Подари мне зажигалку

      Марк так и не понял, услышал он слова Сокольского или прочитал по губам. По идее, услышать не мог. Но голос, хриплый, отчаянный, звучал в ушах так ясно, будто Корсар был совсем рядом. «Убью… найду и закопаю…»       А вокруг творился ад. «Лексус» Сокольского так и пылал, от него шли волны раскаленного воздуха. Марк поспешно отвел взгляд, давя приступ слепого нерассуждающего ужаса. Прикрыл глаза рукой, посмотрел левее. Тихо-тихо, дышать ровно… Сокольский — вот он. Значит, все обошлось? Жутко, неправильно, клубом огня и дыма, но никто не… никто?       — Карина! — кричала незнакомая Марку невеста, выдираясь из рук парня в белом костюме, явно жениха. — Кариночка! А-а-а-а-а…       И еще что-то бессвязное сквозь истерические рыдания. Кто-то пробежал мимо, оттолкнув Марка плечом, подбежал к сидящему на бордюре Сокольскому. Все ближе выли сирены, и понятно было, что сейчас начнутся следственные действия, наверняка приедут репортеры, и…       Так в машине кто-то был?! Осознание ударило вспышкой одновременно с тем, что Марк вспомнил — «Лексус» как раз выезжал с площадки. Но Сокольский — вот же он? И причем тут Карина, о которой так безнадежно плачет уже совсем некрасивая, растрепанная и с размазавшейся по лицу косметикой, девушка-невеста. Карина? Это же… секретарша Сокольского, да?       Марк сделал еще шаг назад, пропуская людей в форме МЧС, и понял, что застрял на самом проходе. Остальные гости были позади, собравшись перепуганной и очень громкой толпой метрах в десяти. И надо было бы идти к ним, подальше от огня. А заодно от Сокольского, которому явно не до Марка! Может, и вовсе забудет, что Марк пропустил свадьбу? Господи, да разве о том думать надо! Кто-то же погиб в этом проклятом «Лексусе»! И…       Звонок телефона среди прочего шума показался совсем тихим. Но Марк вздрогнул от вибрации, продолжая глядеть на бледное лицо Сокольского, так и сидящего, согнувшись и упираясь локтями в колени. Стоящий рядом человек что-то отвечал МЧС-никам, а пламя так и гудело, не унимаясь. Марк еще сильнее прищурился, поворачиваясь так, чтобы не видеть даже отблесков. Но дым и искры все равно летели слишком далеко, чтобы он смог спрятаться. А вот страх, неминуемо накатывающий даже от огонька свечи и зажигалки, на этот раз медлил. Словно давал последний шанс одуматься, отбежать подальше, прежде чем воющий зверь паники запустит когти в нутро.       Старательно глядя в другую сторону и торопливо отходя, Марк вытащил нудящий телефон, хотел отклонить вызов, но машинально нажал на кнопку приема. Ладно, сейчас просто скажет, что перезвонит…       — Марк Анатольевич? — ласково сказала трубка голосом Кирсанова. — Будьте умницей, не вздумайте сбросить. Вы меня слышите?       — Да… Вы?! — задохнулся Марк, будто спотыкаясь и замирая на середине шага. — Вы…       — Ну, тише-тише… Не ровен час, еще услышит кто — нехорошо получится. Там, конечно, сейчас не до вас, но зачем нам рисковать? Вы, Марк Анатольевич, лишнего не болтайте, а лучше послушайте. Внимательно послушайте. Можете? Или у вас шок?       — Зачем? — почти беззвучно проговорил в трубку Марк, только сейчас сообразив, как называется его состояние.       Шок, да. Поэтому и фобия не накрыла так сразу. Одно задавило другое, как встречный пал. Но уже подступает к горлу знакомая тошнота.       — Зачем вы… — повторил он беспомощно. — Там же… там был… кто-то…       — Помолчи, — уже сухо и повелительно сказал его собеседник, и Марк мгновенно заткнулся. — А ты как хотел, мальчик? Лес рубят — щепки летят. Ты ведь хотел остаться чистеньким? Соскочил, промолчал. Ну так вот — смотри и запоминай. Если бы сразу сделал, как тебе было сказано, ничего бы сегодня не было. Сокольский-то жив пока? Жив… А остальное — накладочка. Бывает. Но вот что, мальчик, послушай и запомни. Хочешь отойти в сторону — отходи на здоровье. Ты такая мелкая мошка, что тебя даже давить неохота — больше хлопот. По Владиславу свет Алексеичу попасть гораздо легче. Сегодня было последнее предупреждение. Да-да, предупреждение, кто же знал, что так неловко получится?       — Неловко? — тупо повторил Марк, не в силах связать это безобидное вежливое словечко с творящимся вокруг. — Неловко… Вы же…       — Я тебе молчать сказал — вот и молчи дальше. За умного сойдешь. А ты думал, в таких делах со всеми цацкаются, как с тобой? Ты ведь все окончательно решил, а, Марк? Или еще подумаешь? Потому что в следующий раз никто не станет дожидаться, пока он выйдет из машины. Понимаешь меня?       — Да, — уронил Марк, сглотнув горькую вязкую слюну. — Понимаю…       — Вот и славно. Ты ведь ему ничего не успел рассказать? Молодец. Рассказал бы — подписал бы приговор, окончательный. Ты и так его уже почти подписал, но все еще можно исправить. Если хочешь. Решай сам, Резневич. Сделаешь, как велено, будет твой Сокольский жив и даже при деньгах. Ну, без фирмы, так это дело житейское. Захочет — еще откроет. А вот если нет… Хотя, может, ты и не против? — хохотнул собеседник в ухо беспомощно застывшему соляным столбом Марку. — Если совсем уж достал… Тогда просто ничего не делай. Ни-че-го. И лучше вовремя отойди подальше — чтоб не зацепило. Ты меня слышишь?       — Да… — собственный голос был чужим и механическим, как у робота в старом кино.       Кино, вино, домино… Анекдот такой был еще. Про успех в жизни. Тьфу, блин… Марк снова сглотнул. Тошнота все-таки крутила внутренности, запах гари лез в нос и рот. Не надо… Не сейчас, пожалуйста… Только бы не истерика и не приступ.       — Завтра утром я тебе позвоню и скажу, что делать. И хватит включать наивного дурачка. Хочешь убить Сокольского — просто все ему расскажи.       Голос в трубке исчез резко, Марк даже отнял ее от уха, глянул — не нажал ли случайно кнопку? Нет, это с той стороны. Телефон в руке был неприятно горячим. Да все вокруг было горячим, жарким, вонючим, пропитанным криками, суматохой и страхом.       Сокольского от Марка уже закрыли спинами, мелькали белые халаты и полицейская форма. А вот стоявший с ним рядом мужик, тот самый, что приезжал тогда на место аварии «Лексуса», отошел в сторону и теперь в упор смотрел на Марка, будто мог слышать его разговор с Кирсановым. Нет, не мог же… Никто не мог — все слишком далеко.       Марк оглянулся назад, попытался найти взглядом кого-то из своих. Вон Маша, тоже плачущая, Лева ее обнимает. Вон Жанна — огромные глаза на посеревшем личике, руками обняла себя за плечи. Еще кто-то знакомый, кто-то мельком виденный, кто-то незнакомый вообще…       Спазм все-таки случился, когда Марк уже почти дошел до площадки перед ЗАГСом. Горло сдавило, ноздри наполнились запахом гари, в глазах потемнело. Марк неловко шагнул к елочкам, окаймляющим площадку, и его вывернуло прямо на газон. Точнее, вывернуло бы, но желудок был совершенно пуст, только кислая горечь попала на язык. И сразу дышать стало полегче. «Странно, — вяло удивился он. — От огня зажигалки или спички скручивает в дугу, а сейчас даже… терпимо?»       Выпрямившись, он старательно отдышался, вытер рот платком, бросив его в урну, и все-таки доковылял к толпе, встав рядом с мрачно кивнувшим ему Левой, в плечо которого уткнулась Маша. Белая рубашка парня была испачкана потеками туши, девушка тихонько всхлипывала под прижавшей ее рукой.       Никто не смотрел на Марка, а если и смотрели, то вряд ли видели что-то особенное. Ну, плохо стало… Так тут многим плохо.       — Да как же это… да что такое…       — Ну, твою мать, как в девяностые! Охренели…       — Везунчик. Угу… А вот Серега… Да еще с девочкой. Млять, как же девчонку жалко!       — Да, кому-то везет, а кому-то… Но шеф … он во что такое мог влезть? Чтобы так вот, а?       Голоса назойливо лезли в уши, Марка снова затошнило, рот наполнился слюной, а в висках застучали звонкие горячие молоточки. Он потряс головой, словно оглушенный, снова и снова перебирая услышанное. Он убьет Сокольского, просто… рассказав ему?       «А ведь ты уже убил Карину и еще кого-то, кто там с нею был, — пришла беспощадно ясная мысль. — Кирсанов прав, ты хотел остаться чистеньким, хотел никому не причинить зла — и вот, смотри. Если бы рассказал Сокольскому, может, все бы обошлось. Правда, не для тебя. Но Карина наверняка осталась бы жива. Или нет? Тебе, идиоту, ясно сказали, Сокольского убьют, если ты ему все расскажешь. Да нет, что-то не вяжется. При последнем разговоре Кирсанов вроде бы совсем этого не боялся. Даже глумился легонько на эту тему. А теперь такой вот поворот. Ну и что им нужно на самом деле? К чему тебя толкают, идиот Резневич, лучший студент, ни черта не понимающий в жизни и в людях? Господи, что же я натворил! Это же я виноват! Но если бы я рассказал, они все равно могли бы устроить взрыв. Напугать Сокольского или попусту убрать. Нет, зачем им убирать его, им нужна фирма, а покойник бесполезен. Или нет? Я ничего не понимаю, я запутался!»       Марк потер пальцами болезненно ноющие виски. С трудом вдохнул горячий воздух, пропитанный вонью горелого металла, резины, чего-то еще. Дурнота накатывала волнами, то накрывая его, то отступая, давая отдышаться. И где-то внутри раскручивалось тугой пружиной понимание собственной вины: бесконечной, чудовищной, абсолютно безнадежной вины. Что бы он ни сделал, в чем бы ни признался, это уже бессмысленно. Ничего не вернуть. Не отмотать на то мгновение, когда Карина была жива, и что-то можно было исправить. Накладочка… Суки! Твари долбаные!       