2016 год
МАКСИМ
В августе 2016 года Александре впервые за много лет позволили выехать за границу. Она через меня просила Алексея Викторовича, чтобы ее отпустили в Нью-Йорк на сентябрьский съезд городов. Прошение неожиданно одобрили на самом верху. Она переживала и не верила, что это происходит взаправду до тех пор, пока мы не прошли паспортный контроль в Шереметьево. Я переживал не меньше — всегда мечтал побывать в Америке. Мне казалось, что пересекая Атлантику, можно попасть в атмосферу тех уютных фильмов из детства. Так и было — мы семь дней жили в легендарном доме Дакота по соседству со вдовой Джона Леннона Йоко Оно, окна квартиры выходили на Центральный парк, а на углу 72-ой улицы возле одноименной станции метро по вечерам собирались престарелые хиппи и пели под гитару «Imagine». Каждое утро мы выходили за два часа до начала съезда и, задрав голову, шли пешком в южную часть Манхэттена — к вечеру у меня начинал болеть затылок. По шестому авеню спускались вниз. Бездушные и безликие высотные кварталы вызывали у меня необъяснимый восторг. Я не понимал, в чем тут магия. Может быть, из-за гармонии стройных линий, устремленных в небо, или сама намоленность мест так влияла. Александра давно грезила Нью-Йорком и постоянно меня одергивала, увидев очередное легендарное здание — наш утренний маршрут пролегал через Радио-Сити-Мьюзик-холл, над Брайант-парком возвышался шпиль Эмпайр-стейт-билдинг. Затем мы сворачивали на Бродвей и шли до парка Мэдисон к уличным золотым часам — они служили ориентиром. Возле них нужно было свернуть на 24-ую улицу и пройти до перекрестка с шестым авеню. Там в неприметном особняке находилась их штаб-квартира. На общие собрания, проходящие в огромном зале, у меня, разумеется, не было доступа. Я даже не знал, какими городами могут оказаться подростки, выходящие по вечерам шумной толпой в просторное фойе — Александра меня ни с кем не знакомила. В основном я коротал время, сидя в кафе неподалеку. Компанию мне составляли коллеги из других стран. Впрочем, их было не много — оказывается, практика, когда спецслужбы приставляют к воплощению города спецагента, распространена не у многих. Мы сдружились с телохранителем Нью-Йорка Альфредом. Ему было за пятьдесят и все его подкалывали, называя дворецким. Помню Альфред отшутился, когда я попросил: «Ну же, укажи мне на своего подопечного. Тот двухметровый светлый парень в кепке? Это он?». Мне было по сути плевать, как выглядят другие города — я хотел взглянуть на воплощение Нью-Йорка. В один из солнечных дней Альфред кое-как уговорил меня оставить Александру без присмотра на пару часов и мы с ним прогулялись до Гудзона. Я ожидал увидеть статую Свободы, но она, по словам Альфреда, была немного правее, чуть вниз по течению. — Это район Челси, — пояснил он, опуская солнцезащитные очки и закидывая жевательную пластинку в рот. — Отсюда можем любоваться лишь причалами Нью-Джерси. Альфред много выболтал про будни Нью-Йорка — о том, где тот живет, с кем общается. Видимо, это были не такие уж великие секреты. Я тоже расслабился и на обратном пути разговорился. Например, поведал, как мы с Александрой ездим по России в поисках подростков, получивших сверхъестественную связь со своими городами. — Нам об это известно, — к моему удивлению ответил Альфред, придержав меня рукой у перекрестка, когда загорелся красный. — Ты ведь знаешь, что твое начальство потом передает этих ребят частной военной компании? — Нет,— искренне изумился я. — Мы просто отправляем их данные начальству и все тут. — Значит, никогда не интересовался их дальнейшей судьбой? — он внимательно посмотрел на меня. — Над ними потом опыты разные ставят. Это так — чисто к