и города живут

ЧАСТЬ ВТОРАЯ РИМ 1 ноября

19:02 Днем у нас были съемки для британского Vogue на пустырях Остии. Эти городские окраины до сих пор вселяют в меня необъяснимую тревогу. Стоит уйти с побережья и пройти вглубь всего пару кварталов, и мир вокруг увядает, становится убогим и пресным. Но это только в моих глазах. Наш креативный куратор Грейс наняла фотографа из Японии, и тот был так вдохновлен, увидев поле с выжженной травой, что съемки затянулись до позднего вечера. Каждые десять минут над нами низко пролетал очередной самолет, заходя на посадку в аэропорт Фьюмичино, а неподалеку жгли костер в бочке беженцы, выбравшие Остию своим убежищем. Летиция, прилетевшая на день ради этой фотосессии из Франции, отнесла им свой обед в ланчбоксе. Пять часов мы с ней и еще с тремя моделями из Лондона гуляли по выжженной траве в нарядах из новой коллекции Balenciaga. На нас направляли дымовые пушки, а вечером включили три прожектора. Вышло атмосферно. Грейс была счастлива и, когда в конце мы захлопали, неожиданно объявила о своем уходе на пенсию. Она была легендой, начав работать в модной индустрии еще в конце 60-х и все понимали — не за горами ее последняя съемка, но никто и подумать не мог, что именно сегодня мы прощаемся с великой Грейс. Технику грузили в трейлер, девочки всплакнули, смывая косметику в палатке, оборудованной под гримерку — вечер оказался отмечен сожалениями, всеобщей меланхолией и банальными фразами в духе «уходит эпоха». Летиция поделилась этой новостью в Твиттере. Грейс была расстроена — ей начали звонить отовсюду. Первой отметилась Наоми Кэмпбелл. Перед отъездом из Остии я решил пройтись до руин старого амфитеатра. Темнело. В наушниках играл Boys Noize. За выжженным полем начинались заливные луга с густорастущей травой по колено. Я уже видел очертания арочных сводов в синем небе, разрезанном полосой самолета, когда позади меня раздался крик. Меня догнал один из тех беженцев и на языке, которого я не знал, взволнованно что-то начал объяснять, указывая в заросли жухлой травы. Судя по его жестам, идти дальше было опасно. Это был высокий молодой парень (возможно, сириец) с изнуренным лицом, впалыми глазами и нервными движениями. Пройдя чуть вперед, он подозвал меня к себе. Аккуратно примяв траву, парень с важным видом показал раскрытый медвежий капкан. Я развернулся и, никак не отреагировав, пошел обратно. Он еще что-то говорил, когда я уходил, но по ощущениям обращался к невидимому духу. Будь я этим вечером смертельно ранен, не пришлось бы больше ждать и мучиться в неведении. Значит, в любой другой день, не сегодня. Но вот что странно — на фоне событий последних месяцев ощущение, что все только начинается, не покидает меня ни на минуту. Пусть все и говорит об обратном. Встревоженная Грейс, кутаясь в плед, встречает меня, проверяя сохранность. Только теперь я вижу, как она устала и постарела с момента нашей первой встречи в 2012 году. 20:59 Я рассчитывал уединиться с Летицией в одном из ресторанов Трастевере, но вся съемочная группа, включая водителей и поваров, была раздавлена новостью об уходе Грейс и завалилась ко мне домой. Вечеринка возникла стихийно, и спустя час я уже не мог ее контролировать. Выходить в люди мне удается несколько раз в столетие. Сейчас пик моей публичной жизни. Через пару лет начнутся слухи о вечной молодости, и придется снова исчезнуть на несколько десятилетий. Обычно в таких случаях Ватикан предоставляет мне укромный уголок, в котором я могу уединиться. Последнее мое появление на людях подошло к концу в 1975 году. До этого я тридцать лет работал кинопродюсером и был хорошо знаком с Феллини и Висконти, но главная дружба всей моей жизни была еще впереди. Мне повезло, что годы моего затворничества совпали с папством Иоанна Павла II. Если к этому не причастно божье провидение, то что же? В 2005 году его не стало, а я еще шесть лет бесцельно бродил, окруженный стенами Святого престола. «Все мы кого-то бесконечно оплакиваем» — так я сказал, когда мы недавно встретились с Парижем напротив памятника моему любимому понтифику, лучшему