и города живут

19 сентября ПАРИЖ

Тот, кто крепко обнимал меня всю ночь, переворачивается на другой бок и стягивает одеяло. Мне становится холодно, я открываю глаза. Смотрю в потолок, потом налево — повернувшись ко мне спиной, лицом к окну лежит Лондон. Да, это он обнимал меня. Чертовски мило? Нет, даже думать об этом не хочу. Сквозь занавески пробивается серый свет раннего утра, город начинает оживать, проникая в тишину гостиничного умиротворения. Вижу свой чемодан в углу, значит, мы уснули в моем номере. Осторожно приподнимаюсь на локтях. Справа от меня лежит Венеция, к ней прижался наш новый друг Питер. Гляжу на них и думаю, что некоторым во сне удается оставаться красивыми — порой даже лучше, чем в жизни, правда. Я вот, например, во сне открываю рот и пускаю слюни. Это, скажу я вам, отвратительно. Лондон... про него ничего не могу сказать, он повернулся ко мне спиной и заглядывать ему спящему в лицо я не собираюсь. Чувствую себя счастливым без видимых причин. Настолько, что даже вставать не хочется. Мы погружены в безмятежность и забвение. Принял душ, нахожу в шкафу однотонные футболку со спортивками и, прежде чем уйти, в последний раз смотрю, как они спят. Удивительно, что мы вчетвером уместились на одной кровати. Лондон переворачивается на спину, теперь я могу убедиться, что и ему сон к лицу. По крайней мере, в таком состоянии его фирменная ухмылочка не появится. Его руки раскинуты... мне непривычно видеть его таким беззащитным. Схватив со стола телефон и зарядку, оставляю их у себя в номере, как в неком убежище. Сбегаю вниз по лестнице в лобби и узнаю, что завтраки начнут подавать через час. 06:56 Новый парень с ресепшн какой-то кошмар! Он не следит за собой и смотрит видео с тупыми приколами. Прошу подсказать контакты Кирилла, потому что у меня осталась его куртка (это официальная версия). Он выпытывает, как же так вышло, но это его не касается. Так и говорю: «Тебя не касается». Помогать он не стал, говорит, что понятия не имеет, как связаться с Кириллом. Но в любом случае мы скоро увидимся — Воркута не такой уж большой город и я обойду все дома, если потребуется. Есть еще одна зацепка: он говорил про учебу в колледже, даже факультет называл. Наша встреча остается вопросом времени. Впрочем, я уже сомневаюсь, что он даст мне второй шанс и выслушает. Сажусь в кресло напротив новенького. Решил мозолить ему глаза. По телевизору, стоящему между стойкой ресепшн и чучелом медведя, начался выпуск новостей, но звук выключен. Прошу новенького прибавить, он кладет пульт перед собой так, что мне приходится подняться и идти за ним. Странно, что я ни с кем не могу подружиться в этой гостинице — даже с Кириллом не задалось, а ведь я так старался в тот вечер. Опускаюсь в кресло и прибавляю звук. Ведущая рассказывает про землетрясение в Мексике: «погибло двести человек, разбор завалов продолжается». Я, хоть убей не помню, приехал Мехико на съезд в Воркуту или нет. «Жителям мексиканской столицы рекомендовали быть наготове: отключить газ, спать в одежде, иметь под рукой телефон, оставить ключи во входной двери», — говорит ведущая и обещает показать репортаж про генассамблею ООН сразу после рекламы. Лондон спускается вниз, повязав на голое тело со спины мой свитер «Fendi» крупной вязки: «Ты ведь не против?». Сладко зевает и садится в соседнее кресло. Мы молча смотрим сюжет про выступление Трампа. — Тебе не спится после вчерашнего? — спрашивает он все еще глядя на экран. Там какой-то мужик слушает речь президента, закрыв лицо руками. — Ты крепко меня обнимал, чуть не придушил, — пускай делает с этим моим заявлением что хочет. — Это не правда, никто тебя не обнимал, — упрямо отрицает Лондон. — Не выдавай желаемое за действительное, будь добр. — Тогда, считай, проехали. Сам