Believer

Адам закончил репетицию, почти точно уложившись в свой рабочий график. — Кир, — он прошел в свой кабинет, практически не изменивший свой интерьер с тех пор, как тут всецело царствовал великий Филипп Марк. — У нас есть что-то срочное на сегодня? Кир кивнул. — Майерс просил зайти, как только ты освободишься. — Я ему сейчас позвоню, уверен, он еще на боевом посту. Секретарь улыбнулся кончиками губ. — Как и все мы, Адам. — Ты на сегодня свободен, — Адам помолчал минуту, глядя, как Кир закрывает файлы на своем рабочем компьютере. — Ты перезвонил Томми, как я просил? — Разумеется, шеф, — Кир аккуратно сложил документы в специальную папку, оставляя их сортировку на завтрашний день. — Все передал. Ламберт еще помедлил, словно оттягивая момент завершения их разговора. Потом, так ничего и не сказав, пошел в свой кабинет. Марк Майерс был самым главным художественным руководителем труппы театра. — Марк, — Адам набрал его рабочий номер и включил громкую связь своего стационарного телефонного аппарата, тоже доставшегося ему от Филиппа. Здесь многое было прежним, только люди менялись. Впрочем, этого и следовало ожидать. — Ты просил меня позвонить. Ламберт устало откинулся на спинку своего высокого кожаного кресла и вытянул руки над головой. С наслаждением потянулся всем телом и закинул руки назад, на спинку. — Да, Адам, — голос Майерса в интеркоме тоже звучал устало и бесцветно. — Нам нужно встретиться с нашими меценатами. Давай в четверг, бранч в «Инди», я забронирую столик. — Что там они всполошились? — Встречи с меценатами Адам не любил. Этим надутым денежным мешкам все время хотелось показать, кто платит за спектакли. Показать свою власть, хотя совсем немногие из них разбирались в том, что они оплачивают. — Ты только пока не волнуйся, возможно, все обойдется… — Марк, не мямли, я не барышня! — Адам опустил руки и крутанулся в кресле. — Они против твоей «Жизели», — проговорил худрук. — Категорически. Адам помолчал, стараясь обуздать свой природный темперамент. — Почему же они только сейчас решили нам об этом сообщить? — Скорее всего, посоветовались между собой. Сейчас не время вкладываться в новое, проверенное годами искусство, классика… — Но это же уже все такое побитое молью! — все-таки, не выдержал Ламберт, прорвался своей безудержной одержимостью. — Зритель уже выучил назубок каждый поворот голов артистов, каждое па, каждый прыжок! — Вот у тебя как раз и будет возможность убедить наших миллионеров в этом. Не забудь, бранч в четверг. Кир тебе напомнит, надеюсь. Адам отключил телефон, нажав кнопку пальцем, тяжело оперся на массивный подлокотник кресла локтем и задумался. Солнечный свет, косо падающий сквозь неплотно закрытые жалюзи, высветил его четкий красивый профиль, пробился сквозь падающую на лоб светло-ореховую челку, сгладил усталые складочки возле уголков пухлых чувственных губ. Сотовый на столе звякнул, извещая о поступившем сообщении. Адам пробежал глазами всплывшую на экране строчку и поднялся из-за стола. Отель «Византия» оправдывал свое название разве что только белыми колоннами из гладко отшлифованного мрамора у крыльца. Все остальное было вполне современным и удобным. Демократичным. Адам припарковал свой Астон Мартин на небольшом подземном паркинге, и не торопясь направился к лифтам. Приступ раздражения после разговора с Майерсом прошел, но мысли в голове по-прежнему стучали противными молоточками. Пентхаус на последнем этаже был неброским, но стильным. Под стать тому, кто снимал его. — Понравилось играть в кошки-мышки, Габриэль? — Адам сбросил куртку на небольшой диванчик с гнутыми ножками. — Не боишься обжечься? Тот же солнечный свет обрисовал силуэт стоящего у окна Томми Джо Рэтлиффа. Квартира, в которой они жили вместе с Адамом последние года три, располагалась в одном из престижных небоскребов на повороте с Первой авеню к Грамерси Парку. Томми рассеянно рассматривал роскошный вид с высоты двадцатого этажа и внезапно вспомнил, как они радовались, переезжая сюда из