Подари мне зажигалку

      И снова Сокольский уехал, пока Марк еще спал. Наверное, это в последний раз, потом-то им на работу вставать вместе. Интересно, кстати, как Корсар планирует отправлять его из дома так, чтоб никто ничего не заметил? Будет пораньше высаживать у метро? Впрочем, какая разница? Придумает что-нибудь…       Марк потянулся, открыл глаза. В спальне было по-утреннему прохладно, и не от кондиционера, а от раскрытого окна, в которое тянуло ветерком и несильно пахло цветами. Горьковато пахло, свежо. Такие же цветы сажала его бабушка, пестрые желто-оранжевые гвоздички с резными листьями цвели все лето, не боясь ни суши, ни дождей, и Марк любил сорвать бутон, растереть его в ладонях и нюхать… Странно, что на идеальных клумбах Сокольского, которые хоть сейчас фотографируй для журнала по садоводству, растет что-то такое простенькое. Но запах точно знакомый. А вечером пахло ночной фиалкой — и опять же цветы совсем неприглядные, сеют их в палисадниках понемножку ради запаха, и если вечером пройти по деревне, почти от каждого двора веет сладким ароматом…       Марк закинул руки за голову, прищурился. Глаза сами закрывались, и хотелось… Ничего не хотелось, если честно. Разве что лежать под приятно теплым одеялом, не шевелясь, бездумно разглядывая солнечных зайчиков на подоконнике и думая о чем угодно, кроме того, что было вчера. Вот совсем не хотелось об этом думать, но в то же время постоянно тянуло. Как больной зуб, что то и дело задеваешь языком, и все-таки опять и опять касаешься — осторожно, пробуя: а вдруг перестало болеть? Неа, не перестало. Коснешься — и дергает.       Марк повернулся набок, уставился в стену, на высокие напольные часы из темного полированного дерева. Стрелки на циферблате двигались, как им и положено, незаметно. Но вот длинная минутная перешла на деление, потом еще на одно, и еще… Девять… Сокольский давно на работе. И надо бы тоже вставать, заниматься контрактом, шевелиться и вообще делать вид, что все в порядке — но ничего не в порядке. Ни-че-го. И с этим, опять же, ничего не поделать. Кажется, это называется нонсенс? Нет, каламбур. Нонсенс — это то, что он лежит в постели мужика, который его поимел, а потом спокойно уехал на работу. Лежит и думает о долбаных клумбах. И цветочках… Расслабляется…       Сокольский, кстати, обещал, что наутро все будет болеть. Марк осторожно пошевелился, буквально заставляя себя: разморенное сном тело не слушалось, будто налитое свинцом. Ну, не так уж и болит. Мышцы ныли, словно после тяжелой работы, а ведь что он такого делал? Но это переживаемо. Внизу… Вот там побаливало. Стоило напрячься, проверяя, как кольнуло резко и неприятно, потом потянуло туповатой болью. Но, опять же, ничего страшного. Терпимо.       Марк усмехнулся, положив подбородок на складку одеяла, чтоб было удобнее. Вот так и привыкаешь. Привыкаешь просыпаться в огромной мягкой постели, нежиться на дорогом белье в комнате, где обстановка, наверное, стоит, как его бывший дом. Привыкаешь к вкусной еде, к тому, что чудо-экономка каждый раз интересуется, что он хотел бы на обед и что лучше испечь к чаю: эклеры или трубочки? И все вокруг так уютно, красиво, изысканно и дорого — а взамен требуют не так уж и много… И даже заботятся о твоем собственном удовольствии в процессе.       Он рывком сел, откинув одеяло, потер руками виски. Обняв себя руками за внезапно озябшие плечи, прошлепал до стула, где лежала его одежда. Натянул трусы, что обнаружились сверху, потом джинсы и рубашку. Надо в душ. Залезть под горячую, до кипятка, воду, взять мочалку и оттереться хорошенько. Но и отмыться хотелось тоже как-то вяло, совсем не так, как в прошлые разы, когда он готов был кожу мочалкой содрать вместе с чужими прикосновениями. Сейчас из него будто вынули стержень, отняли то, что заставляло сопротивляться, оставляя себе хоть какое-то подобие независимости. Наркоз — вот на что это было похоже. Только не тела, а души. Хотя и тело не слушалось его так, как раньше, и почему-то все время тянуло прилечь снова, не выходя из комнаты. Хоть на немножко…       Стиснув зубы, Марк, не оборачиваясь, вышел в коридор. И душ в ванной включил не кипяточный, как хотелось, но ледяной, отвернув до предела кран с холодной водой, а с горячей вообще не тронув. Запрокинул лицо, чтоб не орать в голос, зажмурил глаза и стоял так минут пять, пока все тело не начала бить крупная дрожь. Только тогда выключил воду, растерся самым жестким полотенцем, какое отыскал среди пушистых разноцветных залежей, глянул в зеркало на стене. И не увидел совершенно ничего особенного. Глаза как глаза, никакой обличающей надписи поперек физиономии. Печати порока, как сказал бы автор девятнадцатого века. Живем дальше, так-то. Просто не расслабляемся.       