22 сентября КИРИЛЛ
Мне было пять лет, когда это началось. Я спрятался от дождя под козырек подъезда. Было грустно — после долгой зимы прогулочное лето без слякоти наступило лишь в июле, но из-за дождливой погоды никто из моих друзей не выходил во двор, а самых счастливых семьи забрали греться на юг. Мне же приходилось каждый день мириться с детскими криками в доме — моя младшая сестра Таня родилась в канун Нового года и родители почти перестали обращать на меня внимание. Отец тогда уже болел, и в нашей двухкомнатной квартире к концу зимы поселилось неуютное предчувствие. Никто со мной об этом не говорил прямо, разумеется — я лишь считывал эту обреченность между строк. Она повисла в недосказанности, стоило им заговорить при мне про болезнь, съедающую отца изнутри. Тем дождливым летом между двумя зимами я все чаще молчал, и уже ни о чем не спрашивал. Из подъезда вышел молодой человек, больше похожий на тень. Я пытаюсь вспомнить точно, как он выглядел, но из невнятного детского воспоминания осталась только та фраза, которую он обронил, когда мы стояли, укрывшись от дождя. Еще я точно помню, что он обратился ко мне по имени. — Кирилл, — сказал он мягким и тихим голосом. — Твой человек живет по ту сторону. И ничего кроме. Сказав это, он положил руку мне на плечо, чуть сжал, а затем ушел в моросящий дождь, я больше никогда его не видел. Отец спустя три месяца умер, и я остался единственным мужчиной в доме, о чем постоянно напоминали мамины подруги. Они так часто вздыхали, собираясь в нашей тесной кухне, что мне самому нечем было дышать. Позже, конечно, выяснилось, что не боль утраты так сдавила грудную клетку. Врачи диагностировали астму. Поначалу меня совсем не интересовал «мой человек». Я думал только про «ту сторону». В моем понимании это было место, куда я непременно должен перебраться. И все мои мысли устремились туда — я отправлял игрушечных солдатиков как разведчиков на «ту сторону», говорил одноклассникам, что скоро уеду навсегда. Они, само собой, не верили и смеялись над моей одышкой. Мама говорила, что в этом мире есть только одна сторона и другой быть не может. Меня со временем начала понимать только младшая сестра, она разделяла мое рвение оказаться там. На этой стороне все было сковано вечной мерзлотой и ночи были такими длинными, что промозглым отчаянием застывали внутри. Я стал подростком, многое переменилось. Другая сторона стала для меня враждебной территорией, недоступной и мифической. Наш маленький город, затерянный на верхушке глобуса и на краю карт, окружал огромный мир и он, пора бы уже признать, вполне может обойтись без меня. Именно тогда я переключился на «моего человека», с которым нам, очевидно, не встретиться. Он вряд ли когда-нибудь окажется «здесь», а я могу только грезить о нашей встрече «там». С каждым годом маленький сонный городок по чуть-чуть вытягивал из меня надежду на будущее, в котором я смогу вырваться из его цепких удушливых объятий. Видите дым заводских труб? Это мои выкаченные силы и мечтания растворяются в небе, от холода красно-розовом. Когда мне было лет пятнадцать, я каждый вечер лежал в кровати и думал о том, как там поживает «мой человек по ту сторону». И, хотя наши шансы встретиться, были ничтожно малы, я переживал за того, с кем еще даже не был знаком. Я назвал это состояние «предчувствие друг друга». Потом несколько лет я встречался с Кристиной, и мне казалось, что предсказание сбылось до нелепости прозаично, ведь ее дом стоял на той стороне реки. Но мои чувства к ней были далеки от тех, что я испытывал к воображаемому и недостижимому человеку, живущему в моей голове — я все еще обращался к нему по вечерам и представлял, как мог пройти его день. Мы с Кристиной расстались друзьями и вскоре она начала встречаться с моим лучшим другом. На прошлой неделе случилось странное наваждение. Перед