А теперь они убьют Сокольского, можно даже не сомневаться. Потому что он не тот человек, который отступит. И ты будешь виноват в любом случае, расскажешь или нет. Потому что опоздал. Потому что тянул до последнего, надеясь, что обойдется. Ага, рассосется, как беременность у школьницы! Идиот. Жалкий трусливый идиот! А теперь — поздно. Теперь им по какой-то причине стало все равно, убивать Сокольского или нет, — осенило Марка. — Теперь им важно только побыстрее получить свое. Но тогда дело вряд ли в фирме, ведь забрать ее у покойника они не смогут. Хотя наверняка есть наследники…       Нет, ничего не складывается. И что делать? Вот единственное, что сейчас важно. Отказаться? Только не это.       Марк на миг представил, что стоял бы вот так, зная, что в машине все-таки погиб Сокольский. Его едва не вывернуло снова от дикого страха. Нет же, нет! Да кем бы он ни был, что бы ни делал с Марком — плевать! Просто пусть останется жив. И неважно — почему. Никаких глупостей про чувства! Просто пусть будет живым. Пожалуйста… Значит — соглашаться. А потом? Если все зависит действительно от Марка, и взамен фирмы Сокольскому сохранят жизнь… Да глупости это тоже! Как будто он отдаст «Корсар», не трепыхаясь! Что бы там ни задумали Кирсанов и компания, живой Сокольский встанет у них в горле такой костью, которую хрен сглотнешь. И значит, его все равно потом уберут. Как и Марка, скорее всего.       Стоя в толпе сотрудников «Корсара» и краем уха слушая разговоры, в которых постоянно мелькали два имени — так вот кто был с Кариной… — Марк все отчетливее понимал, что он из этой истории вряд ли выберется живым. Сокольский, возможно, тоже, но тому хоть есть, чем откупиться. А вот Марк теперь плотно попал между двух жерновов. Кирсанов, для которого двойное убийство просто накладочка, уберет его как свидетеля. А Сокольский, который мог бы прикрыть и защитить, теперь никогда не простит ему смерти своих людей. Да Марк и сам себя не простит… А раз так — терять ему действительно нечего. И остается только попробовать исправить хоть что-то. Любой ценой! Эти ублюдки уверены, что у него есть только два выхода: сделать, что они велят, или признаться Корсару. Третий, самый дурацкий и поэтому имеющий шанс на успех, им в голову не придет.       — Резневич?       Он вздрогнул, почувствовав на плече жесткие пальцы, дернулся. С тем же успехом можно было выдираться из капкана.       — Тихо, — сказал тот самый тип, про которого Марк только сейчас вспомнил, что это и есть начальник охраны «Корсара». — Пойдем-ка со мной, поговорить надо.       * * *       Первые несколько минут объяснений Воронцов взял на себя, все-таки заявив, что у господина Сокольского нервное потрясение. Влад не спорил: потрясение, так потрясение. Тем более, что оно в самом деле было. Нет, соображал он нормально, но как-то замедленно и приглушенно, будто после дозы снотворного.       Воронцов же быстро выдал всем примчавшимся официальным лицам пересказ событий, назвал имена погибших… Твою мать! Невозможно было думать о Сергее и Каринке сухими казенными фразами. Просто в голове не укладывалось. И вообще, все это было похоже на тяжелый кошмарный сон, про который ты смутно подозреваешь, что реальность просто не может быть настолько поганой, но выдраться из него не получается. Несколько минут… Если бомба в машине была на таймере, лишние несколько минут спасли бы всех: и Сергея с Каринкой, и не собиравшегося садиться в «Лексус» Влада. А вот если взрыватель реагировал на зажигание или сигнал, тогда…       Но сейчас думать о случившемся не получалось. На него все-таки насели, и Влад коротко отвечал на все вопросы, абсолютно ничего не скрывая. А в самом деле — что скрывать? Да, его сотрудники сели в машину случайно. Нет, никто не знал заранее, что они там будут. Сергей сам об этом не думал… Да, от бывшей жены. Нет, не алиментщик, просто мадам скандальная, а Сергей как раз был с девушкой… Нет, он понятия не имеет, кто мог установить взрывное устройство. Нет, угроз и предупреждений не поступало. Нет… нет… нет… Уберите журналистов, он не будет давать интервью!       Стервятников с микрофонами и камерами, появившихся почти одновременно со спецслужбами, быстренько вытеснили за ограду, но это, конечно, было такой же неизбежностью, как и все остальное. И понятно было, что все только начинается. А Воронцов куда-то пропал, и Влад с трудом сдерживался, чтобы не послать профессионально внимательного врача, задающего дурацкие вопросы. Да нормально с ним все! Руки трясутся? Надо же, не заметил. Ничего — пройдет…       Врач наконец отстал, в отличие от полиции. Вокруг «Лексуса» суетились пожарные вперемешку с кем-то еще, и все это было так чудовищно бессмысленно. Сергей, Карина… Хватит, Корсар, возьми себя в руки. Хорош растекаться дерьмом по асфальту.       