Странное послевкусие осталось после этого дня. Нет, сначала все было весело: торт, шампанское в одноразовых стаканчиках, поздравления и улыбки… И, наверное, ему показалось, что улыбки тоже были какими-то… одноразово-пластиковыми. А может и не показалось. Разливая по праву именинника шампанское, так и норовившее светлой пеной выплеснуться через край, Марк не мог отделаться от подленькой мысли: кто он для этих людей, которые с Кочергиным работали не один год? Стажер на пару месяцев, камешек в отлаженном механизме. И если бы выбирать между начальником отдела и чужим парнем пришлось не Сокольскому, а кому-то из них… В общем, вряд ли стоит обольщаться на этот счет.
А еще из головы не шли уроки Корсара о доверии и сохранении информации. Как он там сказал? «Не вводи во искушение»? Это что же получается, Марк сам виноват, что Кочергин уничтожил его проект? Потому что дал такую возможность, подставился? Да нет, бред какой-то. Все равно что встать на сторону правонарушителя, потому что жертва его, якобы, спровоцировала. Кошельком в плохо закрытой сумочке, слишком короткой юбкой, оставленными ключами зажигания… Не потерпевшие виноваты! Уж Сокольскому, как юристу, положено это понимать. Марк представил мир Корсара, мир хищников и жертв, где доверие обязательно приводит к тому, что тебя съедят — и его передернуло. Да зачем нужен успех такой ценой? Хотя… Что, если Корсар прав? Он-то куда лучше знает законы мира бизнеса.
Отдел еще немного пошумел, желая ему всяких благ, а потом все как-то быстренько испарились, только Маша осталась заметать следы служебного преступления со скоростью и изяществом преступника-виртуоза. Бутылки шампанского, коробка, посуда… Через пару минут как и не было ничего — обычный рабочий день. Марк тоже пошел на свое место, сжимая в ладони плоскую коробку, обтянутую светлой бумагой с принтами долларов, евро и еще каких-то купюр. Усевшись за стол, развернул хрустящую обертку, гадая не столько о том, что увидит, сколько, почему-то, кто выбирал ему подарок. Девушки, наверное. У них в классе подарки всегда покупали девчонки, да и потом, в университете, тоже. В коробке обнаружился красивый органайзер: натуральная, пахнущая солидностью тисненая кожа коньячного цвета, множество отделений, на крышке — неизменный фирменный кораблик «Корсара». Стандартный подарок для любого работника, а он чего ждал?
Марк погладил рельефный силуэт логотипа подушечкой большого пальца, расстегнул мягко щелкнувшую застежку. Да, вещь высшего класса. Только вот такое чувство, что когда лето закончится, органайзер будет напоминать о куче вещей, которые Марк предпочел бы забыть…
— Медитируешь на корпоративные ценности? — поинтересовался знакомый голос с неподражаемой ленцой в интонациях, и Марк, вскинувшись, смущенно улыбнулся:
— Привет. А ты где был? Мы тут праздновали…
— Ничего, мою долю уклонения от работы можете завернуть и выдать так, — усмехнулся Олег, ставя на стол перед Марком небольшую черную кружку, слегка расширяющуюся внизу. — Держи, именинник.
На глянцевом черном боку светились белоснежные эмалевые буквы. Присмотревшись, Марк прочел: «Юристы бывают: 1) от бога, 2) ну, с богом 3) не дай бог…»
— Спасибо, — улыбнулся он, беря кружку в руки и удивляясь неожиданной тяжести, всерьез оттянувшей ладонь. — Это что, металл?
— Угу, почти. Керамика с металлическим утяжелением дна. И форма, видишь, конусом? Чтобы не опрокинулась и дольше не остывала. Как раз для трудоголиков из первой категории.
— Спасибо, — растерянно повторил Марк, понимая, что вот этот подарок выбирался именно для него. — Слушай, классная какая…
— Да на здоровье, — хмыкнул Борисов. — Ну и как тебе теперь в этих джунглях?
Марк пожал плечами. С кем-то другим отделался бы обычной бодренькой улыбочкой, кто же всерьез воспринимает этикетный интерес к твоим делам, но Олег спрашивал как-то иначе, по-настоящему.
Облокотившись на край стола Марка, Борисов крутил в пальцах толстую шариковую ручку, и солнце играло на блестящем ободке, пуская блики. Вот очередной крошечный «зайчик» пробежал по спине Маши, усердно набирающей что-то на компьютере, перепрыгнул на глянец настенного календаря…
— А черт его знает, — вздохнул Марк. — Сам не пойму.
