***
От мысли везти Незабудку к нему домой Влад сразу отказался. Оставить и уехать нельзя — поди угадай, куда это чудо сорвется, придя в себя — а сидеть до утра в чужой квартире не хотелось просто смертельно. И потому, с помощью Терникина разбудив Сашу и приведя в более-менее вменяемое состояние, привез его в новую квартиру. — Вл…Владислав А…лексеевич… Вменямости Незабудки хватило ровно до дивана, на который он попытался залезть прямо в ботинках и залитых чем-то вонючим джинсах. — Спи, — сквозь зубы посоветовал Влад, сдирая с него все, кроме трусов. Источающую амбре кучу шмоток и обуви закинул в ванную, укрыл вырубившегося Незабудку покрывалом. Принес из ванной тазик и поставил рядом с диваном, свет выключать не стал. В последний раз он был здесь с Воронцовым, уже после вечеринки, на которую явился Марк. Глупо вышло. Все вышло глупо с мальчишкой, но отмотать назад уже не выйдет — нет у жизни такой функции. Вот теперь он должен заниматься своим сабом, а Марк дома, один. Интересно, обиделся или только рад, что Влад уехал? Скорее второе. Влад разобрал постель в спальне, подумал, не махнуть ли на ночь рюмку коньяку. Нет, пить не хотелось. Только спать, и не одному, а обязательно с чьим-то теплым ровным дыханием рядом. Так, чтобы в любой момент протянуть руку и погладить смуглое гладкое плечо, следя, как изменится ритм дыхания. А завтра Карина будет недоумевать, куда делся шеф, потому что поехать с утра на работу не выйдет. Впрочем, это уже сегодня. Раздеваясь и ложась, Влад глянул на часы — да, скоро утро. К черту. Не рухнет фирма без него за один день, а если случится что-то совсем экстренное, позвонят. И правда — ничего не рухнуло. Только часам к десяти, когда Влад заваривал чай, пришла смска от Карины. Умненькая девочка, не тревожа его звонком, деликатно интересовалась, будут ли какие-нибудь поручения. Влад хмыкнул. Золото, а не секретарша, прямо жалко Сергею отдавать. Позвонил, наврал про срочные дела и попросил до обеда беспокоить только в крайнем случае. А после — видно будет. Выпив чаю, Влад прошел в гостиную и с минуту вглядывался в спящего Незабудку. Тот выглядел непрезентабельно. Паршиво выглядел, если честно. Разводы косметики по отекшему лицу, грязно-белые сосульки волос, полуоткрытый рот… Поморщившись, Влад открыл окно, чтоб хоть немного проветрить гостиную. Ночью Незабудку не тошнило, но все равно запах в гостиной стоял тот еще. — Владислав Алексеевич… Пока он возился с фрамугой, Незабудка проснулся и теперь сидел в постели, глядя на него с каким-то первобытным ужасом в глазах. — Доброе утро, Саша, — приветливо сказал Влад, опускаясь в кресло у окна. — Встать можешь? Тогда умывайся, а потом поговорим. Незабудка медленно поднес ладони к лицу, мазнул ими по щекам, посмотрел на испачканные пальцы, затем на Влада. С трудом выпутавшись из покрывала, вскочил, кинулся из гостиной. Влад удовлетворенно прикрыл глаза. Да, правильно он не стал умывать Сашу ни у Терникина, ни после. Если он хоть чуть-чуть знает своего саба, Незабудке стоило увидеть себя именно в таком виде. А там еще и одежда лежит — неужели наденет? Не надел. Закутавшись в большое махровое полотенце, Незабудка появился спустя минут сорок, когда Влад уже хотел выволакивать его из ванны. Эти сорок минут сотворили чудо: Саша выглядел почти как обычно, даже высохшие волосы лежали ровной шелковистой волной. Картинка. Особенно учитывая полотенце, стратегически подчеркивающее все нужные места. Влад невольно восхитился. — Владислав Алексевич. Больше он не сказал ничего. Скользнул к креслу Влада, не поднимая глаз, молча встал на колени. Сжался, под полотенцем обхватив себя руками за плечи, и теперь стало видно, что Незабудку бьет дрожь. Он что, все это время под холодной