за всю историю папства. Так и есть. Весной 2011 года я купил двухэтажные апартаменты на бульваре della Trinità dei Monti, прямиком под виллой Медичи, в двух шагах от Испанской лестницы. Мне нравится период возрождения — когда приходится начинать все заново. С прежней жизнью, с которой я расстался сорок лет назад, связь потеряна настолько, что постаревшие друзья и не узнают, столкнувшись на улице. «Все течет, все меняется» — говорят мудрецы. Нет никакого смысла привязываться к людям. Река времени для них быстротечна — уносит в небытие, не успеешь даже запомнить их имена и адреса. Почему я в свое новое пришествие выбрал карьеру модели? Так было легче. 21:49 Иногда поражаюсь своей способности притягивать пустые, никчемные вечера в компании посторонних мне людей. В гостиной очень шумно, вечеринка в самом разгаре, а я сижу на террасе и вижу, как юный светский обозреватель Луиджи Гвидо справляет нужду в кадку с кипарисом. — Тебе напомнить, где в моем доме уборная? — спрашиваю, пока он застегивает ширинку и любуется куполом Церкви всех святых с таким облегчением, словно его благословили, отпустив грехи. — Я тебя не заметил, — он наклоняется, чтобы разглядеть меня и, не смутившись нисколько, улыбается. — Почему ты спрятался здесь? — Ты зря привел сюда Читти. Он сумасшедший, — говорю. — Это самый перспективный художник Италии, — Луиджи оскорбленно начинает жестикулировать. — Ты должен гордиться тем, что он устроил перформанс в твоей гостиной, неблагодарный ты сноб. — Он до сих пор ползает там на корточках? — О, прошу! — разгоряченно поднимает голову к небу Луиджи, всплеснув руками. — Не хочу объяснять, как важен смысл, который он пытается донести! Это тонкая отсылка к языческим ритуалам. Наши предки не боялись выражать свои потаенные чувства посредством языка тела и он... — Заставь его хотя бы одеться что ли! 22:11 Сижу на кушетке рядом с Грейс и Летицией. В гостиной вокруг Читти собралось человек пятьдесят, не меньше. Он мастурбирует под Вагнера, лежа на полу и кривляясь. Если это искусство, то я бы предпочел не смотреть. Но все глядят — и я вынужден. «Для меня это слишком», — шепчет мне на ухо Грейс, встает и уходит на кухню. Через пять минут перформанс заканчивается, и мы меняем Вагнера на Джуни Руссо. В доме появляются новые гости. Их позвали без моего ведома, но контингент в целом приятный. Приехала даже Франческа Витторини — первая скрипка в Teatro Costanzi. Она вошла в десятку влиятельных женщин Италии в возрасте до 30 лет, став яростной феминисткой. С собой она привела шестилетнего сына Таддео и закрывает ему глаза всякий раз, когда мимо нас проходит Читти. Тот, видимо, решил весь вечер ходить обнаженным. — А вы еще не знаете? — спрашивает Франческа всех, кто собрался на кухне. — Наш дирижер сегодня упал замертво во втором отделении — говорят, сердечный приступ. Даже врачи не успели приехать. — Мы ведь только вчера с ним виделись, — причитает престарелая Карла Терлицци, владеющая известной адвокатской конторой. — У него был неприятный запах изо рта, — брезгливо добавляет Сузанна, ее молодая любовница. 23:42 Неожиданно повсюду погас свет, и на улице громыхнуло так, что дом дрогнул как живой. Мы в панике идем на террасу. Слышу, как на втором этаже падает и разбивается моя любимая флорентийская ваза. Кто-то кричит: «Это теракт!». Все гости в ужасе пытаются выбраться наружу, чтобы посмотреть. Летиция сжимает мою руку, ее ладонь холодная, пальцы тонкие. Где-то рядом в этой толчее у стеклянных дверей, надрываясь, плачет Таддео. На улице свежие порывы ветра и накрапывает дождь. Опять громыхнуло, но тише. — Гром в ноябре? — всматриваясь в небо, отчего-то так чувственно произносит Летиция, что я перестаю себя контролировать и запускаю руку под ее блузу. Она не отталкивает и поддается. Вокруг нас толпа незваных гостей перешептывается, глядя в ночь. Весь центр обесточен, только вдалеке сияет огромный купол Собора Святого Петра. Летиция тяжело дышит и роняет бокал с просекко. Очертания туч, низко плывущих над городом, озаряют вспышки. Начинается ливень, и толпа, в едином порыве хлынувшая обратно в дом, уносит нас. У них мокрая одежда и надменные лица, под ногами хрустят осколки бокала, Таддео повторяет считалочку про пастушка, который обманул смерть. 