сном я представлял, как сложится моя жизнь и крепко прижимал к себе подушку, стараясь приблизить хоть на миг заветные миры. Они отдалены от меня на расстоянии жизни. Фары проезжающей по двору машины проплыли по стене, и я отчетливо услышал, как по рельсам стучат колеса. Моя комната раскачивалась в такт. Я еще ни разу не ездил в поездах и не представляю, как это бывает, когда тебя уносит в другие края, а ты спишь, меняя время на расстояние. Но, клянусь, я видел своего человека, он приближался ко мне. В моем видении темные силуэты деревьев сопровождали поезд, рассекающий ночь. Изгибы проводов передавали друг другу невесомое послание: «По ту сторону»... Мой человек — тот что в поезде — перевернулся на спину. Уже его глазами я увидел свой дом на краю мира, занесенный снегами по самые окна и свою комнату, больше похожую на погреб. Моя фигура повернулась к нему в темноте. Мы ощутили присутствие друг друга. Предчувствие друг друга. И оба уснули. Необъяснимое ожидание увязалось за мной и преследовало весь день. Я дежурил в ночную смену, когда в отель зашел он, тот парень. Не знаю, почему, но я сразу понял — это мой человек, живущий по ту сторону. До нашей с ним встречи у меня не было сомнений по поводу моей ориентации — мне определенно нравились девочки (и нравятся до сих пор), но все мои мысли по каким-то причинам теперь были обращены к нему. На следующее утро в кафетерии я старался запомнить каждый его жест и каждое слово, а потом весь день ловил себя на том, что невзначай возвращаюсь к его словам и жестам. В них нет ничего особенного — просто они принадлежали ему. Он же в моих глазах был отмечен потусторонним сиянием. Я был в панике, когда мы договорились увидеться и даже в какой-то момент решил, что не приду. За полчаса до встречи в каком-то порыве — интуитивном и тревожном — я выбежал из дома и уже точно знал, что спешу к отелю, чтобы встретиться с ним. И, когда снова его увидел, на меня снизошло спокойствие. Знаете, такое мимолетное осознание — «все так, как должно быть». К этой встрече можно готовиться долго, хоть всю свою жизнь, но когда она случится, все равно остаешься слаб и безоружен. Я не знал, как вести себя при нем. Сомнений в том, что именно к нему я мысленно обращался все эти годы, не было. Но вот он сидел со мной рядом и был при этом так далек, что в какой-то момент я подумал — не нужно нам было встречаться. В его словах и манерах сквозила другая сторона — ни мне, ни моим друзьям не доступная. Я уже мог представить, из чего складываются его дни там, примерно понимал его прошлое и предполагал, каким откроется будущее. Известный французский актер! Лучше бы я жил в неведении. Неуловимый образ, оберегаемый мною все эти годы — загадочный и притягательный — оказался настолько реален в жизни, что я больше ничего внутри себя не чувствовал. Он приехал и нечаянно отнял у меня свою тень, чтобы вскоре уехать и оставить меня ни с чем. Я потолкался у входа в клуб со стаей Шакала (тот летом запретил мне там появляться) и, отбившись, вернулся к своему человеку. Он сидел чуть в стороне от входа и курил, настолько не вписываясь в эти места, что мне захотелось чисто по-человечески его обнять. Мы одни в морозной ночи дышим, выпуская пар, моя куртка небрежно накинута ему на плечи и все стало каким-то... невыразимым, застыло на полувздохе. Я не помню, почему ушел, оставив его одного замерзать в чужом городе. Наверное, мне было больно услышать, как он обращается ко мне и называет чужим именем. В мою голову тогда зашло понимание: если все это время я ждал его появления, как чуда, это еще не значит, что он с таким же отчаянным упорством ждал кого-то вроде меня. Но ведь почему-то он сюда приехал? 