Бывает мы теряем людей, они уходят из жизни, оставляя в наших душах пустоту. Нет, я не говорю про смерть, когда человеческое сердце останавливается, забирая с собой часть и сердца близких.
Я про то, когда человек просто уходит...
Не по своей воле или намеренно — это неважно. Есть просто факт.
Факт того, что больше не будет моментов вместе; факт того, что нить, которая связывала вас, порвалась. Бывает, кто-то виновен: ссоры, конфликты, недопонимания или простой эгоизм — все это способствует потери.
Но бывает и по-другому. Когда человек уходит, потому-что «должен». Ведь по-другому нельзя. Вселенная, или даже тот прохожий, что разделил ваши руки при ходьбе — все, кажется, намеренно отдаляет вас.
И в душе все та же пустота, пустота, что осталась на месте, где когда-то был дорогой человек.
Но вы не забудете этого человека, он все ещё будет в вашем сознании, а дыра в душе будет наполнятся воспоминаниями, мечтами или даже снами. И вы будете вместе. Но лишь на один жалкий миг...
Две недели. Столько я не появлялась в школе. Столько не виделась с друзьями. Столько не видела Яна.
Кажется, он, как бы ванильно и тошнотворно не звучало, стал моей своеобразной подпиткой, давай силы чтобы продолжать свою игру, поддерживать её, да и просто жить. Да, мы только ругались, делая больно колкими словами, но я сейчас поняла, что сама хотела этого. Ян нужен мне, хоть издали, хоть мельком. И пусть это все из-за него, пусть он очень обидел меня и разбил, но мазохист внутри меня не может без новой дозы, которая с каждым разом всё больше тянет на дно.
Меня не радует весна, не радуют птички и давно позеленевшие листочки на деревьях, не радует солнце и легкий ветерок. Хочется погоды, как зимой: слякоть, серая дымка неба. Чтобы было, как на душе. Таким был январь. Ян-Варь. Ян и Варя. Вот как раз тогда все и развалилось. Тогда я утратила его, потом себя, и постепенно тех, кто был в моей жизни не зря...
Так было до «дряни». А потом пошло по наклонной. Ведь моя жизнь, практически идеальная по всем меркам «до», сейчас разваливается по кусочкам. Как и я.
И нет, это не метафора — реальность.
После разговора с Пётром я была настолько взвинченной, что к трясучке в руках добавился обморок.
Это странное чувство. Ты ощущаешь, как земля уходит из-под ног, а перед глазами темень, что завлекает тебя, и хотя ты совсем не хочешь за ней следовать — идёшь, повинуешься, нить с реальностью теряется, остаётся лишь звон в ушах и темнота.
Мрак. Теперь так можно назвать мою жизнь. Родители относятся как к больной (хотя душевнобольную я напоминаю), а брат — мы просто не разговариваем, от слова вообще.
Я все ещё не знаю, что он решил. И это незнание убивает. Потому что каждый раз, как Петя приходит домой, я жду вердикт, а его все никак нет. Лишь взгляды, в которых смешиваются разные эмоции.
Одно знаю, от себя у меня отвращение. За слова, за действия...
— Я ведь засажу его, Лена, ты это понимаешь?
— Петь, это всё не так, как кажется! Мы... да, нас даже нет как таковых, — я несла какую-то несуразицу, плела всё, что приходило на ум, и даже не старалась фильтровать слова. Мне было страшно настолько, что, кажется, сердце не выдержало бы ещё минуту, но оно продолжало стучать, с каждым вдохом все громче, быстрее. И самое худшее, что Пётр не верил ни единому слову.
— Тем более все уже в прошлом! Так что...
— Что?! Что ты сейчас сказала?! В прошлом?! — брат будто озверел, я не видела никогда его настолько злым. Однако лишь после того, как я вымолвила эти слова до меня дошло — только что я призналась, собственноручно взяла лопату и начала копать изумительную ямку на двоих. Потому что я знаю Петра и свою семью, потому что я знаю себя.
