Подари мне зажигалку

      Ночью пошел дождь. Первые крупные капли тяжело ударили по пластиковому подоконнику открытого окна, разбудив Марка, но он еще попытался вернуться обратно в уютную теплоту дремы, и лишь когда дождь полился прямо в лицо, нехотя привстал, захлопнул окно и снова свалился на постель. Однако сон ушел так надежно, будто Марк вволю выспался. «С лихвой», как говорила бабушка. А ведь прошло едва ли часов пять-шесть…       Мобильник подтвердил: три часа ночи. По стеклу азартно лупил дождь, расходясь все сильнее, в оставшуюся открытой форточку приятно тянуло свежестью, и Марк повернулся набок, уставившись в темноту за окном, позволив мыслям свернуть на привычную колею.       Итак, с Кирсановым пока все обошлось. Ключевое слово — «пока». Что-то нехорошее было в его ласковом намеке подождать пару дней, не торопиться рвать отношения с Сокольским. Может, не дожидаться поганого сюрприза? С утра поговорить с Корсаром, и если тот скажет, что без постели ему такой работник не нужен, начинать паковать вещи. Угу, джинсы и зубную щетку — больше он отсюда ничего не возьмет… Как приехал, так и уедет.       В голове снова и снова крутилось тысячу раз уже передуманное. Что ему могут сделать Кирсанов и компания? Ну, фотографии… Так ведь шантажисты никогда не останавливаются. Помоги он им свалить Сокольского, глядишь, эти господа придумают ему еще какую-нибудь работку по разгребанию дерьма… Нет, решил — надо выполнять.       Оставался вопрос: рассказывать ли все Корсару?       Марк содрогнулся, представив, что придется признаться в собственной слабости, глупости и трусости. Сокольский разозлится? Или посмотрит с усталой брезгливостью и удивлением? Черт, черт, черт, да лучше пусть злится! Правда, Корсар хотя бы поймет, что Марк не проститутка. Но легче ли от этого? Думать о нем лучше только потому, что его игрушка оказалась не шлюхой, а трусливым придурком, Сокольский вряд ли станет…       Дождь ненадолго притих, потом ливанул с новой силой, весело и буйно хлеща по стеклу, насквозь промывая нежащийся под его струями мир. Марк перевернулся на спину, глянул в тускло-белый потолок, поерзал на неприятно-теплой простыне. Скинул одеяло, но тут же снова повернулся набок и обнял его руками и ногами, как в детстве. Сон все не шел, хотя стрелки услужливо показали, что целый час куда-то провалился. Скоро рассветет. И решать — надо.       Положив голову на край одеяла, он на минуточку прикрыл глаза, просто послушать дождь… И проснулся от звона будильника, чтобы через несколько минут торопливых утренних сборов обнаружить: Сокольского снова нет дома. Да что же там такое у Корсара творится? И связано ли оно с Кирсановым?       Алевтина, сообщая, что Владислав Алексеевич уехал чуть свет, привычно улыбалась и все подкладывала блинчики с мясом, тонкие, золотисто-румяные, в дырочках… А кофе сегодня был какого-то нового сорта, Марк распробовал тонкую горечь с едва уловимым привкусом пряностей и пожалел, что нет времени еще на одну чашку, потому что пить такой кофе второпях — преступление. Ничего, вечером…       «Да не будет ничего вечером, — зло одернул он себя. — Ни кофе, ни блинчиков. Отвыкай. Расслабился, разомлел, скоро будешь с рук есть… Малину!»       Злость помогла, смыла минутную слабость, и Марк благодарно улыбнулся в ответ, поднимаясь из-за стола и думая, что вот этой спокойной мягкой заботы ему как раз не будет хватать. Пусть даже о нем заботились по долгу службы…       Говорить ничего, кроме обычных слов прощания, он не стал. Но про себя решил при первой возможности прислать Алевтине какой-нибудь подарок или цветы. Она вроде розы любит, кремовые. С кремовых роз мысли снова перескочили на Корсара, но уже в машине Марк заставил себя сосредоточиться на работе, с тоской понимая, что по фирме будет тосковать куда сильнее, чем по домашней готовке и выглаженным рубашкам. У него же тендер! И эти два дела, в которых только-только начал разбираться. И Давыдов под началом. У него, Марка, кто-то под началом! И это тоже было так странно, непривычно и ново, что, открывая дверь отдела, он на мгновение зажмурился от почти физической боли — сегодня последний день.       Поздоровавшись с приветливо отозвавшейся царицей Тамарой и сменившей гнев на милость Машенькой, Марк опустился на свое место у окна. Свое место… Блин, да что же это? Когда он успел так прирасти к ощущению команды, привыкнуть к полированному дереву стола под руками, едва заметному запаху бумаги и пластиковых папок, даже к кактусу на окне!       Когда он успел привыкнуть к тому, что стало частью его жизни, которую можно вырвать только с кровью?       Что ж, до разговора с Сокольским еще есть время, и уж точно это не повод забросить дела. Их ведь, наверное, сдавать придется. Интересно, кому? Хоть бы не Давыдову! Ничего же не сделает, балбес ленивый…       Балбес — легок на помине — как раз попытался проскочить мимо, но Марк, расстроенный и от этого более решительный, окликнул горе-помощника и сунул ему в руки папку со сводками.       — Дим, до одиннадцати сделай, пожалуйста.       — Да, конечно.       Скептически глянув на бумаги, папку Давыдов все-таки взял. Ушел с ней в другой отдел, а Марк принялся за свою часть, лихорадочно торопясь успеть как можно больше. Конечно, за день всего не сделаешь, но краснеть за то, что оставил кому-то свою работу, он не собирается.       