почему не спишь? — Начал беспокоиться, когда ты ушел. Сейчас не лучшее время, чтобы одному бродить. Ты так не думаешь? Вот когда мы не в большой компании, а как сейчас наедине, Лондон ведет себя иначе. Я высказал ему свое наблюдение. — А как я себя веду обычно? — удивляется он. — Как мудак, если честно. — Знаешь, любому другому за такие слова придется ответить, а ты пользуешься тем, что я к тебе неравнодушен. И мудак здесь ты, — назидательно продолжает Лондон. — Клюнул на уловку спецслужб и примчался сюда как миленький. А нам теперь все это расхлебывать. — Уловку спецслужб? Я прилетел сюда по приглашению Москвы! — Она тоже святая простота, — сердито фыркнув, заявляет он. — Хотя, казалось бы — кому, как не ей знать, на что способны эти мерзавцы. — Говори прямо, — требую я, окончательно взбешенный его фигурами умолчания. — Меня обманули? Так получается? — Ты типичный случай недоразумения! — вздыхает он, отбирая у меня пульт, чтобы убавить громкость. — Я узнал, что Москва пригласила тебя, когда мы уже начали собираться в Нью-Йорке. И все бы ничего, но мне из источников, крайне надежных источников, сообщили, что очень уважаемая частная военная компания готовит похищение не менее уважаемого, но весьма беспечного города. Да, не сомневайся — речь идет о тебе. Бегло анализирую последние дни, но не могу припомнить признаков того, что мне грозила опасность. Звучит как-то неубедительно. — Я, как видишь, экстренно прилетел сюда, — продолжает Лондон, пододвигая свое кресло ближе. — И, поверь, никакого удовольствия от пребывания в этом городке не испытываю — в отличие от тебя, конечно. Провести здесь Неделю мод! Да ты неисправимый мечтатель, друг. Эта затея стопроцентно провалится, но я горжусь тем, что ты попытался. Новый парень с ресепшн открывает кафетерий. Оттуда доносятся ароматы свежезаваренного кофе. Мысли путаются в голове, но если Лондон ждет, что я кинусь к нему на шею с благодарностями, он глубоко ошибается. Рукава моего свитера, небрежным узлом завязаны на его груди. Стараюсь не смотреть в его сторону, но боковым зрением все равно изучаю. Лондон грациозно закидывает ногу на подлокотник кресла и, похоже, ждет хоть какой-то реакции. — То есть ты перенес съезд, чтобы меня спасти? — уточняю чересчур грубо и с нескрываемым сомнением. — И как этот план сработает, просвети, пожалуйста? — А он уже сработал, можешь не сомневаться, — говорит Лондон, буквально источая самодовольное веселье. — Пока мы рядом, тебя никто пальцем не тронет. Просто будь на виду, пожалуйста, и не шатайся в одиночку. — Почему именно я? — Потому что ты — солнышко, — елейным голосом произносит Лондон, энергично переключая пультом каналы. — Я понятия не имею, почему они выбрали тебя, если честно. Мне пока неизвестно также, кто за этим стоит. Но у меня надежный источник — поверь, я бы не стал заморачиваться и тащиться на гребанный Северный Полюс, не будь угроза столь реальной. Мимо нас в кафетерий, спускаясь с верхних этажей, проходят Будапешт и Лиссабон. Обмениваемся рукопожатием, но ребята возле нас не задерживаются, идут на завтрак. — Москва об этом не знала, да? — Не знала, — Лондон качает головой, становясь чуть строже. — Она, как и ты, потеряла бдительность. Он снова включает новости. «А теперь к событиям в Париже, — говорит ведущая и Лондон издает торжествующий возглас. — Второй день там продолжаются протесты против трудовой реформы. Накануне столкновения с полицией произошли на центральных улицах французской столицы...». — Тебя и недели нет, а в городе уже начались беспорядки, — с укором заявляет он, ему не объяснишь, что будь я дома, они бы все равно вышли митинговать. «Корреспондент France 24 в ходе прямого включения с бульвара Сен-Мартен сделал предложение