— Я понимаю ты, малолетняя дурёха! Но он! Я убью его! — я не заметила, как начала шмыгать носом, а потом и вовсе слёзы пошли ручьями. Калейдоскопом проносились мысли: как узнают родители, как сильно кричит отец, как призирают все до единого, включая одноклассников, работников органов, а главное Ян. Я даже сейчас вижу его взгляд, только зелень глаз не смотрит с тёплом, там ненависть.
Моя жизнь превращается в ад. Я не хочу! Не хочу, чтобы было так, не хочу даже быть так! И не буду... Просто не буду!
— Петь! Пожалуйста, не надо! Я молю тебя не трожь его, ради меня, Петя, я очень-очень тебя прошу! — сквозь слёзы и заикания от рыданий. Я хватала брата за руки, превращая себя в жалкое подобие человека, но мне было все равно, я лишь хотела достучаться до него. Только предотвратить это всё, что может устроить Пётр. Я так сильно всхлипывала, так же как и брату было на это все равно.
— Что ты просишь? Не садить этого мерзавца? Нет уж. Твой Ян Владимирович сядет, я все для этого сделаю, — а я всё сделаю, чтобы нет. Я не знаю, что двигало мной в тот момент: растерянность, безысходность или просто я настолько сошла с ума, что уже не контролировала действия, но я подорвалась, и как угорелая кинулась к столу, к единственному режущему предмету в комнате...
— Если ты это сделаешь, я с-сделаю с собой это, слышал меня? — я схватила ножницы словно лопастями, мне казалось, что они уже врезались в кожу руки, хотя были сложены. Я смотрела на Петю, который был в полной растерянности, но мне было все равно на последствия этой выходки, я не давала ответ действиям, это просто было. Я ощущала себя сумасшедшей, в голове была муть, которая с каждым вдохом отдавалось болью в голове. Нервы не выдерживают, а импульсы, которые пересылают, кажется, причиняют физическую боль.
— Лена... Положи. Ножницы. Обратно, — спокойным голосом сказал брат. Но это уже не помогало.
— Только не трогай! Не трогай его! — хрипела я, ведь на крик уже не было сил. Глаза метались, то на брата, то на себя в зеркале. Я словно полоумная стояла, держа в руках эти долбаные ножницы. Я вся покрылась гусиной кожей, а по всему телу пошла мелкая дрожь. А Пётр боялся, но за меня. Я видела, как он напрягся и уже был готов говорить со мной, как с детёнышем, который сошёл с ума. Но так и было. Только уже слишком поздно.
— Лена, ты понимаешь, что он... Я должен...
— Молчи! Молчи, Петя! — я ещё сильней схватила ножницы, а кожу обжигал холодный метал, но я нацелила их прямо на запястье, вдавливая в кожу. Несильно или, может, я просто не чувствовала тогда. Я перестала слышать слова Пётра, перестала чувствовать почву под ногами. А потом спасительная темнота надвигаласт чёрной тучей, завлекая в мрак, который ещё сильней надвигался на мою жизнь...
Потом приехала «скорая», потом было куча непонятных таблеток и запах валерьянки. Всё было словно в дымке. В памяти был лишь взгляд брата, в котором смешалось множество эмоций, но главное — боль, почему-то я отчётливо видела лишь её. Я не знаю, как так было, что нас не слышали родители. Может, только в моей голове мы кричали. Но после этого они стали чуть ли не пылинки сдувать с меня, каждый раз вспоминая моё тело, которое валялось на полу.
Я слышала, как плакала мама.
Ведь доктор говорил что-то про «перенервничала, нужно спокойствие», а мать винила себя в том, что они с отцом так отчитывали меня за двойку. Если бы дело было только в этом...
Я приношу своей семье лишь разочарование и горе. Зачем я такая?
Уже было начинаю снова уходить в истерику, как слышу звук открывающейся двери — пришли родители. Потом что-то ёкает в груди, ведь Петя тоже...
Я лежала на кровати, всё ещё ощущаю запах валерьянки в квартире. Кажется, что я проспала вечность. Голова раскалывалась, а ко всему ещё жутко тошнило, а перед глазами «плыло». Наводя резкость, замечаю лишь Петю, который хмуро смотрит на меня.
