Анатомия влюблённого сердца

Дом. Место, которое имеет собственный запах, атмосферу и людей. Это слово синонимично равняется уюту. Но нет, это не разноцветные подушки и плед, ведь не интерьер обозначает тот самый уют. Это люди. Это разговоры за чашкой чая, когда давно уже за полночь, это улыбки вместе со смехом и нелепые истории из прошлого, это то, куда ты всегда хочешь возвращаться. Дом — это люди, не стены. Я всегда считала что в гостях хорошо, а дома лучше. После ночёвок или лагерей бежала радостно домой, обнимала со всей силы родителей и брата. А если и не хотела, то лишь из-за того, что ещё не нагулялась, не наигралась. А сегодня всё по-другому. Словно, квартира, в которой я прожила всю жизнь стала другой, совсем, даже на молекулярном уровне. И всё, только из-за одной смски, что так не вовремя пришла. От кого: Папочка После школи сразу домой! Очень серьезный разговор. Я не знала, что случилось. Даже не догадывались из-за чего, но и думать не хотелось. Меня всё ещё трясло после биологии. Мысли занял опять Ян и его разъярённый взгляд, который отпечатался в памяти. Я ведь хотела после урока извинится. Даже подошла, хотя ноги дрожали, и были даже не ватными, ну или вата была намочена из-за чего превратила связки и мышцы в вязкие субстанции. Но он меня прогнал. «Даже не думай мне что-то говорить. Просто уходи». Мужчина тогда высунул руку, будто остерегаясь меня. Не посмотрел, не захотел. Я же так мечтала, так придумывала, что унижу его, заставлю нервничать, и уважать меня. За то что я смогла перебороть, хоть на минуту быть выше учителя. Но я не учла, что пусть Ян, пусть кто-либо другой. В моём возрасте он уже был, а я в его — нет. Ян взрослый, а я маленькая дурёха, которая ввязалась в игру, себе не по силу. Глупо надеятся на победу, когда даже по теории вероятности шансы нулевые. Кто-то скажет, что это невозможно. Но я не великий математик, так что для меня есть реальность, а не мысли старикашек, которые когда-то что-то там решили. Я была в таких раздумьях, собираясь с последнего урока. Уже выходила как раз с алгебры, когда из-за одноклассника, который уж больно спешил домой, врезалась плечом об косяк двери. — Можно и поаккуратней, — кидаю раздражённый взгляд на Ковалёва, который, кажется, этого и ждал. Парень обнажает желтые зубы, одаряя меня ухмылкой. — Ты тоже могла поаккуратней в выражениях к биологу. Из-за тебя половина класса имеет два! — так вот в чем соль. Набираю в легкие побольше воздуха, стараясь не раздувать конфликт. — Не припомню, чтобы тебя слишком интересовали оценки, — уже собираюсь пройти, как он цепляет меня за руку. Сжимаю зубы, выдергивая локоть. Всем в удовольствие хапать меня за руки, я не пойму?! Ещё и Ковалёв. За одиннадцать лет учебы он ни разу не отличался рвением к науке. Что это сейчас за цирк? — А сейчас начали. Так что ты, Лена, должна... — Если бы ты взялся за ум, выучил бы и на сегодняшний урок. Если тебе, Ковалёв, нет к кому позадираться — иди помучай младшеклассников. А мне надо домой, — стараюсь говорить спокойно. Я ведь его знаю. Этот мальчик никогда не отличался особым этикетом и манерами, да и вообще много чего натворил за всю историю прибывания в школе. Про таких говорят, что не понимают, как они до сих пор остались, и почему не свалили после девятого. Так что Ковалёв, которого на имя я называла, наверное, никогда, типичный троечник, который на досуге смеётся с нелепых пятиклашек и курит на аварийной лестнице. А мне с таким делать нечего, и тем более спорить. Да и незачем. Но парень, верно, думает иначе. — Ты из себя не делай крутую. Ты должна сделать так, чтобы Ян Владимирович не ставил этих оценок. — Боже мой, да что я могу?! Очнись ты, пошевели мозгами, мне он тоже два поставил! Или я должна умолять на коленях не ставить бедному Ковалёву два? Ты сам себя слышишь?! — взрываюсь на парня, размахивая руками. Конечно, мой монолог его не зацепил, да и все равно. Но что парень себе вообще думает? Я такой же