Подари мне зажигалку

      Сокольский был зол и весел. Именно так и в таком порядке. Марк чуял эту его злую веселость в каждом жесте, повороте головы, взгляде, которым Корсар окинул его, зачем-то спустившегося вниз, навстречу. В какой-то момент даже показалось, что Сокольский пьян… Нет, алкоголем от него и не пахло, просто возбуждение рвалось наружу, и оттого даже просто оказаться рядом было томительно и неприятно.       А ведь ничего ужасного Корсар пока не делал и не говорил. Вручил Алевтине букет кремовых роз и попросил подавать ужин, прошел мимо Марка наверх — и словно обдало знойным ветром, разве что песок не взметнулся вверх, как в фильмах про пустыню. Не запах, не настоящий жар, а внутренняя сила вышедшего на охоту хищника. Марк зябко передернул плечами.       — У Владислава Алексеевича новое дело, — невозмутимо прокомментировала Алевтина, погружая лицо в нежные лепестки. — Вам лучше не опаздывать к ужину, Марк.       И удалилась, бережно неся букет, раньше, чем Марк по-настоящему удивился, что Корсар дарит экономке цветы, да еще так странно — в честь нового дела. И у него что, дел мало? Целая фирма же… Или считаются лишь те, что он сам ведет? Было любопытно — Марк честно признался себе в этом. Что за дело, от которого Корсар… вот такой? И тут же одернул себя — ему сейчас стоит думать о другом. Например, о настроении Сокольского, что явно не сулит ничего хорошего…       — Марк! — окликнул его сверху предмет раздумий.       Вздрогнув от неожиданности, Марк поднял голову. Корсар стоял, опираясь на перила верхнего этажа, смотря на Марка сверху вниз, и выражение его лица было не разобрать.       — Поднимайся, — велел он и отошел от перил.       Внизу остался ярко освещенный холл, заполненный зеленью, как море — водой, почти без просветов, если смотреть сверху. Наверху сумрачно темнел коридор, почему-то почти без ламп, словно там вечер начинался раньше, чем в нижней части дома. А Марк замер на лестнице, между двумя мирами, собираясь с духом, но потом, конечно, поднялся, ступил на мягкое ковровое покрытие теплого шоколадного цвета, по которому не в ботинках бы ходить, а босиком. Но глупо это, конечно, по-детски… Корсар ждал его наверху, у двери Марковой комнаты, нетерпеливо блестя глазами. Не входил, соблюдая какие-то свои, собой же установленные правила, и от этого было чуточку легче, но не настолько, чтоб расслабиться по-настоящему. С Корсаром, похоже, вообще нельзя было расслабиться.       Открыв дверь, Марк отступил, пропуская, но Сокольский качнул головой.       — К ужину переоденешься в то, что наденешь завтра. Весь вечер будешь в костюме. И при галстуке.       Повернулся, чтоб уйти…       — Зачем? — с неожиданной для самого себя злостью поинтересовался Марк в спину Сокольскому. — Ваша экономка меня отлично одела, хоть на выставку. Или ей вы тоже не доверяете? Или вам просто нравится, чтоб я себя чувствовал куклой-манекеном?       Сокольский медленно обернулся. Окинул Марка с ног до головы тяжелым пронзительным взглядом. На миг показалось, что ударит, но полыхнувшее в глазах пламя так же мгновенно исчезло. Корсар улыбнулся, насмешливо и как-то утомленно. Вздохнул…       — У тебя паранойя, мальчик. И потрясающая смесь комплекса неполноценности с чувством собственной важности, в тот момент, когда оба эти компонента лишние.       Помолчал, давая Марку осознать фразу и проникнуться, продолжил почти сочувственно:       — Новый костюм нужно хоть немного обносить, иначе завтра ты будешь чувствовать себя неловко, как корова под седлом. Хуже неправильно одетого человека только человек, на котором большими буквами написано, что он так оделся первый раз в жизни. Поужинаешь, походишь по дому, посидишь в кресле и на стуле — и забудешь, что на тебе надето. Галстук не забудь. Завязывать умеешь?       — Нет, — буркнул Марк, безнадежно заливаясь краской по уши.       — Зайдешь ко мне.       Стоя в коридоре и глядя в удаляющуюся спину, облитую почти таким же серым костюмом, что теперь висел на плечиках в его шкафу, Марк думал, что никогда не перестанет чувствовать себя идиотом. Пора привыкать, наверное…       К Сокольскому, впрочем, он не пошел. Включив ноутбук, скинул джинсы с рубашкой и, одной рукой натягивая отутюженные Алевтиной брюки, другой вбил в поисковик запрос. А вот фиг вам, господин Сокольский. Обойдусь. Меня еще в Гугле не забанили… Схемы, выпавшие в ответ, были до жути многообразны, но Марк выбрал самую простую и соорудил что-то, очень даже похожее на галстучный узел с картинки, порадовавшись, что год отходил в туристический кружок при школе: кто бы мог подумать, что вязание узлов пригодится вот так?       И к ужину почти успел. Корсар уже был в столовой, но за стол еще не сел, стоял рядом, рассеянно поглаживая пальцем пустой бокал. Обернулся к Марку, глянул слегка удивленно, но, кажется, одобрительно. Потом отодвинул стул для Алевтины, впервые на памяти Марка присоединившейся к ним. Экономка сняла неизменный передник, и вместо обычного синего-зеленого-серого на ней было светлое платье из блестящей ткани, простое, но красивое. В прическе тоже что-то изменилось, хоть Марк и не смог бы объяснить — что, а в ушах поблескивали перламутровые капельки-серьги. Праздник, что ли? Подаренные розы, кстати, красовались в высокой вазе на середине стола…       — Традиция, — улыбнувшись, пояснила Алевтина в ответ на его молчаливый вопросительный взгляд. — Владислав Алексеевич всегда начинает новое дело вот так…       — На удачу, — с бархатной ленцой в голосе подтвердил Корсар, но сквозило под этим бархатом что-то еще, ох, сквозило. — Как дело начнешь — так оно, обычно, и заканчивается. Садись, Марк…       Он снял фольгу с горлышка бутылки шампанского, скрутил проволоку… Марк сел.       — А часто у вас дела бывают? — спросил, стараясь быть вежливым.       — Уголовные — редко, — невозмутимо ответил Корсар, наклоняя бутылку, чтобы брызги не попали на стол. — А другие отмечать заранее нет смысла. Кураж не тот.       — Почему? И вы… уголовные тоже ведете? Я думал, фирма таким не занимается…       Выпалив это, Марк смешался, ожидая, что его одернут, но нет, Сокольский лишь улыбнулся.       — Фирма не занимается, а я иногда беру. В частном порядке. Я ведь начинал как адвокат по уголовным делам.       Он налил шампанского в бокал Алевтины, обошел вокруг стола и плеснул Марку, вернулся к своему стулу, налил себе и сел. Чокаться из-за размеров стола оказалось не с руки, так что Марк просто скопировал движение Сокольского и Алевтины, поднявших бокалы.       — За успешное окончание, — улыбнулась Алевтина, снова показавшись моложе, чем обычно. Ей вообще очень шла улыбка, только вот улыбалась экономка Корсара редко, насколько мог заметить Марк. Пригубив золотистую пузырящуюся жидкость, она отставила бокал, принявшись накладывать на тарелку какое-то темное мясо и салат из ярких маленьких кусочков овощей. Видимо, на такие праздничные ужины диета, как и обычная серьезность хозяйки джунглей, не распространялась.       — За успех, — ответил улыбкой Корсар.       И Марк подумал, что, может, это и не злость вовсе, а азарт человека, вернувшегося к любимой работе.       — А почему вы ушли в экономику? — поинтересовался он осторожно.       — Из жадности, — усмехнулся Сокольский. — Уголовные дела — это все-таки личная практика, а мне хотелось фирму — вот и пришлось переквалифицироваться. Другая работа и совсем другие деньги. Кстати, Марк, а ты в чем собираешься специализироваться?       Не то чтобы вопрос застал врасплох — он, конечно, часто думал об этом, да и на курсе слушал чужие обсуждения. Но сам решить все еще не мог. Вот и сейчас пожал плечами, смутившись.       — Не знаю. Мне уголовная практика не очень… Там специфики слишком много.       — Думаю, дело в том, что там много людей, — уронил Корсар, накладывая себе полную тарелку закусок и оставляя пустой бокал. — С документами тебе проще, верно?       — Да, — отозвался Марк и быстро спросил, переводя разговор: — А что за дело у вас, можно узнать?       — Убийство. В ночном клубе убили официанта. У нас договор на юридическое обслуживание клуба, но хозяин — мой знакомый. Я, признаться, вообще думал, что для клуба все обойдется, но одному из работников все же предъявили обвинение…       Он положил в рот кусок мяса, прожевал, выразительно глянул в пустую тарелку Марка, которую тот тоже поспешил наполнить. Снова улыбнулся, хищно блеснув глазами, и Марк подумал, что зря, похоже, Корсар ушел из уголовной практики, если одна мысль об этом делает его счастливым. А впрочем, может, он и экономикой занимается с таким же азартом?       — А он виноват? — с неподдельным интересом спросила Алевтина.       — Нет, конечно, — в серебристо-серых глазах Сокольского отражались искры от хрустальной люстры над столом, а казалось, что искрятся сами глаза. — Мои клиенты виновны не бывают!       Он снова усмехнулся, откидываясь на спинку стула и продолжил, крутя в руках вилку:       — Уверен, он действительно не виновен, влез по глупости. Но доблестным органам, как обычно, хочется закрыть дело. Нет, ну ничего же не меняется. Никогда и ничего у них не меняется.       — Совсем как в деле Скитских, — с преувеличенно серьезным лицом подсказала Алевтина.       — Алевтина Борисовна, это провокация! — наигранно возмутился-подхватил Корсар и повернулся к Марку, уже чувствующему себя слегка лишним. — Марк, ты читал? Девятнадцатый век, дело братьев Скитских. Защитником был Карабчевский.       Выпрямившись на стуле, Марк лихорадочно вспоминал, но в голове было пусто. Хотя фамилия знакомая… Точно же знакомая! Корсар смотрел на него выжидающе, Алевтина — с веселым любопытством, словно знала что-то, неизвестное Марку, но что вот-вот начнется.       — Адвоката знаю, — убито признался Марк. — Нам на риторике рассказывали о нем… А дело…       — А дело было замеча-а-ательное, — протянул Сокольский с искренним восхищением. — Ах, какое было дело! Алевтина Борисовна, дорогая, вы же простите?       — И с удовольствием послушаю еще раз, — в глазах экономки прыгали чертики, но голос был смиренно-доброжелательным.       Нет, положительно, вечер выдался странным. Марк почти уверенно взял нож и нужную вилку — не зря штудировал руководство по этикету — разрезал кусочек мяса, пахнущий орехами и какими-то специями, положил в рот. Сокольский кивнул каким-то своим мыслям, повертел пустой бокал, плеснул себе еще шампанского, заговорил:       — Так вот, значит, как дело было. В конце девятнадцатого века в окрестностях Полтавы убили секретаря Полтавской консистории Комарова. Консистория — это такой орган церковного управления с судебными и административными функциями, а секретарь ее был довольно высоким чином. Комарова в губернии не любило столько человек, что и не перечислить. Во-первых, он был страшным педантом по службе и