И как-то незаметно работа действительно пошла. Марк работал азартно, погрузившись в бумаги по уши, выстраивая стройный план того, что нужно сделать в этих дурацких запутанных делах — не ему, так другому пригодится. И одиннадцать часов — спасибо предусмотрительно выставленному таймеру — стали для него неожиданностью. Вот только вроде начал!       — Дима! — окликнул он снова идущего мимо Давыдова, радуясь, что из отдела нет другого выхода.       — А? Марк? Погоди, я сейчас…       — Нет, это ты погоди.       Марк пружинисто вскочил из-за стола:       — Пойдем, покажешь, что успел.       — Идите, Дима, идите и покажите, — меланхолично прозвучало из-за стола, где сидела обложенная папками царица Тамара, и Давыдов, явно собирающийся все-таки выйти, резко затормозил, нехотя вернувшись в отдел.       — Так… — сказал Марк через пару минут, с трудом унимая поднимающуюся изнутри злость. — И это почти за полтора дня? Дима, ты…       Он осекся, заметив любопытный взгляд сидящего неподалеку Левы и мгновенно вспомнив наставления Корсара. Все верно, нечего шоу для всего отдела устраивать.       — Ты куда шел? Пойдем, я с тобой.       Едва дверь отдела закрылась за спиной, Давыдов развернулся к нему, зло блестя глазами:       — Слушай, Резневич, ну чего ты привязался? Перед местными выслуживаешься? Думаешь, тебя оставят?       — А это уже не твое дело, — Марк оперся рукой на подоконник, у которого они стояли, отстраненно подумав, что и правда отношения лучше выяснять наедине. Меньше ушей — гораздо проще разговаривать. — Дима, ты на практике или где? Сам-то собираешься работать?       — В гробу я такую работу видел, — огрызнулся Давыдов, шагая к Марку и останавливаясь почти вплотную. — Перед клиентами на цыпочках бегать? Тебе, может, это и годится, а у меня получше перспективы есть.       Давыдов явно пытался надавить: взглядом, разворотом широких плеч, агрессивной напряженной позой и негромким, но уверенным голосом, полным презрения. И совсем недавно Марк бы отступил, стушевался. Ну да, не любил он конфликтов и старался избегать их любыми способами. Подумаешь, вымыть полы в классе не в свою очередь, пропустить кого-то в магазине или библиотеке… Может, человеку нужнее…       Но сейчас его будто подменили. Наверное, он как попал в злую струю с Кирсановым, так и не выплыл из нее до сих пор, потому что вместо привычного шага назад, вместо того чтобы отвести глаза и признать поражение в статусных играх стаи, Марк еще сильнее выпрямился, слегка откидывая голову и тоже глядя в упор.       — Так может, тебе с этих перспектив и начать? — поинтересовался он, с уже знакомым испуганным восторгом чувствуя, что злость подхватывает и несет, подсказывая слова, не позволяя уступить. — Не нужна тебе практика, иди и пиши заявление, а другим не мешай. Если бы это моя личная задача была, я бы тебя и не трогал. А так ты меня подставляешь. Ну так вот, хрен ты угадал. Или ты делаешь, что сказано, или идешь к Тамаре и сам отказываешься со мной работать, или к Тамаре иду я. И учитывая, что я тут на хорошем счету, а ты отчета сам написать не можешь, кому она скорее поверит? Знаешь, сколько сюда желающих на практику? Да завтра под воротами на твое место очередь выстроится. И любой за шанс остаться в «Корсаре» будет на цыпочках бегать и вкалывать, как проклятый. А ты вали к своим перспективам.       Яростно выдохнув последнее слово, Марк уже набрал воздуха, чтобы продолжить, и тут… Давыдов отступил. Сделал маленький шаг, едва заметный, просто качнулся назад. И взгляд вильнул в сторону. Тут же вернулся снова, но уже обиженно-нахальный, не было в нем прежней презрительной наглости.       — Да ладно тебе, — буркнул Давыдов примирительно. — Что ты взъелся. Сделаю я тебе эти бумаги долбаные…       Потоптавшись на месте, он глянул на папку, которую так и держал в руках, передернул плечами и открыл дверь отдела. Обернулся на Марка, словно желая что-то сказать, но передумал и просто вошел внутрь.       Марк остался в коридоре, отвернувшись к стеклу и растянув губы в дурацкой счастливой улыбке до ушей. Получилось! Он устоял и сам продавил этого придурка! Как там говорил Борисов про управленцев? «Построить всех и не дать построить себя». Ведь получилось же! Щеки горели, эйфория плясала в крови, хотелось пробежаться или дюжину раз подтянуться на турнике, выплеснуть драйв, поработать так, чтоб все горело в руках. И пусть только Давыдов попробует еще раз подвести…       Марк потряс головой, сбрасывая лишнее возбуждение и снова вспоминая наставления Корсара. В друзьях-приятелях теперь Давыдова не числить? Вот уж даже не собирался. Зато следует быть осторожнее: этот тип явно отойдет от удивления и решит провести второй раунд. Вот прямо чувствуется, что решит. Значит, работать и работать, не сдавать позиций и следить внимательно за этим придурком.       Глубоко вдохнув и выдохнув, Марк тоже шагнул к двери отдела, мечтательно подумав, что вот-вот будет перерыв. И не позвонить ли Олегу насчет попить кофе?       * * *       Тимур, похоже, так и не ложился. Или спал урывками, потому что поднял на Влада совершенно измученные, покрасневшие глаза. Кивнул на кресло рядом с собой, наплевав на обычную субординацию, и Влад присел рядом, молчаливо признавая, что здесь и сейчас информатик главный.       В техотделе было странно тихо. Здесь и без того работало немного народу, Тимур как-то обмолвился, что лучше держать несколько упертых профессионалов, чем кучу дармоедов, и Влад с ним полностью согласился, велев Сергею оставить кадровые вопросы технарей на самих технарей — им виднее, кто чего стоит и кого сколько надо.       Сейчас в большой комнате не было никого, кроме Тимура, и это в рабочие часы.       — А где все? — поинтересовался Влад, видя, что Тимур откинулся на спинку стула и потянулся за кружкой с чернильной густоты кофе.       — А на фига? — буркнул тот. — Серому и Капризу я отгул дал, они давно просились на фестиваль какой-то. Ромка к бабушке уехал, на дачу. Бабушек надо уважать, правильно? Данька жену к стоматологу повез. Я ему даже не намекал, сам сообразил, кстати. Ну, и остальные…       — Вот как, — помолчав, сказал Влад. — Ну, тебе виднее.       — Ага, — сказал Тимур, дохлебывая кофе в несколько глотков. — Мне виднее. Владислав Алексеевич, вы не подумайте, я ребятам верю. Но отвечать, если что, буду один. Вот, смотрите…       Он кивнул на монитор, где бежали какие-то строки на черном поле, периодически сменяясь таблицами, большими и маленькими цифрами, полосками загрузки и еще какой-то хренью.       — Вижу, — подтвердил Влад. — Очень красиво. А теперь объясни, пожалуйста, словами и попроще. Ты вчера сказал, что нас ломают. Я приехал, нас все еще ломали. И всю ночь, и всё утро — вот так?       — Ну так у них же не получается, — будто удивился его непонятливости Тимур. — Вот и пробуют все новое и новое. Понимаете, я бы давно все перекрыл, но надо было проверить, что им нужно.       — А не сломают, пока проверять будешь?       — Не-а. Зараза, кофе кончился. В общем-то, уже можно закругляться с этим делом. Владислав Алексеевич, они же не успокоятся? Я все понимаю, и насчет охраны, и вообще… Но рано или поздно нас сломают. Не снаружи, так изнутри.       — Сломают, — согласился Влад, подумав, что не так уж и по-разному они понимают это слово. — Поэтому давай думать. Ты говорил, что им нужен архив? Можно определить дату точнее?       — Первые лет пять, — отозвался Тимур, склоняясь к клавиатуре и выбивая на ней серию молниеносных последовательностей. — Может, семь, но за пять поручусь.       — А если мы что-то сделаем с базой, это будет заметно со стороны?       — С чьей? С нашей — да, а с их… Ну, смотря что… Владислав Алексеевич, вы мне объясните, что хотите.       — Так… — Влад сосредоточился, пытаясь сформулировать как можно точнее то, что еще только оформлялось в сознании. — Они знают, что мы про них знаем и сопротивляемся?       — Да, — мгновенно отозвался Тимур.       — Откуда можно получить доступ к базе? Есть другие точки?       — Ваш личный компьютер в кабинете — раз, ваш компьютер в Заречье — два. И вот отсюда, с моего ноутбука — три. Но это должен быть личный доступ плюс коды, которые знаете только вы.       — То есть надо, грубо говоря, сесть за компьютер? — уточнил Влад.       — Вот именно. Там даже удаленка никакая не сработает, я все возможности перехватить управление намертво заблокировал.       — Тима, ты переезжаешь, — спокойно сообщил Влад. — В удобную квартиру под очень хорошей охраной. Так, на всякий случай. И подумай хорошенько, кому еще нужно обеспечить охрану?       — Отцу с матерью, — буркнул Тимур. — Надолго это?       — Не знаю, — честно признался Влад. — Надеюсь, не очень. Извини.       — Да ладно, я же понимаю, куда работать шел… А дальше-то что?       Дальше… Влад задумался.       — Дальше сделай мне выборку этих семи лет, — решительно сказал он. — Все фигуранты каждого дела. Отдельно — клиенты, отдельно — представители органов, отдельно — все остальные по категориям: ответчики, свидетели, прочие участники. Это можно?       — Да запросто, — повеселел Тимур, перед которым появилась реальная задача. — А сами дела надо? Хотя бы вкратце…       — Нет, — покачал головой Влад. — Дела каждого я помню и так. Не столько их было… в первые семь лет. Просто боюсь, что кого-то упущу. Ты сможешь этим заниматься на квартире?       — Да хоть в гробу, если там сеть будет, — отозвался Тимур, азартно выбивая очередное стаккато на клавишах. — Шучу, не дергайтесь вы так. За пару дней сделаю, годится? Или раньше надо?       — Годится, — уронил Влад, поднимаясь из кресла. — Спасибо, Тима. Выкрутимся из этой истории… В общем, не пожалеешь — ты меня знаешь. Компьютер из кабинета сегодня же забери и поставь другой. Чтоб доступа к базе не было. Тогда останется две точки, твоя и в Заречье, верно?       — Угу. А вы не боитесь, что там утечка будет?       Утечка в Заречье? Верная, живущая только ради него Алевтина? Или Марк? Особенно Марк, внедренный агент. Смешно. Разве что кто-то совсем со стороны. Но это уже из области шпионских романов, хотя подстраховаться стоит.       — Не будет, — сказал он серьезно. — Завтра же там усилят охрану, а тем, кто живет в доме, я доверяю. Делай выборку, Тима. Через пару часов за тобой заедут, отвезут за вещами и поговорить с родителями, а из дома сразу поедете на квартиру.       