водой простоял? Судя по тому, что исчезли отеки — да. — Садись в кресло, — негромко попросил Влад. — Хочешь чаю? Незабудка замотал головой, но в кресло сел, так же не поднимая глаз. — Я тебе вчера звонил, — так же ровно сказал Влад. — А потом меня вызвал Вадим Терникин. Ты свалился ему под ноги у «Кантри Клаба». Терникин видел тебя в «Дарлинге», поэтому позвонил Анри, а тот сказал, что ты мой саб. Ты помнишь, как я за тобой приехал? Незабудка молча помотал головой. — Терникин забрал тебя домой, — с безжалостной благожелательностью продолжил Влад. — И ты успел обсудить с ним всю мою личную жизнь. И Анри заодно. — Нет… — прошептал Незабудка, утыкаясь лицом в ладони. — Боюсь, что да. Ты, конечно, не помнишь, что ему говорил? Не помнишь. Ну, посмотрим, какое дерьмо теперь придется разгребать. Ладно, речь о другом. Что делать будем, Саша? — Простите, — так же еле слышно прошептал Незабудка, а потом, рывком подняв голову, посмотрел в лицо Владу странно потемневшими глазами. — Владислав Алексеевич, простите! Я не хотел, клянусь. Я сорвался, да. Вы же знаете, у меня были проблемы… раньше… до вас. Влад знал. Арина сразу предупредила его, что прежний доминант Саши жестко контролировал алкоголь и легкую наркоту, почти полностью отучив от них Незабудку. Влад просто принял эстафету, понимая, что Саше одному не справиться, и контроль устраивал их обоих. Пара-тройка легких коктейлей, сигареты с ароматными добавками — это был максимум, о котором они договорились. За эти годы Незабудка сорвался дважды, и оба раза по достаточно уважительным причинам: смерть отца и разрыв с братом, узнавшим о его ориентации. Оба раза Сашу выводил из запоя клубный врач, и Влад терпеливо помогал выкарабкаться. Но сейчас-то что? — Я не могу без вас, — сказал Незабудка неожиданно просто, без обычного надрыва и пафоса. — Я люблю вас, Владислав Алексеевич. Как доминанта, как человека — все сразу. Пожалуйста, простите. Это в последний раз, клянусь. Я смогу с этим справиться, если будет ради кого. Я брошу клубы и все такое. — Саша… — Влад сглотнул ком в горле и вдруг понял, что не знает, о чем можно говорить теперь. — Саша… — Я люблю вас. Я просил у вас ошейник, чтобы всегда быть вашим. Чтобы жить для вас, понимаете? Незабудка смотрел ему в глаза прямо и беспомощно, он не играл, просто не мог играть так. — Саша, — тихо сказал Влад. — Это очень серьезно. Я ничего не могу ответить тебе сейчас. — Да. Да, конечно. Я буду ждать. Сколько надо. Владислав Алексеевич, можно… я у вас вещи постираю? Не могу в этом… Только теперь он снова опустил глаза, и Влад вздохнул, растерянно понимая, что придется что-то решать. Не прямо сейчас, но ведь придется. Молча кивнув, он подумал, что надо будет поискать хорошего нарколога, если Незабудка все-таки согласится на лечение. Раньше-то отказывался, но вдруг? Зазвонил телефон, на экране высветился знакомый номер. Тимур по ерунде звонить не стал бы, и Влад невольно подобрался. — Опять, — без предисловий и даже не поздоровавшись, сказал бывший хакер. — Владислав Алексеевич, они опять нас ломают. Я сижу и смотрю, как они нас ломают, понимаете? Голос его источал азарт, и это почти успокаивало. — Не сломают? — осторожно поинтересовался Влад. — Не в этот раз. Но они точно ломают базу. Вскрывают, как консервную банку. И не новую, рабочую, а архив. То есть атака по всем направлениям, но я задницей чувствую, что это замануха. Основной удар на архив. — Я понял, Тимур, — сказал Влад. — Спасибо. Я сейчас приеду.***