К завтраку он спустился поздновато, уже почти к десяти. Алевтина, протирающая глянцевые темно-зеленые листья какой-то экзотической древесной красоты, тут же оставила их в покое. Поздоровалась, качнув неизменной высокой прической, стянула с рук тонкие рабочие перчатки. Марк в который раз задался вопросом, сколько же ей лет: по манере держаться и взгляду не меньше пятидесяти, но в деревне женщины в таком возрасте уже расплываются, у экономки же фигура стройной девушки, прическа — волосок к волоску, и кожа хоть и увядшая, но гладкая, ухоженная, словно она не огромный дом обихаживает, а с утра до вечера в салоне красоты сидит. И зачем бросать свои дела? Что он, сам себе чаю не нальет. Но нет, сопроводила в столовую, плывя впереди — Марк покорно пошел за темно-синим платьем, чем-то похожим на бабушкины школьно-рабочие наряды — безмятежно поинтересовалась, что он хочет на завтрак. И не надоест ей… Каждый раз он отвечает, что ему все равно — и каждый раз она спрашивает.       — А что есть? — неожиданно для самого себя спросил Марк, когда экономка повернулась.       Безупречно выщипанные брови едва заметно дрогнули, губы Алевтины тронула улыбка.       — Вам все перечислить?       — Не надо, — буркнул Марк.       Ну вот, опять выставил себя дураком. Ясно же, что еды здесь на месяц осады или несколько дюжин внезапно нагрянувших голодных гостей. А он как дома у бабушки ляпнул…       — Может быть, вы просто попьете со мной чаю, Марк? — внезапно предложила Алевтина, снимая и перекидывая через руку безупречно отглаженный белый передник. — На кухне…       — А… можно?       — Почему же нет? — уже по-настоящему улыбнулась хозяйка джунглей, слегка качнув башней прически. — Идемте…       Кухня, на удивление небольшая, оказалась такой же вылизанной, как и все здесь, но при этом обжитой, настоящей. Расписные стеклянные баночки со специями, куча магнитиков на холодильнике — сплошь забавные коты и мыши, тумбочки и полки из настоящего дерева, какие-то жестяные коробки и пузатые бутылки… Марк чуть ли не впервые, попав в особняк Сокольского, вздохнул свободно. Алевтина кивнула ему на стул у небольшого столика, нырнула в холодильник, потом достала с вешалки над плитой небольшую плоскую сковороду. Быстро взбила яйца с молоком, причем не современным миксером, а обычной парой сложенных вилок, кинула на раскаленную смазанную сковородку порезанный бекон и кусочки грибов. Исходя слюной, Марк смотрел на это во все глаза, пока в животе не заурчало. Смущенно поерзав, он едва не вскочил, но Алевтина уже расставляла на столе тарелки. Потом, отвернувшись к плите, снова засуетилась — по кухне поплыл божественный аромат, в котором смешались запахи ветчины, грибов, помидоров и тертого сыра, которым она посыпала сверху золотистое чудо, выпирающее из сковородки. Марк сглотнул слюну.       — Кофе или чаю? — поинтересовалась хозяйка джунглей, выкладывая ему на тарелку пышные, исходящие вкусным паром ломти омлета. — Марк?       — А… да, — опомнился он. — Кофе, если можно. Может, вам помочь?       — Сидите спокойно. Что здесь помогать-то? — как-то очень тепло глянула на него Алевтина, опять напомнив бабушку. — Я тогда тоже кофе…       И тут в кармане джинсов зазвонил телефон. Уже предчувствуя, чье имя увидит на экране, Марк вытащил трубку, нажал кнопку ответа. Встал, отвернулся к окну, за которым разноцветьем раскинулась клумба. Так и есть — вон они, бархатцы. Или как их там…       — Да? — выдавил Марк.       — Как ты?       