Из владений технарей он поднялся к Воронцову, против обыкновения не вызвав его к себе. Глеба на месте не было, и на мобильник он не отвечал. Секретарша отрапортовала, что господин Воронцов уехал на важную встречу и просил передать всем интересующимся, что будет вне зоны доступа примерно до обеда и еще потом часа три. Это было не первый раз, и Влад понимал специфику работы, но как-то не вовремя.       Поэтому он поднялся еще на этаж выше, к себе, разобрал накопившиеся дела, борясь с желанием позвонить Марку — пусть мальчишка спокойно работает — и вместо этого за час до окончания рабочего дня позвонил Незабудке. Тот тоже не отвечал. Влад успел выстроить в уме совершенно дикую схему встречи Незабудки с Воронцовым — а чего они мобильники одновременно отключают? — сам же про себя посмеялся над ней, и тут гудки в трубке сменились запыхавшимся голосом Саши.       — Опять телефон где попало бросаешь? — весело спросил Влад.       — Мастер, да я на минуточку выскочил покурить! Этот не потеряю, клянусь! Это же ваш подарок!       — Можно подумать, прошлому мобильнику это помогло.       Влад откинулся на кресло, с удовольствием слушая жаркие заверения, что ни за что, да как можно, и вообще… Мобильники Саша терял стабильно раз в два-три месяца, а модели предпочитал исключительно модные и дорогие. Не просить их в подарок у него хватало ума и такта, но видеть унылую мордашку и слушать жалобы на жестокую судьбу, карманников и непреодолимой силы обстоятельства было наполовину забавно, наполовину раздражающе, так что долго Влад не выдерживал. И потом, Незабудка так искренне, совсем по-детски радовался очередной золотисто-розовой или серебряно-эмалевой технофигне… Влад подозревал, что для него это было своеобразным доказательством собственной ценности в глазах Мастера — в некоторых вещах Саша так и не повзрослел, ориентируясь совсем не на то, на что стоило бы.       — Саша, ты где сейчас? — спросил он, выслушав массу сплетен, без которых вполне мог бы обойтись, и среди них пару действительно полезных о завсегдатаях «Дарлинга». — На работе?       — Нет, мастер, я в «Дарлинге», — с некоторым удивлением отозвался Незабудка. — Ребят крашу для фотосессии.       — Погоди, какой фотосессии? С Терникиным?       Влад сел в кресле ровнее. Это уже было ни в какие ворота. Да, они обсуждали съемки, но как-то между прочим. А питерец времени не теряет.       — И кого красишь? — поинтересовался он в трубку спокойно.       — Абсента и Танечку рыжую, — обиженно сообщил Незабудка, тут же добавив явную причину обиды: — Господин Рогов изволил сообщить, что в моих услугах не нуждается. Сам, видите ли, все умеет.       — Рогов? — переспросил Влад то, что и так прекрасно слышал. — Анри тоже снимается?       — А вы не знали? Ну, так снимается в основном господин директор, — с мстительным удовольствием сообщил Незабудка. — Остальные так, прицепом идут. Господин из Питера четыре раза свет переставлял — не нравится ему, как тот на нашу звезду ложится. И в конце концов сказал, что снимать будет ночью. Вот, ждем…       — Понятно, — отозвался Влад, тщательно выдерживая безразличие в голосе. — Я не знал, что съемки сегодня. Спасибо, Незабудочка моя. В клубе увидимся, я постараюсь подъехать.       Нажав кнопку мобильника, он глянул на время и понял, что придется выбирать между встречей с Воронцовым, которого так не вовремя унесло к таинственным информаторам — водку, небось, жрет со старыми друзьями из органов — и вечером с Марком. А если он хочет ночью еще и вернуться в «Дарлинг»… В общем, стоит серьезно подумать, не перебраться ли на время в Москву. Хотя бы пока не закончится этот летний цейтнот, где смешались конкуренты, таинственные убийцы официантов и проблемы с личной жизнью.       * * *       День пролетел стремительно — Марк оглянуться не успел, работая так, словно от этого действительно зависело, останется ли он в «Корсаре». Увы, с тендером затормозилось. Жанна и Дарья никак не могли определиться с общей концепцией, потому что на начальном этапе подошли к ней с разных сторон, а теперь ни одна не желала уступить. Послушав реплики женщин, Марк понял то, о чем и раньше смутно догадывался: не всем нравится назначение Жанны главой отдела. Дарья вот точно полагала, что у нее на это куда больше оснований, раз уж царица Тамара наотрез отказалась. Все это опять были статусные игры, как определял их преподаватель психологии, и Марк предпочел бы держаться от них в совершенной дали, но выяснение, кто тут альфа, мешало заниматься проектом. А через час после обеда Жанна и вовсе уехала, что-то там у нее было назначено важное, женское, о чем она сказала понимающе кивнувшей Тамаре, а Марк услышал мельком.       Поэтому он последовал примеру Левы и Сизалева, вернувшись к своим делам. Присмиревший Давыдов принес сводки по «Синистре», выполненные вполне прилично, с парой мелких недочетов. Недочеты Марк исправил сам, предварительно спокойно указав на них и объяснив, как надо было сделать. Давыдов кивал, соглашался и следующую порцию бумаг взял беспрекословно, только все равно чувствовалось в его тоне и взглядах что-то нехорошее. Тут, пожалуй, привычная паранойя была Марку на руку, не позволяя расслабиться и спустить все на тормозах. Не стоило расслабляться с этим парнем, точно не стоило. Но пока Давыдов работал, и с его помощью стало немного полегче.       