отсчёт. До взлёта 20 секунд, 19, 18… «Нет, нет, нет!» — панически гремело в голове у Стефана — «остановите отсчёт, я не хочу никуда лететь, не хочу…». — Да, да, мы готовы к полёту, готовы — бормотал про себя Кейн, видимо, тоже пытаясь себя успокоить и настроиться на полёт. — Мистер Кейн, мистер Алларми… — Рейчел выдержала паузу — хорошего вам пути. — Обязательно, Рейчел — хохотнул Эдди и пребольно хлопнул по руке Стефана. Тот, вздрогнув, хотел отнять руку, закричать, сорваться с кресла, выбраться из-под ремней безопасности… сделать хоть что-нибудь, чтобы остановить всё происходящее, но вместо этого закрыл глаза и глубоко вздохнул, насколько это позволял скафандр. В любой другой ситуации он сам бы позавидовал своей стойкости, но в тот момент его мысли разбрелись в беспорядке, а сознание сузилось до восприятия только одного раздражителя: звуков, повисших в воздухе. Десять, девять, восемь, семь… «Десять негритят отправились обедать, Один поперхнулся, их осталось девять…» Дурацкая детская считалочка, неожиданно возникшая в памяти, никак не помогала расслабиться, только заставляя нервничать ещё больше. Пять, четыре, три, два… Последний негритёнок поглядел устало, Он пошёл повесился, и никого не стало…» …