Голос Сокольского был сух и безразличен, он словно неприятную повинность выполнял. Ну да, вежливые люди обычно звонят и интересуются после проведенной вместе ночи. Этикет же…       — Нормально, — постарался попасть в равнодушный тон Корсара Марк, изо всех сил сдерживаясь, чтоб голос не дрогнул.       Сокольский еще что-то спросил, такое же вежливое, необязательное — Марк ответил. И вроде даже спокойно ответил, хотя наружу рвалась злость и непонятная обида. В самом деле, чего обижаться-то? Когда телефон, пикнув, отключился, Марк еще с полминуты стоял у окна, не поворачиваясь к уютной кухоньке, где хлопотала экономка Корсара. Глядел на клумбы, ровно и медленно дышал, совсем немного запрокинув голову по старой привычке, из тех времен, когда у него в детстве то и дело глаза были на мокром месте. Так это называла бабушка. И добавляла: «А ну, Марк, что это ты разнюнился и глаза на мокром месте? Ну-ка, соберись. Или ты не мужчина?»       — Марк! — окликнули его сзади, заставив вздрогнуть от неожиданности, так похоже, просто до жути сходно это прозвучало.       — Марк, — мягче повторила Алевтина. — Садитесь, готово уже.       Механически повернувшись на голос, он вернулся к столу, сел. Воткнул вилку в нежный омлет, понимая, что глупо это все… Положил кусочек в рот и закашлялся, обжегшись. На глазах все-таки выступили слезы, но теперь это хоть было понятно и нестыдно. Алевтина молча встала, налила в прозрачный стакан воды из холодильника, поставила перед ним. Выпив в несколько глотков ледяную воду, Марк низко опустил голову, поковырял вилкой омлет. А пахло вкусно… Так вкусно, что он все-таки потянул в рот следующий кусок, потом еще и еще… Алевтина мазала ему сливочным маслом крошечные бутерброды, нарезая на ломтики длинный батон-багет и сухую копченую колбасу, потом насыпала в вазочку шоколадных конфет в разноцветных обертках и как-то незаметно быстро сняла с плиты готовый кофе.       — А вы? — опомнился Марк, когда на столе уже почти не осталось еды.       — А я попью с вами кофе, — тепло улыбнулась хозяйка джунглей не столько едва подкрашенными губами, сколько глазами, от которых разбежались лучики-морщинки. — В моем возрасте нужно следить за тем, что ешь и сколько.       — Вы не старая! — машинально возмутился Марк.       — Вот именно поэтому.       В серых глазах плясали смешинки. Присев на второй стул, Алевтина с видимым наслаждением съела один бутерброд, развернула шоколадку. Отпила кофе, задержав его во рту, смакуя… Проглотив, заговорщицки посмотрела на Марка.       — Чем реже удовольствие, тем оно полнее. Обычно я ем по утрам овсянку или несладкий йогурт.       — Ну, тогда, конечно, — неуверенно отозвался Марк, принимаясь за конфеты.       Когда желудок уже наполняла приятная сытость, а по телу снова разлились тепло и дремота, Марк упрямо глотнул кофе, глянул на опустевшую тарелку. Так, посуду ему, можно поспорить, тоже помыть не дадут. Алевтина, подперев подбородок рукой, смотрела на него, потом вздохнула:       — Марк, успокойтесь. Вы, наверное, не часто имели дело с домашней прислугой?       Марк в ужасе помотал головой.       — Все в порядке, правда, — мягко сказала экономка. — Вы все время боитесь создать мне проблемы, попросить о чем-то… Я же вижу. На самом деле, от вас совершенно никаких хлопот. Даже меньше, чем от Владислава Алексеевича, хотя он тоже аккуратен. И мне только в радость быть полезной.       — Я просто… — неуверенно прервал паузу Марк, не зная, что сказать. — Я… ну, мне неудобно. Вы же все понимаете.       — Понимаю, — кивнула Алевтина, отпивая кофе и ставя чашку на стол. — Марк, ваши отношения с Владиславом Алексеевичем меня не касаются. И осуждать я вас не собираюсь. Мое дело — чтобы пока вы гостите в этом доме, вам было как можно удобнее и приятнее. Я взрослая женщина, уж позвольте не называть себя пожилой, — Алевтина обаятельно улыбнулась, глядя на краснеющего Марка, — и повидала в жизни всякое… Не стоит стыдиться того, что вы не совпадаете во взглядах с большей частью общества.       — Вам кажется, что отношения… между мужчинами — это нормально? — ляпнул Марк совсем не то, что хотел сказать, удивляясь своему развязавшемуся языку.       — Мне кажется, — серьезно ответила Алевтина, глядя ему в глаза, — что Владислав Сокольский — это далеко не самое худшее, что может случиться с молодым человеком вашей ориентации. Тем более, в Москве. И еще мне кажется, что каждый имеет право на счастье. И на выбор своего счастья — тоже. Уж простите за неуместный, может быть, пафос.       А ведь Алевтина думает, что он гей, — с внезапной яркостью понял Марк. — Что у него с Сокольским действительно отношения. Хотя, может, она таких, как он, перевидала здесь толпу. Может, Сокольский игрушки постоянно меняет. Приводит их сюда, в уютный, закрытый от чужих взглядов особняк, развлекается, потом находит новые. А она подает чай или кофе — что попросят — меняет белье с ночными следами, следит, чтоб в ванных были свежие полотенца, в холодильнике — еда, на клумбах — цветы. А что, нормальная работа, если не заморачиваться чужими делами. Вот цветы, это, пожалуй, для души, а не для хозяина с его партнерами… И что, сказать, что он не гей? Только вот что тогда он тут делает? Подрабатывает проституцией в свободное от работы и учебы время? И кончает в постели с мужчиной, по-прежнему уверяя себя, что натурал…       Щеки окончательно залило краской — Марк чувствовал привычный жар. Но хоть плакать больше не тянуло. И вообще, он явно начал просыпаться, не только телом — спасибо нормальной еде и отличному кофе, но и душой. То ли устал от безличной холодной роскоши особняка, среди которой чувствовал себя абсолютно чужим, то ли ему просто не хватало вот такого вот спокойного разговора: на кухне, за чашкой кофе и после приготовленного лично для него завтрака. Здорово же, когда кто-то что-то делает лично для тебя не по обязанности или договору, а вот так вот, по-человечески.       — Спасибо, — тихо проговорил Марк, допивая кофе медленно, прячась за чашкой и жалея, что нельзя уйти из этого особняка прямо сейчас — от стыда уйти, не из страха перед болью, как все время думает Корсар.       — Не за что, — мягко проговорила Алевтина, терпеливо дожидаясь, пока он выпьет кофе и поставит чашку. — Марк, если что, вы приходите. У меня тут всегда что-нибудь вкусное есть, да и просто… поговорить.       И, дождавшись его кивка, продолжила так же спокойно и непринужденно:       — Я сейчас здесь приберу, а потом поедем в город. Владислав Алексеевич просил помочь вам с походом по магазинам…       — Что? — ошарашенный Марк резко поднял голову. — Зачем? Я сам могу! Я же говорил ему!       — Ну, если вы можете сами купить пару костюмов и подходящие к ним рубашки, вы совершенно уникальный молодой человек, — легонько фыркнула Алевтина, сгребая со стола посуду и отправляя ее в раковину.       Обернувшись, она с иронией взглянула на алеющего Марка, который так и вцепился в чашку с остатками кофе.       — Марк, я же ничего плохого не говорю о вашем вкусе. Судя по вашей нынешней одежде, с ним все в порядке. Но вы точно сможете проследить, чтобы брюки и пиджак были правильной длины? Брюки обязательно придется подгонять. А пиджак будете выбирать двубортный или однобортный? Американского покроя костюм или европейского? Какой ширины сейчас носят лацканы?       — Эм… — проговорил Марк.       — Мужчины, — чуть театрально вздохнула Алевтина и озорно улыбнулась, сразу показавшись лет на десять моложе. — Управлять государством или принимать законы — это, пожалуйста. А на костюм должна посмотреть женщина. Или вы мне настолько не доверяете?       — Доверяю! — выпалил Марк, представив бездну своего отчаяния при вопросе в магазине, какой костюм ему нужен. Нет, они что, еще и по национальности отличаются? Европейские, американские… — А вы… точно можете? Ну, в смысле… время есть…       — Я вожу машину, — терпеливо объяснила ему Алевтина, глядя на Марка точь-в-точь, как бабушка. — Вам все равно бы пришлось отсюда выбираться с кем-то. Едем в город за покупками, вы мне помогаете с сумками на рынке, я вам с походом по магазинам. Справедливо?       — Да, — радостно выдохнул Марк, понимая, что ему предлагают не благотворительность, а честное партнерство. — Да, конечно!       — Тогда собирайтесь, — весело скомандовала Алевтина. — Чем быстрее управимся, тем лучше… Выбор костюма — дело серьезное, суеты не терпит.