13:02 Открываю глаза и мне отчаянно хочется бежать к кому-нибудь навстречу. Вместо этого я лениво проверяю телефон (новых сообщений нет) и пытаюсь вспомнить, что мне сегодня приснилось. Над городом кружат истребители, а я бегу, запрокинув голову — пытаюсь рассчитать, куда угодит очередной снаряд. Как-то так было, кажется. В комнате сестры громко играет «Rockstar» на репите. Значит, мы с ней дома одни, и я могу идти на кухню без опасений встретить там мать. Она в эти дни решила заняться моим воспитанием и наши без того натянутые отношения на этом фоне окончательно расклеились. До конца следующей недели я сижу под домашним арестом, не могу выйти даже на учебу и в магазин. Это не просто наказание за разбитое в драке лицо — уверен, она не хочет, чтобы в городе снова судачили о том, что лучший мэр за всю историю Воркуты по всем пунктам провалилась как мать. Мы не отошли еще от похождений моей сестры, а ее, еле живую, нашли недавно с билетом на поезд до Москвы. Теперь мать считает, что она наркоманка и обвинила в этом, конечно, меня. И ее никак не переубедишь! Включаю на кухне телек и ем гречку с молоком. Сестра заходит с кислой миной. Она не просто моя сестра, а наш местный супергерой, повелительница города. Правда, я еще не до конца понимаю, как это работает и проблем от ее сверхспособностей по сути больше, чем пользы, но на словах звучит круто: «Моя сестра — супергерой». Таня пришла якобы сполоснуть чашку, но я-то вижу, что она о чем-то хочет поговорить. Садится рядом со мной, подняв ноги на табурет, и опускает голову на колени. Отвечает кому-то на сообщение, откладывает телефон. — Все хорошо? — уточняю. — Не очень, — невесело улыбается она. — Кто-то в чат нашего класса выложил историю, которую написала Юля... с картинками. — Тоже мне, трагедия, — удивляюсь я. — Снова, наверное, про Саске? — Нет, про Илью Шакалова... — Неужели? Ха! Это уже интересно! Стараюсь отреагировать непринужденно, хотя от одного упоминания этой фамилии руки непроизвольно сжимаются в кулаки. — Ага, — вздыхает Таня. — Беда в том, что в этой истории у него отношения с Исмаилом. — Вы знатно влипли, — говорю, а сам думаю, как это Юля умудрилась создать столь сладкую парочку из двух несовместимостей. Впрочем, в жизни, насколько я понимаю, так и бывает. — Юля не хочет завтра идти в школу. Боится, — продолжает Таня, пока я ставлю чайник на плиту. — Исмаил, конечно, тоже. Он-то вообще ни при чем, невинная жертва в этой ситуации. Представляю, как Шакала злит эта история! Стенки чайника накаляются. Кухня пропахла газом — мы по-любому когда-нибудь взорвемся из-за утечки в старых трубах. Кофе закончился и мне второй день приходится пить мамин зеленый чай в пакетиках. — Ты ведь с ним дрался? С Ильей, — Таня спрашивает, отлично понимая, что я не особо хочу об этом распространяться. — Не совсем, — слегка раздраженно отвечаю, пролив кипяток мимо кружки. — Тот был крепче, но тоже из его компании... — А можно спросить?.. — она подходит к двери, закрывает ее. Не понимаю, зачем, ведь мы дома одни. — Спрашивай, — говорю. — А сколько там платят за бой? — За участие десятка. Если выиграешь, то можно все тридцать получить. Все зависит от ставок и твоего рейтинга. — У тебя высокий рейтинг? — Ну, нормальный. Ты чего пристала ко мне? — Зачем тебе деньги? — спокойно и грустно спрашивает она. — Копишь, чтобы на юг уехать? — Не говори глупости! — останавливаю ее, а сам чувствую, что все объяснения прозвучат фальшиво. — Хочу жить самостоятельно, снимать квартиру, платить за учебу... — И работал бы себе в отеле, — заявляет она так, словно я ее чем-то обидел. — Я на боях за десять минут могу срубить столько, сколько в этом гребаном отеле за месяц не заработаю... — А если тебя там убьют... — Не убьют, не бойся. Скорее, я кого-нибудь прикончу. На этом разговор окончен, точка. Допиваю чай и мою посуду, Таня продолжает с кем-то переписываться. Наверняка, успокаивает Юлю. Зная вздорный нрав ребят Шакалова, я бы на ее месте