сведению. Наши тоже так делают. Большие города не трогают, но маленьким достается горькая доля. Эта информация знатно выбила меня из колеи. Александра весь вечер пыталась выяснить, почему я такой смурной, но я ничего ей не рассказал. Восстанавливал в памяти лица тех ребят, которых мы поставили на учет за минувший год. Меня пугала мысль о том, что с ними обошлись потом крайне жестоко, но я подавлял в себе эту тревогу. Альфред верно отметил — маленьким и тем, кто в меньшинстве, всегда приходится нелегко. Таков универсальный закон эволюции. Благо, на Александру он не распространялся, и я окончательно решил оставить эти угрызения совести за бортом. Мы с ней на вершине пищевой цепочки и это главное. Она замедлила шаг около подъезда — в той арке, где убили Леннона. — Мы живем здесь пять дней и еще ни разу не встретили Йоко Оно, — насупилась Александра. — Сдалась она тебе, — пробурчал я, и пошел к парадным дверям, швейцар вышел и уже открыл перед нами дверь. — Я хотела спросить ее… — сказала Александра, но так и не уточнила, о чем. На следующий день было запланировано заключительное светское мероприятие — гранд-ужин. Меня, само собой, в списке приглашенных не было. Александра, придирчиво оглядывая себя в зеркало перед выходом, хвасталась тем, что для них будет петь звезда мировой величины. Я злился. Не потому что меня не пускали или я страсть, как хотел увидеть какую-нибудь знаменитость. Хрен с ним. Дело в другом — она была так красива, а погода была такой теплой, будто созданной для совместных прогулок. Это был наш последний вечер в Нью-Йорке. Рассчитывал ли я на свидание? Мог бы, наверное, на него претендовать, будь чуточку смелей. Мне было противно быть самим собой — этим жалким, вполне заменимым придатком, сопровождающим девушку, ставшую воплощением мировой столицы. Мы вышли на 72-ую и увидели, как заходящее солнце обагрило верхушки небоскребов. Проводил Александру до штаб-квартиры. Возле резных дверей в узком переулке скопились желтые машины такси, крепкие парни с рациями разгоняли зевак. Понаблюдал немного за происходящим и расстроено побрел в сторону ближайшей станции метро, сунув руки в карманы и остервенело пиная пустую бутылку. Меня кто-то окликнул. Обернувшись, я увидел сияющего Альфреда. Он остановил свою дорогую тачку прямо посреди улицы — держу пари, в ней и передвигается воплощение Нью-Йорка. Я наклонился, чтобы разглядеть, кто сидит с ним в салоне, но Альфред был один. — Не хочешь поужинать с нами? — спросил он, не обращая внимания на водителя школьного автобуса — тот не мог проехать и истошно ему сигналил. — С вами? — с сомнением уточнил я, подходя ближе. — С нами, — кивнул Альфред. — Мы с друзьями забронировали столик в рыбном ресторане. Он в Гринвич Виллидж, это в нескольких кварталах отсюда. — Я вам не помешаю? — Все только рады будут! — заверил Альфред, полный энтузиазма. Я запрыгнул к нему, и мы поехали в нижнюю часть Манхэттена. Через пять минут он свернул с шестой авеню, и мы оказались в совершенно ином по настроению районе. Деловой центр внезапно сменился аккуратными сонными улочками с жилыми малоэтажными домами. Эти дома, у которых ступеньки крыльца спускаются прямо на тротуар, я часто видел в фильмах. Сквозь густые кроны деревьев мелькали узнаваемые пожарные лестницы на фасадах, в свете только что включившихся фонарей этот район показался таким приветливым и домашним, что меня посетило легкое чувство дежавю — словно я опередил свое физическое появление здесь и когда-то навещал эти места ментально, телепатически. Ресторанчик был маленький и забит гостями под завязку. Альфред познакомил меня со своими друзьями-интеллектуалами. За столом, периодически делая записи в