своей девушке, но камень, брошенный протестующими, сбил его с ног, — сообщает ведущая, замедленно демонстрируя, как коробочка с кольцом вылетает из рук журналиста, а сам он падает. — Представители жандармерии отыскали кольцо в канализационной ливневке, очистили его и преподнесли счастливой паре — девушка, кстати, ответила согласием». — Чудеса повседневности, — с умилением комментирует Лондон кадры, на которых жандарм вручает влюбленным коробочку. Это, наверное, единственный подходящий момент, чтобы спросить. Но все и так очевидно, вдаваться в детали рискованно — как мне, так и ему. Мы бережем недосказанность, остаемся в рамках этой холодной отстраненности. Так сложилось исторически, так надо. И все-таки. — Рим от тебя узнал про Исаака? — спрашиваю, набравшись смелости. — Сомневаюсь, что он утруждал себя и наводил справки. Лондон отвечает не сразу — снова щелкает пультом, останавливается на музыкальном канале. Песня «Way down we go». — Сдаюсь, разоблачил меня, Шерлок, — поднимает руки вверх, роняя при этом пульт. — Выписывай ордер на арест... — Постой, а ты как узнал? — Варшава рассказала, — сползая в кресле, с неохотой отвечает он. — Ты к ней ездил тогда узнать про него. Но ты ее не вини, — грозит мне указательным пальцем. — Я с большим трудом вытянул. — Зачем тебе такое вообще знать? — осторожно уточняю, при этом боюсь прямого ответа. Он изображает замешательство. Якобы забыл, о чем мы только что говорили. — Да, так... Любопытно было понять из-за чего, а вернее «из-за кого», ты так убиваешься, — говорит он, уставившись в телек, а потом вдруг начинает что-то листать в своем смартфоне. — Все ждал, когда подвернется случай тебе показать. Лондон демонстрирует на экране фотографию надгробного камня: «Исаак Флинк 1918 — 2004». Не может быть! Я в это никогда не поверю! Из меня словно воздух выпустили. Невольно закрываю глаза, физически чувствуя, как на меня навалилось отчаяние. — Ты знал? — спрашиваю. — Ты давно знал, что он выжил? — Нет, клянусь, — он кладет руку на сердце, и я замечаю, что он нервничает и в то же время, вероятнее всего, говорит правду. — Я обнаружил недавно и по чистой случайности, когда был на твоем кладбище Пер-Лашез. Ты знаешь, я иногда навещаю там могилу нашего общего друга. И не смей искать здесь теории заговора, я чист! — То есть все это время... — Ты зря страдал. Он прожил долгую и счастливую жизнь. 11:03 Во Дворце культуры мне приходится отсидеть полтора часа на лекции Сеула. Он рассказывает об изменениях климата, демонстрируя на экране пугающие графики. Столбцы и диаграммы расплываются перед глазами. Вместо них мое воображение рисует долгую и счастливую жизнь Исаака. Первый слайд, пожалуйста. Вот он вернулся, чудом выжив в Освенциме, и встречает у подножия холма Монмартр скромную девушку — свою будущую жену. Они поднимаются по лестнице к белоснежному собору Сакре-Кёр, который буквально светится в ночи, и целуются на смотровой площадке. Следующий слайд — бракосочетание в церкви Мадлен. Все счастливы, кроме родителей Исаака (они ортодоксальные евреи). Затем молодожены живут, скажем, в районе Триумфальной арки, по вечерам часто спускаются на прогулку к набережной Сены. Она предлагает ему дойти до станции «Пасси», но Исаак избегает появляться в этом районе: «Сама знаешь, почему». Даже моя бурная фантазия бессильна перед этим вопросом — проекция Исаака начинает беззвучно шевелить губами, объясняя, по какой причине оставил меня в неведении. Придется смириться с тем, что он до глубокой старости жил где-то рядом и даже не вышел со мною на связь. — ...