Believer

— Но мне бы хотелось поговорить! — Томми намазал на тост тоненький слой джема и отхлебнул глоток эспрессо. Их просторная кухня-столовая тоже насквозь просвечивалась осенним заоконным солнцем, весело танцующем на столовых приборах и высокой стеклянной вазе с герберами в центре стола. Адам инспектировал холодильник на предмет низкокалорийного завтрака в виде грейпфрута или, на крайний случай, огурца или морковки, но через минуту печально констатировал факт отсутствия и того и другого, а также и того, что он опять позабыл продиктовать их домработнице купить овощей и фруктов. — Вот что значит, жить на работе, — со вздохом он захлопнул дверцу холодильника и уселся напротив Томми перед своей пустой тарелкой. — Это я без тебя одичал, — добавил он. — Так с голоду бы и помер. — Вот как раз о дикости, — начал Томми и тут же был горячо поддержан Ламбертом, пытавшемся по привычке срулить с намеченной темы разговора. — Как это негуманно — так просто вступить в драку, со своим другом и коллегой, и где? В общественном месте, буквально вынудив бармена вызвать полицию, не дожидаясь, чтобы ты там все разнес в клочья! — Что за бред ты несешь? — Томми поставил на стол недопитый кофе. — Я был не настолько пьян, чтобы не помнить подробностей. Гроссман сам нарывался, хотя и объяснял я ему его неправоту всеми доступными мне способами. Он размахался руками, я пытался его остановить, смахнул пару стаканов со стойки, случайно, ну и задел он меня по губе, а потом разозлился и в полицию потащился. А там уже быстренько от всего отперся. А залог — ну разберемся, как-нибудь. Ущерб за стаканы оплачу я бармену этому. Он помолчал, вспоминая начало их разговора. Адам сосредоточенно наливал в высокий стакан минеральную воду, пристально глядя на поднимающиеся к поверхности пузырьки газа. — Так вот, — поймал прежнюю мысль Рэтлифф. — Я не это хотел с тобой обсудить. — Ну, Томми, — придавая своему лицу выражение медвежонка Паддингтона в тот момент, когда он осознал, что сидит на вокзале с запиской в лапе, брошенный всеми на произвол судьбы. — Ты же знаешь… — Опять я знаю? — нахмурил свои выразительные брови Рэтлифф. — Прекратите все время все сваливать на меня? Что я должен знать? Адам покрутил стакан с водой и поднял глаза на Томми. Взгляд его был серьезен и непроницаем, словно серый туман над Гудзоном. — Прости меня, Томми. Так получилось, что я живу только балетом и тобой. Вы между собой ничем не связаны, но я не могу дышать без вас обоих. Это со стороны точно воспринимается диковато, но так оно есть на самом деле. И ты всегда это знал, ведь так? — Но это не дает тебе право!.. — Томми остановился. — Это не повод, чтобы оправдать твое… твою… — Мою измену тебе, — закончил его фразу Адам. — Я не оправдываюсь. Он вновь опустил взгляд на стакан с водой, на него же уставился и Томми. Так они просидели, разглядывая уже выдохшуюся минералку несколько минут. Наконец, Томми произнес: — Надо же что-то с этим делать! И Адам согласился. — Надо. А что? Рэтлифф поднялся из-за стола и пошел к входной двери квартиры. Адам смотрел ему вслед, бессильно опустив руки на колени и ожидая похоронного звука захлопывающейся за ним двери. Но послышалось совсем другое. Сначала были слышны какие-то шорохи, потом Томми походил по холлу, что-то уронил, чертыхнулся, сдвинул стул, опять что-то уронил, и вернулся обратно в столовую. — Держи, — он бросил на стол перед Адамом ту его фотографию Флэтайрон-билдинга, которую Ламберт сделал при помощи Оливки, забытого в квартире, когда Томми собирал камеры перед своим уходом. Поперек снимка маркером было написано: «Ты прощен, Ламберт. Условно» и росчерк томминой подписи. — Ты же хотел мой автограф! — произнес, усмехаясь, Томми. — И по поводу перспективы… — Да, я понимаю, честно! — Адам бережно погладил матовую поверхность снимка. — Это наивно звучит, верно, но я понимаю! — Ты чего это под дверями в собственный кабинет стоишь? — Томми ошеломленно наблюдал, как Кир держится за ручку двери в свой предбанник и никак не отлепится от нее. Секретарь Ламберта обернулся и приложил палец к губам «молчи». — Послушай только! — Кир тихонько поманил его рукой. — Настоящее шоу! Томми прислушался. — А я тебе что, должен еще и уроки макияжа давать! — звучный голос Адама, казалось, физически сотрясал воздух его личного небольшого кабинетика, прорываясь в кабинет побольше — секретарский, и, наконец, доносящийся до коридора, где застыли Томми и Кир. — Ты что, сама не видишь, что твой мейк хорош для Клеопатры, упокой господи ее душу, а для Жизели это слишком вульгарно! — Это же гримеры… — слабо пискнул голосок Эмси. — А у тебя глаз нет, у самой? Или язык отнялся? Короче, чтобы больше я не видел на сцене этих бровей твоих и… и румяна, не надо их столько. — Далее, — Адам постучал, скорее