маленькой студии Адама, которую он снимал еще со времен своего обучения в Джуллиарде. Тогда они строили такие планы по совместному завоеванию мира, что им позавидовал бы сам старина Македонский. Сейчас Томми Джо не смог бы назвать тот переломный момент, когда они начали отдаляться друг от друга. Было все так беззаботно, они жили в беспрерывном розовом счастье, они не боялись ничего и бесконечно верили друг другу. Потом, счастье стало уменьшаться, наступила пора привыкания, принятия того, что у них было как само собой разумеющимся, таким, как у всех. Обыденным. Скорее всего, огромную роль здесь сыграло и то, что они оба были фанатично преданны своим профессиям. И эти профессии, это их творчество, забирали у них многое, отщипывали по кусочку, а взамен?.. В это и заключались невеселые томмины выводы. Не было ничего взамен. Да, Адам любил его. Тогда, раньше, он не мог и представить себе, что это была не любовь. Сейчас… Томми не мог понять, принять то, что сейчас, вдруг, Адам больше не любит его. Для Томми состояние любви к Адаму было естественным, он был предан ему всем своим на уровне и души и тела, он никогда не то чтобы не представлял, а даже и не мог бы чисто физически испытать то, что он испытывал, находясь рядом со своим возлюбленным с кем-то другим. Адам всегда был и оставался для него единственным. Нет, Адам не был похотливым самцом. Не был он и расчетливым мачо, стремящимся заполучить другого мужчину. Он не давал повода усомниться в его верности, хотя, постоянно находясь среди танцовщиков, которые привыкли к своей эксклюзивности, к постоянному восхищению, и, если быть честным до конца, к вожделению. Красивые люди, постоянная работа над собственным телом, сами тела — обожаемые инструменты, полируемые и шлифуемые с маниакальным трепетом нарциссизма, — это был просто океан соблазна! Ветреный и кокетливый по своей природе Адам, легко позволял втянуть себя в невинный флирт, он купался в этих ничего не значащих шуточках, подколках, стреляющих глазках и выпяченных губках. Это был флирт, своего рода искусство обольщения, которое не приводило даже к малейшим интрижкам. Томми был уверен, что игривый, словно Купидон, Ламберт не захочет обременять себя такими психологически сложными вещами, как измены, да еще и скрывать их от своего возлюбленного. И лишь совсем недавно Томми почувствовал, что Ламберт физически изменяет ему. И Рэтлифф никак не мог понять характер этой измены. То ли дело было как раз в том, что Адаму не хватало от Томми этого самого «взамен», потому что Томми был для Адама уже изученной книгой, приевшейся и даже, страшно подумать, надоевшей, а ему вместе с работой над новым спектаклем, необходимы были и новые эмоции, то ли… То ли Адам полюбил другого мужчину. Пытался он разговаривать с Адамом об этом? Конечно, не раз. Ламберт отмахивался, отшучивался, сердился, дулся, уходил с головой в свой балет, возвращался, хватал Томми в охапку и тот забывал в объятиях своего единственного мужчины все страхи и сомнения. Но за этот месяц Рэтлифф измучился сам и был уже на грани громких выяснений отношений с Ламбертом. Откуда у Томми появилась эта уверенность в том, что на этот раз это никакой и не флирт, не поцелуйчики, не шутливые обнимашки, а вполне реальная физическая измена, он не мог объяснить. Он это знал. Потому и решил поделиться с Терри, все же тот был близким другом их пары, и мог бы тоже почувствовать что-то, ну или, в крайнем случае, дать совет. И Терри этот совет дал. — Я так тебе скажу, Томми, — не дождавшись Адама в бистро, они медленно шли к парковке. — Вернее, все, что бы я не сказал, ты прекрасно знаешь и сам. То, что, Адам творческая личность, вечно живущая на голых эмоциях, как в театре? Знаешь. То, что он заряжается эмоциями как от солнечных батарей? Знаешь. То, что он любит тебя? — Знаю, — отозвался Томми. — Это может не быть для него помехой любить кого-то еще. — Да ну, брось, — Терри забавно вытянул свои полные губы трубочкой. — Ламберт чистюля и однолюб. У него