— Это хорошо, — растянула усмешка узкие губы Борисова. — Вот когда человек все понимает, он точно безнадежен. Я, собственно, поздравить зашел и сказать, что перевожусь. В судебное представительство, как и хотел.
— Ясно… Ну, тебе виднее…
Марк снова пожал плечами, даже не стараясь скрыть огорчение. Олег смотрел, словно ожидая чего-то, не торопясь уходить, и Марк решился, понимая, что если не сделает хотя бы маленький шаг навстречу этой зыбкой иллюзии близости, то второго шанса у них, скорее всего, не будет.
— Может, кофе попьем? — выдохнул он, заранее смирившись с отказом. — Перерыв скоро…
Усмешка стала лишь чуть-чуть шире, но и этого хватило, чтобы пасмурные глаза Борисова блеснули.
— Только не внизу. У них кофеварка сломалась, а растворимый я могу пить разве что от полной безнадежности. Слушай, давай после работы?
Днем раньше или позже пришлось бы отказаться — после работы его ждал Сокольский или автошкола — но сегодня… Сегодня все складывалось просто замечательно. Свобода! И Марк яростно закивал, только теперь понимая, как соскучился по возможности просто поговорить с кем-то нормальным, не переживая о каждом слове.
Глядя в спину уходящему Олегу, он почему-то протянул руку и потрогал кактус, за неделю отсутствия Марка будто растолстевший и позеленевший. Даже иголки распушились, воинственно торча в разные стороны. Надо же, как повеселел…
— Марк! — окликнула его пробегающая мимо Жанна. — У тебя наметки проекта сохранились?
— Да, конечно…
Теперь у него был и сам проект — на флешке, которую вернул Корсар. И снова потянуло неприятным смущением за поступок Кочергина. Хотя ему-то с чего стыдиться? Но это как в детстве, когда он не мог смотреть комедии, в которых кто-то попадал в глупое или пошлое положение — было стыдно и гадко смеяться над чужой неприятностью. От этой нелюбви к «дурносмеху», как такое называла бабушка, не удалось отделаться и потом: уже повзрослев, про себя Марк всегда морщился, видя чей-то нелепый поступок. И хотя сделанное Кочергиным было как раз логично безупречной подлой логикой, стоило вспомнить — и внутри стягивало стыдом.
— Есть почти полный вариант, — послушно отозвался Марк ожидающему взгляду Жанны. — Мне диск восстановили…
— Тогда сегодня Тамаре Аванесовне дела сдавай, а завтра начинаем работать, — улыбнулась та.
Улыбка Жанне шла, освещая изнутри лицо, почти не тронутое косметикой. Разве что ресницы над огромными ланьими глазами пушились не без скромной помощи туши, да губы розовели с едва уловимым блеском. Вот теперь, улыбаясь, Жанна выглядела молодой и очень милой, лишь немного старше Маши, но куда изящнее.
Маша… Уткнувшись в отчет по выполненной еще до болезни работе и аккуратно переписывая его в дневник практики, Марк искоса глянул на смуглое личико секретарши. С самого утра они и парой взглядов не обменялись, хотя раньше он ей, кажется, нравился. Но прикрывала она Леву, решив, что тот испортил Марку ноутбук. Как обидно и гадко… Пусть у них бы ничего не вышло, но зачем — так?
Да, мысли о Маше — это явно был еще один камешек на чашу весов с надписью «день не удался», но Марк только с привычной усталостью подумал, что сам виноват. Мог же хоть в кафе девушку пригласить. Хотя если у них с Лёвой все серьезно, Марк, получается, третий лишний — и думать нечего.
На перерыв он спустился, невольно ища глазами Олега, но того не было. Привычные салаты и отбивная никакого аппетита не вызывали, но Марк поковырял овощи и мясо, выпил кофе и сходил еще за чашкой, пытаясь сбросить навалившееся вдруг оцепенение. Возвращаться наверх, в отдел, не хотелось впервые за все время, что он успел здесь отработать. Кстати, а сколько? Календарь на телефоне показал — сегодня ровно три недели. Из которых, правда, он одну провалялся в больнице. Зато за две другие успел поработать, сделать конкурсный проект и завалить его, научиться водить, познакомиться с большим количеством людей, чем за последние пару лет, послужить причиной увольнения топ-менеджера компании, стать любовником Корсара и разбить его машину…
Кофе явно горчил. И вообще был растворимым, Марк так задумался, что только сейчас это понял, хотя пил уже вторую чашку, да и Олег предупреждал. Вот, кстати, почему его нет: ушел обедать куда-то еще. Очень хотелось обидеться, но Марк тут же одернул себя: Борисов ему ничего не должен, они и так договорились встретиться после работы. Да и не стоит придумывать лишнее, какую-то несуществующую дружбу… Можно подумать, москвич Борисов, умный парень из явно обеспеченной семьи, только и ждал его, Марка, родственную душу по любви к крепкому кофе и адвокатским детективам Гарднера, чтобы подружиться. Смешно… И это еще Олег о нем ничего не знает!