— Родители ушли в аптеку, — это слишком вымучено, слишком невыносимо, слишком тяжело смотреть в глаза.
— Ты меня услышал? — я старалась вложить всю твёрдость в голос, но лишь осипло выдавила это.
— Ты меня шантажируешь?
— Я просто не хочу портить ему жизнь, — я ощущаю себя полной дурой. Я же хотела, так сильно хотела, чтобы он страдал также, как и я. Но от меня, а не от тюрьмы, которую хочет устроить ему брат. Ян хоть и гад, но тем не менее он давал мне выбор. Да, на сто процентов знал, что я соглашусь, но иллюзия была. Мужчина не тянул меня в омут, я сама шла, потому что хотела, желала этого. А он просто пользовался. Если тебе это позволяют, чего отказываться, так ведь? Или я просто выгораживаю Яна, как и всегда...
— Я ещё не решил, что буду с этим делать. Но не думай, что смогла меня переубедить.
— Я же сказала...
— Скажу родителям, и закроем тебя в психушку. Чтобы дурью не маялась. Но пока... пусть живет твой Ян, но недолго, — последние слова Пётр сказала очень тихо, но я расслышала.
И мне остаётся лишь надеятся на милосердия брата и мои уловки...
Правда, одно я поняла точно: то, что я решила — сделаю, если всё пойдёт не так...
***
Прошла ещё одна неделя. Брат всё так же кидал косые взгляды, смешанные с разочарованием. От этого мое состояние не улучшалось. А что со мной — скачки давления на нервной почве, как сказал доктор. Ощущения постоянной тошноты и головной боли, при каждом удобном случае. Это было невыносимо.
Я не ходила на улицу и в школу, не общалась ни с кем, ни звонки ни смс не могли заставить меня этого сделать. Довольно много раз от Вари, что было очень странным, и пару от Даши. А ещё был Ян. Лишь один раз, после которого я всю ночь рыдала, до сих пор не понимаю почему. То ли от того, что не подняла, то ли просто так...
Я была овощем, слизнем и амебой в одном флаконе. И это убивало, или я делала это сама, медленно, но уверено.
Сегодня пятница, и я более-менее нормально себя чувствую. На улице палящее солнце и крик детей, который доносится даже сквозь закрытое окно. Я вышла на балкон, хоть какое-то разнообразие. В лёгкие ударил аромат весны, уже цветущих деревьев и теплоты. Хоть я вдохнула на полную грудь, но казалось свежий воздух так и не зашёл. Лишь его иллюзия, как иллюзия моего нормально существования.
Опять зазвонил телефон.
Входящий звонок: Варежка
В этот раз я взяла.
— Привет... — тихо, я в последнее время постоянно так говорю. Нет сил на большее.
— Лена, наконец-то! Я тебе столько времени не могу дозвониться. Что с тобой такое? Что-то случилось? Я даже к тебе идти уже сегодня хотела, — я слабо улыбнулась. Варя звонила наибольшее количество раз. Даже после всей гадости, что я ей наговорила.
— Я немного больна, — сильно, и на голову.
— Там у тебя в учебе завал. Особенно с биологией. Ян Владимирович сказал, что если ты не напишешь контрольную в этот понедельник, то будет два за тему или неаттестация. Ещё с алгебры и геометрии такое. Тебе срочно нужно прийти в школу! — Варя говорила это таким голосом, словно у меня трагедия мирового масштаба. Но учеба давно перестала интересовать меня, как полагает выпускникам. Нет, я занимаюсь, но онлайн и в пол силы, если не меньше. Но одноклассница заботится обо мне и почему-то хочется плакать.
— Я приду уже в понедельник... Спасибо, Варь, — кажется, уже пора вылазить с окопа.
— А что у тебя? Ангина? Ты просто очень хрипло говоришь.
— Скачки давления. Это сложно объяснить.
— Ой, ну выздоравливай!
— Хорошо, спасибо, пока...
Как только я кинула телефон на кровать, он зазвонил ещё раз. Господи, что за
день дни. Так правильней сказать, если не месяцы.