заложник! Вижу, что возле нас собралась не маленькая группа людей, которые то и дело поддакивают Ковалёву. — Это ты и должна сделать! — Извинись и попроси не ставить! — Ты виновата, ты и разгребай! — А что ж вы такие умники самы не выучили? Домашнее было для всех, и мне плевать, что вы себе там удумали. Хотите найти кого-то крайнего, хорошо, стану. Но ни к кому идти не буду! — как же все достали! Вот учишься с ними одиннадцать лет, а потом тебя делают изгоем из-за одной чертовой биологии. Двуличные, жалкие детишки! До этого момента я считала свой класс дружным, но нет, это все была маска: если все хорошо, то прекрасно, а как что-нибудь не так, так всё — мы на войне, и только все против тебя. — Отстаньте от неё, сами-то праведные какие, — поворачиваюсь на одну лишь фигуру, что как бы нехотя, но все же защищает меня. Варя... Смотрю ей в глаза, желая видеть так оттенки дружбы, но её там нет. Там ничего. Но все же, девушка распихивая их всех, проводит меня вдоль коридора, оставляя за поворотом. В недоумении кошусь на Грин, которая неловко и в тоже время стойко стоит, молча, без единого слова. — Спасибо. Я бы не... — начинаю тихо говорить, боясь даже посмотреть на подругу одноклассницу. — В память, о нашей дружбе. Но это не отменяет того, что ты поступила неправильно. — Варь... — Хотя, кто я такая, чтобы тебе советовать. Прости, опять не мое дело, — я слышу нотки огромной обиды, которая кроется за напускным спокойствием. И почему-то этот тон словно режет без ножа и так, с кровавыми рубцами, сердце. — Нет, все нормально. Я знаю, что... — хочется рассказать Варе все, что на душе, пожаловаться, разрыдаться, как когда-то, и вообще обозвать себя всеми нелестными словами, лишь бы увидеть снова дружбу в глазах. Но девушка не даёт даже продолжить предложение — обрывает на полуслове. — Лена, мне нужно идти. Нет времени, — желания — его тут нет. Потому что я разрушила всё то дорогое, что имела. Ну почему в моей жизни все идёт наперекосяк?

***

Чем ближе я подходила к дому, тем безразличнее была ситуация в школе и страшнее перед разговорим с родителями. Последний раз мне так писали... Да никогда! И это заставляет меня малость переживать. Даже то, что на улице светило солнце, и говорило, что весна в самом разгаре, ведь уже начало апреля, никак не помогало справится с мандражем... А ветер так некстати задувал под плащ, делая обстановку ещё хуже. Перед домофоном мнусь ещё пару минут, но потом всё-таки захожу. Это же домой, а не на расстрел... Открываю двери, стараясь нацепить улыбку, хотя в зеркале она выглядит, будто я только после анестезии у стоматолога — такая же перекошенная физиономия... Негусто. — Я дома! — понимаю, что родители на кухне, так что быстро мою руки и захожу. За столом сидят злые родители и Петя, по выражении лица которого тяжело что-то сказать. Неловкое молчание уж слишком затянулось, но целую всех членов семьи в щеки и стараюсь сделать непринужденную обстановку, хотя ощущаю, что мои волосы скоро наэлектризуются от атмосферы в кухне. — Е-е, что-то случилось? — опускаюсь на стул, перескакивая взглядом по родным. Господи, да что же это за гробовое молчание! — Нет, вы поглядите. Ты ещё имеешь совесть спрашивать? — кошусь с непониманием на отца, но тот и не думает прекращать, — Лена, я позволял тебе всё: гулянки, ночёвки, даже этот твой медицинский, и для чего, для того чтобы ты катилась по наклонной?! Это твоя благодарность?! — ёжусь под взглядом отца, ищу помощи в мамы, но и там мне её не найти. — Да что такое?! — Три! Три двойки по биологии! Мне сегодня звонит ваш Ян Владимирович и говорит, чтобы я занялся дочерью! Но ладно это, ты ещё ему хамила! — подлый мерзавец! Он поступил низко, низко, зная, как отец вообще относится к моей пристрастии к биологии и выбору профессии. Обида, смешанная со злостью наполняет жили вместо крови, заставляя кипеть внутри. Папа рассержен до крайности, и сейчас некому спасать мою шкурку: Петя отводит взгляд, а мама качает