и прочие бытовые отходы, — говорит Сеул, меняя на экране реальный, а не мнимый слайд. Я представляю, как Исаак, нисколько не постарев, гуляет со своими детьми в парке Тюильри. Летом с вокзала Аустерлиц они уезжают всей семьей на Лазурное побережье, а в декабре восторженно идут вдоль рождественских витрин универмага «Le Printemps». На Марсовом поле их лица озаряет салют в честь Дня взятия Бастилии — Исаак посадил на плечи дочку и прижимает свободной рукой сына, тот чуть постарше. Он редко вспоминает меня или забыл вовсе. Удивительно, что я не почувствовал его присутствие, что мы ни разу не пересеклись, не столкнулись на улице. Теперь очевидно, что мой город много лет скрывал от меня главное, словно незримо был поделен надвое — с одной стороны, убиваясь от горя, жил я; а с другой стороны человек, по которому я все эти годы носил траур. Напрасно. Сердце становится жестким, как камень, когда пытаюсь оценить масштабы предательства и самообмана. — Сделай лицо попроще, — просит Москва, когда после выступления Сеула мы стоим в очереди за кофе. — Ты судьбы мира решаешь что ли? В банкетном зале шумно. Отношение ко мне, судя по всему, изменилось. За пару дней до этого каждый стремился пожать мою руку, а сегодня все отводят глаза в сторону. Со мной перекинулся парой фраз Нью-Йорк, помахал с другого конца зала Каир, подошла обнять Вена (стыдно признаться, но я так и не начал читать ее книгу). Если все получится с Неделей мод, она клятвенно обещает сидеть в первом ряду на каждом дефиле. Остальные не обращают на меня ни малейшего внимания. Москва, с которой я делюсь своими переживаниями, все списывает на манию величия. — Ждешь, что они вечно будут за тобой бегать и смотреть в рот? — смеется она. — Твой триумф был позавчера. Сегодня ты не такая уж важная персона. Теперь мы гадаем, кого из звезд затащил сюда Лондон на гранд-ужин. Говорят, вечером в аэропорту приземлится самолет с музыкантами и группой сопровождения. — Ты не знаешь, кто прилетит? — спрашиваю, стараясь сделать вид, что мне все равно. — Это знает только Лондон, — говорит Москва и уходит, оставив меня одного у стола с закусками. Жду, что кто-нибудь ко мне подойдет, но все разбились по компаниям у столиков и в мою сторону никто не смотрит. Даже Питер с Венецией. Оба о чем-то весело болтают с Брюсселем и Гаваной, распивая шампанское. Не вижу смысла вмешиваться посреди разговора. — Они слабо верят в твою безумную затею, — раздается позади меня знакомый надменный голос и Лондон подходит вразвалочку, широко улыбаясь. — Никто не хочет иметь дело с лузером. Знаешь, мой рейтинг влияния тоже стремительно падает, когда стою рядом с таким горемыкой, как ты. — Так, будь любезен, проваливай, — сжав кулаки, огрызаюсь. — Никто тебя здесь не держит. — Грубить тому, кто всегда на твоей стороне, недальновидно, — заявляет Лондон, оценивающе меня оглядывая. — Ты ведь не убиваешься из-за того, о чем я тебе утром рассказал? — Нисколечко, — отвечаю, глядя ему прямо в глаза и выжигая все переживания внутри себя, чтобы не заметил и тени. — Что ж, отлично, — Лондон залпом допивает шампанское, ставит бокал на стол. — Идем, хочу тебя кое с кем познакомить. С этими словами он берет меня за руку и тянет к выходу из банкетного зала. Я начинаю сопротивляться, но вижу, что все пялятся. Мое препирательство со стороны, наверное, выглядит очень глупо. Лондон делает знак рукой вежливо приглашая меня пройти вслед за ним. Спиной ощущая недоуменные взгляды, подчиняюсь и выхожу. Он отказывается что-либо объяснять и ведет меня к парадной лестнице. Мы спускаемся на первый этаж. У билетных касс о чем-то серьезно беседуют Москва и Берлин. — Ты идешь с нами, — щелкает пальцами Лондон, указывая на Москву. Та сперва изумленно застыла от такой бесцеремонности, а потом вопросительно смотрит на меня. Отвечаю ей молчаливой гримасой в духе: «Даже не спрашивай». Лондон по-хозяйски заходит в плохо освещенные служебные помещения, ведет