задумался о переезде в другой город. Здесь даже смена школы не поможет — они и там до нее доберутся. — Здорово, что ты вернулся в Инстаграм, — Таня отрывается от телефона и становится оживленней. — Ненадолго тебя хватило... Я малость уязвлен тем, что она заметила мое «триумфальное возвращение». После того как этот увалень разбил мне лицо, настроение было до того омерзительное, что я заморозил страницу. Так гласит официальная версия, которой я придерживаюсь. Согласно неофициальной, причина в другом — тот парень (о нем я вам уже рассказывал) ничего не ответил. Да, я в каком-то смысле отшил его своим последним сообщением, а он принял это как должное. Два дня набирал и стирал новые записи, обращенные к нему, но меня эта помешанность здорово напугала. Так что я не придумал ничего лучше, как взять и удалить свой аккаунт. Знаю, это по-детски, но тогда эта идея показалась мне хорошей. А вчера в наш город прилетела Леди Гага (да-да, мне самому не верится). Говорят, что на вечеринку к богатому бизнесмену. И я восстановил страницу, хотел увидеть своими глазами этот пост — вот она стоит у Дворца культуры, в пяти минутах от нашего дома. Мне нужен был подобный знак свыше — другая сторона все чаще посылает мне сигналы, и я начинаю верить, что когда-нибудь окажусь там. А тот парень... он, наверняка, уже уехал. У нас здесь никто надолго не задерживается. Ему на память останется моя куртка. 17:01 Таня предложила покурить в туалете. Говорит, мать придет поздно и все успеет выветриться. Иду босиком на балкон за сигаретами. Снаружи темно, медленно кружит снег, наша соседка вышла во двор выбивать ковер, а ее муж вместе с сыном пытаются вытолкать машину из сугробов. Каждый раз меня накрывает тоска, когда вижу эти из года в год повторяющиеся сцены у нашего дома. Круг жизни замкнулся. Закрыв дверь, сидим на холодном полу в туалете, прислонившись к стене. Тане курить я не разрешаю, но позволяю сделать пару затяжек. Я действительно начинал копить деньги, чтобы мы могли уехать в следующем году в большой город — в Москву или в Питер. Только теперь получается, что она привязана к этим местам, а я не могу ее здесь оставить одну. Мы стараемся об этом не думать, но у нее все чаще случаются нервные срывы. Таня пускает в мою сторону дым и говорит: «Я заходила в гостиницу, забрала вещи. Они в большом пакете в прихожей. Но куртка... твой друг оставил ее себе». Стараюсь сдержать внезапно накатившее волнение. — Мой друг? — спрашиваю, отнимая у нее сигарету. — С чего ты взяла? — Он бы, наверное, не стал просить об этом, если бы вас не связывало нечто... особое. Меня бросает в жар. Если я отвечу грубо, Таня лишь убедится в своей правоте, если начну мямлить — то будет выглядеть так, будто я оправдываюсь. При этом какая-то часть меня предательски ликует — он все еще думает обо мне. — Да так — случайно встретились в клубе, — говорю, напустив безразличие, и в панике понимаю, насколько сомнительная вышла отмазка. — Очень навязчивый тип. Мнит из себя великого актера, а на деле так... обычный. — А мне он кажется милым, — не спуская с меня хитрых глаз, признается Таня. — Я бы с таким не только дружила. Какая все-таки мерзкая провокация. Долго же она держала это в себе! Думаете приятно слышать столь гнусные намеки от собственной сестры? — Ты его встретила, когда мои вещи забирала? — с раздражением осведомляюсь, когда она вновь забирает сигарету и затягивается. — Нет, еще задолго до этого, — Таня стряхивает пепел в раковину и испытывающе наблюдает за моими раздумьями. И тут до меня доходит, и от этого я начинаю волноваться еще сильней. — Постой, ты ведь не хочешь сказать, что он... — Да, — кивает Таня, протягивая мне тлеющий бычок. — Он, как и я, связан со своим городом. Это город... тот самый, в котором я всегда мечтала побывать. Помнишь, я тебе говорила? Пытаюсь припомнить, но