Марк нехотя допил кофе, поставил чашку на стол, поднимаясь. Что ж, надо идти работать. Пожалел себя — ну и хватит! За две недели с тобой случилось больше, чем за четыре года в Москве, так с чего ты взял, что все это должно быть хорошим? Да и к плохому стоит присмотреться повнимательнее. Обидно, что с Машей у них точно ничего не выйдет, но лучше выяснить это сразу, не мороча друг другу голову. В отделе на него смотрят косо? Вот и возможность понять, кто чего стоит. А Олег приезжал к нему в больницу и сейчас поздравил с днем рождения. И с разбитым «Лексусом» все обошлось — спасибо Корсару. Последняя мысль все-таки прозвучала фальшиво, испортив общий жизнерадостный хор. Быть благодарным Корсару никак не хотелось, хотя Сокольский этого более чем заслуживал. Простить такое…
Марк вспомнил раздолбанный в хлам внедорожник, передернулся. Интересно, как там Ванька? Позвонить, что ли? Но Шереметьев решит, что Марк намекает на общую ответственность за разбитую машину. Или не решит? Или именно поэтому надо позвонить? Но как себя вести и что сказать? Нет, прав Корсар, опять безупречно прав: Марк совсем ничего не понимает в людях, не умеет просчитывать их реакцию и не может оценить поступки. Ну какой из него юрист? С бумагами все просто и легко, а люди — они такие странные!
Приступа самоуничижения хватило до самого отдела, в дверь которого Марк заставил себя войти чуть ли не силой. Изнывая от тоски и осознания собственной никчемности, быстренько дописал отчет, из принципа вылизав его до блеска, и сдал царице Тамаре.
— Вот, Дима, — поучительно изрекла та, демонстрируя лист крутящемуся тут же Давыдову. — Так и должен выглядеть отчет. А то, что написали вы, это безобразие, уж простите. Возьмите, изучите и сделайте по образцу. Марк, подождите минутку…
Дождавшись, пока очень обиженная спина Давыдова скроется за дверью в другую комнату, Тамара Аванесовна тяжело вздохнула и повернулась к Марку.
— Садитесь, Марк… Жанночка сказала, вы с завтрашнего дня уходите на проект?
— Да, — кивнул насторожившийся Марк, присаживаясь на краешек стула.
— Ну, понятно… Марк, у меня к вам просьба. Давайте, я пару текущих дел оставлю за вами? Дополнительно, помимо проекта. Мальчик вы умный, старательный, а там ничего сложного, обычная рутина. Досудебное урегулирование налоговых споров. Просто людей теперь так не хватает…
Это она на Кочергина намекает? Марк в очередной раз проклял свою уникальную способность в каждой фразе окружающих видеть подвох и провокацию, но отказать теперь, когда он хоть и косвенная, но причина сбоя в работе отдела?
— Да, конечно, — растерянно сказал он, не очень представляя, как и когда будет заниматься этими дополнительными делами, и тут же получив от ласково улыбающейся царицы Тамары две увесистые папки с ободряющим напутствием, что такой умный мальчик обязательно разберется.
Дотащив папки до стола и сдвинув в сторону кактус, Марк бегло пролистал набор разномастных бумаг, собранных явно с бору по сосенке — и не взвыл только потому, что горло перехватило, а в глазах потемнело от ужаса…
— Поздравляю, Шарик, ты балбес, — несколькими часами позже меланхолично вздохнул Олег, помешивая ложечкой кофе смоляной густоты. В идеально белой чашке поверхность кофе казалась какой-то космической черной дырой, а от ложечки Борисова в этом микрокосме зарождалась новая спиральная галактика. — Умный, честный, трудолюбивый балбес. Резневич, ты меня умиляешь и поражаешь. Это не ты виноват в том, что у них якобы не хватает людей, а совсем наоборот — они должны тебе моральную и материальную компенсацию. Тебе, кстати, хоть ноутбук новый купили?
— Да. Купили.