нас через неопрятный проход с обугленными электрощитками, а затем сворачивает в длинный светлый коридор. Из-за угла появляется плохо выбритый мужчина крепкого телосложения, указывает на самую дальнюю дверь возле черного входа: «Она ждет. Не хотела вас тревожить и подниматься наверх». Мы с Москвой растерянно переглядываемся. Комната, в которую нас заводит Лондон оказывается гримерной, тесно заставленной какими-то коробками. Их так много, что я не сразу замечаю за ними диван возле окна. На нем сидит пышнотелая женщина невысокого роста с очень короткими светлыми волосами и строгим лицом. Она напрягается, когда мы заходим, но изо всех сил старается сохранить достоинство, прижимая к себе сумочку, словно та служит ей моральной поддержкой. — Ольга Юрьевна, спасибо что пришли, — Лондон коротко жмет ей руку, женщина встает и, явно не чувствуя уверенность, суетливыми движениями расправляет платье. — Эта девушка... она представляет Москву. А этот смурной парень, хотите верьте, хотите нет — Париж. Мы пытаемся выдавить улыбку. Ольга Юрьевна держится стоически, хотя кивает несколько обреченно и вся сжимается. Руку она нам не подает, и от неловкости происходящего всем, кроме Лондона, становится не по себе. — Ольга Юрьевна — мэр Воркуты, — вносит он хоть какую-то ясность. — Она была так любезна, что позволила нам оккупировать этот Дворец культуры на время съезда. — Я чем-то еще могу вам помочь? — исподволь интересуется Ольга Юрьевна и вновь садится на диван, кладет на колени сумочку. Мы же остаемся на ногах, окружив ее как взбалмошные старшеклассники взыскательную директрису. — Париж вкратце изложит вам свою гениальную идею, — внезапно объявляет Лондон и я чувствую, что он готов прыснуть со смеху. — Город так сильно его вдохновил, что планы прямо-таки грандиозные. Ошеломленно смотрю на него. Я планировал поставить в известность местную администрацию, но позже — когда появится стопроцентная уверенность в том, что мы заручились поддержкой Федерации мод. Сейчас об этом говорить бессмысленно и, даже не начав, я чувствую себя униженно и густо краснею — все по-идиотски как-то получается. Лондон, само собой, в восторге от столь неуклюжей ситуации, покачивается на пятках от нетерпения, гад. — В конце января мы бы хотели провести в вашем городе Неделю высокой моды, — сообщаю медленно и внятно, чтобы она оценила твердость моих намерений. — Просим вас поддержать эту идею. У Ольги Юрьевны лицо такое, будто она нечаянно ослышалась, экзаменуя меня. — Это звучит... немного странно, — с вежливым сомнением в голосе говорит она и теребит нитку с жемчугом на шее. — Да, согласен, — с нажимом отвечаю, пока она в смятении смотрит по сторонам. — Но это своего рода эксперимент. Понимаете, легко привезти красоту туда, где она уже есть и нужна решимость, чтобы привезти туда, где ее... так не хватает. Мы рассчитываем, что все модные дома нас поддержат, примут этот вызов. — Насколько я знаю, их интересуют только деньги, а не красота, — чеканя слова, возражает мне Ольга Юрьевна и поднимает суровый взгляд на Москву. — Поймите, у нас денег нет. Я теряюсь от неожиданного металла в ее голосе — уверен, в обычной жизни все считают эту женщину сильной и волевой. По крайней мере, она производит такое впечатление, когда речь заходит про деньги. Мэр Воркуты с легким раздражением откидывается назад, низко опускает голову и о чем-то сосредоточенно думает. — Мы не требуем финансовых вложений с вашей стороны, — с троекратным рвением убеждаю, пытаясь установить с ней зрительный контакт. — Для участников перенос шоу выльется в серьезное удорожание. Но эти показы войдут в историю — если все получится, весь мир в ближайшие несколько месяцев будет говорить только про ваш город, а в конце января каждый модный