теперь все кажется настолько очевидным, и вместе с тем таким нереальным: «Париж?» — спрашиваю. Она молчит, но я понимаю — это он. Мне становится как-то неуютно быть самим собой. Ощущаю полное отсутствие в этом моменте. — Сегодня он может уехать, — Таня рядом, но ее голос доносится откуда-то издалека. — И пускай едет, — почему-то со злостью реагирую я, чувствуя боль в районе груди. — Ты ведь не думала, что он останется? — Он хотел привезти сюда Неделю высокой моды... — Ничего безумнее в жизни не слышал! А ты ему поверила, да? Нет, это не боль, а какая-то теснящая пустота, которую заполняет холод. — И пускай едет, — повторяю, словно ломая все живое внутри себя. — Он тот еще сноб, мне кажется. Таня не отвечает. На экране всплывает уведомление — Бэнкси только что выложил новый пост в инстаграме. Открываю и чуть не роняю телефон от неожиданности. — Одевайся! — говорю Тане и срываюсь с места. — Мы идем на набережную! — Но ты под домашним арестом... — МЫ ИДЕМ НА НАБЕРЕЖНУЮ!ПАРИЖ
13:46 Сегодня последний день. Я слышу суетливые сборы, беспокойную беготню, столпотворение на лестницах, колесики чемоданов дребезжат в коридорах, машины отъезжают от гостиницы «Россия». Мне нужно провести внутреннюю ревизию. Без нее никак, если я хочу остаться здесь еще на какое-то время. Придется зафиксировать свою текущее состояние там, дома. Это всегда волнительное погружение. Я сажусь на пол, прислонившись к кровати спиной, и пытаюсь сосредоточиться. Тело уже не чувствую, но суматоха в гостинице то и дело возвращает меня к исходным координатам, не дает мысленно обратиться к местам, близким мне по духу. Огромный мир — его прошлое и будущее — сужается до пределов невзрачной Воркуты и мне кажется, что границы этого маленького города вместили в себя вселенную и все ее бесчисленные вариации. Но другие города живут прямо сейчас и я, наконец, окунаюсь в необъятную даль, и по наитию возвращаюсь туда, откуда все началось — домой. Раннее утро. Еще темно и лишь бледная полоска в восточном районе Монтрёй постепенно разрастается, насыщаясь багряной силой. Потоки машин движутся с окраины в центр, передвижения людей на первый взгляд хаотичны, но все же поминутно судьбоносны и четко выверены. Если прислушаться, то можно услышать их мысли — даже те, что не высказаны. Все стремится в никуда, движется только ради того, чтобы жить и не быть в покое. Брызги фонтанов на площади Сен-Сюльпис, течение реки (двести пятьдесят кубометров в секунду), электрические провода пронизывают здания нервными окончаниями, новые тоннели метро вгрызаются в сырую землю, богиня Венера Милосская в темном зале Лувра чувствует фантомную боль в обеих руках. Уличный музыкант выходит со станции метро «Опера» и внезапно понимает, что охрип и простужен. Верхушки домов становятся бледно розовыми с солнечной стороны. На лавочке маленькой площади Тертр бездомный с обветренным лицом говорит вслух сам с собой, пытается оспорить теорию относительности. Ему удается, но об этом никто не узнает. Голубь вылетает из-под сводов колокольни церкви Сен-Пьер-де-Монмартр и садится на карниз дома №30 по улице Труа Фрер. Надин, красивая женщина средних лет, приехавшая во Францию из Марокко, видит птицу и думает, что это дурной знак. В это же время модельер Карл Лагерфельд в своей квартире на набережной Вольтера диктует помощнику содержание короткого письма, которое необходимо отправить по факсу: «Идея сформирована. Мы выражаем согласие». Превосходно —значит, Chanel и Лагерфельд в деле. Набираю телефон Ромины. У нее сегодня выходной — она говорит, что мы можем созвониться в Фейс-Тайм. — У нас все прекрасно, — моя квартирантка улыбается, но интернет плохой и картинка подвисает. — Людовик, мне кажется, скучает. Но аппетит у него хороший. Когда вы вернетесь в Париж? Она берет кота на руки, но я вижу только белые квадраты, всплывающие