Наблюдать за дымящимся кофе в чашках было отличным поводом не поднимать глаз. Но ведь Сокольский ему и правда купил новый ноутбук, для всех это должно выглядеть справедливым возмещением ущерба, не более того.
— Слава богу, — иронично хмыкнул Борисов, поднося чашку ко рту и осторожно делая глоток. — Хоть что-то. Резневич, а ты никогда не слышал, что кто везет, того и погоняют? Вот могу поспорить, что Давыдову и половины твоей работы не обламывается.
— А я не Давыдов, — насупился Марк, тоже пробуя кофе. — Пусть он хоть совсем не работает, я-то при чем?
— Ты не Давыдов, — согласился Олег. — И все это прекрасно понимают. Ладно, хорошо хоть здесь оплата по факту сдельная. Но ты же не за деньги пашешь, да? Просто иначе не умеешь? Если бы работал на ставке, все равно бы упирался. Слушай, я не говорю, что это плохо, просто осознай, что ты никому ничем не обязан. А то ляжешь трупом на очередном проекте или опять загудишь в больницу.
— Не лягу, — буркнул Марк, действительно чувствуя себя балбесом. — Я только поначалу растерялся. Там такой бардак в этих бумагах, я даже не знаю, с чего начать.
— Это элементарно, Ватсон, — фыркнул Борисов, смакуя кофе и жмурясь от удовольствия. — Начинать надо с того, что определить сроки. Подойти к царице Тамаре и узнать, за сколько ты должен разгрести эти авгиевы конюшни. А то с твоей святой наивностью, уж прости, окажется, что работу надо было сделать еще вчера — и прощай, премиальные. Нет, ты правда думаешь, что все дело в нехватке работников? Да просто все от этих дел шарахались, как черт от ладана, пока не появился ты, энтузиаст и супермен.
— Ладно тебе, — вздохнул Марк. — Может, там не так все и страшно… Что я, не справлюсь? Не отказываться же.
— Ты? Справишься. Даже не сомневаюсь. И отказываться не надо. Я так понял, ты ведь хочешь остаться здесь работать? Ну, был бы я хозяином фирмы, подписал бы с тобой пожизненный контракт — где еще найдешь такой дивный экземпляр трудоголика? Только смотри, расклад такой: на работе ты весь день будешь заниматься тендером, даже не сомневайся. Хоть ты и практикант, но спросят с тебя по-взрослому. А эти дела когда разгребать? Правильно, в свое личное время. И консультации тебе понадобятся. Хоть об этом Тамаре скажи, не стесняйся.
— А она не обидится? — нерешительно поинтересовался Марк и по молча возведенному к потолку взгляду Борисова понял, что ляпнул очередную глупость.
— Она начальство, причем умное, — опустив, наконец, взгляд, с терпеливой мягкостью, напомнившей Корсара, сказал Олег. — А умное начальство не обижается, оно просто сообщает, что его в твоих действиях устраивает, а что нет. Подозреваю, что Тамара тебя за такой подход зауважает. Не надо ничего требовать, конечно, просто объясни, что будешь тратить свое время вне работы. И договорись, чтобы кто-то тебя курировал и проверял уже сделанное. Гораздо лучше предупредить об этом сразу, чем потом сорвать сроки, если не справишься, да и ей будет спокойнее.
— Слушай, — не выдержал Марк, краснея, — ты же еще нигде не работал? Откуда ты все это…
Он повертел в воздухе ложечкой, пытаясь сформулировать, и Борисов кивнул.
— Знаю, умею, практикую? Резневич, я в этом с детства варюсь. У меня вся семья в госаппарате, ты представляешь, что это? Куча управленцев и вечные разговоры о том, как построить других и не дать построить себя.
— Ужас, — вырвалось у Марка, он тут же осекся, но Олег, вместо того чтобы обидеться, просто кивнул:
— Ужас, да. Но полезно. Так что не вешай на себя чужих обезьян, понял? Знаешь эту заокеанскую мудрость?
Марк знал. Чужие обезьяны — чужие проблемы… Кофе отдавал незнакомыми специями, такого он еще не пил. Олег заедал свой солеными орешками, Марк стянул у него несколько из блюдечка, оказалось непривычно, но очень вкусно. И вообще, в маленьком кафе, куда Борисов его отвез после работы, все было так здорово, словно его сделали специально под вкус Марка: мягкий приятный полумрак, столики далеко друг от друга, удобные кресла и ненавязчивым фоном для разговора — старый джаз. А кофе! Уходить не хотелось, но когда Олег мельком глянул на часы, вспомнилась клиника. А завтра — автошкола и Сокольский… И неизвестно, когда они теперь смогут поговорить по душам, потому что до самого конца лета Марк самому себе не принадлежит.