Он заставил себя прислушаться к монотонным объяснениям, на автомате вычленяя привычное: «город не покидать», «в прокуратуру по вызову», «если что-то вспомните… вот телефон».       — Обязательно, — криво усмехнулся одной половиной рта Влад, принимая листочек с телефонным номером. — Если что — сразу позвоню.       Кажется, ему не поверили. И правильно сделали, конечно. Что он расскажет следователю? У него ничего нет ни на Матвея, ни на гребаного фотографа, присылающего снимки трупов. А полиция раскрывает такие дела только в криминальных сериалах. Вот там — да… Там они обсуждают версии, копаются в уликах, выстраивают сложные следственные комбинации. На деле все увязнет в отсутствии доказательств и осядет в нескольких картонных папках очередным «висяком». Нет, конечно, если в следующий раз Влада все-таки убьют, это как-то продвинет расследование. Папок уж точно добавится. Где носит Воронцова, кстати? Это его дело — общаться с бывшими коллегами…       Свадьба, разумеется, пошла… да, именно туда. Все еще рыдающую Анжелу жених со свидетелем увезли домой, остальной народ, уже переписанный поименно, расходился, но как-то вяло. Да, потом их всех вызовут, но ведь понятно, что и это фикция. Может, что-то дадут снимки с камер на стоянке и возле ЗАГСа, хотя сомнительно. Что-то прояснит экспертиза «Лексуса».       Владу хотелось завыть от глухой беспомощной тоски. Он ничего не может сделать, абсолютно ничего! Да, он поднимет все старые связи и будет в курсе расследования. И толку? Остается только надеяться, что теперь с ним и в самом деле выйдут на связь. Вот тогда появится зацепка. Хотя… Кто сказал, что он не может позвонить старому другу? Вот как раз сейчас, пока прослушку еще точно не успели поставить.       Он потратил еще несколько драгоценных минут на подписывание бесполезных бумаг. «С моих слов записано верно…» И еще. И еще… Дождался, пока от него отстанут, и тяжело поднялся с бордюра, на котором так и сидел. Нет, спасибо, все нормально, врача не нужно. Да, точно. Извините, у него здесь сотрудники, вообще-то. Их по домам распустить надо, сколько вы людей держать собираетесь? У вас списки присутствующих есть, вызывайте, опрашивайте. Или вы серьезно думаете, что кто-то мне машину минировал на глазах у жениха с невестой?       Такой глупости, конечно, никто не думал. И потому творившийся вокруг бардак постепенно перешел в новую фазу, где посторонние только мешали. Влад зло покосился на дежурящих за оградой журналистов, к которым явилось подкрепление — пара машин с логотипами телеканалов. Стервятники, как есть — стервятники.       Он шел к своим людям, а перед ним расступались почти испуганно, и разговоры смолкали. Хотя кто-то, напротив, пробивался ближе. Лариса, бледная и растрепанная, кинулась ему на шею, обняла порывисто, тут же отпустила и скривилась жалко, совсем некрасиво:       — Владик… Ох, Владик, да что же это…       Всхлипнула, не стесняясь потекшей туши, потерла глаза. Тамара Георгиевна, мрачная и тоже будто разом постаревшая, вытащила ей платок из сумочки. Подошел Сурен, молча положил руку Владу на плечо, сжал его и так же молча отошел.       — Владислав Алексеевич, держитесь, мы с вами, — негромко сказал Лева из контрактно-корпоративного, обнимая полненькую девушку, спрятавшую лицо у него на груди.       Володя Моргулайте из судебного, Дина Рублевская — восходящая звезда экспертов, парнишка-технарь, как же его… Тимур его Капризом зовет…       Все они подходили на минутку, говорили что-то и отходили, Влад только кивал, пожимал протянутые руки, терпел короткие объятия и старался не морщиться от женских слез. Не было у него сейчас такого права — морщиться. Потому что это были его люди, и им было страшно, очень страшно. Их спокойный надежный мирок рухнул, и многие наверняка винили его, Сокольского. Хозяина, шефа, покровителя. Человека, оставшегося в живых, будто он нарочно прикрылся от смерти Сергеем и Каринкой.       И поэтому, как только смог, Влад отошел немного подальше, коротко извинившись, что должен позвонить домой. Да-да, конечно, Владислав Алексеевич! Это нужно, пока не поднялась шумиха. Все понимают, взрослые же люди…       Он вытащил мобильник, быстро набрал смс-ку. «Со мной все хорошо, подробности будут в новостях, позже перезвоню». Дурацкое сообщение, но сейчас главное — успеть до этих самых новостей. Список рассылки: Анри, Саша, Алевтина. И, пожалуй, Симуран. Пикнув, сообщение ушло по списку. А Влад быстро листнул книжку на другой номер. Нажал, поднес трубку к уху, даже успел услышать пару гудков, а потом тяжелое густое…       — Ну, здравствуй…       Надо же, никаких эмоций в голосе. Значит ли это, что «Лексус» планировали взорвать без хозяина? Да ничего это не значит. Уж такой матерый хищник, как Матвей, не будет устраивать истерик.       — Здравствуй, Матвей, — сказал Влад, чувствуя, как лицо стягивает в бесстрастную маску, будто собеседник совсем рядом. — Не удивлен, что звоню?       — А чему мне удивляться, Влад? Позвонил — хорошо. Что скажешь?       — Нет, Матвей, — все так же криво усмехнулся Влад. — Что ты мне скажешь? Вот теперь — что?       — А ничего не скажу, — помолчав, уронил Кедрин, и Влад услышал в трубке его натужное дыхание. — Поздно что-то говорить, Владик. Ты ведь не дурак, сам все понимаешь. Это не везение, ты не думай. Это последний шанс.       — Шанс, значит… Предупредили…       В горле стоял плотный ком, Влад все пытался его сглотнуть, но не выходило. И кусочек паззла теперь сложился, пожалуй. Матвей ждал его звонка. Значит, убивать не планировали. Решили надавить. Громко, жутко, со спецэффектами — надавить на психику. Суки…       — А ты подробности уже знаешь, Матвей? — сказал он мягко, понимая, что слова уже ничего не решают, но сил держать в себе еще и это не было: — Знаешь, кто там был вместо меня?       Пауза. Четкая, хоть и недолгая.       — В смысле?       И еще один кусочек паззла ложится на место. Не знаешь. Думаешь, все обошлось потерей машины и моих нервов.       — В том самом смысле, Матвей, в том самом. Я так понимаю, меня отследили и решили, что «Лексус» пустой? Незадача… Грязно сработали. На похороны придешь? Ты же с Серегой Родионовым тоже дружил когда-то. Не знаю, правда, что там хоронить осталось. От него, от Карины. Помнишь Карину? Секретарша моя, светленькая такая… Молоденькая совсем девочка.       — Влад…       И молчание. Влад и сам не мог ничего сказать, во рту пересохло, горло царапало изнутри. И казалось, что бы он сейчас ни выдавил, слова вылетят с кровью, разодрав гортань.       — Влад… я… не знал. Про Сергея.       — Это важное уточнение, — все-таки выплюнул он, глядя на бело-кремовое нарядное здание ЗАГСа, зелень деревьев и газонов, цветные пятна — нарядно одетых людей — сквозь мутную красную пелену, застилающую глаза. — Очень важное. Еще скажи, что не хотел. Ну, скажи.       — Сокольский, — тихо и очень тяжело сказал Матвей, переходя на фамилию, как делал это в самые поганые минуты их совместного прошлого. — Не дури. Ты сегодня заново родился, понимаешь? Больше шанса не будет. Я тебя, сволочь, ненавижу. Сам знаешь за что. Столько лет мне голову дурил… Но если отдашь «Корсар»… Не прощу, нет. Просто разойдемся навсегда. Хоть ты и мразь, но я-то ее любил.       — Что? Кого? — растерялся Влад, настолько непонятно было то, что нес Матвей. — Кого любил? Ты вообще о чем?       — Сука ты, Влад, — измученно отозвался Кедрин голосом совершенно больного человека, вмиг потускневшим и охрипшим. — Что, даже не помнишь? А я ведь думал, что ты мне друг. Верил… Ненавижу — слышишь? Да подавись ты своим «Корсаром». Это их игры, им он нужен был, а мне… Мне уже все равно. Ты у меня все забрал, вот и я… хотел забрать. Напоследок. А ты ведь сдохнешь, но не отдашь, я тебя знаю. У тебя хватка… Кровью будешь захлебываться, а челюсти не разожмешь. Только за что ты со мной так, а? Мало других баб на свете было?       — Матвей! Да какого хрена! О чем ты?       — Сергея — жалко, — послышалось в трубке через несколько секунд молчания. — И девочку эту… А тебе и на том свете глотку вырву, если встретимся. За то, что даже не помнишь. Или вид делаешь.       Короткие гудки, тишина. Остолбенев, Влад смотрел на мерцающий экран мобильника, потом торопливо набрал снова. Что за бред? Кедрин рехнулся? Гудки. Гудки. Неприятное пиканье. «Вызов не может быть установлен. Абонент занес вас в «черный список». Вот так вот — оплеухой по физиономии.       Влад потряс головой, ничего не понимая. Твою мать, надо было писать разговор. Матвей, конечно, не сказал ничего, что можно ему всерьез предъявить по взрыву, но сам разговор… Какого хрена? Какие бабы? Что у него Влад отнял? Чем дурил много лет?       Происходящее все больше скатывалось в дурной тягомотный кошмар. Он звонил, ни на что особо не надеясь, просто чтобы выплеснуть горячую боль, скопившуюся внутри, ударить словом, раз нельзя дать в морду. А в ответ получил столько застарелой ненависти. Непонятной причем! До всей этой истории с «Корсаром» Влад головой поручился бы, что они с Матвеем друзья. Не было между ними никакого соперничества — никогда. А уж из-за женщины и быть-то не могло!       