Как-то раз еще пацаном Марк чуть не утонул в неглубокой и смирной Вишневке. Чистая речушка текла по илистому дну, так что вода в ней казалась цвета переспевшей вишни — отсюда и название. Вот эта темная вода и сыграла злую шутку с Марком, прыгнувшим с обрыва в омут, как сто раз до этого. Кто знал, что течение принесло в омут корягу? Зацепившись трусами, Марк не сразу сообразил вывернуться из них, а потом испугался, глупо и беспомощно барахтаясь и быстро теряя сознание. Остатков соображения хватило не вдыхать воду, но это, конечно, был вопрос минуты, не больше. На его счастье рядом купался сосед Серега, по просьбе Марковой бабушки снисходительно приглядывавший за мелюзгой с высоты своих шестнадцати лет. Серега его и спас, наощупь отыскав в черной глубине омута, содрав с коряги и за шкирку вытащив на берег. Нахлопал по щекам, обложив матом — Марк только хлопал глазами да хватал ртом непредставимо вкусный воздух — и велел топать домой. Марк послушно пошел, по дороге сыграв с друзьями в расшибалку, ободрав куст спелой ежевики и думая о чем-то совсем постороннем. Сказал бабушке, что ушел с реки раньше, потому что надоело, завалился под навес с книгой… А вечером, когда лег спать, стоило оказаться в постели и закрыть глаза — его придавил слепой нерассуждающий ужас. Он понял! Разом осознал все, что уже почти случилось, и заколотился мелкой дрожью, не в силах даже позвать бабушку. Черная вода вокруг, цветные круги перед глазами от удушья, абсолютная безнадежность… Потом Марк не раз замечал, что нервничает не тогда, когда что-то случается, а гораздо позже, будто страху или злости нужно время, чтобы прорваться в него. Среди сверстников это ненароком создало ему репутацию хладнокровного парня, но Марк-то знал правду! Он был отчаянным трусом, просто не сразу, а потом. И вот сейчас, спустя полдня после разговора с Кирсановым, выходя из такси и поднимаясь по ступенькам в коттедж Корсара, Марк почувствовал, что его накрывает. Разом забылась вся вторая половина дня в офисе, когда он честно занимался делами, исподтишка смотрел на Жанну и почти поругался с Давыдовым. Ничего не осталось, кроме опоздавшего страха и лихорадочного возбуждения, которым сейчас было совсем не время и не место. Алевтины в холле не было. Марк прошел по пустому холлу, поднялся наверх и замер перед дверью своей комнаты. Он прекрасно сознавал, как глупо торчать посреди коридора, но войти почему-то не мог. Сложить шмотки в сумку — дело нескольких минут, и уже сегодня можно уехать обратно в город, просто поставив Корсара в известность, что контракт разорван. А зачем тогда было вообще приезжать? Вещи Сокольский мог ему вернуть потом, да и нет здесь ничего ценного. Костюмы? Они будут напоминать о Корсаре. Уж лучше купить новые, пусть классом пониже, зато без нехорошей памяти в придачу. Ноутбук? Тем более не стоит забирать! Скинуть архив и отдать дорогой подарок обратно! И все-таки зайти Марк не мог. Стоял, таращился на светлую деревянную дверь и все отчетливее понимал, что уходить не хочет. То есть хочет, конечно! Хочет, но… У него только-только наладилось что-то с работой и людьми вокруг. Да, после обеда пришлось переделывать за Давыдовым сделанную тем наперекосяк сводку, и Жанна снова держалась с ним со спокойной прохладцей, и дела, скинутые царицей Тамарой, обещали всю душу вынуть, и все-таки… Шагнув вперед, он толкнул дверь, почти с порога забросил на кровать сумку с ноутбуком и документами, торопливо выскочил из комнаты. Нет, надо уходить, раз решился. Вот сейчас зайти к Сокольскому и сказать, что… Ну, и что он скажет? Темный коридор только слегка был подсвечен снизу, с первого этажа, дверь спальни Корсара уже пряталась в полутьме, и Марка на мгновение охватило детское, почти забытое чувство страха. Глупость, конечно. Не будет Сокольский его держать силой. Разве что попробует уговорить, но к этому Марк был готов, заранее зная все, что может сказать Корсар. Да, карьера. И фирма, и перспективы, и