— Спасибо, — только и смог в очередной раз сказать он, поймав взгляд Олега своим. — Я… Спасибо, в общем…
2.
Ментальность советского человека неистребима. Никому за границей не объяснишь, почему самые важные и доверительные разговоры надо вести непременно на кухне. А в России среди старшего поколения это почти само собой разумеется. Так что когда Влад пошел на кухню сделать чаю, Воронцов, естественно, последовал за ним, да там они и остались. И неважно, что вместо газовой плиты дизайнер поставил навороченную жаровню из термостойкого стекла, а стол пришлось выдвигать из стены — кухня она и есть кухня.
— Вот оно, значит, как… — Воронцов уже несколько минут рассматривал снимок на телефоне Влада, поворачивая его в разных ракурсах. — Ну, это уже что-то…
— И еще какое что-то, — подтвердил Влад, ставя на стол пару чашек. — Теперь ясно, что дело касается меня. Слушай, я не спросил, ты, может, кофе будешь? Или выпьешь?
— И чай пойдет, — буркнул Воронцов и ехидно добавил: — Пить в служебное время да еще в присутствии начальства? Как можно?
— Начальство бы само выпило, — признался Влад, усаживаясь за другой край стола. — Извини, что ночью сорвал, но сам видишь…
Квартира, в которой он после того знаменательного дня рождения так толком и не бывал, казалась совершенно необжитой. Может, потому и сидели они на кухне, а не в просторной гостиной или роскошном кабинете с баром. Кстати, сходить за коньяком, что ли? Но Глеб, раз сказал, пить не будет, а в одиночку тем более не стоит.
— Переживу, — так же отстраненно сказал Воронцов, поправляя манжеты рубашки, слегка выбившиеся из-под неизменного темного костюма, и это душной летней ночью. — «Белая ленточка», говоришь? Не слышал… Но это еще не показатель, конечно. Ладно, тут я старые контакты потрясу — выясним. Я так понимаю, тот, кто тебе про это дерьмо рассказал, под протокол не повторит?
— Ни в коем случае, — твердо сказал Влад. — И я его не назову.
Воронцов молча кивнул. Вытащил из папки, которую так и таскал под мышкой, лист бумаги, карандаш, разложил на столе. Нарисовал две большие многолучевые звездочки, подписав их «клуб» и «Кедрин».
— А Кедрин при чем? — поинтересовался Влад, следя за этим действом.
— При том, что он есть, — резонно ответил Воронцов. — И мы не можем сказать с полной уверенностью, что он к этому не имеет касательства. Теперь слушай и поправляй меня, если я ошибаюсь.
— Слушаю, — покорно согласился Влад, украдкой глянув на настенные часы позади Воронцова, тоже дизайнерские, а потому похожие не на часы, а на сковородку без донышка, но с висящими в воздухе кривыми цифрами.
Кошмар дизайнерского усердия показывал третий час ночи…
— У нас сейчас две основные проблемы, которые то ли связаны между собой, то ли нет. Кедрин должен понимать, что законным путем фирму ему не получить, значит, он придумает что-то еще. Например, поставит тебя в такое положение, когда ты сам ему отдашь «Корсар», чтобы выкрутиться. Есть идеи, что это может быть?
Влад пожал плечами.
— Шантаж, угрозы? — уточнил Воронцов. — Как он тебя может достать? Через кого?
— Понятия не имею, — спокойно отозвался Влад. — Шантажировать меня, вроде, нечем. Разве что оглаской интима, но я ведь Кочергину правду говорил: это неприятно, но не смертельно. А угрозы… Я не думаю, что он зайдет настолько далеко.
— Кто-то уже зашел.
Кончик карандаша указал на лежащий рядом с листом телефон.
— Это может быть кто угодно, — парировал Влад, потирая виски. — Глупо угрожать мне, убивая случайного парня, официанта. Я его даже не видел живым.
— Точно? — прищурился Воронцов. — Влад, ты же понимаешь…
— Не хуже тебя понимаю, — огрызнулся Влад. — Глеб, либо ты мне веришь, либо непонятно, что мы тут вообще делаем. Я про Дворецкого впервые услышал, когда его убили. Если бы кто-то хотел прижать именно меня, логичнее было бы начать с Незабудки. Моего постоянного партнера. И необязательно убивать. Сам знаешь, воздействие обычно идет по нарастающей. Угрозы, мордобой, потом более жесткие меры. Ничего такого близко не было.