00:42 В дома возвращается свет. Приехали журналисты «Би-би-си» и отводят Грейс на верхний этаж, записывают с ней интервью для утренних новостей. А Луиджи зовет нас — меня и Летицию — в спальню. Там, забравшись на мою кровать в грязных кроссовках, под гравюрой Карраччи уже сидит девочка, прилетевшая на съемки из Лондона (ее зовут Ребекка, кажется). У нее из носа струйкой течет кровь. Она бледная и заплаканная. Похоже, Ребекка только что закинулась крэком. — Я же просил не приносить эту дрянь ко мне в дом, — с яростью обращаюсь к Луиджи. — У нее полчаса назад начался день рождения, — указав на часы возмущается тот. Аккуратно коснувшись подбородка, вытираю кровь платком. Летиция открывает окно и со сквозняком захлопывается входная дверь. С потолка от удара летит белая пыль штукатурки. — Сколько лет тебе исполнилось? — спрашиваю, глядя в опустевшие глаза девочки и замечаю, что ее платье порвано. — Шестнадцать, — отвечает она и медленно ложится на спину. — Я только что потеряла девственность. Оборачиваюсь на Луиджи. Он закатывает глаза и пожимает плечами. Завтра я убью его. Разумеется, я знаю, где он живет. 00:56 Мы стоим в зале. Летиция говорит, что нужно вызвать полицию, но я прошу своего спецагента Марко выставить Луиджи за дверь. Сам же я ничего не чувствую — ни злости, ни обиды, ни сожаления. Просто знаю — по доисторическим законам, имеющим силу до сих пор, я обязан его убить. Раньше я бы сделал это немедля, но времена уже не те. — Я с ним сам разберусь, — говорю. — И что ты сделаешь? — Летиция повышает голос так, что на нас оглядываются. — Это между нами будет, — отвечаю, схватив ее за руку. Она выдергивает руку и, смерив меня презрительным взглядом, уходит. Поднимается наверх. — Ты куда это собралась? — Ее нужно уложить спать, — отвечает рассерженная Летиция. — Сегодня Ребекка переночует в твоей спальне. И даже странно, что я ничего не чувствую. 01:10 В гостиной не протолкнуться и ни одного знакомого лица. На террасе нахожу Франческу. Там более-менее тихо. Она в компании Карлы и Сюзанны пьет кофе, малыш Таддео спит, положив голову маме на колени. — Где твоя подруга из Франции? — спрашивает Сюзанна, размешивая трубочкой лед в стакане. Думаю, она положила на нее глаз. — Летиция? — уточняю на всякий случай. — Она скоро придет. — Вы действительно ездили в Остию сегодня? — спрашивает Карла, и взгляд ее становится зловещим. — Надеюсь, повод был серьезный. Я бы туда ни за что не поехала по доброй воле. Эти места имеют дурную славу. — Это странное чувство, — пытаюсь сформулировать я, подсаживаясь к ним; Франческа наливает мне кофе. — На этих пустырях чувствуешь себя смертным больше, чем обычно. Вы правы: они пугают, и хочется сбежать оттуда как можно скорей. К нашему столу подходит Летиция под руку со зрелым мужчиной, которого я не знаю, и Ребеккой. Ее, видимо, не удалось уложить спать. — И вместе с тем, эти пустыри в Остии завораживают, — продолжаю после короткой паузы. — Сегодня я там заглянул в лицо смерти и понял, что она красива. — В Остии древние племена проводили обряды жертвоприношения, — вмешивается спутник Летиции, напустив на себя пелену загадочности — он так и не потрудился представиться. — Эти ритуалы оставляют следы, въедаются в землю и воздух. — Хочу, чтобы вы принесли меня в жертву, — томно произносит Ребекка. — Что ты такое говоришь? — смеется Франческа. — С чего бы это? — Я слышала, в жертву приносят самых красивых девушек, — отвечает та, потягиваясь. — Разве я недостаточно красива? 