блокнот, сидела седовласая милая женщина по имени Патти со своим другом, молодым фотографом Робертом. Я был посторонним, невежей, затесавшимся в клуб небожителей. Ужин был похож на эксперимент, в котором меня, недалекого пацана из российской глубинки, внедрили в общество мировых светил с целью посмотреть, чем все закончится. После второго бокала вина мне удалось немного расслабиться, но в голове засело гнетущее понимание — завтра мы с Александрой улетим, а они останутся и будут наслаждаться своей идеальной жизнью на берегах Гудзона, периодически встречаясь за ужином и обмениваясь идеями. Патти, широко улыбаясь, попросила, чтобы я написал свое имя в ее блокноте. Но я почему-то не смог продвинуться дальше первой черточки, которую выводил мучительно долго. Или я все-таки написал имя и не смог его прочитать? Уже и не вспомню. Они с Альфредом оказались знатоками русской литературы, обсуждали Гоголя и Булгакова, но моих познаний в английском было явно недостаточно, чтобы я мог поддержать разговор. Когда нам принесли десерт, я уже окончательно стушевался и отпросился на перекур. Снаружи было темно и тихо — только стрекот цикад на лужайках и звуки включенного телевизора из распахнутого окна в доме напротив. Едва я закурил, как с конца улицы послышался узнаваемый дребезжащий звук. Кто-то приближался с той стороны на скейте. Пешеходная дорожка была неширокой и я сел на лавочку под окнами ресторана, чтобы не мешать. Скейтбордист оказался темнокожим высоким пацаном с аккуратными мелкими косичками на макушке и выбритыми висками. На его груди болталась внушительных размеров цепочка с замком (обычно такие на велики крепят, чтоб не украли). Он принялся меня подозрительно разглядывать. Из темноты появился второй, но светленький и лощеный такой паренек на две головы ниже скейтбордиста — похоже, его друг. — Можно присесть? — спросил светленький и кивнул на скамейку. Ну, все, думаю — сейчас начнут докапываться. В ответ я пожал плечами, а они это сочли согласием. Причем, сели по бокам. Светленький слева от меня, а скейтбордист справа. Над домами с мерным гулом пролетел самолет. — Терпеть не могу, когда они так низко летают, — сказал скейтбордист и вздрогнул всем телом. — Ну, как дела, приятель? Нравится тебе ресторан? — Неплохой, — прохладно ответил я, без намека на вежливость. — С кем ужинаешь? Достойные люди? — Не знаю, — огрызнулся, стряхивая пепел. — Тебе до этого есть дело? Темнокожий пропустил мой выпад мимо ушей, встал с лавочки и осторожно заглянул в окно. — Ничего себе, — присвистнул он. — Да ты хоть знаешь, что здесь Патти Смит? Я никак не отреагировал. Понятия не имел, чем так знаменита подруга Альфреда. Парень снова сел со мной рядом и разразился лекцией о том, что та живая легенда рок-музыки и стояла чуть ли не у истоков панк-движения: «Она — целая эпоха! Сечешь, приятель?». — Буду иметь в виду, — равнодушно отозвался я, жестко посмотрел на него в упор и встал, чтобы дойти до урны и вернуться в помещение. Но в дверях неожиданно показалось обеспокоенное лицо Альфреда. — Ты почему здесь? — он обращался не ко мне, а к темнокожему парнишке. — Нам стало скучно, — с унылой миной на лице ответил тот и зевнул. Альфред сурово посмотрел на него, потом обратил внимание на светленького пацана и раздраженно всплеснул руками: «От вас вечно одни неприятности!». Я, кажется, начал понимать, в чем тут дело. — Ну, камон, остынь, — возмутился темнокожий. — Мы хотели познакомиться — только и всего. — Вот именно, — вдруг подал голос его товарищ, неожиданно выдав ехидную улыбочку. — Это было бы не гостеприимно с нашей стороны оставить русского без должного внимания и почестей. — Теперь вы познакомились? — сурово