Бред, бред, бред… Закусив губу, Влад сунул телефон в карман, потому что вокруг уже было многовато людей. Ладно, Матвея он позже достанет. Из-под земли добудет и спросит, что это такое между ними случилось, о чем сам Влад понятия не имеет.       А сейчас что-то навязчивое зудит в мозгу… Что он упустил, оглушенный и растерянный? О чем еще не подумал? Ах да, Марк. Что-то там было, связанное с мальчишкой, но не особо важное вроде. Марка предупреждать не надо, он и так знает, что Влад жив. И вообще — не до него. Нужно сказать, чтобы ехал к себе на квартиру, а там видно будет...       Влад поискал взглядом знакомую фигуру, но Резневича нигде не было. Странно, ведь вроде стоял неподалеку. И, кстати, почему он соврал, что приехал вместе со всеми? Непонятная ложь, мелкая, но цепляющая, как заноза, торчащая из кожи. Ну, где он? Влад снова потянул телефон.       «Абонент выключен или находится вне зоны действия сети». Да что за хрень! Это уже раздражало всерьез. Что у него, телефон разрядился?! Так следить надо! И тут же будто холодной водой окатило — у мальчишки пирофобия. Если он насмотрелся на огонь, то вполне может сейчас где-то загибаться от приступа. Вот еще не хватало. Так… заодно и выясним, где носит Воронцова.       — Глеб? Ты где? В конторе? Какого хрена ты там, когда нужен мне здесь? Да, отпустили. Народ расходится… Слушай, мне нужен Резневич, а у него телефон отключен. Что? У тебя?!       Творящийся бедлам набирал мощь и обороты. Глеб Воронцов совершенно спокойно заявил, что Резневича в контору забрал он. Для выяснения обстоятельств.       — Каких, нахрен, обстоятельств? — сквозь зубы процедил Влад. — Ты что, его подозреваешь? Глеб, да быть не может!       Воронцов так же ровно и упрямо перечислял: близость к объекту, то есть к самому Владу, возможность поставить взрывное устройство, не вызывая подозрений, возможный мотив… Что, нет мотива? Это еще неизвестно. Главное — возможность была. Доступ к машине — тоже. Сегодня Резневич отпросился на работе, но появился на свадьбе гораздо позже остальных. Очень вовремя появился, прямо как раз. И говорить, где был, отказывается.       — Глеб, это бред, — устало сказал Влад. — Бред, слышишь? Я не знаю, где он был, но наверняка можно выяснить. Я сам у него спрошу! А «Лексус» стоял на стоянке. Там народу было, как… да как на свадьбе! Кто угодно мог пройти рядом с машиной, приклеить «магнитку» на дно и отойти. Ты записи с камер достал? Нет ничего? Значит, раньше подложили! Я неделю мог с бомбой ездить!       — Не мог, — так же бесстрастно сообщил Воронцов. — Влад, твою машину осматривают на стоянке каждый день. Да, не говорил. А зачем? Нормальные меры предосторожности. И сегодня осматривали, когда ты приехал. Снаружи, конечно. Значит, бомба была в салоне. Много народу ты на своем «Лексусе» катаешь? Вот то-то…       — Так, — выдохнул Влад. — Я сейчас приеду. Парня никуда не отпускай, но и горячку не пори. Не может это быть он. Слышишь? Не может.       Еще бы самому в это по-настоящему поверить. Потому что в кошмаре может твориться что угодно. Смерть одного друга, непонятная ненависть другого… Но предположить, что Марк подложил в его машину бомбу? Бред! Разве что… его подставили?       * * *       — Последний раз тебя спрашиваю, Резневич, ты где с утра был? И кто тебе звонил сразу после взрыва? Ты что, сучонок, не понимаешь, чем дело пахнет?       Воронцов стоял напротив, опираясь на стол сжатыми кулаками и нависая над сидящим Марком.       — А я вам в последний раз отвечаю, что отвечать не обязан, — огрызнулся Марк, облизав пересохшие губы. — Вы не полицейский. А звонил мне Владислав Алексеевич. По делу. По какому — у него можете спросить.       — Не-е-ет, парень, — осклабился в нехорошей улыбке начальник службы безопасности «Корсара». — Сокольский тебе звонил до взрыва. Вон время в телефоне. Ровненько за несколько секунд до того, как грохнуло. А потом был еще один звонок, с неустановленного номера. Входящий. Три минуты десять секунд. Многовато для «ошиблись номером», да?       Телефон лежал между ними на столе. Несколько минут назад его принесли из другой комнаты, куда забрали все вещи Марка, грубо вытряхнув ему карманы. Потом вернули. Бумажник, ключи, телефон, зажигалку — подарок Сокольского. На зажигалку с монограммой Воронцов покосился мрачно и очень выразительно, но ничего говорить не стал. Бумажник просмотрел сам, но мельком, а вот в телефоне копался долго и старательно под ненавидящим взглядом Марка.       — Ну так что? Говорить будешь? Или ты Сокольского ждешь? Думаешь, приедет и от всего отмажет?       