02:42 Спутник Летиции оказался известным писателем-шарлатаном Освальдо Корелли. Возомнив себя детективом, он проводит поверхностные расследования и выдает их за сенсации. Одна из его последних книг, которую читал даже я, посвящена убийству итальянского режиссера Пьера Паоло Пазолини. — Тело Пазолини, кстати, было найдено именно в Остии, — говорит Корелли, и все ждут, что он поделится с нами страшной тайной. Но ничего нового мы так и не узнали: в тот день Пазолини снял мальчика у вокзала Термини и отвез его на пустыри Остии. На следующий день режиссер был найден мертвым. Ему вырвали сердце, по трупу несколько раз проехала машина. Несмотря на большое количество подозреваемых, убийство до сих пор считается нераскрытым и Корелли, потратив пятьсот страниц на различные гипотезы, по сути, так ни к чему и не пришел. Самым невероятным его предположением стала версия, в которой Пазолини лично режиссирует свою смерть в Остии. Единственным аргументом в пользу этой теории стала дата смерти — 2 ноября, якобы выбранная Пазолини неспроста. На этот день приходится католический День всех душ. Эту легенду тут же подхватили в социальных сетях, и книга стала бестселлером. — Над чем вы сейчас работаете? — спрашивает Летиция, восхищенно глядя на него. — Мы пытаемся выяснить, кто работает под псевдонимом Бэнкси, — заявляет Корелли, и говорит, что под этим именем, само собой, скрывается не один, а целая группа художников. С трудом себя сдерживаю. Так и хочется сказать, как глубоко он ошибается. — Вы видели последнюю работу Бэнкси? — спрашивает Летиция, обращаясь ко всем. — Что думаете об этом городе Воркута? — Мне кажется, это самая слабая его работа, — говорит Карла. — А вы, дорогая, поедете туда на Неделю высокой моды? — Да, у меня трехлетний контракт с Gucci — видимо придется, — отвечает Летиция и поворачивается ко мне. — Ты едешь? — Наверное, — говорю. — Но пока ни один модный дом не сделал мне предложение. — Уверена, Chanel захочет продлить с тобой контракт, — утешает Летиция. — Мне будет грустно, если ты не приедешь. Корелли хмурится, услышав эти слова. Наверняка, он мечтал покорить ее своими россказнями и ждал подходящей возможности, чтобы увезти с собой. Сюзанна тоже недвусмысленно поглядывает на Летицию, а ее спутница Карла делает вид, что не замечает этих манящих взглядов, и с тоской наблюдает за спящим Таддео. Возможная встреча с Летицией в России вселяет в меня нотку волнительного ожидания. В гостиной провожают Грейс. Мы курьером заказали для нее специальный торт, а его все нет. Уговариваю, чтобы она осталась, но ее кто-то дожидается в отеле. Чуть ли не премьер-министр. — Ответь на звонок, — Летиция передает мне телефон, который я оставил на столе, на экране всплывает: «Кардинал Томази». — Тебе из Ватикана звонят что ли? Кардинал как всегда прямолинеен: «Рад, что вы не спите. Прямо сейчас. Машина ждет перед вашим домом». Кладет трубку. Я оставляю дом, полный гостей, и выхожу вместе с Грейс. Дождь перестал, только с деревьев капает. На бульваре стоят две машины. — У тебя встреча в Ватикане? — удивляется Грейс, увидев опознавательные номера Святого престола. — Пара важных вопросов к Папе, — отвечаю, она воспринимает это как шутку. — Можно тебя спросить? Почему именно сейчас... Грейс смотрит, все также улыбаясь. Открывает дверь авто и вместо слов прощания, поджав губы, доверяет мне тайну своего внезапного увольнения: «Последняя стадия рака». 04:34 Через десять минут меня высаживают у Площади Святого Петра. Уже светает, небо над собором затянуто серыми тучами. — У вас пять минут, — предупреждает водитель. — Это ваше требование или его? — строго уточняю, но он только молча закрывает за мной дверь и уезжает по Via della Conciliazione. Площадь в это время еще закрыта для посетителей. Меня впускает швейцарский гвардеец и отступает в сторону, пропуская вперед. Франциск ждет меня под сводами правой колоннады, напротив фонтана. В обычной жизни он одевается без излишеств, соблюдая обет бедности. На нем обычная белая сутана без всяких вышивок и темно-красная бархатная накидка. Перед ним стоит скромный раскладной стул, которым он обычно не пользуется. — Вам не спится, Святой Отец? — он протягивает руку, и я целую его перстень. — Никогда не думал, что буду страдать бессонницей, — улыбается он. — Всю жизнь у меня был крепкий и здоровый сон. — Если позволите, я передам через кардинала Томази отвар из китайских трав, он должен помочь. — Возьми в следующий раз