в мозгах один балет и ты. Да и не только в мозгах. Увлекся, возможно. Понарошку. У него же постановка буксует, сам знаешь, опять же. Премьера пройдет и все уляжется. — Так и жить от премьеры к премьере? — А ты что хотел? Все ты знаешь, — повторил Терренс. — И понимаешь. Ведь так? Тогда Томми ничего не ответил другу, просто почувствовал, как зверски он устал. Сейчас, в их огромной квартире, которая казалась арктической пустыней без Адама, Томми Джо прошел в кухню-столовую, сел за стол и вытащил из папки, лежащей сбоку, чистый лист бумаги. Обнаженный Адам почти сполз вниз по спинке низкого велюрового кресла. Габриэль стоял перед ним на коленях. Он тоже был обнажен, матовая кожа отливала в свете заходящего солнца оттенком слоновой кости. Танцовщик упоенно отсасывал Ламберту и делал это профессионально, со знанием дела. Адам запрокинул голову назад, сдерживая стоны удовольствия, потом запустил руки глубже в темно-рыжую шевелюру ЛеБорна, заставляя того полностью расслабив глотку, взять его на всю немаленькую длину. Габриэль, казалось, только этого и ждал. Он крепче перехватил покрытые испариной стройные бедра Адама и насадился ртом на весь его, колом стоящий, орган. Адам тут же приподнялся и начал толкаться вперед, заставляя Габриэля буквально захлебываться слюной и задыхаться от резких, почти болезненных движений. Он вывернул голову, член Адама уперся ему в щеку и ЛеБорн выпустил его на долю секунды из своего рта, чтобы тут же начать облизывать головку и легонько оттягивать зубами нежную кожицу вокруг нее. Ламберт застонал, перестав сдерживаться, и снова схватил его за волосы, заставляя опять взять член в рот и пропустить его глубоко в горло, которое уже начинало саднить от таких жестких и быстрых движений. Наконец, мокрый от слюны, донельзя напряженный член выскользнул из распухших губ танцовщика, он запрокинул свое красивое лицо вверх, пытаясь рассмотреть поднявшегося на ноги Адама из-под своих слипшихся от невольных слез, ресниц. Адам провел членом по этим губам и острая судорога наслаждения скрутила его тело. Придерживая член рукой, он спустил сперму на это покорно подставленное лицо, размазывая ее по губам и щекам Габриэля. Танцовщик еще раз облизнул член Адама и поднялся с колен. — Ты по-прежнему недоволен такими кошками-мышками? — Голос его звучал глуховато, горло болело. — А мне вот нравится наш элемент игры. Заводит покруче всякой химии. Адам пожал плечами. — Наверное, я просто уже вырос из этих игрушек. Приехав домой, Адам сразу понял, что Томми в квартире нет. Он прошелся по комнатам, от гостиной к спальне, от столовой до кабинета. Что-то в обстановке изменилось, но что, он никак не мог сообразить. А потом он понял — исчезла огромная томмина сумка с его фотообъективами, и прочими принадлежностями фотографа, и кофр, который Томми брал с собой в командировки. Адам вскинул голову, он стоял прямо перед огромным зеркалом, к которому скотчем был приклеен исписанный лист бумаги. Томми все рассчитал правильно, Адам мог не заметить радикально поменявшийся интерьер квартиры, но равнодушно мимо зеркала он бы не прошел.  — Не нужно упрекать меня в том, что я решил написать тебе, а не высказать прямо в лицо, — писал Томми. — Я пытался, у меня не получилось. Скорее всего, я проиграл. Но, ведь сейчас это уже не так важно, потому что ты уже все для себя решил. Искренне надеюсь, что ты не пожалеешь о своем решении, и что оно впоследствии окажется для тебя единственным верным. Прощай. Разбуженный посреди ночи Терри, долго не мог взять в толк, чего от него добивается разъяренный Ламберт, тыча ему под нос какую-то смятую бумажку. — Терри, давай же соберись с мыслями! — кричал Адам безостановочно. — Вы с Томми были сегодня в «Вениеро», а я не смог подъехать, у меня была репетиция! — И что? — окончательно проснулся Спенсер. — Это что, противозаконно — выпить кофе со старым приятелем, даже если он и твой партнер? — Куда потом этот мой партнер делся? — В смысле? — Куда сбежал этот чертов Рэтлифф?