дом захочет похвастаться тем, что преобразил Воркуту по-своему. Для них это будет делом чести — приехать сюда и доказать, что их искусство не меркнет за пределами Гран Пале. Мы надеемся, что они смогут разглядеть прекрасное там, где на первый взгляд все уныло и скучно — по крайней мере, я увидел ваш город таким... особенным. Ольга Юрьевна основательно напугана, но вида не подает. Интересно, какие фокусы додумался показать ей Лондон при первой встрече. — Я не вижу причин сказать вам «нет», — подумав немного, вкрадчиво выносит вердикт она и смотрит почему-то не на меня, а на Москву. — Но я бы на вашем месте... оставила все, как есть. — Париж не любит все, как оно есть, понимаете Ольга Юрьевна? — отзывается Лондон, помогая ей подняться с дивана. — Его хлебом не корми — дай только праздник закатить на ровном месте. Представляете, как вам с ним повезло? Это круче даже, чем Диснейленд. Мэр Воркуты поворачивается ко мне спиной, и я провожу большим пальцем по шее, когда Лондон вскользь смотрит на меня. «Ты труп» — еле слышно говорит ему Москва. — Кстати, чуть не забыл, — решительно продолжает он, помогая надеть Ольге Юрьевне пальто. — Москва в случае необходимости согласует все на высшем уровне. Год Франции в России, культурный обмен и тому подобное. Она позаботится, чтобы в Кремле все подмахнули, так ведь? Мэр Воркуты, заинтригованная столь серьезным обещанием, поворачивается к нам и смотрит выжидающе. — Считайте, они уже в восторге от этой идеи, — с деланной улыбкой заверяет Москва. Потом Лондон говорит, что ему пора вернуться к остальным участникам съезда и просит, чтобы мы проводили Ольгу Юрьевну до машины. Она отказывается, но тот упрямо настаивает и буквально растворяется в воздухе. Чувствуя подавленность, мы с Москвой идем рядом с мэром Воркуты по коридору. — Вы можете объяснить мне природу своего происхождения? — неожиданно спрашивает она, остановившись и смотрит требовательно. — То есть... как это бывает? Москва в полном замешательстве ждет, по всей видимости, что я скажу. Сама молчит как партизан. — Город воплощается в человека не сразу, — говорю и думаю, как бы мне не сболтнуть лишнего. — Раньше на это уходили столетия. Сейчас все происходит куда быстрее. Иногда новый город находит воплощение, отметив свое пятидесятилетие. Насколько я понимаю, Воркута не такой старый город. — Основан в 1936 году, — сухо информирует мэр и медленно продолжает идти вперед, напряженно глядя себе под ноги. — Но мне интересен сам процесс вашего появления. — Все проще, чем кажется. Мы родились обычными людьми в тех местах, к которым будем навсегда привязаны. К восемнадцати годам процесс нашего взросления постепенно замедляется, и появляются способности, которыми обделены другие — мы можем открыть все двери в своем городе, физически чувствуем, когда ему грозит опасность, наше внутреннее состояние тоже часто ему передается... Ольга Юрьевна подходит к стене с фотографиями артистов и отрешенно начинает их разглядывать. — Наконец, с возрастом нам удается влиять на природные явления — дожди, заморозки, землетрясения, — продолжаю я. Москва сверлит меня тяжелым взглядом — подозреваю, из-за того, что ей эта информация кажется излишней. С внезапно возникшим сожалением в голосе Ольга Юрьевна спрашивает: «У вас когда-то были родители и семья, так?». — Когда-то были. Очень давно. — Лондон сказал, что и у нашего города есть воплощение, — припоминает она, задержавшись у одной из фотографий. — Вы не могли бы нас познакомить? Мне любопытно. — Мы спросим, готова ли она, — отвечаю сдержанно, чтобы госпожа мэр поняла, насколько это деликатный момент. Ольга Юрьевна долго не отходит от фотографии, и я тоже начинаю внимательно всматриваться. На снимке девочка с красными румянами на щеках