увольнял за малейшие провинности, которые его предшественники и провинностями не считали. Во-вторых, был чрезвычайно неприятен в общении. В-третьих, насолил куче людей, препятствуя разводам, которые проходили как раз по его церковному ведомству. А это не только мешало устраивать личную жизнь, но сорвало несколько браков по крупному денежному расчету. Экономических браков, так сказать…       Он отпил шампанского и снова заговорил:       — В общем, однажды человек, которого не любили многие, шел-шел по проселочной дороге к своей даче — и не дошел. Обнаружился в кустах задушенным. Но следствие почему-то не стало копать ни в одном из нескольких перспективных направлений, а свалило все на братьев Скитских, попавших под горячую руку и дурную голову местной полиции. Старшего Скитского, служившего в консистории, Комаров собирался уволить, а младший вообще был забулдыгой и во всем слушался старшего. Сначала их оправдали, потому что старый картуз и бутылка из-под водки на месте преступления — это для суда оказалось как-то неубедительно в качестве улик. Потом нашлась свидетельница, якобы видевшая Скитских поблизости от места преступления — и дело возобновили. Вот тогда за него и взялся Карабчевский. Вообще-то, — Корсар поморщился с явным сожалением, — там еще был толковый журналист, раскопавший очень много. Но дело все-таки не в нем. Вот Карабчевский — это да!       Алевтина, явно слышавшая историю не в первый раз, невозмутимо ела салат, Марк тоже что-то жевал, почти не замечая вкуса тающего на языке мяса, и вовсю смотрел на Сокольского, у которого горели глаза при рассказе о каком-то убийстве более чем вековой давности. Так горели, словно это было его собственное дело, в которое он всю душу вложил. Марк и не видел его никогда таким… открытым. Он же ревнует журналиста к своему кумиру-адвокату, словно тот украл часть славы Карабчевского. Марку стало смешно и немного завидно: так увлечься делом из позапрошлого века…       — Ты только представь! Это могла быть жена, это могли быть обычные грабители-гастролеры, это, скорее всего, был кто-то из тех, кому Комаров встал поперек горла по службе. Но нет, все свалили на Скитских. Ах, как Карабчевский вел процесс… И все равно проиграл! Скитским дали двенадцать лет каторги. Но он подал кассационную жалобу в Сенат — и на этот раз выиграл. Он вытащил все, все учел и раскрутил так, что суд просто не смог вынести обвинительный приговор. Не смог, понимаешь? За судом следила вся Россия. А заключительная речь Карабчевского — это же песня! Эталон!       Сокольский вздохнул с явной завистью и восхищением.       — А убил-то кто? — не выдержал Марк, зараженный азартом, льющимся от Корсара.       — А убийцу не нашли. Карабчевский, между прочим, часть речи посвятил тому, что защита должна участвовать в следствии наравне с обвинением, чтоб не было перекоса. И это правильно… Но как он вел дело и какую сказал речь… У него, кстати, был великолепный оппонент, пожилой прокурор Случевский, матерый волчище от судопроизводства. Но это была чистая победа. Красивая и окончательная…       — Вам нужно чаще брать уголовные дела, Владислав Алексеевич, — пряча улыбку, сказала Алевтина.       — Не выйдет, — с сожалением отозвался Сокольский. — Для таких процессов нужен не современный суд, а тот, прежний. Какие были процессы… Поединки, дуэли защиты и обвинения! Честное слово, я бы годовой доход «Корсара» отдал, чтобы наверняка узнать, кто же убил Комарова.       — А если все-таки Скитские? — спросил Марк, с удивлением глянув в незаметно опустевшую под рассказ Сокольского тарелку.       — Хоть бы и они, — пожал плечами Сокольский, вставая из-за стола. — Интересно же. И потом, у Карабчевского не только это дело было. Да и был не только Карабчевский. Все помнят в лучшем случае Плевако и Кони, и то по анекдотам про старушку с чайником. А ведь какие работали тогда адвокаты и кроме них! Спасович, Александров, Хартулари… Мастера… Таких уже не будет!       Безнадежно махнув рукой, он усмехнулся, возвращаясь к прежней небрежной ленце взгляда и движений, потухая, пряча огонек в глазах. У Марка даже холодок пробежал по спине он такой резкой перемены, несмотря на то, что в столовой было тепло. Даже слишком тепло, но это из-за пиджака, разумеется. Надо же, а про костюм, и правда, забылось. Если в начале ужина Марк опасался капнуть темным ореховым соусом на белоснежный манжет рубашки, чуть выглядывающей из-под рукава пиджака, то сейчас чувствовал себя, словно всю жизнь так ходил. Разве что галстук все-таки мешал: узел он, с непривычки, затянул туговато.       — Алевтина Борисовна, — склонил голову Корсар, — спасибо за ужин. Марк, — небрежно в его сторону, — жду наверху.       И опять Марк смотрел ему в спину, чувствуя, как последний кусок курицы в орехах застревает в горле. Все испортил! В последний момент испортил такой вечер… Словно Сокольский, что рассказывал о старом процессе и неприкрыто, по-мальчишечьи, восхищался защитником, исчез, и Марк, едва познакомившись с этим новым Сокольским, уже потянувшись к нему, остался с его близнецом — холодным, жестким, закрытым. Не Сокольским-юристом, а Сокольским-Корсаром.       — Спасибо за ужин, — поблагодарил он Алевтину, допив, как газировку, шампанское, чтобы протолкнуть курицу в горло, и тоже встав. — Очень вкусно.       — На здоровье, — с ровной приветливостью откликнулась Алевтина. — Вы будете завтракать перед работой?       Я не знаю, захочу ли жить завтра утром, — хотелось сказать Марку, но он, разумеется, промолчал и просто кивнул, выходя из столовой вслед за Сокольским.

* * *

      Мальчишка пришел примерно через полчаса. Неуверенно стукнул в закрытую дверь, дождавшись ответа, толкнул.       — Входи, — повторил Влад, перебирая в шкафу галстуки. Вот этот, похоже, не жалко. И этот. А этот — отложим на финальный аккорд. Перекинув через руку пару длинных широких шелковых галстуков, он повернулся к Марку. Дал мальчишке увидеть темные ленты, оценил, как тот напрягся. До чего же ты чуткий, мальчик, на лету все ловишь. Идеальный саб, только страх у тебя неправильный. Страх-паралич, отбивающий весь кайф. А нужен — страх-предвкушение. Ничего, это приходит с практикой.       — Я говорил, чтоб ты зашел перед ужином, — ласково напомнил Влад, кидая галстуки на подлокотник кресла у кровати — взгляд Марка метнулся за ними и вернулся. Теперь он смотрел в упор, упрямо и зло.       — Сам справился, как видите, — сказал мальчишка с вызовом.       — Вижу, — согласился Влад. — И неплохо справился. Но речь не об этом. Я сказал тебе зайти, а ты этого не сделал. Позволь тебе напомнить основное правило наших отношений: я говорю — ты выполняешь. Даже если тебе это кажется странным, ненужным или несвоевременным. Следовало зайти ко мне в галстуке, раз уж ты его завязал сам, но — зайти.       Он подчеркнул последнее слово, опускаясь в кресло и опуская руку в карман за неизменным дублоном. Ощущение теплого, согретого пальцами золота — почти как ощущение чужой кожи…       — Я… учту, — сглотнул Марк. — Извините. Или вам не извинения нужны?       — Каким ты бываешь понятливым — просто прелесть, — насмешливо согласился Сокольский. — Раздевайся.       