мелкими рывками. — Мне придется задержаться здесь, — с огорчением сообщаю и даже не могу назвать ей точную дату своего возвращения. — Ты не замечала ничего странного в последнее время? Звук заедает и голос Ромины начинает заикаться, я слышу лязг колес — поезд метро проносится по эстакаде. Изображение застыло, но я успеваю заметить, что в городе солнечно. — Забавно, что вы спросили, потому что нечто странное действительно произошло, — прорывается ее неуверенная речь. — Два дня назад, когда я поднялась, чтобы покормить Людовика, из вашей квартиры вышел мсье Колиньон. Он живет напротив, вы знаете. Сказал, что поливал цветы, пока вас нет. Но выглядел он крайне подозрительно, поэтому я решила уточнить. Значит, мсье Колиньон не просто был приставлен ко мне сторонним наблюдателем. Невероятно — у него даже ключи откуда-то взялись! Когда он въехал в квартиру напротив? Кажется, в середине восьмидесятых. Долго же ему удавалось работать под прикрытием. А ведь я ему соль постоянно одалживал и еще удивлялся, почему спустя тридцать лет он ни словом не обмолвился про мой облик, внешне застывший в возрасте подростка-переростка. Сам-то он знатно постарел за эти годы. — Не переживай, — успокаиваю я Ромину. — Да, он заходил, чтобы полить цветы по моей просьбе. Если увидишь его снова, передай от меня пожелание — по возможности не трогать личные вещи. Многие из них разбросаны, но таков порядок. Ромина благодарит за то, что пригласил ее погостить. Хотя это мне стоило бы сказать ей спасибо. Я бы многое отдал за своевременность слов и поступков. Нахожу под кроватью программу съезда и с улыбкой читаю: «Как дарить людям радость, оставаясь самодовольным кретином». Меня обдает теплым облаком нежности. Лондон больше всех, как это ни странно, болел за мою идею. Да, он тщательно скрывал поддержку, но ведь именно с его подачи мы получили заветный снимок Гаги. Ее пост в Инстаграме уже сутки муссирует вся мировая пресса. Появился даже популярный мем — ее фигуру вырезали в фотошопе и ставили на фон какого-нибудь унылого города. Она обзавелась званием «амбассадор грустных городов», а Воркута получила свою минуту славы. Завтра про нее забудут, но сегодняшний триумф — это полностью заслуга Лондона. Я и моргнуть не успеваю, как стою возле его номера этажом выше. Робко стучу, наспех приглаживаю волосы, прислушиваюсь. Никто не отвечает. Видимо, он уже уехал вместе со всеми в аэропорт. Пускай. Лондон никогда по-человечески не прощается. Все, что я хотел ему сказать... а впрочем, черт с ним. Теперь это не имеет никакого значения. Мне бы надо всерьез подумать о себе. Он гарантировал безопасность ровно до тех пор, пока все находятся здесь. С сегодняшнего дня придется справляться самому, быть начеку. Где этот мсье Колиньон, спрашивается, когда он так нужен? Москва тоже не открывает, как и Питер с Берлином. Глухо. В гостинице «Россия» все точно вымерли. Собираюсь спуститься в лобби, чтобы поинтересоваться, кто из наших еще не уехал. Поверить не могу, что никто не заглянул ко мне попрощаться. Я бы сейчас обрадовался даже едким шпилькам Венеции, но в ее номере на пятом этаже убирается горничная. В лифте нажимаю кнопку первого этажа, затем на автомате проверяю ленту в Инстаграме. Первый же пост, который попадается мне на глаза, вызывает учащенное сердцебиение. Невероятно! Без преуменьшений — я чуть не умер от счастья только что. Подбегаю к администратору — женщина испуганно смотрит на меня и откладывает свое вязание. — Вы сможете узнать дом по картинке? — запыхавшись, спрашиваю и демонстрирую ей последний пост Бэнкси в Инстаграме. 