танцует в расшитом на русский манер синем платье. Это должно быть невероятное совпадение, но на фотографии наша Воркута. — Вы знаете эту девочку? — осторожно интересуюсь, подходя ближе. — Знаю, — отвечает она с гордостью. — Это моя дочь Татьяна. Раньше народными танцами занималась. Потом, дурочка, бросила. Мы с Москвой в ужасе смотрим на выцветший снимок. Я допускал, что у Воркуты в силу молодого возраста еще может быть семья, но представить себе такое не мог — она родилась в семье мэра! С ума сойти! И Ольга Юрьевна даже не в курсе, кем стала ее дочь. Дар речи возвращается ко мне, когда мы выходим на улицу: «Сколько ей лет?». — Семнадцать исполнилось, — она удивлена внезапным интересом. — Мечтает сбежать отсюда поскорей. Это точно наша Воркута и я представляю, в какую мыльную оперу превратится встреча Ольги Юрьевны с городом, который она возглавляет. Мэр садится в машину и, едва улыбнувшись уголками губ просит: «Держите меня в курсе, пожалуйста». — Офигеть! — произносит Москва, едва автомобиль отъезжает. 16:01 Долго разглядываю себя в зеркало гостиничного номера. На мне кожаная куртка Кирилла. Та либо шикарна сама по себе, либо мне она так нравится потому что принадлежит ему. Сидит идеально — как если бы кто-то приобнял невзначай. Пахнет его свежим парфюмом. Аромат легкий, едва уловимый в складках. Я не какой-нибудь там фетишист, но уже несколько минут медленно вожу рукой по лицевой стороне, стараюсь распознать эти бодрящие нотки и, почувствовав, представляю — вот он рядом и все недоступное глазу в миг раскрывается и манит. Вещи тех, к кому тянешься, имеют особую ауру. Они словно закавычены в материальном мире и перенесены в атмосферу особой загадочности. Аккуратно проверяю карманы — пытаюсь найти хоть какую-то подсказку о том, где может находиться ее владелец. Но они пусты. Я все еще сомневаюсь в том, что поиски Кирилла оправданы. Он предельно четко все обозначил в том сообщении. «Удачи. Я не горю желанием с тобой видеться снова» — примерно так это прозвучало. Он знает, где меня найти, но выходит, просто не заинтересован. В тот вечер я наговорил так много лишнего, что Кириллу безразлична даже его стильная куртка — он бы, наверное, ее забрал, не будь ему так противна встреча со мной. От этой мысли кровь приливает к лицу и немедленно хочется все переиграть по сценарию, в котором я не накидался в тот вечер, а осознанно и тактично пытался ему понравиться. Окей, даже без рьяных попыток обольщения — как друг. Разочарованно снимаю куртку, бережно складываю, оставляя лежать на самом видном месте в качестве немого укора — взгляни, это твое фиаско. Изучаю карту в смартфоне в поисках горно-технического колледжа. Кирилл сказал, что учится там на промышленного дизайнера. От гостиницы не так далеко — судя по навигатору, можно дойти за пятнадцать минут. Блокирую экран, чтобы хорошенько взвесить все «за» и «против». В самом худшем случае он пройдет мимо, смерит презрительным взглядом, бросит что-нибудь в духе «отвали». Тогда я... просто уйду. Интересно, останется ли желание продолжать эту эпопею с Неделей мод, если Кирилл меня отбреет? Москва, как не отрицай, права и за благими намерениями, о которых я с таким пафосом вещал со сцены Дворца культуры, все же скрывается желание показать именно Кириллу праздник, неразрывно связанный со мной. В последнее время эта ассоциация вызывает много внутренних противоречий, но ради него я попытаюсь соответствовать. Уверенный в том, что заслужил второй шанс, выхожу из номера и уже закрывая дверь, слышу пиликанье — звонит телефон на прикроватном столике. Я бы вернулся ответить, но неохота терять время. Включаю в наушниках «Un Po’ D’amore» и отправляюсь на поиски Кирилла. Тут же мельком вспоминаю, что Лондон не велел гулять в