— А я, кстати, спрашивал технарей, — задумчиво сказал Воронцов, пририсовывая к одному из лучей звездочки «Кедрин» схематическое изображение компьютера. — Они говорят, что попытка взлома была. Только говорят со слов твоего Тимура, так что круг замкнулся. Его-то не проверишь… Но примем, что попытка была. Значит, кому-то нужна база данных фирмы. Если ее взломать, что будет?
— Что угодно, — вздохнул Влад. — Там архив за пятнадцать лет, с самого момента основания. Очень много грязных секретов уймы людей. Если кто-то возьмет базу…
— Он сможет ставить условия?
— Сможет, — коротко уронил Влад.
— Значит, это, скорее всего, Кедрин, — удовлетворенно сказал Воронцов, обводя крошечный компьютер жирным кольцом штриховки. — Если, конечно, нет других игроков. Ну, так, в порядке паранойи. Теперь клуб.
Кончик карандаша двинулся к другой звездочке, удлинил несколько лучей и запорхал, подписывая их: «Сокольский», «Кедрин-мл.», «оф. Дворецкий», «Хамолин», «белая лента», «взрыв», «питерский хмырь». Первые два луча вытянулись как раз в сторону звездочки Кедрина, и Воронцов даже соединил их пунктиром.
— Думаешь, три убийства — это цепочка? — тихо спросил Влад. — Серия?
— А это мы узнаем, если вторую фотографию пришлют. В принципе, смотри, Кедрин-младший, Хамолин и Дворецкий к клубу особого отношения не имеют. В самом клубе грохнули только Дворецкого. Допустим, это серия, но серия посторонняя. Только почему фотографию прислали тебе, Владик?
— Понятия не имею, — честно отозвался Влад, снова растирая ноющие виски. — Хоть убей, не знаю. Кстати, почему Дворецкий — первый, если из этой компании умер вторым? Витька-то раньше загнулся.
— Хороший вопрос, — согласился Воронцов, рисуя ажурные крестики вокруг имен погибших. — Ну, допустим, кто-то убирает игроков в «белую ленточку». Мотивов — завались! Мы же не знаем, что было с их жертвами. Кто-то мог и суициднуть, остались безутешные родственники, друзья, женихи. А кто-то просто рассказал, и те же безутешные все равно устроили вендетту. Но Кедрин-младший, вот незадача, уже двинул кони условно естественным путем. Для наркомана естественным. Тогда Дворецкий — первый труп по вине мстителя. Хамолин — второй. И неизвестно, сколько еще их предвидится.
— Да ты оптимист, — устало согласился Влад, допивая остывший чай. — Я-то здесь каким боком? Убирает кто-то эту погань — я ему первый удачи пожелаю. Мир чище будет. Но я про эту ленточку долбаную сам услышал сегодня ночью.
Мелькнула мысль, что Анри мог рассказать не все. Но зачем ему тогда вообще было что-то рассказывать? Просто не упоминал бы. Или он хотел на что-то намекнуть, но не мог сказать прямо? Нет, бред это все. Бред сивой кобылы…
— Вот если узнаем, причем здесь ты, то и на убийцу, скорее всего, выйдем. А этот ваш питерский? Не объявлялся больше?
Влад помотал ноющей головой и сразу понял, что это было лишним: в висках закололо всерьез. Поморщившись, он сильно нажал на виски кончиками пальцев, будто пытаясь вдавить их внутрь. Помогло, но тут же опоясывающей болью заныл затылок.
— Не объявлялся, — измученно сказал он. — Глеб, я тебе чем хочешь поклянусь: к ленточке этой я никакого отношения не имею. Это не Тема. Это настолько далеко от того, чем я занимаюсь, что ничего общего быть не может. В Тему приходят сами, добровольно. Насиловать кого-то — бред.
И тут же непрошено всплыло: у Марка дрожат губы, а в глазах плещется страх и отчаяние, когда он слушает его, Влада, предложение. Не насилие? А что это было? Если честно, если себе не врать. А, господин Сокольский? Но я не прикрывал это Темой, — упрямо сказал сам себе Влад. — Да, это был шантаж. Но мальчишка согласился сознательно, дурить его наркотой я бы никогда не стал, как и насиловать.
— Тебе виднее.
Кончик карандаша рисовал какие-то круги, пересекающиеся овалы, линии. Наконец Воронцов посмотрел на Влада в упор, подняв тоже изрядно усталые глаза.
