Believer

— Нет, — Томми шевельнулся, вытаскивая ладони. — Лучше я поеду и пригоню домой Астон Мартина. Он ведь так и остался на парковке Джуллиарда. — Да и черт с ним, — Адам лежал на спине, не двигаясь, чувствуя постепенно разливающиеся по всему телу тепло и легкость. — Завтра сам пригоню. — Ну уж завтра бы можно было хотя бы выходной себе устроить! — Томми недовольно нахмурил брови. — Но ты никого не слушаешь! — Томми, — Адам смотрел в потолок. — А знаешь, я думал, что ты никогда меня не простишь. Рэтлифф не спешил отвечать, ожидая продолжения начатого. — Ты не должен был так меня прощать. Слишком часто, слишком много, слова обесцениваются, поступки становятся чугунными гирями. Мне, придурку, экспериментов захотелось… Возможно, тебе и не стоило меня прощать вовсе? — Это у тебя побочный эффект от обезболивающего так проявляется? — Томми хотел пошутить, но вышло блекло. — Нет, — медленно перекатил голову по подушке Адам, вправо-влево. — Почему ты меня простил? — Странный вопрос, — Томми и в самом деле, не думал, что естественные для него поступки могут вызывать вопрос «почему» или «зачем». — Разве ты не знаешь ответ? — Знаю, — тут же подтвердил Ламберт. — Я знаю. А ты знаешь, что вот я такой перед тобой весь. Как на ладони. Голый. Ты как-то говорил, что балет для меня как мой персональный божок, требующий себе все новые и новые жертвы. И я не в силах сопротивляться ему. Но ты… Ты ведь свободен в своем выборе. Ты мог бы уже давно бросить меня, жить так, как хочешь ты, не подстраиваясь под мои выходки, не жалея меня, не переживая за меня. Не лучше ли так было бы? — Ты хотел бы этого? — тихо спросил Рэтлифф. — Я сейчас не про себя, — Адам покусал нижнюю губу. — Сейчас это не мои желания, а твои возможности. Ты мог бы так поступить! Голос его становился все тише, взмахи длинных ресниц все реже, он находился уж почти за гранью яви, медленно погружаясь в сон. Томми приподнялся, всматриваясь в его лицо. Потом начал тихонько отодвигаться к краю кровати, собираясь выйти из спальни. Но тут Адам, даже во сне почувствовав его движение, поймал его за футболку. — Томми, ты здесь? Не бросай меня! — Не брошу, — успокаивающе пробормотал Томми, высвобождая футболку и набрасывая на вновь засыпающего Ламберта мохнатый плед. — Я с тобой. Вечер еще даже не превратился в поздний. Томми подумал, что в этот раз Адам сдержал свое обещание вернуться пораньше, вот только ужин пришлось отложить. Невесело размышляя сразу обо всем, и о предстоящей операции Адама, и о его «Жизели», и о их только что состоявшемся разговоре, и о Крейтоне, провалился бы он обратно в свой ад, из которого так некстати он выбрался, Томми остановил такси, намереваясь, все-таки, доехать до Джуллиарда и забрать со стоянки Астон Мартина. Больше всего, разумеется, Томми тронули признания Адама. Он и раньше выражал свои мысли несколько пафосно, привыкнув так изъясняться в разных интервью и на многочисленных приемах и пресс-конференциях, но сейчас, с Томми, Адам был наивен и безыскусен. Он не преследовал никакой цели или выгоды, а просто-напросто, хотел, чтобы Рэтлифф остался с ним, и примирился с его балетом. При любых других обстоятельствах Томми, не раздумывая бы, сказал, что, черт с ним, с балетом, ведь главное, что они вместе, вдвоем, а там — хоть потоп! Но сейчас, видя, как Адаму практически отказывает повиноваться собственная нога, а еще несколькими месяцами раньше он спокойно отправлялся в постель с другим мужчиной, оправдывая все это жертвами во имя танца, вот на этих моментах, мозг Томми отказывался выстроить более или менее логическую схему. Но, передумав про все перечисленное, Томми Джо Рэтлифф мог сказать только одно: он любил Адама Ламберта. Вместе с его изменой, воспаленным суставом, рискованной постановкой «Жизели», таблетками и уколами сильнейших препаратов, сложной предстоящей операцией, Томми любил Адама. Это тоже был просто вопрос любви. Доехав до Джуллиарда, попутно удивившись, что и в этот вечер, Школа искусств не спит и не становится менее оживленной, Томми забрал машину Ламберта с парковки и начал выезжать, направляясь к дому. И тут ему в голову пришла неожиданная идея. Он развернулся и через полчаса припарковался на прежнем месте, почти напротив кованой двери особняка Дэнни Крейтона. Несомненно было то, что за дверью постоянно следили. Как только Томми подошел к ней и начал разыскивать кнопку домофона, как массивная железяка отворилась и тот же самый красавец с каштановыми кудрями появился на пороге. — Опять вы? — молодой человек даже не подал виду, что удивился, несмотря на свою вопросительную интонацию. Он окинул внимательным взглядом припаркованный у тротуара Астон Мартин и, по-видимому, остался доволен созерцанием дорогого автомобиля. — Ведь я уже был вынужден отказать вам в посещении мистера Крейтона… Но на этой фразе он приостановился и вытащил из кармана стильного твидового пиджака гудящий сотовый телефон. Томми переждал реплику, которую мужчина выслушал молча и отключив телефон, перевел взгляд на Рэтлиффа. — У вас что-то срочное к моему шефу? — и через секунду добавил. — Я его секретарь и помощник, можете называть меня Найт. — Видите ли, — ответил Томми, прикидывая, какого рода помощь может