Believer

Музыка в клубе гремела сплошной стеной. Томми сидел за столом вместе со своими знакомыми ребятами-журналистами. После их совместной командировки в Бейрут они здорово сдружились и иногда, совершали подобные совместные вылазки в клуб, — развеяться и напиться. Напиться Томми удавалось безо всяких угрызений совести, а вот развеяться удавалось редко. — В этом году премию решили разделить в два этапа, — коллеги обсуждали очередной конкурс портретной журналистики. Как всегда, бурно. — Выставлять по одной работе от каждого автора. В принципе, никаких изменений в номинациях… Томми вполуха слушал разговоры, думая о своем. С момента их выяснения отношений с Адамом прошло уже несколько дней, а у него перед глазами все еще стояло выражение лица Ламберта в ту минуту, как он назвал ему имя ЛеБорна. Это была странная смесь сожаления, вины и, почему-то, обиды. Детской обиды, когда малыша отчитывают за неубранные за собой игрушки, попутно грозя эти игрушки выбросить в окно. Адам очень напоминал того малыша, который обижен на то, что его ругают и одновременно, не верит в то, что ругают по-настоящему. В тот раз Ламберт не произнес больше не слова, хотя Томми и приготовился к пространным объяснениям. Адам же просто поднялся и вышел из гостиничного номера, закрыв за собой дверь, словно это была не дверь, а театральный занавес. — Томми, — Рэтлифф только сейчас заметил, что Арчи обращается к нему, пытаясь перекричать гул музыки, которую сам Томми воспринимал фоном и не обращал на нее никакого внимания. — Что? — спросил он, оглядывая их стол. Многие уже разошлись кто куда, кто направился танцевать, кто к барной стойке, а кто и еще дальше — в чиллы и вип-кабинеты. — Поздно уже, Арчи. Я пойду. — Пойдем вместе, мне тут уже тоже изрядно надоело. Адам приехал в Джуллиард после репетиции в театре. Отпустил Кира, предварительно просмотрев все, что ему приготовил из срочного незаменимый его референт, и отпустил домой, заверив, что вполне обойдется и самостоятельно. Здесь и дел-то немного, все уже распланировано и утверждено. Он по привычке устроился на подоконнике, посматривая во внутренний дворик школы. Был ранний вечер, конец теплого городского лета, Нью-Йорк остывал от дневного солнца. Фонтан дворика уже был подсвечен и матово-опалово пенился в наступающем вечере. А здесь, внутри королевства, отгороженного от остального мира балетными станками и музыкальными пюпитрами, здесь все еще не умолкали звуки музыки и шарканье об пол балетных туфель. Ламберт повернул голову и взгляд его упал на огромную фотографию, висящую на стене прямо напротив окна. Это была та самая знаменитая фотография, сделанная Томми в то время, когда они только-только начинали встречаться. Пять лет назад, а казалось, в прошлой жизни. Когда все еще было простым, ясным, без подозрений и проблем. Один неповторимый прыжок Адама Ламберта — высокий, чистый, абсолютный. Адам поднялся и вытащил из ящика своего рабочего стола блистер с таблетками. — Надеюсь, ты не сядешь за руль в таком виде? — Арчи пристально всматривался в томмино лицо, но тот упрямо отводил взгляд. — Ты здорово набрался в клубе, друг мой. — Такси поймаю, — Рэтлифф качнулся, Арчи мягко поддержал его, взяв за руку. Почувствовав, что пальцы журналиста уже слишком долго задерживаются в его ладони, Томми, все-таки, поднял глаза на мужчину. — Я не понимаю, Томми, — произнес Арчи вполголоса. — Почему ты не хочешь идти до конца? Боишься? — Чего мне бояться? — усмехнулся Рэтлифф. — Мне давно уже не семнадцать лет. — Тогда в чем дело? — журналист остановился, не выпуская из своей руки томмину ладонь. — Ты же сам сказал, что свободен от всех обязательств, мне показалось, что там, в Бейруте… — Арчи, — в голосе Рэтлиффа явно прозвучала досада. — В Бейруте мы постоянно рисковали, если не жизнью, то вполне возможно, здоровьем или свободой. Это была такая волна адреналина. И то, что я позволил тебе зайти немного дальше, чем мне бы самому хотелось, поверь, это не означает, что между нами сразу же возникли какие-то чувства. — Прости, Томми, я ничего не могу с собой поделать. Все время так и вспоминаю тот поцелуй. Журналист остановился прямо посреди тротуара и преградил путь