проекты… И, оказывается, секс с мужчиной — это не конец света. Стыдно до одури, а иногда и страшно — будто снова летишь с обрыва, зная, что в темной, почти шоколадной глубине омута ждут цепкие пальцы коряги… Но дело ведь не в этом! Не в страхе. Точно, не в страхе. Вцепившись в перила, Марк резко и глубоко дышал, уже чувствуя, как потихоньку начинает кружиться голова, но не в силах остановиться. Совсем как в тот вечер, самый первый. И что толку себя обманывать? Он боится не Кирсанова и не Сокольского, а самого себя. Того, как замирает даже не в руках Корсара, а просто под его взглядом. Того, как теряется от звуков насмешливого низкого голоса, чуть хрипловатого, прерывистого, когда… Едва не заскулив, он помотал головой, борясь с желанием сесть прямо на неразличимую в полумраке ковровую дорожку, обхватить колени руками, спрятать голову и сидеть так, пока… Нет, нет, нет, ерунда все это. Не может быть, чтобы сейчас, когда свобода так близко, он даже задумался о том, чтобы остаться. Мысли такой допустить нельзя! Не может ему нравиться спать с мужчиной — просто не может! И неважно, что было хорошо. Корсар сам говорил, что это голая физиология. Долбаная реакция на долбаный раздражитель! Раздражитель был совсем рядом, в нескольких шагах за плотно прикрытой дверью: ни звука, ни лучика света. Но Марк обострившимся чутьем загнанного зверя ощущал его присутствие. Даже глаза не надо закрывать, чтобы представить блеск зрачков, чуть заметно кривящую губы улыбку — правый краешек всегда поднимается на долю секунды раньше… И запах влажных волос, горячую плотность кожи под пальцами, рваный вдох… Он понял, что если не войдет в спальню Сокольского сейчас, через несколько минут на это просто не хватит смелости. А завтра все пойдет по накатанной: фирма, автошкола или клиника, кофе с Олегом, удивленно вздернутые бровки Жанны и вся круговерть отдела. И тогда останется только ждать конца лета, привыкая к чужим властным губам и рукам, ненавидя Корсара и презирая себя, но каждый раз сдаваясь на милость хозяина. Марк вздрогнул. Последнее слово упало, как самый болезненный из ударов Сокольского, ошпарило кипятком и оказалось именно тем, чего не хватало для решимости. Для того чтобы оторвать сведенные судорогой пальцы от перил. Шаг, второй, третий. Захлебнувшись ставшим вдруг густым воздухом, он торопливо толкнул ручку двери, сдуру повернул не в ту сторону, но вовремя исправился и только шагнул через порог слишком быстро и резко, за малым не ввалившись в комнату. Замер на пороге, с трудом проталкивая в легкие все такой же плотный воздух, приглядываясь к полутьме, похожей на коридорную и все-таки иной. Здесь в окно падал свет с улицы, и силуэт Сокольского, стоящего у подоконника, выделялся, как в теневом театре или за стеклом старинного фонаря. Идеально четкий черный абрис, неподвижный, безмолвный… Марк открыл рот, понимая, что не постучался. И тут же закрыл его, не в силах выдавить даже извинение. Облизал пересохшие губы, безуспешно попытался успокоить дыхание. Все это было неправильно, он хотел совсем не так. И, может, стоило дождаться утра? Или хотя бы когда Сокольский сам позовет его? И почему он в темноте? — Не включай свет, — тихо сказал Корсар, будто отвечая на его мысли. — Голова болит. — Простите, — выдохнул Марк. — Я… — Иди сюда. На негнущихся ногах он подошел к подоконнику, мечтая вернуться на несколько минут назад, чтобы отойти от проклятой двери, не открыв ее. У Корсара болит голова, ему не до Марка. Пусть хоть до утра, хоть до следующего вечера, но все-таки отсрочка! А теперь… Теперь поздно. — Как день прошел? Зачем он говорит? Ведь даже по голосу слышно, что смертельно устал. Это Корсар-то… — Нормально, — так же тихо отозвался Марк, становясь