— Будем работать, — сказал он просто. — А ты пока поберегись, что ли. Если у кого-то к тебе личные предъявы, он ведь может и тебя достать попробовать. Вспоминай, кому ты дорогу перешел. Хорошо вспоминай, Влад. Люди такие злопамятные твари, ты, может, и забыл уже сто раз, а тебя в личных врагах держат.
— Дорогу? — усмехнулся Влад. — Глеб, да я этих дорог столько перешел — к моей могиле очередь выстроится, чтобы плюнуть. Но это же бизнес. А чтобы личное что-то… Да хрен его знает. Невест ни у кого не отбивал, это точно.
— Да уж, невесты — это не по твоей части, — тоже хмыкнул Воронцов. — Уже легче. Слушай, давай-ка я тебе охрану пристегну, а? Не помешает…
— Помешает, — сразу отозвался Влад, выпрямляясь на стуле. — Глеб, с этим погоди пока.
— Тихаришься? — отозвался Воронцов, скептически разглядывая его со своей середины стола. — Не хочешь своих мальчиков светить?
— Не хочу, — коротко сказал Влад. — И не только их. Лишнее это. Пока — лишнее.
— А потом поздно может быть.
— Вот чтобы не было поздно, лучше охрану фирмы усиль. К Тимуру людей приставь. Паролей доступа к базе даже он не знает, но мало ли, вдруг там другие лазейки есть.
Влад с тоской заглянул в пустую чашку, подумав, что надо было устраиваться в кабинете и не изменять коньяку, с которого начал вечер. Спазмы тот снимает не хуже лекарств, а иной раз и лучше.
— Приставлю, — согласился Воронцов, поднимаясь и одергивая задравшиеся манжеты белоснежной рубашки. — Ты сегодня здесь ночуешь?
— Здесь, — вздохнул Влад, тоже вставая из-за стола и выходя за Глебом в коридор. — И завтра, может, тоже. Не люблю на такси ездить, надо новой машиной обзаводиться.
— Да, устроил тебе твой… студент, — протянул Воронцов, лишь немного запнувшись перед последним словом. — Кстати, рыжий этот изо всех сил твой номер телефона просил. Я пока не дал. У него рука распорота была. Хорошо распорота, от души. В травматологии интересовались, чем… Говорит, на шампур наткнулся. Шашлыки делал, мол…
— Дело молодое, — пожал плечами Влад. — Ты что, по молодости шашлыков не делал?
— Я больше отбивные делал, — хохотнул Воронцов, ступая за порог. — Ну, бывай…
3.
К хорошему привыкаешь быстро. Только вставляя ключ в замок, Марк вспомнил, что дома шаром покати. Даже холодильник отключен. Ругнулся про себя, глянул на часы. Восемь — самое начало вечера. Правда, на кухне наверняка завалялось несколько пачек лапши и стаканчиков с растворимым пюре, но при одной мысли об этой гадости ком к горлу подступал. Да, к хорошему привыкаешь. Вроде картошка еще была?
Действительно, несколько крупных вяловатых картофелин так и лежали в шкафчике, там же обнаружилась банка тушенки — неприкосновенный запас на черный день. До черного дня было куда дальше, чем до обещанной зарплаты, так что Марк сполоснул запылившуюся сковородку и прикинул, что ужин, считай, есть. С завтраком вот сложнее, но если встать пораньше, можно перед работой забежать в пиццерию.
Картофельная кожура ползла из-под ножа тонкой ленточкой, на сковороде шипела разогретая тушенка, а в открытое окно пахло неистребимым запахом бензина и сигаретным дымом — кто-то из соседей курил на балконе. У Сокольского вечерами под окном благоухали клумбы…
Сполоснув и нарезав картошку крупными кусками, Марк закинул ее в сковородку, перемешал, накрыл крышкой. Не помешала бы луковица, но лук закончился. Ничего, господин Резневич, это вы зажрались. Причем во всех смыслах. Пахнет вам не так, видите ли.
Картошка тушилась, теперь в кухне витал аромат мяса, от которого слюнки текли. Марк расчехлил ноутбук, открыл и ткнул кнопку. Пока шло включение, вышел в комнату, присел у тумбочки, заглянул на пустую полку. Нет, никакой флешки. Глупо было надеяться на чудо, он еще тогда все обыскал. Да и не так уж она теперь нужна, просто странно — куда могла деться?