оказывать ненормальному психу этот, на первый взгляд, вполне вменяемый Найт. — Я слышал от наших общих знакомых, что мистер Крейтон — один из самых яростных поклонников творчества Оскара Уайльда… — Что же, — остановил его Найт, выставив перед собой руку ладонью вперед. — Мы так и подумали, что это именно Великий привел вас к нам. Проходите, я провожу вас в дом. Внутренний интерьер особняка вполне соответствовал его внешнему виду: солидность и респектабельность во всем. Темное дорогое дерево — мебель и стены, наборный паркет на полу, мохнатый ковер у камина и, наконец-то, сам хозяин всего этого великолепия — Дэнни Крейтон собственной персоной. Томми остановился в нескольких шагах от него, сидящего в кресле у весело пылающего камина. Дэнни был, действительно, примечательно худым, приблизительно одного возраста с Томми и Адамом, молодым мужчиной, с болезненно-бледным лицом. Еще одной примечательной деталью его внешности были светлые, явно крашеные волосы, прямые, постриженные идеальным каре, разлетающиеся от малейшего движения. На них играли блики каминного огня, в свете которого обесцвеченные волосы приобретали желто-оранжевый оттенок. — Покорнейше прошу вас извинить меня за то, что не поднимаюсь вам навстречу, — произнес Крейтон слабым дребезжащим голосом. — Но мне сегодня весь день нездоровится, мистер Рэтлифф, не так ли? — Вы запомнили меня? — Томми сообразил, что их представлял друг другу Адам, когда они первый раз приехали на флоралии в Мейселловский выставочный центр. — Если вам тяжело разговаривать, то я уйду. Это я должен извиняться перед вами за свое наглое вторжение. — У вас запоминающаяся внешность, — ответил Дэнни. — Это во-первых, а во-вторых, — он плавно повел рукой вокруг. — Все, что вы видите здесь — это музей, место паломничества для почитателей Его таланта, место силы людей, одной крови с Ним, а такие места должны быть всегда открыты для желающих приобщиться! В любое время дня и ночи! «Точно, псих», — подумал Рэтлифф. — «Это он про Уайльда так вещает, обалдеть!» — Итак, — продолжил Крейтон, — Вы желаете осмотреть музей? — У вас прекрасный дом, мистер Крейтон, — осторожно начал Томми. — Я непременно расскажу мистеру Ламберту, как он великолепен! Наверняка, и дом, и его содержание стоит баснословных денег! — Пустое, — беспечно махнул рукой спятивший танцовщик. — Я получил неплохое наследство, и не считаю бесполезными траты на поддержание идей Великого Мастера! Крейтон помолчал, словно взвешивая свои мысли. — Вы ведь тоже хотели бы приобщиться к Его задумкам? — Несомненно, — важно покивал Рэтлифф, смутно представляя, о каких именно задумках идет речь. Вряд ли о сексуальных оргиях, тут Ламберт оказался прав, никакой эротикой от Крейтона и не пахло. А этот Найт как застыл чуть поодаль у камина, молча глядя в огонь, так там и стоял. — Адам тоже весьма бы хотел взглянуть на ваши представления? И добавил наугад: — Как только вам удалось так угадать Его замысел! И сразу же заметил, как вздрогнул, словно от порыва холодного ветра Найт, а сам хозяин особняка так и впился в лицо Рэтлиффа колючим неприятным взглядом. — Адам — ваш любовник, не так ли? — внезапно спросил Крейтон. — По крайней мере, живете вы вместе, — убрав из голоса вопросительную интонацию произнес он дальше. — Я рассказывал ему о своем воплощении «Саломеи». — Да, — пропустив вопрос о любовнике, отозвался Томми. — Я слышал, что вы сами и танцевали эту партию. Сумасшедший танцовщик сложил руки на груди и горделиво выпрямился в своем кресле. Он так и не предложил Томми присесть, а Томми не стал на этом заострять внимание. Если что, то и сбежать можно резвее, если стоишь на ногах, а не утопаешь в каком-нибудь вычурном винтажном кресле. — Я желал бы, чтобы именно Адам посмотрел на мою Саломею! — воскликнул Крейтон с жаром. — Я видел его «Жизель», я бы на премьере, она великолепна, но!.. Но это «белый» спектакль, он несет надежду на прощение, он руководствуется высокими и благородными чувствами, так или иначе, но это именно чувства, человеческие чувства! В то время, как моя Саломея… это полный антипод адамовой постановки, «черная» ипостась танца, — он построен на самых низменных человеческих желаниях, на инстинктах, на жажде… — На жажде? — переспросил Томми. — На жажде крови, — закончил свою фразу Дэнни Крейтон. Далеко за полночь Томми приехал домой. В квартире было тихо, свет просачивался сквозь неплотно прикрытую дверь спальни. Томми пошел в ванную комнату, и там, наблюдая за струями воды, упруго бьющими из душа, за паром, оседающим на прозрачных стенках душевой кабины, он снова размышлял о том, что увидел и услышал сегодня. Флоралии были только предлогом для Крейтона. Таким образом, действуя через организаторов выставки и самого Вайнштейна, безумный танцовщик находил богатых иностранцев, готовых выложить за шоу круглую сумму, а после уехать из страны к себе домой и больше никогда не появляться в поле зрения американских властей. Да, скорее всего, так оно и было. И по всему выходило, что Адам был прав, говоря о том, что спектакль Крейтона вполне мог включать в себя и нечто кровавое. Но доказательств по-прежнему не было, а достать их можно было только одним способом — посетить этот спектакль лично.