А потом рабочий день закончился. И оказалось, что ему нужно сразу и в клинику, и в автошколу, причем ни там, ни там отменять ничего нельзя, только в «Медилане» согласились сдвинуть процедуры пораньше. Так что остаток дня и вечер Марк носился по городу, совершенно взмыленный, то и дело поглядывая на часы.       Вот, кстати, и еще один повод подумать. Сейчас автошколу оплачивает Корсар. Бросать занятия — обидно, в конце лета он уже может спокойно сдавать экзамен, но деньги… Ладно, это тоже потом.       Главным сейчас был разговор с Сокольским. Прекрасно понимая, что лишь оттягивает неизбежное, Марк узнал, что Владислав Алексеевич работает в библиотеке и просил его не беспокоить. Теперь отсрочка становилась законной, но не менее мучительной. Марк перекусил, съев совсем немного и то лишь потому, что таблетки надо было принимать с едой. Как и всегда, нервы напрочь отбили аппетит. Сходил в душ, смыв дневную пыль и пот, переодевшись в любимые джинсы и рубашку, собрал сумку. Оказалось, что если оставить новую одежду в шкафу, паковать ему практически нечего. На столе сиротливо поблескивал новенький ноутбук, и на мгновение Марк заколебался. Дело ведь не в деньгах — Сокольский дарил от души. Так же, как делал и все остальное. Подозревать Корсара в ежедневном холодном расчете и фальшивой заботе — это уже не паранойя, а полное свинство.       И потому ноутбук Марк оставил напоследок. Видно будет, как разговор сложится.       И тут же, будто отвечая на его мысли, телефон тренькнул сообщением. «Мальчик, зайди ко мне. В спальню».       Марка — только что из-под прохладного душа — мгновенно снова бросило в жар. Разговаривать с Корсаром он бы предпочел точно не в спальне, но раз выбора нет… Главное, не поддаться с самого начала. Вспомнился так и не доделанный контракт — первый раз в жизни, когда Марк не завершил работу. Вот воротило с души — и все тут. Даже открывать документ было мерзко, стоило представить, что тот же Кочергин читал так и не сработавшие договоренности, принимая их за чистую монету.       Тихо прикрыв за собой дверь, Марк прошел несколько шагов до спальни Корсара, смутно удивляясь, что сегодня почему-то гораздо легче. Будто вчера он перегорел, накрутив себя до предела. А сегодня — ничего, терпимо. Поздороваться, выслушать, что там от него хотят, вежливо отказаться и сказать, что уходит. Да, еще поблагодарить. За то, что никак не входило в условия: клинику, автошколу… Не скажешь ведь, что он бы за многое поблагодарил, что и объяснить-то не выйдет.       Дверь открылась с обычной мягкостью и так же бесшумно и плотно закрылась за ним. Марк остановился почти на пороге, приглядываясь, оценивая… Сегодня в спальне горел свет. Настенный ночник заливал кровать ровным теплым сиянием, но дальше круг света расплывался, и Корсар, сидящий на подоконнике с бокалом, уже оказался на границе с шоколадным полумраком.       — Хочешь выпить? — спросил он совершенно обычным голосом, без признаков нервозности или опьянения.       Марк молча помотал головой. Надо было подойти. Может, даже, надо было согласиться и выпить глоток-другой для храбрости. Или нет, лучше держать голову трезвой. А то, что Корсар пьет, это хорошо или наоборот?       Варианты ситуации крутились в голове, множились, просчитать их никак не получалось, и Марк с отчаянием понял, что надо выходить из ступора и начинать разговор. Как получится, лишь бы выложить все и сразу.       — Трезвенник, — весело фыркнул Сокольский, поднося бокал к губам и тут же ставя его рядом на подоконник.       Нет, пьян он не был. Разве что слегка расслаблен и, пожалуй, в неплохом настроении: глаза блестят, голос полон привычной насмешливой мягкости.       — Вы меня звали, — напомнил Марк, стоя на месте и тоскливо подбирая слова, как-то вдруг вылетевшие из головы.       — Я тебя звал не на пороге торчать. Или иди сюда, или садись на кровать.       Сокольский снова взял бокал, наполовину полный темно-янтарной жидкостью. Коньяк до краев не наливают, это Марк уже знал, и, значит, Корсар только начал. Но насчет порога он был прав. Только выбор места от этого лучше не становился. Что на кровать, что ближе к Сокольскому не хотелось совсем.       — Ну и что там у тебя с этим… Давыдовым?       Пауза была совсем незаметной, и Марк невольно восхитился. Он только раз назвал имя, и Сокольский даже в таком состоянии запомнил!       — Нормально. То есть хорошо…       — Нормально или хорошо? — настойчиво уточнил Корсар и, покачав перед глазами бокал, решительно отставил его на самый край подоконника. — Так, мальчик, запомни: если ты не делаешь выбор, его делают за тебя. Иди сюда.       Бездумно подчиняясь повелительной интонации, уже почти шагнув, Марк опомнился. Остро захотелось выскочить в коридор или хотя бы взяться за ручку двери, но это была совсем уж глупость. Корсар ждал — он ведь говорил, что не любит повторять, и Марк набрал воздуха, открыл рот…       — Марк, — прозвучало от окна очень мягко. — Успокойся. Не хочешь подходить, не надо. Я ничего не собираюсь делать против твоей воли. Просто хотел сказать спасибо.       