Время от времени помешивая картошку, он сделал то, что давно следовало сделать: скинул весь архив на гугл диск. На ошибках учатся, теперь он все данные будет сохранять в двух-трех разных местах. На ноутбуке, в сетевом хранилище и еще на внешнем носителе — от греха. Подумав, создал на рабочем столе папку, запаролив ее днем рождения бабушки — для текущих дел в «Корсаре». Запоздало подумалось, что Сокольский, перед тем как отдать ему ноутбук, мог просмотреть все, что скинули со старого. Хотя зачем ему это? Ладно, запаролим и это, пожалуй. Не хватало, чтобы кто-то — неважно кто — сунул нос в Наташины фотографии.
Сняв с плиты картошку, Марк вывалил ее на тарелку, поставил чайник. Кофе придется пить растворимый. Тоже ничего, не все коту масленица, как говорила бабушка, будет и великий пост. Что-то часто она сегодня вспоминается. Первые два года бабушкина подруга ему писала, он старательно отвечал, обманывая себя, что эти письма — какая-никакая связь с родной деревней. Потом переписка прервалась. Съездить домой не было ни денег, ни времени, да и дома не было. Погостить у Валентины Архиповны, с которой бабушка собиралась доживать? Это можно, только зачем? У нее свои внуки. Нет, ему там рады, будет много воспоминаний, может, даже слёз…
Только вот придется сидеть за столом с двумя крепкими краснолицыми дядьками, сыновьями соседки, объяснять, почему он не пьет ни самогон, ни «беленькую», а потом вежливо отказываться от идеи всем вместе погрузиться в старенький «уазик» и ехать на выселки до кума, где будет все тот же самогон и, как для почетного гостя, та же «беленькая». А потом рассказывать про Москву под недоверчивый и слегка презрительный прищур наспех собранных по деревне гостей, примчавшихся посмотреть на вернувшегося из Москвы студента. И понимать, что за эти четыре года москвичом он так и не стал, а вот от деревни оторвался совершенно.
Картошка, даже без лука и специй, все равно пахла замечательно, да и на вкус была хороша. А может, все дело было в том, что он впервые за долгое время оказался в одиночестве. Этого в доме Сокольского ему не хватало постоянно. Не было возможности просто остановиться, замереть в полном безмолвии и внутренней неподвижности, и подумать, что с ним происходит.
Вот в больнице этого было через край. Там Марк отоспался, отлежался, глядя в потолок и за окно, передумал кучу всего. И все-таки каждый прожитый день добавлял к этой куче все новые и новые сложности. Неужели это и есть взрослая жизнь, когда самое сложное — это не выучить все заданное к сроку и даже не добыть денег, а решить, как относиться к тому или другому, что в этой жизни случается. Например, Сокольский — ему враг? Раньше Марк сказал бы «да», а теперь? И получается, что он и раньше не был врагом, это Марку следовало вести себя иначе.
Наверное, признаться и сейчас не поздно. Выждать немного времени, пока история с «Лексусом» и попавшей к Кочергину флешкой чуть остынет, а потом прийти к Сокольскому и сказать… Что? Что Марк не виноват, что его заставили шантажом? А почему же рот открыл только сейчас? Значит, до этого, как в анекдоте про несладкую кашу, все устраивало? И практика в «Корсаре», и жизнь в роскошном доме, и секс… А ведь так и есть — устраивало. Стыдно-то как… И еще стыднее от осознания, что не сможет он рассказать Сокольскому все, как оно есть. С шантажом тот, не исключено, поможет. Если захочет, конечно. Но вот всего остального уже не будет.
Не будет работы, о которой он мечтал всю сознательную жизнь. Такой, чтобы выкладываться до конца и чувствовать себя действительно нужной частью целого. Не будет круга общения, где надо постоянно тянуться вверх, чтобы оставаться на уровне. Не будет служебной лестницы и новых проектов, не будет редких, но таких интересных разговоров с Сокольским. Как объяснить Корсару, что он хочет просто работать рядом с ним и для него? Даже возможности постепенно расплатиться за разбитый «Лексус» не будет, а этого тоже хочется, чтоб не чувствовать себя дураком, от которого только вред и проблемы.
И что теперь? Да, он обещал себе, что признается Сокольскому, когда Кирсанов и компания объявятся с чем-то конкретным. Тогда — придется. Наверное. Просто выхода другого не будет. Но неизвестно сколько до этого времени придется жить у Сокольского. А если называть вещи своими именами, то жить с Сокольским. Со всеми отсюда вытекающими. И никто в целом мире не решит за тебя, не подскажет, как быть. Одно ясно, это он понял еще в тот вечер, когда шел воровать проклятый дублон: что бы ни решил — все равно пожалеешь. Но решать надо. И решать надо сейчас.