Томми. Тот отбросил челку с глаз и посмотрел на него, слегка улыбнувшись самыми кончиками губ. Арчи почувствовал, как будто бы электрический заряд прошил его насквозь. Он притянул Рэтлиффа за шею и приник к его манящим губам. — Поехали ко мне, я умоляю тебя, — прошептал он прерывающимся от нахлынувшей страсти голосом. Адам смотрел на себя в зеркало репетиционного класса. По традиции, целая стена справа от классных окон полностью была зеркальной. В углу стоял рояль с закрытой крышкой. Под балетным станком была брошена верхняя одежда Адама, а сам он был с обнаженным торсом и в одних трико с толстыми гетрами, плотно охватывающими его икры. Адам отрабатывал связку прыжков из второго действия. Диагональ прыжков должна была повторять диагональ ЛеБорна из первого действия, но более совершенно и мужественно. Альберт Адама продолжал страдать молча, замкнувшись с своем горе, в своей вине. Только желание найти могилу своей возлюбленной вызывали в нем хоть какие-то проблески чувств. Получалось не очень. Ламберт пытался абстрагироваться от своей собственной ситуации, и снова и снова терпел неудачу. Отгородиться от Рэтлиффа не получалось. И, сорвав очередное антраша, Адам не стал подниматься на ноги, а просто дополз до зеркальной стены и прислонился к ней горячим лбом. Дверь в коридор тихо приоткрылась, и Габриэль легко опустился на пол возле своего балетмейстера. Тот даже не обернулся. — Ты опять не отвечаешь на сотовый, — вполголоса произнес ЛеБорн. — Я звонил тебе несколько раз. — Я был занят, — не меняя позы, отозвался Адам. — Мне нужно репетировать. — Тебе нужно отдохнуть, — Габриэль положил руку на плечо Ламберта. — Ты совершенно вымотан. — Это ничего, — Адам отстранился от зеркала и посмотрел на них обоих сквозь отражающую поверхность. — Это ничего не значит. Я должен танцевать. — Это не танец, это пытка для тебя. Все через боль, — молодой танцовщик так и не убрал руку, а начал тихонько поглаживать Адама по предплечью. — Так не должно быть. Адаму почему-то вспомнилось, как тогда, в прошлой жизни, когда он уставал в классе до бесчувствия, Томми просто держал его за руку. Они могли так сидеть часами: не шевелясь, сцепив руки, так, что не понятно было, есть ли движение в подушечках пальцев, или нет. Они просто держали друг друга за руки. — Ты же с самого начала все знал, Габриэль. — Конечно, — ничуть не удивившись, откликнулся танцовщик. — Это было вполне очевидно. — Почему же ты согласился на это? Ведь партию в спектакле ты получил совершенно заслуженно, тебе бы только помешала связь со мной, слухи и сплетни никуда бы не делись. — Ничего мне не помешало, не беспокойся. А согласился… Наверное, по той же причине, что и ты? — Зачем ты рассказал все Томми? — Адам наконец, стряхнул с себя руку Габриэля и посмотрел ему в глаза. — Тебе от этого разве стало легче? — Не стало! — голос премьера зазвенел от сложной гаммы чувств. Здесь слышалась и обида, и злость. — Пусть и ему тоже достанется! — Габриэль! — Адам повысил голос и ЛеБорн тут же остановился. — Того, что ты рассказал, уже не вернешь. Я сам виноват. Теперь все равно поздно. Арчи так и втянул Томми внутрь своей квартиры, не прекращая лихорадочно целовать его. Эта страсть и горячность передалась Рэтлиффу и он даже не вздрогнул, когда Арчи рывком стащил с него футболку с длинными рукавами. В свете настольной лампы замельтешили его готические татуировки. — Наконец-то, — неразборчиво бормотал журналист, гладя Томми по бокам, звякая пряжкой его джинсов, и подталкивая его к порогу спальни. — Мне кажется, что я влюблен в тебя, малыш, просто влюблен на всю голову… Томми словно отбросила назад мощная невидимая пружина. Будто опомнившись, очнувшись от наваждения, он уперся своим знаменитым взглядом-как-выстрел в опешившего от неожиданности Арчи. — Нет, — выдохнул Томми. — Нет, ничего не будет, я не смогу, нет, извини… Несколько минут текли нескончаемую вечность. Арчи отошел к окну и вытащил из пачки сигарету. Закурив, он посмотрел на Томми, который надевал свою футболку, путаясь в ее рукавах. — И все-таки, почему? — пожав плечами, спросил журналист. — Я не могу тебе объяснить, это не просто. Томми подтянул джинсы и вышел в ночь, не попрощавшись.