* * *

      Насколько именно выбор костюма — серьезное дело, Марк оценил уже пару часов спустя. Алевтина заявила, что на рынок они успеют в любом случае, а вот выбирать наспех одежду — последнее дело. И повела Марка в огромный роскошный не то магазин, не то ателье, куда бы он в жизни не сунулся один. И костюм он бы там себе тоже не выбрал, а скорее — просто купил бы первое, что пришлось более-менее по размеру, просто от ужаса перед девушками-продавщицами, разговаривавшими на непонятном жаргоне, который Алевтина, напротив, понимала замечательно. Обходясь с мгновенно присмиревшими девицами, как королева с горничными, то есть с безупречной вежливостью и подавляющей властностью, она пересмотрела весь ассортимент, поднимая брови, морща нос и указывая взглядом, причем взгляды ее персонал магазина понимал еще лучше слов. На Марка девицы вообще смотрели, как на манекен, быстро уяснив, кто главный.       Но в этом магазине Алевтину предложенный выбор не устроил. В следующем — тоже. Марк, который искренне не понимал, что не так в предложенных ему костюмах, просто смирился, покорно следуя за экономкой Корсара и действительно чувствуя себя кем-то вроде манекена. Рубашки, ремни, брюки… Костюмы светлые, темные, в полоску… Полоска — непременно узкая. Рубашки — так же непременно светлые, отличающиеся неуловимыми тонкостями оттенка. Ремни — кожаные, пара. Да, вот эти, пожалуй, подойдут. Туфли… Нет, девушка, вы не понимаете. В этой модели можно выйти в супермаркет за сигаретами, а нам офис-вариант, пожалуйста. Да, это лучше, вот с ними и будем мерить костюмы. Марк? Руку вот так, выше. Теперь сведите руки перед собой. Нет, девушка, покажите эту модель, но на размер меньше, мы же не мешок выбираем. Марк, повернитесь…       Он послушно мерил, кивал, тихо возликовав, когда Алевтину, на которую с таким же тихим ужасом смотрел персонал очередного магазина, устроили сразу три костюма. Ждал, пока в ателье здесь же, при магазине, подошьют брюки. И когда брюки от второго костюма подошьют еще раз — правильно, по мнению Алевтины. Нет, девушка, на полсантиметра длиннее. Да, вот так…       — Марк, — неожиданно обратилась к нему Алевтина, пока две продавщицы паковали покупки, порхая нежными наманикюренными пальчиками над многострадальными костюмами, — галстуки — там.       И, видя, как он хлопает глазами, не зная, правильно ли понял, добавила, чуть улыбнувшись:       — Галстук мужчина выбирает сам. Это святое. Не увлекайтесь количеством, все равно будете носить корпоративный.       Отвернулась к вороху пакетов, и Марк двинулся в указанном направлении, прикидывая, достаточно ли денег на карточке. На несколько месяцев учебы их должно было хватить, по его прикидкам, а вот на одежду для фирмы, в которой он то ли будет работать, то ли нет — еще посчитать надо… И галстук… У стеллажа с шелковым разноцветьем он конкретно завис, понятия не имея, как можно выбрать один-два из сотен разных экземпляров. Потом все же достал почти наугад что-то поскромнее, неяркое. Подумал, что умрет со стыда, если денег не хватит… Как ни странно, хватило. Почти впритык, осталось совсем немного, но на Алевтину, которая незаметно достала карточку, многозначительно крутя ее в пальцах, Марк только глянул — и экономка поняла. Более того, улыбнулась одобрительно, так же незаметно карточку спрятав. Попросила счет и просмотрела внимательно, прежде чем отдать Марку, сунувшему бумагу в карман, едва глянув на цифры в конце. Хватило — и ладно.       Потом был рынок, где он честно старался помочь, но там Алевтина покупала, напротив, стремительно быстро. Шла к определенным продавцам, никогда не торговалась, и ей явно выбирали лучшее, насыпали и накладывали с довеском, улыбались и звали приходить еще. Марк тащил сумки и молча раздумывал, как бы все-таки спросить, сколько еще жило в особняке Корсара таких же, как он. С другой стороны, а зачем? Ну, узнает он, что Сокольский никого дольше пары-тройки месяцев у себя не держит, сменив уже несколько дюжин — и что? А если он, Марк, уникален, то, опять же, что изменится? Ничего. Нет смысла и спрашивать.       