Он откинулся на спинку кресла, перебирая в пальцах золотой кругляшок, на котором давно выучил каждую щербинку и выпуклость рисунка, посмотрел на Марка. Мальчишка стремительно заливался краской, но пиджак расстегнул, все так же зло и нервно. Не поломался от вчерашнего. Это хорошо… И наверняка ждет каких-то ужасов, дурачок пугливый. Тело болит, самолюбие — еще сильнее. И ведь молчит же, только пуговицы едва не отлетают под пальцами. Надо, кстати, глянуть, сколько и чего он купил. Алевтина — умница, выбрала не дизайнерский вариант для помешанных на брендах, а просто отличного качества вещи. Неброские, но очень достойного вида. Вот галстук подкачал. Сам покупал, что ли? И явно мешает…       Марк действительно не сразу смог развязать галстук, с минуту нервно дергал, затягивая еще сильнее, потом сообразил и все же распустил тугой узел. Положил на спинку кресла, где уже лежал пиджак, замялся над рубашкой. Пальцы легли на верхнюю пуговицу, мальчишка совсем немного помедлил, отвел взгляд, смотря мимо. Расстегнул рубашку.       Влад смотрел молча, любуясь контрастом загорелого тела с белоснежной тканью. Под юношески нежной кожей переливались плоские упругие мышцы, посередине груди к паху бежала тонкая полоска темных волос. Незабудка к каждому лишнему волоску на теле относился с истерической ненавистью, и Влад, в общем, одобрял его перфекционизм. Действительно, статуэтке не идет. А вот Марк… живой, настоящий. И очень красивый. С таким телом можно нижнее белье рекламировать. Да и вообще. Это же надо суметь: так выглядеть в обычном деловом костюме. Незабудка отлично умеет носить эпатаж, но классический стиль терпеть не может. Анри носит все, что угодно, и одинаково красиво. Но в Марке какой-то совершенно особенный шарм. Один галстук чего стоит - так и тянет намотать на ладонь, притягивая к себе...       — Плавки пока оставь, — негромко сказал Влад, когда мальчишка и брюки отправил на кресло. — Иди сюда.       Раздвинул колени, притянул подошедшего Марка к себе, положив ладони на бедра, обтянутые тонкими белыми плавками. Замер, вдыхая чистый запах тела. Мальчик мой, какой же ты напряженный. Как струна. Только струна напрягается для того, чтобы отозваться, иначе какой смысл в ее напряжении.       — Как после вчерашнего? — ровно поинтересовался вслух. — Болит?       Марк молча упрямо мотнул головой. Потом все же разомкнул плотно сжатые губы:       — Нет.       — Врешь, — вздохнул Влад. — Болит, конечно. А сказать об этом не дает дурная гордость.       Провел ладонями по бокам мальчишки, чувствуя, как они покрываются гусиной кожей. Это, конечно, нервное, в комнате тепло: он специально прикрыл окно, проветрив.       — Будешь молчать о таких вещах — отведу к проктологу. Глупо зарабатывать геморрой по незнанию, неосторожности и наплевательству.       — Спасибо, тоже учту, — процедил Марк, едва заметно отклоняясь назад под его руками. — Очень мило с вашей стороны так беспокоиться.       — Ты всегда от страха наглеешь? — усмехнулся Влад и осек вскинувшегося возмущенно мальчишку: — Тихо, угомонись. А теперь подумай и скажи мне кое-что, будь добр.       Помолчал, давая успокоиться, мягко продолжил:       — Мы знакомы десять дней. Не считая первого вечера, я делал тебе больно? По-настоящему больно и просто так, ради удовольствия.       — Нет, — тихо отозвался Марк через несколько секунд.       — Я тебя вчера чем-то обидел? Не в рамках договора, а опять же — просто так?       Мальчишка помотал головой.       — То есть тебе нравится чувствовать себя жертвой похотливого злодея? — уточнил Влад, снова опуская руки, но в этот раз немного ниже, проводя по обнаженной коже до середины бедра.       — Нет, — выдохнул Марк. — Не нравится. Только какая вам разница, что мне нравится, а что нет? Раз уж все в рамках договора.       — Разница та, что я не хочу тебя ломать и каждый раз брать почти силой. Я привык, что партнер мне доверяет.       — Ну, извините, — огрызнулся мальчишка. — Я могу только слушаться.       — Да и этого пока по-настоящему не можешь, — усмехнулся Влад. — Слушаться — это означает слушать. И слышать. А ты даже себя не слышишь, мальчик. Не говоря уж обо мне.       И снова ладонями вверх-вниз, медленно, поглаживая подушечками пальцев нежную кожу там, где живот переходит в бедра. До линии плавок, но не заходя под них. А потом — через ткань. Прочувствуй контраст, мальчик…       — А можно спросить? Мы так и будем весь вечер разговаривать?       Он изо всех сил старался сказать это спокойно, но голос выдал. У тебя хороший голос для юриста, мальчик, звучный, богато интонированный. Только управлять им пока не умеешь.       — Есть другие предложения? — с интересом откликнулся Влад. — Я вот думал, что ты предпочтешь отдохнуть от секса. Но можно придумать промежуточный вариант. Тот, что не повредит тебе и понравится мне. Хочешь?       Марк вздрогнул, стиснул губы, глядя поверх головы Влада то ли в окно, то ли на стену. От его кожи чуть уловимо пахло гелем, а волосы были влажные. Значит, заглянул в душ. Значит, готовился, полагая, что его опять уложат в постель. И, значит, сейчас ему действительно больно, потому что раздражение еще не прошло, а он добавил. Дурак… И он сам тоже хорош — надо было вчера сказать…       — В ванной есть аптечка, — сказал Влад, перемещая ладони на горячую гибкую спину и проходя вверх, насколько хватило длины рук. — В ней зеленый тюбик с гелем и ватные тампоны. Перед тем, как пойдешь спать, намажешь и поставишь. И еще один утром. Если не поможет, будешь продолжать три раза в день, пока останется хоть слабая боль. И я не шутил насчет проктолога. Все понятно?       Мальчишка кивнул, прикрывая глаза и ежась под прикосновениями.       — Тогда продолжаем. На колени.       Отшатнувшись, Марк глянул на него непонимающе. Видно, решил, что его отпустят так. Закаменел лицом, опустился на колени, оказавшись макушкой на уровне груди Влада. Подчиняясь движению пальцев, потянувших вверх его подбородок, поднял лицо. Затравленно посмотрел на галстук, который Влад снял с подлокотника.       — Это для глаз, — безмятежно подтвердил Влад. — И напомни, чтоб я показал тебе этот узел, он проще и выглядит лучше.       Накинул гладкую ткань — темно-зеленую с алыми штрихами — на лицо Марка, завязал плоский виндзорский узел и сдвинул повязку так, чтоб глаза оказались надежно прикрыты.       Мальчишка дышал мелко и быстро. Влад провел ладонями по его плечам и ниже — к локтю. Тактильный голод, мальчик, страшная штука в твоем возрасте. Твое тело сейчас — как сухой песок, в который сколько воды ни лей — впитает без остатка. Телу хочется прикосновений, хоть каких-нибудь. Поцелуев, объятий, массажа, обычных касаний… Это даже не секс, это заложено в самых глубинах физиологии и психики. И тело быстрее разума привыкает к удовольствию от ласки. А если завязать глаза, лишив самого важного источника сигналов о мире, чувствительность других органов обостряется в разы. Слух, обоняние, вкус, осязание… Ощущения тела, лишенного зрения — это же симфония чувств. Тебе только кажется, что ты ничего не видишь — и это отрезает тебя от мира. А на самом деле тело сейчас запоминает мой запах, звук моего голоса. Связывает с тем, как я тебя касаюсь. И потихоньку начинает уверять разум, что это хорошо и правильно.       — Вставай и сними плавки, — велел Влад.       Дождавшись, пока мальчишка немного неуклюже поднимется и стащит последнюю полоску ткани, Влад взял его за влажную горячую ладонь, подвел к кровати. Марк стоял молча, только неровное дыхание и напряженная спина выдавали, как ему не по себе.       — Ты неправильно боишься, — тихо сказал Влад, обнимая его сзади, прижимаясь всем телом, приучая к своему прикосновению, запаху и голосу. — Замираешь от страха, сам себя сковываешь. Расслабься. Позволь себе реагировать, тогда страх из врага станет союзником.       — Я не боюсь, — процедил сквозь стиснутые зубы Марк.       — А разве боятся только боли? — усмехнулся Влад. — Ты ведь уже понял, что секса сегодня не будет. По крайней мере, с проникновением. К другим вариантам ты еще не готов. Пока…       Он обещающе пробежал кончиками пальцев по груди и животу мальчишки, осторожно погладил пах. Шепнул в ухо:       — Спроси, что мы будем сегодня делать?       — Что мы будем сегодня делать? — напряженно повторил Марк.       — Разговаривать, — улыбнулся Влад, зная, что мальчишка слышит улыбку в его голосе. — Просто разговаривать… Почти просто. Мы будем разговаривать и учить тебя слушать. Меня — и себя. Заведи руки назад, мальчик. Это будет уже другой узел — его я тебе тоже покажу. Знаешь, один интересный человек как-то сказал: "Правильно завязанный галстук — это первый серьезный шаг в жизни". Правда, я не уверен, что он использовал галстуки так, но кто его знает?       Подхватив второй галстук, черный с разноцветными ромбами, он плотно, но не туго связал запястья Марка за спиной. Отступив немного, быстро разделся догола. И снова шагнул к мальчишке, опять прижавшись, обняв, всем телом ощутив, как между ними пробежал разряд. Еще бы… после ткани — да голая кожа. Марк даже выгнулся, пытаясь отстраниться, но Влад не позволил. Прижал посильнее, впитывая эту дрожь, наслаждаясь ею. Потом оттолкнул сам и сам же потянул за собой на кровать. Марк все так же неуклюже лег набок, не доверяя его рукам, не понимая, чего от него хотят.       — Я ложусь на спину, ты садишься сверху, — негромко подсказал Влад. — Просто садишься, понимаешь? Так будет удобнее… разговаривать.       Он расчетливо выделил последнее слово, с мягкой интимностью снизив голос, и по нервному движению Марка понял, что попал в точку. Погладил голое плечо, руку, бедро. Помог привставшему мальчишке сесть сверху и согнул колени так, чтобы Марк мог опереться на них спиной. Немного раздвинул, пропуская его связанные руки. Теперь, даже если бы Марк дернулся, свалиться ему не грозило. Спрыгнуть, впрочем, тоже не сразу получилось бы.       — Расслабься, — повторил Влад, глядя на напряженную позу замершего Марка, который изо всех сил старался как можно меньше опираться на него, а больше — коленями на постель. — Так ты долго не просидишь. Неудобно же.       — Мне удобно, — огрызнулся Марк, опять заливаясь румянцем и судорожно ловя ртом воздух — руки Влада медленно прошлись по внутренней части его раскрытых бедер, погладили от коленей до паха, обрисовывая линии тела, легли на изгиб бедер.       — Как скажешь, — усмехнулся Влад. — Тогда начинаем, мальчик. Я говорю — ты отвечаешь. Если будешь молчать или мне станет скучно — придется придумать другое занятие, повеселее. Но тебе оно вряд ли понравится. Так что просто слушай и отвечай мне. Начнем?       — Да, — прошептал Марк, боясь шевельнуться.       Влад погладил его бедра, кончиками пальцев нарисовал спираль на животе, прислушиваясь к отклику тела.       — Тебе часто говорили, какой ты красивый?