Входящий звонок: Савелий
Нехотя, но все же беру. Вот этот абонент мне ещё не звонил.
— Алло, привет, Сава...
— Лено-ок, ну привет, пропажа. Мы уж думали ты уже всё! Ты что так с радаров пропала! — я давно «уже всё».
— Болею...
— Нет-нет-нет, нам это не подходит. У меня «днюха» завтра. Ты приглашена и должна придти, не обговаривается, — почему я каждому что-то должна?
Но почему-то сразу соглашаюсь. Наверное, понимаю, что это будет моя последняя вылазка к ним. Я устала, устала притворятся, что я такая. Я Елена, не Ленок. Я другая, не такая как они. И пусть это будет вечеринка в честь Дня рождения Савелия, для меня — прощальная с ними. Пора заканчивать этот балаган.
Завтра мир увидит Ленок в последний раз.
***
Зеркало. Оно должно отражать нас, но нет, оно отражает лишь оболочку, а правдивая ли она? В моём случае, сложно сказать — я потерялась, я почти что сдалась... И мне почему-то так страшно. Страшно опять натягивать на себя ненавистные вещи, страшно наносить алую помаду на губы, ведь за столько дней дома я свыклась с природным цветом. А сейчас это искусственное, как и я... как и улыбка, которой я уже свечу перед всеми. Людей много, и все они неизвестны мне, даже те, которых я вроде бы знаю.
— Поздравляю, Савелий, — обнимаю парня, вручая ему пакет с подарком. У меня не было ни сил, ни желания чтобы выбирать стоящий презент — там лишь разные сладости, — пусть у тебя будет такая же сладкая жизнь! — натянуто улыбаюсь, но Сава, кажется, рад. Он ещё сильнее завлекает меня ручищами к себе, а я стараюсь найти место, где его одеколон меньше ощущается. Этот не сравнится с пряным запахом Яна, ни на йоту... А я даже не понимаю, зачем сравниваю.
— Спасибо, Ленок! А теперь пойдём, у нас есть целая ночь чтобы куролесить! Девятнадцать бывает только раз в жизни!
— Как и любая другая дата, — подтрунивает Никита, смеясь с Дашей. Мы с ней кое-как поздоровались, потому-что девушка немного обижена, что я не брала трубку. Но ничего поделать не могу.
Куда мы идём — не знаю. Но это не привычный гараж, что очень странно. Когда наш путь спустя двадцать минут не заканчивается, а я уже со всеми перезнакомилась и даже успела пошутить, поговорить, все-таки решаю спросить.
— Даш... А куда мы вообще идём?
— К Никите на хату, у нас же полноценный праздник, даже тортик будет, — улыбается подружка. Смотря на неё, на радость только из-за торта, думается, что у Даши прекрасная безоблачная жизнь, а это далеко не так. И я не знаю, совсем не понимаю, как у девушки столько сил, чтобы держатся. Ведь я уже не выдерживаю...
— А ещё далеко? И вообще, почему не к Саве?
— Неа, мы почти пришли. К Никите, потому-что у него квартира побольше, — нас тут где-то десятеро, разве нам нужны хоромы?
— Ещё знаешь, что самое смешное?
— Удиви меня.
— В соседнем дворе живет знаешь кто?
Ян Владимирович. — со смеху помереть можно. Сердце вдруг убегает в пятки. Вероятность, что мы увидимся — близко к нулю, но это не забирает дрожь в теле. Дышать становится как-то трудно. Мне же постоянно будет казаться, что он рядом. Но Даша не замечает смены настроения, а лепечет что-то про совпадения и юмор судьбы. Ага, исключительно чёрный.
И вот небольшая квартира Никиты, но обустроена со вкусом и довольно свежим ремонтом уже перед глазами. Запах пиццы и ещё всякой разной пищи щекочет нос, а музыка, что с первых минут пребывания здесь громыхает на полную мощь, заставляют немного забыться. Или это шампанское, вкус которого я успела призабыть за час пребывания дома.