18:01 Мне казалось, что у дома на набережной соберется толпа, но на углу стоят лишь двое — Кирилл и Таня. Это будет, наверное, самая чувственная встреча за всю мою жизнь, и я очень волнуюсь. Преодолев себя, быстрым шагом иду по плохо освещенной улице на возвышенности, над рекой. На том берегу стоят жуткие заброшенные дома, а на этом жизнь только набирает обороты. Кирилл реагирует первым, услышав мои шаги. Он распахнул глаза от неожиданности. Его взгляд задерживается на моей (вернее, на его) куртке. Таня улыбается и снова отворачивается, глядя туда, куда они оба завороженно смотрели до моего появления. Кирилл отводит взгляд медленно. Никто из нас не проронил ни слова, но мне кажется, эта внезапная встреча по умолчанию наполнена смыслом. Перед нами на стене жилого дома узнаваемый рисунок Бэнкси — тот самый, который полчаса назад появился в его Инстаграме с подписью «чудеса повседневности» на французском и геотегом Vorkuta. На рисунке изображен парень. Он лежит на спине под стеклянным колпаком снежного шара, который обычно нужно встряхнуть, чтобы пошел снег. Внутри нет снега, зато позади его фигуры дымят трубы, наполняя шар клубами серого смога. Его взгляд на рисунке, обращенный к нам, кажется мне безжизненным. Я вспоминаю Исаака и газовые комнаты Освенцима. Отворачиваюсь, почувствовав сильное головокружение. На подставке, на которой установлен стеклянный шар, буквами с золотым тиснением написано: «Merry Christmas». — Как думаете Бэнкси еще в городе? — спрашивает Кирилл с придыханием, не отрывая взгляд от рисунка. Вспоминаю эту фразу. Лондон обронил ее, когда мы смотрели репортаж про влюбленного журналиста France 24: «Чудеса повседневности». Кажется, я знаю, кто может скрываться под псевдонимом Бэнкси. Если бы я только мог поделиться с ними своими догадками! — Это про загрязнение окружающей среды? — спрашивает Таня, подходя ближе и разглядывая лицо парня на рисунке. — Здесь, скорее, личное, — говорю я. — Хватит, — вздыхает Кирилл и отходит. — Я так больше не могу. Он останавливается у торца дома и просит у ребят, проходящих мимо, прикурить. Те, протягивают зажигалку и уходят, не обратив внимания на шедевр Бэнкси, о котором, надо полагать, в эти минуты строчат новости журналисты. — Что не так? — обращается к Кириллу сестра. Я стою между ними, не представляя, что нам делать дальше. — Он прав, — заявляет Кирилл, кивая на меня. — Это личное. Мы оба, я и Таня, обеспокоенно смотрим на него, но подойти не решаемся. Кирилл уходит в себя. — Он знает, кто ты на самом деле, — расстроенно произносит Таня, обращаясь ко мне. — Дело не в нем! — взрывается Кирилл, срываясь на крик. — Почему ты решила, что мне он так важен? Слушай, мне насрать, кто ты на самом деле, — он подходит ко мне так близко, что я невольно приготовился к атаке. — Я не знаю, кто на самом деле я, понимаешь?! И она, этот город... Он... душит! Каждый день мы задыхаемся все, как на этом рисунке. Слышишь? Прямо сейчас во мне ничего не осталось! Я пытаюсь обхватить плечи Кирилла, но он отталкивает, невидяще смотрит куда-то насквозь и по его щекам текут слезы. — Ты говорил тогда, что долго искал меня, а потом просто взял и исчез, — кричит он, схватив меня за воротник куртки. — Так давай, проваливай, потому что все бесполезно... потому что... я не доверяю тебе! Он ослабил хватку и, вздрагивая, опускает голову мне на плечо, повторяя: «Я не доверяю тебе, я тебе не доверяю...». Снова пытаюсь обнять его, на этот раз он не сопротивляется и поддается. Я вкладываю в эти объятия всю нежность. Кирилл, который всегда до этого старался подчеркнуть свою брутальность, всхлипывает и прижимается ко мне. Мы долго стоим так. Мимо нас проходит вечность. Наши лица становятся липкими от слез, застывших на морозе. Хочу что-то сказать, но происходящее не нуждается в комментариях. Тоска и счастье слились настолько, что не видно разницы. Постепенно нахлынувшие эмоции отступают. Кирилл отстраняется, вытирает щеки и старается не смотреть мне в глаза. Таня смотрит на нас строго и с некоторой обидой: «Мы проводим тебя в гостиницу». Дует