Так что он все так же молча доехал до особняка, молча же помог разгрузить сумки, и Алевтина, тоже ни о чем не спрашивая, улыбнулась и исчезла в джунглях, а Марк поднялся наверх и, завалившись на постель в своей комнате, открыл ноутбук, набрал в поиске «фирма корсар», тронул тачпад.       Сайт фирмы Сокольского был так же хорошо продуман, как и здание, где Марку предстояло работать. Строгая классическая отделка в песочно-бежевых, синих и черных тонах, понятная структура, безупречный вид страниц — иного трудно было бы и ожидать. На каждой странице логотип — золотой парусник на синем. Марк вспомнил, что уже видел этот кораблик на флэшке Корсара. Фирменный знак, значит. Ну да, подходит… А вообще, странно Сокольский назвал фирму. Сравнить юридическую службу, призванную охранять закон, с пиратами, морскими разбойниками… Нет, самому Сокольскому прозвище очень даже идет, и явно видно, что на море он буквально помешан. Дублон этот, морская отделка библиотеки, даже любимый ресторан — море и пираты для него просто фетиш. Ну, и мораль такая же… пиратская.       Но дело сейчас не в этом, а в том, что кто-то в фирме Сокольского работает на его конкурентов, сливая информацию быстро и точно. Про то, что Марк выполнил тест лучше всех, узнали тем же вечером. Кто сдал?       Марк перебирал в уме всех, с кем соприкасался в тот день, машинально листая страницы сайта. На красивых фотографиях молодые симпатичные люди в строгих костюмах и неизменных темно-синих галстуках сидели за компьютерами, заполняли бумаги, разговаривали с клиентами и звонили по мобильному на фоне строек и вокзалов. Делом занимались, в общем… Но кто же? Знал оператор компьютерного кабинета, где их тестировали. Знал тот немолодой грузный мужик — начальник отдела кадров… Ему еще Сокольский звонил… Да бесполезно это! Может, какая-то секретарша нос сунула, или курьер, который нес бумаги, или психолог… Бесполезно. Сокольский-то, может, и знает, кто его так не любит в мире бизнеса, но об этом мы уже думали, этого нам нельзя… Марка передернуло, стоило вспомнить подборку фотографий на университетском сайте. Их, кстати, быстренько удалили, извинившись перед пользователями. А вот коллекцию голых девочек, висящих на страничке Олега Стронцева с истфака, не удаляют уже месяц, ограничиваясь предупреждениями, на которые Стронцев плевать хотел, как и гости его странички. Это так, о толерантности…       Марк свернул страницу сайта, просмотрел почту. Пара предложений о работе с биржи контента — нет, пока он не освоился в «Корсаре», никаких леваков. Счет от мобильного оператора, спам… А вот интересно, нельзя ли как-то пробить тот номер, по которому ему звонили в вечер выкладки фотографий? Вряд ли поможет, но вдруг? Он удобнее устроился на кровати, повыше подложив подушку, ввел запрос.       Поиск убедил, что сам Марк с этим точно не справится. Куча сайтов предлагала по номеру выдать всю информацию о владельце, включая чуть ли не размер трусов и любимый сорт мороженого, но потом сайт вежливо предлагал отправить СМС для подтверждения, что проситель не робот, или откровенно просил оплатить услугу. Оплатить было не жалко, только вот не верилось, что поможет. Марк покопался в памяти… Вроде у Леночки Вяльцевой парень работает в салоне мобильной связи. Может, конечно, послать подальше, но может и помочь. Это как Леночка попросит, а Марк ее пару раз выручал с латинским… В общем, попытаться можно. Марк потянулся за телефоном… Абонент временно недоступен. Еще раз — и снова недоступен. Вышел на сайт универа, «Вконтакте», на «Одноклассники» — Леночки нигде не было. Мда, уже само по себе феномен. Что ж, подождем… За открытым окном послышался знакомый шелест шин и звук открывающихся створок гаража. Ну, вот и хозяин пожаловал. Марка опять передернуло. Начинается… Неужели сегодня опять?       Закрыв ноутбук, Марк замер на кровати, стиснув ладони между коленей и стараясь успокоиться. Сокольский не дурак, наверняка понимает, что Марк сейчас ничего такого просто не сможет. Чисто физически. Черт, болит же все! По магазинам и рынку таскался — вроде и не чувствовал, а сейчас низ живота скрутило, и утренняя боль вернулась с лихвой.       Глубоко вдохнув, Марк встал, стараясь не думать, что будет, если Корсару окажется плевать.