.fragments of malec

Мэтт пропускает момент, когда спина перестаёт упираться в твёрдую поверхность двери, и тонет в мягкой постели. Но даже это быстро становится безразличным. Гарри ёрзает на его бёдрах, избавляя от рубашки с нелепыми пятнами принта, и стаскивает неприлично яркие и мокрые от воды шорты, а затем удивлённо отстраняется. – Да ты издеваешься, – он выдыхает какой-то неловкий смешок, цепляя пальцами резинку белья на котором изображена танцующая корова. Он просто не мог не пошутить по этому поводу. – Просто иди сюда, – бормочет Мэтт. Возможно, в другой раз он посмеётся вместе с Гарри, но не сейчас, когда он, наконец, дорвался до того, чего так долго ждал. У него сводит пальцы от нетерпения, поэтому он тут же цепляется за сильные бёдра и несдержанно толкается, вжимаясь пахом в упругие ягодицы, словно поторапливая. – Издеваешься тут только ты. Тот тихо смеётся в ответ и удивительно приятно дрожит, когда вся ненужная ткань оказывается на полу, а длинные пальцы осторожно толкаются в гибкое жаждущее тело. Мэтт никогда не позволял себе грубых вольностей, и у него ещё ни разу не получалось довести дело до умоляющих всхлипов; сколько бы он не старался, Гарри всегда держится, прерывисто дышит, но не торопит, только изредка кусает собственные губы и жмурится, от чего его красивое лицо становится ещё более привлекательным. Даддарио каждый раз обещает себе довести его до исступления одними ласками, но сам же срывается, как и сейчас, толкаясь в разгорячённую глубину, он стонет и ловит чужое срывающееся дыхание, посылая все свои невыполненные планы куда подальше. Всё это слишком правильно, чтобы отвлекаться на реальность, которая осталась за пределами их близости. Нежная кожа быстро покрывается пятнами от сильных пальцев, а аккуратный рот прижимается к виску Мэтта, кажется, только для того, чтобы послать очередной разряд тока по его собственной коже от горячего и нетерпеливого выдоха. Мэтт бесконечно влюблён в прикосновения дрожащих пальцев к своим плечам, шумные выдохи собственного имени голосом Гарри, который срывается на возбуждённый хриплый шепот, как только он оказывается на спине, вжатым в алые простыни. Кажется, нет ничего правильнее, чем терять связь со всем остальным миром сейчас. Алая ткань собирается незамысловатыми складками и несколько подушек сваливаются с кровати, когда Мэтт ловит обе ладони Гарри, чтобы прижать к постели, прекращая их движения по мокрой от пота спине, только для того, дабы урвать толику власти, хотя это не мешает ему сдаваться аккуратным губам, которые требовательно открываются для нового поцелуя. Мэтт низко рычит, когда чужие пятки требовательно ударяются о его поясницу, и толкается глубоко и сильно – почти грубо, теряя над собой контроль, которого практически и не было, с тех пор как Гарри появился в его жизни. Тело само по себе слушается, подчиняется, собственные ощущения сливаются с чужими, а глаза натыкаются на горячий взгляд; всё остальное и вовсе перестает существовать. Гарри срывается с потрясающе глубоким стоном, сжимаясь вокруг него и лихорадочной дрожью утаскивая за собой, порывисто прижимаясь к приоткрытым губам. Под грудной клеткой гудит чужой пульс, становясь более различимым в шумном дыхании, оставшимся после оргазма, от которого, кажется, даже заложило уши. Гарри томно щурится, медленно приходя в себя: у него чертовски горячая кожа, его тело так правильно ощущается под ладонями обжигающей гладкостью, и Мэтт опускается на него, прижимается и удовлетворённо мычит, утыкаясь во влажную шею, чтобы оставить несколько ленивых поцелуев. И лёгкое раздражение от напряженного дня отступает под шумное дыхание над ухом. Мэтт готов уступать и сдаваться каждый раз, только если реальность обрушит на него эти волшебные моменты, когда Гарри никуда не торопится и облепляет своими прикосновениями его тело.