рядом, всего в полушаге, и тоже глядя сверху на освещенный двор: клумбы, скамейки, на мощеной плиткой дорожке резкий черный штрих тени от фонарного столба. — Я… извините… — Ничего. Ты что-то хотел, мальчик? Обычно сам не приходишь. Показалось, или в голосе прозвучал укор? Марка и вправду кольнуло странной виной. Хотя с чего бы? Они чужие друг другу люди, Сокольский с ним проблемами не делится. Вот только проблемы Марка он, как раз, решает. Больница, разборки с Костей, ноутбук и разбитый «Лексус»… Да если подумать, большая часть проблем Корсара сейчас от него, от Марка. И неважно, что он сам этого хотел, заведя то ли живую игрушку, то ли питомца. Сокольский мог вести себя совсем иначе. Еще как мог. И не железный он, оказывается. — Я поговорить хотел, — совсем тихо сказал Марк, отчетливо понимая, что вот как раз сейчас все может обойтись в его пользу, просто потому что у Корсара не будет сил спорить, уговаривать и давить. Да, все удачно. Надо выложить подготовленную речь, поставить Сокольского перед фактом и быстро сматываться. Тот, конечно, все равно потом Марка найдет, но уже не на своей территории, и это будет совсем другое дело. Удачно ведь, да? — Я потом зайду, — сказал Марк абсолютно не то, что собирался, слыша свой голос будто со стороны. — Извините. — Подожди. Очень медленно, словно давая ему возможность отстраниться, Корсар повернулся, протянул руки, и его ладони тяжело легли Марку на плечи. — Подожди, — мягко и так же устало повторил Сокольский. — Постой со мной. Вместо того чтобы притянуть Марка, он сам шагнул ему навстречу, обнял, скользя по спине горячими даже сквозь ткань рубашки пальцами. Странные получились объятия: тесные, но какие-то совсем не чувственные, ничего общего с тем, что раньше. Марк послушно замер, опустив руки вдоль тела, почти касаясь подбородком плеча Сокольского. — Расскажи что-нибудь, — попросил Корсар. — Про работу, что ли. Чем ты сегодня занимался? — Проектом, — выдавил Марк, мгновенно пугаясь еще больше, чем в коридоре, потому что это было вообще что-то невероятное — такой Сокольский. — Тем, для шведов, знаете? — Знаю. И все? «Он сказал «про работу», — билось где-то в висках болезненными молоточками. — Он ничего не может знать про Кирсанова. Ничего…» — Еще мне царица Тамара два дела новых дала, — отчаянно выдохнул Марк. — По налоговой… — И как? Справляешься? — Не знаю. То есть я справляюсь, но их не только мне дали. Еще Давыдову. Сказали, чтоб я им руководил. Ну, как бы… — Угу. Ты рассказывай, мальчик. Рассказывай. Теперь спину Марка обжигали уже не пальцы, а ладони целиком. И все-таки он готов был поклясться, что в этих прикосновениях, таких откровенных, жадных, не было желания. Того желания, к которому Марк привык. И это пугало не меньше, чем тяжелые, скупо отмеренные слова Корсара, будто ему и губы размыкать было сложно. — Лучше бы я сам все сделал, — с трудом сказал Марк, не зная, о чем говорить, и боясь замолчать. — Давыдов… он какой-то не такой… — А какой? — Да я понять не могу. Ему будто не нужно это все: работа, задания… Я ему все объяснил — а он не делает. Потом сделал, но ерунду понаписал, явно чтоб я отвязался. А Тамара… то есть Тамара Георгиевна… она хочет, чтоб я его заставил. — Правильно хочет, — уронил Сокольский, одной рукой обнимая его за плечи, а вторую опуская ниже, но опять как-то бесстрастно, будто не лаская, а… Он же и вправду не ласкает меня, — понял вдруг Марк совершенно ясно. — Просто тискает, как… плюшевого мишку. Ему же действительно плохо. То ли что-то случилось, то ли устал настолько… И не в Кирсанове дело. Иначе он бы меня точно не обнимал. — Я не смогу, — признался Марк. — Я старался, правда. — Сможешь. Руководить сложнее, чем делать самому. Но сам ты все делать