Чем-то Марк ему очень не нравился. Слишком много личного было в холодном тоне Воронцова и его брезгливом взгляде. Ну да, он же знает. Может, и не все, но про то, что у Марка с Сокольским особые отношения, знает точно. И Кирсанов об этом говорил. А отвечать нельзя. Нельзя! Сразу видно: этот вцепится и пойдет по следу, а на конце этого следа — смерть. Как в сказке. Иголочка в яйце, яйцо… блин, что за хрень в голову лезет.       — Воды можно?       Марк снова облизнул губы, устало думая, что это какая-то пародия на допрос, как их показывают в кино. Дать по морде или сделать что-то еще похуже ему не могут. Как ни противно, а Воронцов учитывает, что Марк — собственность шефа. Ну да, собственность, будем уж называть вещи своими именами. Интересно, а Сокольский этот допрос одобрил? Сдается, что когда господин Воронцов ненадолго выходил из комнаты, отвечая на чей-то звонок, то это как раз Корсар и был. А вот что сказал?       — Обойдешься, — неприязненно дернул уголком рта Воронцов, почти падая на стул напротив Марка. — Ну какого хрена ты выеживаешься, а? В партизана играешь? Ты же знаешь, что там люди погибли? Знаешь… Ты в убийстве замазан — это ты понимаешь?       — Ни в чем я не замазан, — нагло соврал Марк, с тоской понимая, что зря с самого начала не сказал хотя бы часть правды. — Да, отпросился с работы. По личным делам. По своим личным делам, понятно? Нет у меня алиби, если оно вам нужно. А звонил мне… клиент. Ему курсовую заказать надо было, а я подрабатываю. То есть раньше… подрабатывал. Сейчас времени нет.       — Со скрытого номера? — жестко прищурился Воронцов. — И о чем беседовали три минуты?       — Да ни о чем, — вздохнул Марк, надеясь, что дрожь в его голосе сойдет за усталость и нервы. — Ему очень надо было. Я отказался, он настаивал. А сразу послать не сообразил. Я вообще толком не понял, о чем речь, мне не до того было!       — Складно поешь, мальчик. Очень складно. Зачем ему номер скрывать? Чтоб ты не позвонил, если передумаешь?       — А я знаю?! — огрызнулся Марк. — Мало идиотов? Может, он с рабочего какого звонил, я же не знаю, где он работает. У меня таких клиентов через третьи руки раньше по полсотни в месяц бывало. Когда сессия, они косяком идут.       Господи, слава богу, что Кирсанов звонил со скрытого номера. Слава богу… Или он и это предусмотрел? Ну да, сейчас ведь все окружение Сокольского начнут трясти. А проверить Марка, который с Сокольским живет — первое дело. И даже обижаться на начальника охраны несправедливо, он-то просто делает свою работу, но у Марка скручивало желудок от подлого страха, что все раскроется. И не так, как он придумал, решившись, наконец, рассказать все Корсару, а жестко и сразу. Каким же дерьмом он тогда будет выглядеть. Продажным трусливым дерьмом. И даже не это страшно, а то, что тогда Сокольского точно убьют.       — Глеб, какого черта здесь происходит?       Влетевший в кабинет Корсар был настолько зол, что Марка передернуло от его быстрого взгляда, которым тот мазнул — и повернулся к Воронцову.       — Я работаю, Влад, — сухо ответил тот, нимало не смутившись. — И не мешал бы ты мне своими… личными заморочками.       — У тебя на него конкретное что-то есть? — процедил Сокольский все так же пугающе спокойно.       Марка затошнило, к боли в желудке добавилась отчетливая дурнота, подкатывающая к самому горлу. Он уже не помнил, когда так боялся. Не физической боли, а ощущения непоправимости, которое накрывало его с каждой секундой все сильнее. Вот такого Сокольского он боялся. Нет… За него — боялся. Рассказать все — несколько минут позора, а потом пусть делают с ним, что хотят. Да Марк сам себя ненавидит! Пусть со всем этим дерьмом разбираются те, кто умеет. Кого это касается, в конце концов!       Только вот баллы за тест, который он проходил в конторе, стали известны Кирсанову вечером того же дня. И кто поручится, что тот не узнает, выложи Марк сейчас все как на духу? Пока он молчит — Сокольский жив. Пока Кирсанов и компания думают, что Марк выполнит их поручение, они не убьют Сокольского. И чувствовать себя дешевой трусливой мразью — не так уж дорого за пару выигранных дней. А потом он все исправит. Ну, то, что еще можно исправить.       — Он отказывается говорить, где был все утро, — начал перечислять Воронцов. — Он знал твою машину. У него мог быть личный мотив. И был звонок. Сразу после взрыва ему позвонили. Влад, я видел, с каким лицом он разговаривал, понимаешь? С клиентом говорил? Да хрена с два! Я сам его видел! Он говорил по телефону, а смотрел на тебя!       — Глеб, а куда ему еще смотреть было?! И с каким лицом? Меня только что чуть не взорвали. Он сам мимо этой машины прошел в нескольких шагах. Еще чуть — и зацепило бы!       — Вот именно, — очень спокойно подсказал Воронцов. — В нескольких шагах. И не зацепило. Прикинь, как повезло. Влад, бомба была в салоне. Негде ей больше было оказаться. Кто с тобой ездил последние несколько дней?       — Бред… — измученно отозвался Сокольский, и Марк понял, что он едва стоит на ногах, а держится на чистом адреналине. — Ну бред же… Он к машине последний раз подходил вчера днем. Я ночевал в «Дарлинге», а Марк уехал к себе на такси. Машина… Она была на стоянке «Дарлинга». Утром я приехал в контору один. Глеб, до хрена было моментов, когда можно подложить бомбу. Если она была в салоне, то могла пролежать там пару дней, даже дольше. Они же мелкие сейчас! Коробка под сиденьем — я бы и не заметил.       Страх не уходил. Но теперь к нему добавилось дикое чувство стыда. Сокольский его защищал. Он не ждал от Марка предательства, он доверял ему! Единственному, кто в его ближайшем окружении действительно был предателем.       — Марк, — повернулся к нему Сокольский все еще пружинистым, хоть и замедленным движением. — Кто тебе звонил?       — Клиент… по рерайту…       Губы едва шевелились, выдавливая ложь. Ох, Резневич, какая же ты мразь. Куда тебе даже до Кости Кочергина… Да и плевать. Перед глазами — черно-золотое пламя, в ушах ласково-издевательское «Хочешь убить его — просто расскажи… Отойди подальше, чтоб не зацепило». Ничего не скажу. Выиграю время. А потом — да. Потом признаюсь во всем. Когда докажу, что не струсил, не слился просто с перепугу, а сделал это нарочно. Черт, что же так плохо-то… Зато теперь понятно, что и как надо делать. Теперь все ясно-ясно. Наконец-то. Третий выход. Правильный. Не зря ты все-таки юрист, Резневич, хоть и идиот.       — Точно? Мальчик… — Сокольский старался, очень старался говорить мягко. Неужели чувствовал вранье? Он всегда Марка насквозь видел. И это плохо. Потому что у Корсара чутье — куда там его безопаснику. Сейчас поймет. Все поймет. И тогда — конец. Нет, нельзя. Надо что-то придумать, сделать, сказать, чтобы этот допрос закончился… — Мальчик, послушай. Если ты что-то знаешь — не молчи. Самое время все рассказать. Где ты был утром?       А вот это он спросил зря. Потому что Марка осенило, как свернуть разговор, чтоб от него отстали. И это было окончательной подлостью, после которой он и человеком себя считать не мог. Но уж как было.       — Да какое вам всем дело! — заорал он, наклоняясь вперед и выкрикивая чистую правду, будь она проклята за то, что так пригодилась: — На кладбище я был! На кладбище, понятно?! У моей девушки день рождения сегодня! Был! Я поэтому вчера отпросился у вас дома остаться. А в отдел позвонил и наврал, что голова болит! А сам уехал на кладбище. И сюда опоздал, потому что ее любимые цветы искал. Хризантемы, розовые! Мне что, справку там дали бы?!       — Марк… — голос Корсара был именно таким, каким и должен был быть — растерянным, виноватым. — Марк, извини. Ты почему сразу не сказал?       — Да потому что вас это не касается! — выдохнул Марк, чувствуя себя последней мразью. — Вы меня задолбали своим постоянным контролем. А это мое, понимаете?! Только мое! Может у меня хоть что-то свое быть, а?       И это тоже было правдой — вот что гнусно. Он не лгал ни в одном слове. Дня рождения Наташи он ждал уже несколько дней, рассчитывая просто попросить у Сокольского день отпуска для поездки на кладбище. Потом думал, что все равно уйдет от него к тому времени. Потом все закрутилось… А вчера в клубе Сокольский сам спросил, где Марк хочет ночевать, и это было идеально. Не касалось это никого, кроме Марка! Не ка-са-лось. Только ему бы и в голову не пришло использовать это как отмазку! Никогда в жизни. Да и зачем? Не убили бы его за один прогул… А вот Корсара — убьют.       Черно-золотой столб пламени… Наташа, Наташенька… Совсем как сегодня. И еще бы немного, несколько секунд — Сокольский бы тоже! Вырвать Марк не смог только потому, что желудок был абсолютно пуст. Но спазмы крутили уже так, что в глазах потемнело. Ладно, пусть лучше темнеет. Только бы не искрило. Только не вспоминать огонь…       Воронцов достал пачку, кинул в рот сигарету. Раздраженно похлопал себя по карману и потянулся к лежащей на столе зажигалке. Сокольский, глядевший на Марка, этого не видел. А когда спохватился — было поздно. Маленький огонек — как спусковой крючок. Первый раз в жизни Марк был рад приступу. Потому что для него спусковой крючок обернулся сорванным стоп-краном.       — Глеб, убери огонь! — успел он услышать, выгибаясь в приступе удушья. — Марк… Воронцов, быстро врача! Нашел взрывника-террориста, мать твою! Ма-а-а-арк… Дыши… Дыши…