Это было, как удар под дых. Марк поперхнулся воздухом и словами, которые уже готов был выплюнуть. Непроизнесенным осталось, что он не собачка — подзывать вот так, и в полной растерянности Марк подошел к окну, на негнущихся ногах остановившись почти рядом с Сокольским: руку протяни — и достанешь.       — У тебя неприятности, мальчик? — спросил тот, наклонившись и вглядываясь в лицо Марка.       Марк снова помотал головой.       — Нет, — выдавил с трудом, лишь бы хоть что-то сказать. — Нет, все в порядке. Я… спасибо? За что?       — За вчерашнее, — хмыкнул Корсар, возвращаясь к прежней расслабленной позе. — Думаю, стоит. И хватит об этом. Так что там у тебя с Давыдовым?       — Работает, — сообщил Марк с удовольствием. — Я ему все-таки высказал… И он работает. И даже неплохо. Но такое ощущение, что ничего еще не закончилось.       — Тогда аккуратнее с ним, — подтвердил его мысли Сокольский. — Ощущениям надо доверять. Больше проблем нет?       «Вы моя главная проблема, — хотел сказать Марк. — А еще непонятный, но опасный Кирсанов, долг за автомобиль, и непонятно чем платить за квартиру и универ, если я сейчас уйду, а уходить не хочется… и это тоже проблема, потому что не могу я так…»       Но вместо того чтобы сказать что-то осмысленное, он только опять помотал головой.       — Мальчик, да ты сегодня блистаешь красноречием, — насмешливо мурлыкнул Сокольский, одним движением соскальзывая с подоконника и сразу оказываясь безнадежно близко.       — Вы же сказали… что ничего… — отчаянно прошептал Марк, на плечи которого легли горячие ладони.       — Ничего против твоей воли, — очень тихо и мягко подтвердил Сокольский. — А разве ты мне что-то запрещаешь?       «А разве я могу запретить?» — хотел было сказать Марк за мгновение до того как теплые, пахнущие коньяком губы прижались к его губам, а ладони Сокольского опустились на лопатки, не позволяя отодвинуться.       И тут же ударом тока прошибло осознание — может! Вот прямо сейчас и может! Потому что тень Кирсанова впервые не маячит рядом, потому что Марк уже все решил, и вот сейчас, в эту секунду, он может просто развернуться и уйти. Из особняка, из фирмы, из жизни Сокольского… Неважно, что будет потом, какие последствия, он может уйти! И если не уходит…       Жар от губ и рук Корсара волной прокатился по телу. Никогда еще близость не чувствовалась так резко и непристойно-сладко. Марк замер, боясь шевельнуться, пока его целовали, то проводя кончиком языка по нижней губе, то лаская его собственный язык. Это было до болезненности остро, и медленно гладящие спину пальцы Корсара делали все так правильно и единственно возможно…       «Что же я творю, — в полной панике подумал Марк. — Я же не могу этого хотеть! Ладно, раньше меня заставляли, деваться было некуда, но теперь… Не может же мне нравиться…»       Тянущее возбуждение в паху нагло утверждало — может, и еще как.       — Марк, — прошептал Сокольский ему прямо в губы, отрываясь от них и, кажется, облизнувшись. — Не упирайся… Я не буду заставлять. Просто попробуй. Позволь себе — сам.       Не мог он читать мысли, проклятый Корсар. Ведь не мог же? Изнывая от горячего стыда и еще более горячего напряжения по всему телу, Марк честно попытался отодвинуться. Подумал, что нужно просто сказать «нет», и Сокольский не станет… Ведь не станет же, раз обещал. Он выполняет обещания, ему можно доверять.       Эта мысль стала последней каплей. Доверие… И свобода, которой он так хотел. Ведь Корсар же не знает, что Марк свободен. А он может уйти — в любой момент, как только захочет. И, значит, кто может запретить ему попробовать?       — Ма-а-арк… — снова сказал Сокольский, ничего не делая, просто стоя рядом, прижимаясь так тесно, что его член упирался в бедро Марка с бесстыдной откровенностью. — Мальчик, решай уже что-нибудь.       — Я… — выдохнул Марк, понимая, что не может согласиться, но и отказаться сил нет: — Мне же… в душ… надо…       — К черту, — хрипло сказал Сокольский. — Обойдемся.       Потянув Марка на себя, он снова поцеловал его, теперь уже яростно, почти грубо, и тут же снова приласкал языком, не позволяя очнуться, задуматься, перевести дух. Как во сне Марк чувствовал, что его, крепко придерживая за плечи, толкают к подоконнику, заставляя упереться в него животом.       — Марк… — прозвучало теперь в самое ухо, и дыхание Сокольского обожгло мочку, потом шею.       Ладони Корсара легли на его руки, вместе с ними скользнули до края подоконника. Невольно нагнувшись и вцепившись в раму открытого окна, Марк замер, все с той же мучительной сладостью, в которую переплавлялся стыд, осознав свою позу. Сокольский, прижавшись сзади, гладил его бедра и живот, расстегивая джинсы, вытаскивая из них рубашку, спуская вместе с трусами. Целовал шею, ухо, щеку, горячечно и рвано дыша. И уже было плевать, что и кто может подумать, потому что голову сносило от осознания собственной желанности и нужности. От того, что можно, оказывается, хотеть и делать то, что хочется. И даже понимание того, что сейчас его будет иметь мужчина, что он сам на это соглашается — даже это делало все происходящее только острее и неправдоподобно ярче, как во сне, когда не можешь сопротивляться происходящему.       — Мальчик, — выдохнул ему в ухо Сокольский, толкнувшись внутрь скользкими пальцами, безошибочно нащупывая место, от прикосновения к которому Марка выгнуло дугой, и сам собой вырвался стон. — Мальчик мой…       Его пальцы скользнули дальше, вглубь, потом вернулись, прошлись по кругу и снова расчетливо зацепили нужную точку. Марк всхлипнул и опять застонал в голос, уже не в силах сдерживаться. Член стоял, как каменный, но притронуться к нему не получалось, и Марк смог только двинуться назад бедрами, без слов позволяя, прося.       Между ягодиц уперся раскаленно-горячий, тоже скользкий член Сокольского. Надавил, принося медленную тягучую боль, на которую стало совершенно плевать, как только головка прошла внутрь, а следом скользнуло и все остальное.       Охнув, Марк прогнулся еще сильнее, уже не понимая, что делает, инстинктивно раздвигая ноги, расставляя ступни и двигая бедрами по какой-то странной восьмерке. Сзади отчетливо и резко всхлипнул Корсар. Мучительно медленно подался назад, выскальзывая, и снова толкнулся, находя правильный, единственно возможный угол.       — Да, — выдохнул Марк. — Да…       И снова скольжение назад и толчок. Только сейчас Марк понял, что до этого Сокольский жалел его, укладывая на спину. Вот так, сзади, было куда глубже, полнее и абсолютно беспомощно. Если, лежа на спине, Марк мог бы хоть как-то контролировать ситуацию, теперь он оказался в полной власти Корсара, и только смутное осознание, что тому можно доверять, не давало сорваться в панику. И еще, конечно, удовольствие.       Поначалу невыносимо сильное, болезненно острое ощущение чужой плоти внутри сменилось томно горячим, палящим, заставляющим тихонько вскрикивать, подставляться и хотеть еще и еще.       Мотая головой, из последних сил упираясь руками в окно, Марк всхлипывал и стонал, подчиняясь каждому движению чужих властных ладоней, управляющих его телом. Сокольский входил глубоко, так что в конце каждого толчка его член упирался во что-то внутри, и это отдавалось сильным, до боли, спазмом. Кусая губы, чтобы не кричать, Марк послушно прогибался, насаживался и снова качался к подоконнику, а самым диким, невозможно неправильным и потрясающим было то, что в этот раз его никто не заставлял и не мог бы заставить. Все, что происходило сейчас — одно на двоих горячее дыхание, сводящий с ума ритм и стоны, вспышки сладкой боли и тягучего наслаждения, запах Корсара, его жесткие ладони и раскаленная плоть внутри — все это Марк выбрал сам.       И потому, когда Корсар, несколько раз дернувшись и вбившись особенно глубоко, со стоном обмяк, Марк, едва поняв, что происходит, вместо разочарования почувствовал какую-то глупую обиду. Тело горело, яички напряглись так, что уже тянули болью, и Марк дернулся, пытаясь оттолкнуться, сделать что-то. Всхлипнул от непереносимого желания кончить…       — Чшшш… Тихо, мальчик, тихо… — проговорил, задыхаясь, Корсар, пошлым хлюпающим рывком покидая его тело. — Сейчас все будет…       Развернув Марка, прижался к нему таким же обнаженным пахом, потерся животом о его возбужденный до боли член, торопливо поцеловал в губы, удерживая за плечо одной рукой, вторую просунул вниз, легонько погладил. Этого было мало, совсем мало, и Марк снова протестующе дернулся, но тут же понял, что Корсар отшатывается назад ровно настолько, чтобы опуститься на колени. Перед ним на колени!       Притиснутый к подоконнику, вцепившись в него сведенными пальцами, Марк не поверил бы глазам, но горячим влажным губам на собственном члене поверить пришлось. И это делает Корсар? С ним?       Понимание происходящего снесло крышу даже сильнее, чем сами ощущения. Марк только и успел, что неумело и беспомощно толкнуться вперед, в упругий горячий рот, сомкнувшийся вокруг головки и скользнувший дальше. Разрядка захлестнула мгновенно — беспомощно заскулив, Марк выплеснулся, содрогаясь в спазмах полной, невозможной эйфории и облегчения, почти теряя сознание. Повиснув на подхватившем его Сокольском, он сделал несколько шагов до кровати, сел и вдруг неудержимо разрыдался.       — Марк? Марк…       Крепко обняв его за плечи, Сокольский тревожно заглядывал в глаза. Поднявшись, ушел к окну, вернулся и прижал к губам Марка бокал, заставив выпить глоток. Коньяк глотнулся, как вода, и только внутри обжег, так что рыдания перешли в кашель, а потом и вовсе успокоились.       — Марк, — очень тихо и ласково повторил Сокольский, гладя его плечи. — Ну что ты, мальчик… Все хорошо? Давай, ложись. Я больше не трону…       Марк отчаянно замотал головой, пытаясь сказать, что дело не в Корсаре. Отчаявшись протолкнуть хоть слово в сведенное спазмами совсем не от коньяка горло, потянулся, неловко ткнулся лицом в плечо Сокольского. Обнял его сам, как смог, крупно дрожа всем телом и чувствуя, как снова подкатывают рыдания.       — Мальчик…       Узкие жесткие ладони все так же гладили его плечи, спину, поясницу, и Марк постепенно расслабился настолько, что смог проговорить шепотом:       — Это неправильно. Нельзя так…       — Марк, — отозвался Сокольский через несколько мучительно долгих секунд тем же ровным мягким голосом. — Неправильно — это заниматься сексом без удовольствия и по принуждению. А сегодня все как раз было правильно. Ты ведь сам решил…       — Нет, — выдохнул Марк, поднимая голову и яростно глядя в бесстрастное лицо Корсара. — Нет, я не об этом! Вы… не понимаете…       — Так объясни, — шевельнулись губы Сокольского, на лице которого жили, кажется, только глаза.       