одиночку, но без особого зазрения совести, нарушаю это правило. В конце концов, никаких обещаний я ему не давал. Захожу в холл и замечаю, что перед администратором стоит Воркута. Она держит в руках потрепанный пакет с какими-то вещами. Не знаю, почему, но я спонтанно прячусь за угол, чтобы с ней не столкнуться. Мне приятно кому-то нравиться, но пора бы уже четко обозначить ей свое намерение остаться друзьями. Большего нам не дано. К несчастью, технично слинять не получилось — этот противный парень с ресепшен спалил меня. — А вот и он как раз, — Воркута оборачивается на эти его слова. Сгорая со стыда, выхожу из своего укрытия, нацепив вымученную улыбку. Кажется, она поняла, что я там прятался. Разве нельзя было по-человечески позвать ее на прогулку и все напрямик объяснить? Впрочем, и она хороша — утаила от нас щепетильную ситуацию в своей семье. Меня раздражают такого рода недомолвки. — Мне сказали куртка Кирилла у тебя, — вдруг говорит она и кивает на администратора. — Сможешь ее вернуть? Забываю, как дышать, честное слово. Воркута глядит на меня жестко и мне кажется, что даже с каким-то презрением. «Да, сейчас принесу», — говорю под прицелом ее взгляда. — Буду снаружи, — холодно реагирует она и направляется к выходу. Ставлю на паузу «Un Po’ D’amore», в панике поднимаюсь на свой этаж. Наша Воркута знакома с Кириллом и, по всей видимости, неплохо общается, если приходит за его вещами. Они просто друзья или..? Зачем же она тогда так отчаянно добивалась моего внимания, если у нее есть парень? Безумие какое-то! Забегаю в номер и, не включая свет, шарахаюсь в поисках своего трофея, с которым придется расстаться — как и с надеждой на новую встречу с Кириллом, судя по всему. В последний раз вдыхаю его запах, прижимая куртку к себе. Спускаюсь вниз. На ходу мысленно свожу все события последних дней с участием Кирилла и Воркуты к единому знаменателю, но многое не бьется. Они должны были где-то пересечься, но точек соприкосновения, как ни старайся, не нахожу. На улице льет дождь, предвечерняя серость опускается на город. Воркута стоит с этим неказистым пакетом на крыльце. Увидев меня, убирает телефон в карман плаща. Отдаю ей куртку. Чтобы как-то сгладить напряженную ситуацию говорю, что сегодня познакомился с ее мамой. Эта новость лишь усугубляет напряг. — Теперь видишь, насколько все запутано? — Да, уж... запутанно, — говорю и думаю, как бы мне аккуратно выведать у нее что-нибудь про Кирилла. Но долго ждать не приходится — она упоминает его сама. — А ведь он сказал, что потерял эту куртку, — с великим облегчением отмечаю, что резкость смягчается, появляются нежные оттенки. — Если бы этот парень не сказал, что она у тебя, я бы никогда не узнала... Значит, Кирилл ей не говорил. Меня сдал этот противный увалень. Не нужно было к нему обращаться за помощью. Ливень усиливается, стучит по крышам, как заведенный. Влажный воздух прорывается в удушливую атмосферу, повисшую над нами щемящим молчанием. Не знаю, о чем думает Воркута, но на этом фоне погода постепенно превращается в мини-апокалипсис. — Мы будем друзьями? — неожиданно спрашивает она, глядя на меня все теми же глазами, но уже без прежнего блеска. — Что? — ее вопрос, прозвучавший, скорее, как утверждение, застает меня врасплох. — А! Ну разумеется. Я буду только рад. И передай от меня привет Кириллу, когда вы... ну, когда вы увидитесь. — Мы вообще-то живем вместе, — с угрюмой усмешкой сообщает она. Тут я совсем лишаюсь дара речи. Отчаянно ищу пути отступления. — Прости, я не знал, что вы встречаетесь, — вздыхаю, а потом в панике понимаю, что не должен был извиняться (а за что, собственно?). Само с языка сорвалось. — Мы не встречаемся, — она начинает искренне смеяться над моей реакцией. — Кирилл — мой брат.