головой, разочаровавшись во мне. Чёрт! Это опять из-за Яна! — Ты мне ответь, что это такое!? — молчу. — Тебя что-то спросили, Лена. — нет, мама, ты не можешь так поступить. Не можешь кинуть меня на растерзание. Молящим взглядом кидаю на маму, но ничего не происходит. Открываю рот и закрываю, как рыба на суше — звука никакого. — Говори! Язык проглотила?! — папа громко ударяет кулаком по столе, из-за чего я невольно подпрыгиваю, наблюдая, как медленно растекается струйка темного кофе. Но в горле жутко пересохло, словно, сказав слово, кажется, будет адски больно. — Я... Я не знаю откуда ещё две, — и это правда, но голос предательски дрожит. Ладно, одна за проект, но три двойки это перебор даже для мести. Но сейчас нет злости на Яна, а только страх перед родителями. — Ещё две?! То есть одна — это нормально?! — Я... я не успела подготовится. А потом вспылила, ну с кем не бывает, — что за неестественный писк, я объяснить не могла. Но мои голосовые связки отказывались функционировать нормально. Хотя, что в моей жалкой жизни вообще нормально? — С тобой не бывает! С Пётром не было! — Ложь! Было, много было! И он сейчас должен это подтвердить, защитить свою дурёху-сестру. Перевожу взгляд на Петю, который пустым взглядом смотрит на меня. Боль, вот что я почувствовала тогда. Его молчание нанесло удар, больнее за все слова. Я утратила последнего союзника, или единственного... — Пап, прости, но она и так постоянно загружена учебой. Один раз не выучила — не конец света. Тем более, этот учитель должен быть более лоялен к Лене: она ведь на олимпиаде победила, ему денежка за это капает, — вижу, как брат легонько кивает, и это словно маленький лучик солнца в самый жуткий день. Я только поджимаю губы, безмолвно благодарю Пётра. Не смотря на некоторые разногласия, единственное неизменно — кровные узы. И я бы сделала так же, мне было бы все равно на наши отношения, ссоры и так далее, если брату нужна помощь, то я буду делать всё. Но папа, кажется, этого не оценил... — Это не позволяет ей панибратствовать. — Куда уже больше, правда... — Пап, я действительно, не знаю, откуда ещё две двойки. Ян просто взбесился, вот и поставил... — Кто-кто? — мамочки! Я назвала его Яном. Просто Яном. Запинаюсь на полуслове, глаза бегают, а в мозгу образовалась дыра размером с Марианскую впадину. Что. Я. Должна. Ответить? Болтаюсь, как рыба на суше, и последние клетки мозга придумывают вразумительный ответ: — Ну-у, Ян Владимирович. За глаза мы почти всех учителей называем «просто Ян», «просто Ната», а не Наталья Викторовна, — глупее улыбки я не видела ещё никогда. У меня невроз скоро начнётся... Но, семья вроде бы поверила. Однако вижу уж очень странный взгляд Пети. Стараюсь пропустить его сквозь себя и списать на паранойю. — Да как угодно. Чтобы завтра же извинилась. И оценки исправила. Позор тебе, дочь! — торжественно закончил речь отец, оставляя неприятный осадок внутри. У нас же только все наладилось! Папа почти свыкся с медицинским, но Ян решил, как всегда, все испоганить. Но не пошёл честно, а бил по едва заживших ранах. Гнусный мужчинка! Вижу, что ни мама, ни Петя не настроены на разговор, поэтому выбегаю из кухни, попутно набирая номер. Номер виновника всех бед! — Ты гнусный, подлый трус! Мало того, что поставил мне несуществующие оценки, так ещё и ябеда! — я никогда не сказала бы этого ему. Никогда бы даже не посмела. Нет, не из-за остатков жалких чувств, а из-за воспитания. Но сейчас это отошло на второй план. Слышу, как он то ли кашляет, то ли смеётся в трубку. Сейчас этот бархатный голос кажется ненавистным! Злость поработила обиду, заполняя каждую клеточку собой. — Ну во-первых: одна двойка — за презентацию, вторая — за невыученный параграф, а третья — за самостоятельную. И скорей всего, ты хотела сказать: простите, можно ли исправить двойки, Ян Владимирович, — и вечный приспешник Яна — насмешливый до смерти тон, что сейчас со смесью раздражения, делает его голос ещё больше