Объяснить? Как это можно сказать? Как? Но внутри действительно бурлило и кипело, так что Марк оттолкнулся от мгновенно отпустившего его Корсара, сел рядом на кровать, обнял себя руками за плечи. Джинсы остались у окна, и выглядел он сейчас, в одной рубашке, препохабно, только на это было тоже плевать, как и на залитое слезами лицо, и горящий зад… Все это осознавалось, но как что-то далекое, вроде бы и не имеющее к нему отношения.       — Я не могу — так, — в отчаянии сказал он, глядя на пол перед собой. — Я думал, что выдержу два месяца. Что все будет по-другому. Я бы терпел, будь это просто больно. А это не больно и не стыдно, это хуже — приятно! И я уже не знаю, что со мной происходит. Я все решил, понимаете? Я вчера еще хотел сказать, что ухожу. А сегодня и вещи собрал даже. Вон, в комнате стоят. Но я не хочу уходить. Я хочу работать у вас. Просто работать! Я даже мечтать не мог, что попаду на такую работу. Вы же юрист от бога, Владислав Алексеевич, я просто хочу так же… Чтобы вы меня уважали, понимаете? А вы… вы думаете, что я только ради денег… И если я уйду… мне же из фирмы уйти придется. А там тендер… и два дела на мне… Да к черту все, ничего мне не надо, никаких денег, дайте хотя бы их закончить, я бесплатно могу…       — Марк!       Сокольский рванул его на себя, сгребая в охапку, до боли крепко обнял, прижал к себе. Заглянул в лицо. Но Марка несли мутные волны истерики, неостановимой, выворачивающей наизнанку, и Сокольский, видимо, понял это, потому что больше не сказал ни слова, только продолжал держать, невольно слушая сбивчивый шепот и всхлипыванье.       — Я не могу, не могу… Я не знаю, что делать… Мне это нравится, понимаете? Нравится жить здесь, разговаривать с вами, спрашивать что-то. Я за этот месяц узнал больше, чем за полжизни. Не о работе даже, а о людях. И это все вы, понимаете? Я как будто в скорлупе до этого жил, в раковине, как улитка! Да черт с ним, я бы с вами спал, если по-другому нельзя, только не ради денег! А теперь получается, что мне еще и спать с вами нравится. Я же думал, что ненавижу вас, что никогда-никогда… А теперь… Черт, да остановите же меня…       — Тише, тише…       Изнывая от смертельного, заслонившего все остальное стыда за безобразную истерику, Марк снова уткнулся лицом в мокрую от его слез рубашку на плече Сокольского. Прикусил губу, заставляя себя молчать — все равно уже наговорил столько, что хоть сейчас беги со стыда. И сбежал бы, может, но сил не было даже вырваться — держал его Корсар крепко.       — Ничего, мальчик, ничего. Поплачь… Это нервное, — мягко звучал сверху голос Сокольского. — Ты плачь, не держи в себе. Знаешь, есть люди, которым полезно голову включать почаще, а тебе — наоборот — вредно только головой думать. Много лишнего надумываешь.       — Отпустите, — прошептал Марк.       Голова кружилась, перед глазами плавали цветные круги, но как же ему было хорошо. Только сейчас пришло осознание, что из тела не просто ушло напряжение, как всегда бывает после удачного секса. Каждую клеточку, до кончиков пальцев на руках и ногах, наполнило блаженное расслабление и чувство полноты бытия. А еще ему просто приятны и мягкий низкий голос, и тепло сидящего рядом Сокольского, и его беспокойство. Неважно, что там дальше получится, но Корсар прав: сегодня Марк выбирал сам. Вот и довыбирался.       — Отпущу, — легко согласился Сокольский. — А ты ложись, ладно? И на вот, воды попей.       Вода вместо коньяка пришлась очень кстати. Марк жадно глотнул тепловатой минералки, уже не стесняясь, содрал рубашку и, голый, забрался под тонкое одеяло. Корсар, накинув халат, присел рядом, провел рукой по его волосам. Сказал тихо и совсем обыденно:       — Ты точно решил уйти?       — Да, — прошептал Марк, глядя мимо него в полумрак дальней стены.       — Хорошо. Хочу, чтобы ты знал: место в фирме остается за тобой. До конца практики, а там видно будет. Я рассчитываю, что ты вернешься ко мне на постоянную работу.       — Как… за мной…       — Обыкновенно, — хмыкнул Корсар, вставая с постели. — Я не готов отпустить самого перспективного работника за последние несколько лет. Кстати, ты об этом хотел вчера поговорить?       — Да… Владислав Алексеевич, извините…       Марк приподнял голову от подушки, высматривая у двери темный силуэт.       — За что? — в голосе Корсара слышался искренний интерес.       — Я опять… лишнего наговорил.       Сокольский вернулся от двери, наклонился и снова погладил его по волосам. Сказал насмешливо-ласково, будто и не было ничего:       — Мальчик, тебя на искренний разговор можно вызвать только двумя способами: выпороть или трахнуть. Видимо, это потому, что ты не пьешь. Ты себя два дня накручивал да еще до этого сколько — вот и сорвался. Спи, трудоголик, завтра все обсудим.       И вышел, мелькнув в полосе света из коридора. Марк без сил опустился на подушки. Хотелось плакать и смеяться одновременно. Он сможет уйти от Сокольского и остаться в фирме? Ну, а как еще понимать слова Корсара? Наверное, будут какие-то условия… Но это завтра, все завтра. Черт, как же щиплет и ноет… внизу. И как же это было потрясающе…