И после ещё стаканчика и полчасика, я во всю танцую на импровизированном танцполе под старые песни, ведь компашка собралась немного недолюбливающая современную музыку, я в том числе. Я не знаю, кто со мной, не знаю, с кем танцую в обнимку. Нет, я совсем не пьяна, ведь два стаканчика шампанского вряд ли опьяняют, мне просто неинтересно, я даже не смотрю — забываюсь, отхожу от реальности. На часах близь десяти, в душе температура близь нуля. Кажется, что на танцполе я одна. Мне сводит желудок от еды, сводит тело от танца и душу от боли, но я танцую, потому-что хочу.
— Сава! Сава! Сава! — мы все кричим, почему — не ведаю, но и не хочу.
— Пойдёмте на улицу! У нас есть салюты! — эта идея кажется всем прелестной, мы уже выбегаем во двор. Опять врубаем музыку, опять смешно и весело, а разноцветные брызги дополняют это все. Мне так легко на душе, словно с каждым новым грохотом салюта забирается часть боли, я кричу, подпеваю, смеюсь. Завлекаю кого-то в танец, потом ещё, и получается целый круг.
— С Днё-е-е-м рождения-я-я! — ощущаю, что кто-то под шумок решил, что ему позволительно опустить руку ниже талии, но пропускаю это между сознания. Сегодня последний день... Уже плевать.
Слышу, как отчитывают нас соседи с окон, но мы только смеётся, а кто-то даже кричит что-то в ответ. Открываю глаза, смотря вперёд, что-то несуразное, пока сердце не уходит в пятки, нет оно просто выпрыгивает из грудей.
— Вам сколько раз нужно повторять, чтобы вы были тише?! — раздаётся раздражённый голос, и этот голос ударяет под дых. Пропадает настрой куролесить, пропадёт желание делать что-либо. Перед нами Ян...
— А ты кто такой, дядя? — замечаю, что стою между двух парней, один Сава, другой — понятия не имею, именно он это сказал. Но они двое держат меня за талию. У меня не слушаются руки, я лишь оцепеневшая стою. Вижу, как Ян уже что-то хочет сказать, а потом его взгляд натыкается на меня, потом на руки парней. Мимолетно стараюсь скинуть их с себя — не выходит.
— Макарченко?.. — мужчина игнорирует вопрос парня. Взор прямо на меня, а в глазах ничего, лишь на долю секунды проскальзываете что-то, и то непонятное мне. Сглатываю вязкую слюну. Мы не виделись столько времени, последний раз после двоек и звонка ему с криками. Я дрожу, едва ли способна стоять на ногах. Но все-таки выпутываюсь из рук-лопастей парней.
— Здравствуйте, — на выходе, и это единственное на что меня хватает. Но Ян более разговорчивый...
— Это кто ещё такой?
— Да,
Лена... Не знал, что ты опустилась до такого уровня, — опять игнорирует. А теперь в зелени глаз плещется презрение.
— И до какого это? Ленок супер у нас, — Сава, который уже почти пьяный, думает что позволительно трогать меня... После этого ощущаю себя мерзко, отшатываясь от Савелия. Смотрю только на Яна, который ухмыляется.
— До такого, молодой человек, что смахивает на...
маленькую потаскушку, — внутри что-то ломается — это сердце. Пробивает невидимую планку, заставляя загорятся, как спичка. Только вот огонь губителен. Мне хочется кричать так сильно, чтобы рвать связки, чтобы просто заглушить боль внутри, болью снаружи. Так ведь легче. Была дрянь, а стала почти что путана. Нет, Ян, это слишком, даже для тебя... И ты не в праве. Поднимаю на него полный ненависти взгляд, а он и не думал отводить его. Смотрит, ждёт, а я выпаливаю на одном дыхании, так что эхо отдаляется от стен. На глазах блестят слёзы, а в душе дыра:
— Такой я стала после того, как спала с тобой, Ян! — взгляд мужчина впечатывается в меня, кажется, таким острым, что вот-вот проткнет насквозь. Но я не отвожу взгляд, а смотрю в ответ. На улице полная тишина, и только звук разбивающегося стёкла отрезвляет нас двоих от поединка взглядов.
Даша...