не должен. Иначе так и застрянешь в офисных мальчиках. В голосе Сокольского почудилась насмешка. А может, и не почудилась. И сразу обожгло памятью о вчерашнем, так что щеки загорелись. Да сколько же теперь придется это помнить? И хорошо еще, что все случилось не на столе, иначе потом и за стол спокойно не сядешь. Но надо как-то решиться, сказать, что уходит — а как? Марк снова облизал губы, вдохнул, собираясь с силами, чтобы высвободиться, но Сокольский прижал его еще крепче, запустил пальцы в волосы. Сказал негромко и по-прежнему смертельно устало: — Ты молодец. Тебя хвалят. И я вижу, как ты выкладываешься. Я, конечно, могу сказать Тамаре, чтобы решила эту проблему, но лучше, если справишься сам. Завтра поставь этому обалдую четкую задачу. И ограничь по времени, но с запасом в свою пользу. Если документ нужен тебе к обеду, скажи, что он должен быть к одиннадцати — успеешь проверить и сказать, что исправить. Если не сделает или опять сделает хрень, вызови куда-нибудь и поговори всерьез. Только наедине, обязательно. Запомни, это очень важно: всегда хвали на людях, а ругай только один на один. — Я запомню, — согласился Марк. — Спасибо. — На здоровье. И не вздумай делать чужую работу. Если до парня не дойдет, иди к Тамаре и проси другого напарника. Говори честно, что из-за этого можешь сорвать сроки или выполнить работу некачественно. Давыдов тебя, конечно, не поблагодарит, так что из приятелей придется его вычеркнуть и сделать заметку на будущее. Но это нормально. Такие приятели тебе точно не нужны. Ты справишься, я знаю. — Спасибо, — повторил Марк. Неправильно складывался этот разговор. Корсар снова заботился о нем, учил, честно выполняя свою часть сделки. И стоять вот так близко, что его дыхание грело Марку щеку, было не противно. И даже не стыдно. А вот вымолвить несколько слов, разом разорвав эту странную, невозможную связь — никак не выходило. — Ты голодный? Пальцы Сокольского ерошили ему волосы не равнодушно, а как-то отстраненно, но в голосе по-прежнему не было желания, и Марк отказался от шанса уйти, хоть на время освободиться, передохнуть. — Я в городе поел, — сказал он правду. — После автошколы шаурму перехватил. — Гадость, — буркнул Корсар. — Заканчивай портить желудок этой дрянью. Вздохнул, зарываясь лицом в волосы Марка, разворачивая его немного так, чтобы было удобнее. Сказал уже нормально, с обычной своей мягкой ласковостью, самую малость отдающей вечной усмешкой: — Ну, если не голодный, потерпи еще немного. Не бойся — сегодня ничего не будет. Устал я что-то… Замерев, Марк подчинился рукам Сокольского, гладящим его, медленно ласкающим плечи, спину, бока. Слушал ровное тихое дыхание, вдруг обнаружив, что дышат они в унисон, и с отчаянием понимая, что никак. Только не сегодня. Потому что все эти дни, весь этот чертов месяц, чтоб ему провалиться, Сокольский каждый день спрашивал его, как дела. Следил, чтобы он нормально поел. Дал время на проект и заставил выспаться перед днем его сдачи. Звонил в долбаную больницу и приезжал, не получив ответа. Занимался его сгоревшим ноутбуком и автошколой. Потеряв машину, переживал не о ней, а о Марке и потом ни словом не напомнил, не упрекнул. Потому что он был самодовольным надменным гадом и извращенцем, но никогда не переходил грань, за которой Марк не смог бы выдержать. Потому что его действительно интересовало, чем Марк занимается на работе. Потому что даже сейчас, уставший, он нашел силы вникнуть в проблему и посоветовать. И вот потому уйти сегодня, когда Корсар настолько вымотан, что еле на ногах стоит — невозможно, неправильно, нечестно. Еще один вечер ничего не решит. А завтра они поговорят, и Марк обязательно скажет. Все скажет. И это сумасшествие наконец-то закончится.