всего, по подоконнику, где он любил восседать во время своих разборов полетов. Как режиссер и хореограф он был строг и требователен. «Чистокровный перфекционист», как называл его худрук театра Майерс. — Костюмы ваши. — А что не так с костюмами? — это точно ЛеБорн, его голос Томми ни с чьим бы и не спутал. — А то! — слышно по тону, что Ламберт уже почти кипит, но сдерживает свой порывистый характер. — У тебя на лосинах дырка на коленке шириной с Тихий океан! — На коленке, это еще что! — хихикнула Эмси, не все же ей одной огребать за свое пристрастие к египетским румянам. — Да там по шву разошлось! Мне что, самому зашивать? — возмущенный Габриэль пытался еще найти себе оправдание. — Да и из зала не видно! — Ты что, идиот? — все же прорывается ламбертовская импульсивность. — А на обложках ты тоже дырищей сверкать будешь? Скажи костюмеру, просмотрел человек, так сам скажи, язык не отсохнет! — Он каждый раз такой разнос устраивает? — шепотом спросил Рэтлифф. — Ага, — кивнул Кир. — Сегодня еще так, тайфун средней тяжести. На труппе отыгрывается, пока еще набора на курс нет. — А набор когда? Но Кир не успел ответить, совещание труппы закончилось, танцовщики начали выходить из кабинета Ламберта, переговариваясь и пересмеиваясь. Было заметно, что хоть звездный режиссер и устроил им головомойку, обижены они не были, а только взбодрились перед вечерним спектаклем. Томми прошел в кабинет, где Адам, как и предполагалось, сидел на своем любимом подоконнике, поджав под себя одну ногу и листал свой айфон. — Я сейчас спросил у Кира, когда у тебя набор на очередной курс? — Томми легонько прикоснулся губами к подставленным ему губам Адама. — На этот раз тоже будешь мучить бедных деток своими методами воспитания! Адам задумчиво почесал кончик носа. — Если все пойдет хорошо, что после рождественских каникул пойдет второй кастинг, — и через минуту, осознав язвительность томминой реплики. — Я их и не мучаю никогда! Это база, техника, школа, если хочешь…! — Все, все, сдаюсь! — Рэтлифф поднял руки. — Не надо только лекций про знаменитую классическую технику Джуллиарда. В открытую дверь кабинета донесся голос Кира. Он уже был на своем рабочем месте, за компьютером, и только что повесил трубку телефона. — Адам, ты прочитал записку декана? Он просил подтвердить состав комиссии на твой конкурсный отбор! Концертмейстер обязателен! — Точно! — спохватился Ламберт и соскочил с подоконника. — Сейчас, Кир! Томми, подожди меня, пожалуйста, пять минут, я сбегаю в «филармонию», а то они разбегутся по репетициям. «Филармонией» в школе называли отделение классической музыки, где работал ламбертовский постоянный концертмейстер Боб Делински. Без него Адам не проводил ни одного просмотра или класса. Томми уселся в кресло Адама за его рабочий стол. Он был весь завален журналами, буклетами, конвертами и еще каким-то блестящим глянцем. Рэтлифф посмотрел на стену, где красовался его собственноручно выполненный баннер к «Индиго» — великолепный прыжок Адама, и рассеянно выдвинул верхний ящик стола. Сверху, на кипе документов, дисков и фотографий лежал конверт из дорогой тисненой бумаги. — Надо же, — пробормотал Томми самому себе. — Даже не представляю, что может быть внутри такого роскошного раритета. Конверт был не запечатан. Решив, что это очередной рекламный постер, который Адаму присыли всегда тоннами, Томми открыл конверт и заглянул внутрь. Красивая открытка оказалась приглашением на некое представление, на «выставку живых человеческих цветов», как гласила надпись, выполненная безупречно-завитушным шрифтом. На самой открытке была размещена фотография нескольких молодых людей, буквально осыпанных цветами. И от руки была сделана приписка: «И Саломея». — Кир, — Томми вышел к секретарю, держа в руках и открытку и конверт. — А ты, случайно, не знаешь, Саломея — это кто? Кир пожал плечами, не отрываясь от монитора своего компьютера. — Героиня пьесы Оскара Уайльда? — А что, Адам заинтересован как-то в этой пьесе? — задал еще один вопрос Рэтлифф. — Он ее тоже решил поставить, и в этом сезоне, не многовато? — Ну, нет, — Кир выглянул из-за монитора. — Во-первых, это не так быстро, во-вторых, я бы точно знал, это же мороки сколько, а в-третьих, Адам никогда не говорил ничего похожего ни про Уйальда, ни про Саломею. — Интересно, — протянул Томми. — Мне тоже недавно пришлось столкнуться с этой Саломеей. — Надеюсь, не в прямом смысле столкнуться? — пошутил секретарь. — Если я не ошибаюсь, барышня скончалась… эээ… — он застучал по клавиатуре. — Ну да, между тридцатым и шестидесятым годами нашей эры. Она бы тебе не понравилась, старушка. — Кто старушка? — Адам, действительно, быстро вернулся. — Вы про кого? — Про Саломею, — ответил Томми и помахал конвертом. — Такие странные совпадения, скажу я тебе.