ненавистным. — Я никогда и ни за что перед тобой не извинюсь! — рычу я, бросая трубку. Я не знаю, с какой целью звонила, не знаю, но тем не менее, откинувшись на подушку, прикрываю глаза, ведь этот минутный разговор вытянул все соки из меня, оставив лишь завянувший цветок... — А теперь ты медленно садишься и рассказываешь всё, что не стоит знать родителям. Но то, что связывает тебя с учителем, — я думала, что этот день не может быть хуже. Но подрываюсь с места, смотрю на брата, как загнанный зверёк на хищника. Проглатываю язык от переживаний. Боже, я настолько утонула в лжи, настолько погрузилась в желание накричать, выместить всё на Яна, что забыла главное — я в квартире СОВСЕМ ни разу не одна. И это моя фатальная ошибка. Пётр смотрит на меня глазами-сканерами, пока у меня нервы сдают от страха. Хочу было сказать, пошутить, Господи, да что угодно сделать, лишь бы не выдать себя с потрохами, но ощущаю себя парализованной и совсем безоружной. — Петь, да о чём ты?.. — хрипло говорю совсем не своим голосом. Брат окидывает меня взглядом, который веет холодом, и приседает на край кровати. Шумно сглатываю слюну, закашливаюсь. — Ты заигралась, Лена. Ещё раз спрошу: что тебя с ним связывает? Что, мать его, связывает тебя и взрослого мужика!? — Пётр на долю секунды повышает голос, оборачиваясь на плотно прикрытую дверь. А мое сердце сейчас выбьет рёбра к чертям, колотясь в груди, как сумасшедшее. — Ни-че-го, — гну свою линию, хотя понимаю, что это конец. Конец игры, в этот раз точно и бесповоротно, конец моей жизни, спокойной жизни. — Не ври. Я видел, вас двоих собственными глазами, — черт! Кажется, я уже без пульса валяюсь. Но что сказать? Как ответить на то, что уже доказывает некую связь между нами с Яном, которая даже при воспоминании о нем откликается сальто в груди. Но перед глазами другое: как полицейские ведут Яна за обе руки в кутузку, а он с ненавистью смотрит на меня. Папа со всей злобой радуется, когда ему дают самый большой срок, а мама тихо плачет в сторонке, вместе со мной. Только, я — от любви к Яну, а она из-за того, что её дочери испоганили жизнь. Правда, этот мужчина подарил мне краски в мою серую жизнь. Да, они с пастельных заменились на чёрные и ядовитые, но не серые, не блеклые... НЕТ! Я не могу, не могу допустить такого сценария. Я просто не хочу, чтобы Ян страдал из-за меня. Так не может быть, не должно. Смотрю на Петра и со всей твердостью выдаю: — То, что мы ехали в одной машине, не доказывает романа. Это же смешно, — нервно хихикаю, хотя голос сам по себе ломается. А Пётр лишь усмехается, складывая руки на грудях, так и говорит: ты проиграла, Лена. А я все не могу понять, в чём промах. — А я разве сказал, что видел в машине? Если тебе интересно, то это был блеф. Чистый, детский блеф, сестрица, а ты на него повелась, — нет, нет, нет! Это сон! Мне снится, это не может быть правдой. Не могут открыться карты в один миг, они слишком долго были скрыты под семью замками, и это не бумажный домик, чтобы развалится от одного дуновения ветра. Но страх тут как тут заполняет собой каждый атом в теле, заставляет съёжится на кровати и ждать, как смертного приговора. Я боюсь. За себя, за Яна, за ту правду, что, если полностью вылезет, то это будет крах. Я не знаю, как буду жить. Мне кажется, просто не смогу... Все время, я никогда не задумывалась над тем, что кто-то может узнать. Это была моя сокровенная тайна, и мысли, что кто-то может быть посвящённым в неё, никогда, даже на минутку не проскальзывали. А сейчас, я на волоске от этого... А Пётр всё ждал. Смотрел испытующим взглядом, наверняка, наблюдая на душевными метаниями и выдерживал время. Но только, даже при мысли, что Ян может пострадать, в сердце отдаёт ужасной болью, жжением. Хоть он и принёс не меньше ран... — Петь, я... мы... А потом последняя фраза, которая подлила ещё больше масла в огонь нестерпимой боли, который итак сжигал меня изнутри. — Я ведь засажу его, Лена, ты это понимаешь?