такой сильный ветер, что нас троих буквально сносит. Мы медленно шагаем в сторону гостиницы, поскальзываясь на обледеневших дорожках. Таня еще не умеет контролировать себя и ее переживания обернулись непогодой. Она, похоже, приняла на свой счет слова Кирилла о том, что город его душит и разозлилась так сильно, что игнорирует наши просьбы не идти так быстро. — Да что на нее нашло? — сокрушается Кирилл, когда мы окончательно отстали. — Ты не должен переносить свою неприязнь к этим местам на нее, — объясняю и, увидев как он едва не опрокинулся на спину, успеваю схватить его за локоть. Удержал. Не отпускаю, чувствуя тягу к нему. Он смотрит на сестру, уходящую от нас все дальше, и аккуратно высвобождает локоть. Мы оба скованы внезапным откровением на набережной и это стеснение между нами не может развеять даже лютая вьюга, завывающая в темных дворах. При этом мы продолжаем идти рядом, периодически опираясь друг на друга, чтобы не упасть и я готов поклясться — внутри меня, проникая в каждую клеточку, разливается тепло. Возле гостиницы я с тоской вспоминаю о том, что все разъехались по домам. Мы воссоединились с Кириллом. Казалось бы, я должен теперь успокоиться, но мне отчетливо передалось его состояние — отчаянные поиски самого себя в потемках заскорузлого одиночества. В компании Москвы или Лондона самоопределение дается мне проще. Я не то, чтобы так отчаянно хочу разобраться в себе, тут дело в другом — мы так тесно были связаны в прошлом, что эти узы в какой-то момент стали чем-то определяющим. И, когда основа основ в их лице, появляется и внезапно исчезает, судорожно начинаешь подбирать себе иные определения. Впрочем, все без толку — только с ними я ощущаю родство и звучно перекликаюсь. Кирилл, конечно, не горит желанием заходить в гостиницу, откуда его пару дней назад уволили, но Таня, скептически оценив эту нерешительность, говорит «Забей» и открывает перед нами дверь. Я беру ключи от своего номера и женщина-администратор как бы между делом сообщает: «Я выгоню ваших товарищей из конференц-зала через полчаса. Они там весь день просидели и не дают нам прибраться». — Товарищей? — удивленно переспрашиваю. — Постойте, а где у вас конференц-зал? Я там ни разу не был. — Идем, покажу, — зовет Кирилл и ведет нас в сторону кафетерия. Затем он сворачивает в проем, который я раньше не замечал и останавливается возле двустворчатой двери. С той стороны доносятся громкие голоса и смех. Не знаю, как это объяснить, но перед тем, как мы вошли, я заранее знал, что они там будут. Именно таким составом. За длинным столом для переговоров с самодовольным видом сидит Лондон, рядом с ним Берлин и Сеул. У кофемашины стоят Москва, Питер и Прага. Все они оборачиваются, когда мы заходим. — Мы уж думали, ты слился, — закатывает глаза Лондон. — Где тебя так долго носило? — Почему вы не уехали вместе со всеми? — спрашиваю, так и застыв у входа. — Ты ведь не думал, что мы оставим тебя одного? — спрашивает Сеул, откладывая в сторону какие-то бумаги. — Но я останусь дольше, чем на день, — говорю, занимая свободный стул возле магнитной доски. — Возможно, что на всю зиму. — Как минимум до февраля, — уточняет Берлин, загадочно улыбаясь. — Мы тоже останемся и будем жить в этой гостинице. Воркута с Кириллом садятся по бокам от меня. Они тоже, судя по их лицам, не понимают, что происходит. — Но какой вам смысл оставаться? — обращаюсь я ко всем, а они молчат и переглядываются. Ко мне подходит Питер и передает телефон: «Об этом объявили полчаса назад». На экране видео с заголовком: «Официальное заявление Федерации высокой моды». Включаю. «Нами принято беспрецедентное решение, — объявляет под вспышками фотокамер исполнительный директор Федерации Паскаль Морна. — Хотим сообщить, что зимой парижская Неделя высокой моды будет выездной и пройдет в России, в городе Вор-ку-та».