с собой эти травы, — просит Святой Отец, положив руку мне на плечо. — Боюсь, не все, что адресовано главе Католической церкви, попадает к нему лично в руки. — Главное, чтобы молитвы, адресованные Святому отцу, были услышаны... — Они все здесь, — качает головой Папа, взявшись обеими руками за сердце. Мы медленно идем вдоль колоннады в сторону собора. Складной стул я беру с собой на всякий случай. Соблюдая дистанцию, за нами следом идут два гвардейца. — Мы так долго не могли встретиться, — говорит Франциск. — Насколько я понял, у тебя ко мне важное дело. — Да, и я сразу перейду к нему, если позволите. В Лас-Вегасе террорист атаковал музыкальный фестиваль, погибло много людей. Вы, разумеется, знаете. — Конечно, знаю. — Среди погибших оказался и сам Лас-Вегас. То есть, он такой как мы — был воплощением этого города. — Но как это возможно? — Папа останавливается и с недоумением глядит на меня. — Ведь вы живы, пока город жив, разве не так? Это не гарантирует вам земное бессмертие, но жизнь ваша долгая... — Выходит, мы многого не знаем, — с сожалением отвечаю я и мы какое-то время оба молчим. — Этот случай можно считать небывалой трагедией и быть уверенным, что подобное не повторится? — спрашивает он, с тревогой глядя на меня. — Боюсь, что нет, Святой отец. На прошлой неделе парень, ставший воплощением маленького города в северной Италии, пытался покончить с собой. И ему это удалось. Святой Отец, услышав об этом, жестом просит у меня стул. Раскладывает его и садится у основания одной из колонн. «Здесь явно что-то не так», — несколько раз повторяет он, глядя куда-то вдаль. — Ты должен беречь себя, — говорит Папа, словно опомнившись и разглядев во мне смертного. — Как раз об этом я и хотел с вами поговорить, Святой Отец. Этот вопрос прозвучит странно, я знаю. Но, как, по-вашему, я могу убедиться в том, что мое тело по-прежнему неуязвимо? — Что ты имеешь в виду? — Вы знаете, Святой Отец, — отвечаю ему, сохраняя спокойствие. — В июле врачи диагностировали у меня порок сердца. Его можно излечить, но сам диагноз говорит о том, что моя природа, в основе которой была вечность, дала слабину и стремится к распаду. И то, что произошло с Лас-Вегасом и тем несчастным парнем с севера Италии — все это заставляет меня задуматься... — О чем же? — Если меня сегодня переедет машина, смогу ли я выжить или умру? — В любом случае, не станем же мы это проверять? — взволнованно спрашивает он и встает со стула. — А я пытаюсь понять, как это можно проверить, — говорю. — Невыносимо жить в этом неведении. — Обычный человек, не обладающий твоими привилегиями, живет в этом неведении всю жизнь, — напоминает Папа, видимо пытаясь меня пристыдить. — Я знаю, что мы должны сделать. Почему бы тебе не вернуться в Ватикан на какое-то время? — Возможно, я так и сделаю, но в следующем году. — Почему не сейчас? — Завтра я улетаю в Россию и хорошенько подумаю о том, с чем мы столкнулись, Святой Отец. — Куда, прости? — он делает вид, что не расслышал. — Это долгая история... Не хочу вас больше задерживать и расстраивать плохими новостями. Встаю на колено и тянусь к его руке, чтобы поцеловать перстень, соблюдая ритуал. Он прячет руку за спину. — Обещай, что не будешь рисковать жизнью, испытывая ее на прочность, — просит он. — Я постараюсь, — говорю. — Не волнуйтесь за меня. Мы встретимся очень скоро, вот увидите. Папа Франциск смотрит на меня, как мог бы смотреть отец на своего блудного сына, покидающего дом ради весьма сомнительных целей. Потом он кладет руку мне на голову и читает короткую молитву. 04:55 Гвардейцы открывают перед ним главные двери собора. Папа не спеша уходит вглубь, а я провожаю его взглядом и пытаюсь запомнить в деталях этот момент. Кто знает, возможно, мы больше никогда не увидимся. Но Бог свидетель — я буду счастлив вернуться в Ватикан. — Святой отец, а как вы относитесь к жертвоприношениям? — спрашиваю я напоследок. Он оборачивается и, не раздумывая ни секунды, отвечает твердо: «Наша церковь признает только самопожертвование». Гвардейцы закрывают двери, я остаюсь перед собором один.