осведомился Альфред. — Не пора ли вернуться к остальным? Я даже не успел опомниться. Темнокожий парень кинул на мостовую свой скейт, протянул руку: «Нью-Йорк, мэн». После короткого рукопожатия он оттолкнулся ногой, на ходу похлопал Альфреда по плечу и поехал вниз по улице. Его друг тоже встал и оценивающе поглядел на меня свысока. Он не торопился уйти и словно хотел этой размеренностью подчеркнуть свое превосходство. — С Москвой надо дружить, а с тем, кто ее охраняет — тем более, — заявил он, и протянул мне визитку, на которой был только номер телефона. Когда я поднял взгляд, он уже уходил вслед за Нью-Йорком. — А ты кто такой? — спросил я, но он никак не отреагировал. — Это паршивец Лондон, — проворчал Альфред, открывая дверь и молчаливым жестом приглашая меня вернуться к ужину. Альфред продолжал вести задушевные беседы с Патти о чем-то высоком. Я уже не вслушивался. Сидел и переживал из-за того, как нелепо проходит каждое мое новое знакомство с воплощениями — что Стамбул, что Нью-Йорк с Лондоном. Провалиться сквозь землю охота, едва вспомню. Пока официант нас рассчитывал, я отыскал в медиатеке на телефоне Патти Смит и поставил в наушниках первую попавшуюся песню — «Dancing Barefoot». Она мне зашла настолько, что я полез гуглить ее имя. Похоже, Нью-Йорк не соврал. Со мной сидела рок-звезда, а я вел себя как истукан и никак себя не проявил. — Продолжение следует? — улыбнулась Патти, когда мы прощались, и я решил, что она подразумевает новую встречу. — Все зависит от того, каким будет финал, — философски заметил Альфред, сбив меня этим наблюдением с толку. Роберт, не произнесший за весь вечер ни слова, добавил нечто совсем уж пространное: «А я знаю, чем все закончится, но никому не скажу». Альфред предлагал подвезти, но я решил, что пройдусь до штаб-квартиры пешком, ориентируясь по навигатору. Как только мы разошлись, мне позвонила Александра. Она, судя по голосу, была очень пьяна и плохо соображала. Путем неимоверных усилий я выяснил, что она ушла с гранд-ужина и, не увидев меня поблизости, додумалась пешком идти до нашего дома. — Жди меня там, где стоишь. Никуда не уходи, — сказал я, взяв с нее обещание. Снова включил в наушниках Патти, начал ускорять шаг и, выходя на уже знакомое шестое авеню, побежал. Прохожие, завидев меня издалека, расступались, регулировщики на перекрестках останавливали поток машин и пытались меня догнать. «О, Боже — я влюбилась в тебя» — повторяла Патти свою мантру. От одной мысли, что Александра ждет меня где-то, я ускорялся и выкладывался так, что подошвы едва касались земли. Дыхание сбилось, во рту пересохло, от меня разило потом. Остановившись возле продуктовой тележки, я достал бутылку воды из морозильной камеры, протянул пять баксов девушке с копной волос, как у Анджелы Дэвис, и вылил студеную воду на себя. Она воскликнула: «Ты больной!». Ближе к Центральному парку образовалась такая плотная пробка, что перейти дорогу было нереально. На тротуаре столпились люди и даже не пытались дергаться — уткнулись в свои мобильники и ждут. Я разбежался и запрыгнул на капот тачки, стоявшей у светофора, с нее перепрыгнул на крышу такси. Водила, высунувшись из окна, пытался схватить меня за ногу. Он, наверное, кричал мне вдогонку проклятья, но я мог слышать только Патти и то, как сердце бешено стучит в груди. Так, перепрыгивая с одной крыши на другую, я перебрался на другую сторону и снова рванул вперед. Ребята, выходящие из баскетбольной коробки с сумками наперевес, беззвучно шевелили губами и вскидывали руки, словно поддерживая мой порыв бежать к ней через весь город. Впереди уже виднелась подсвеченная зелень Центрального парка. Я решил срезать и побежал его извилистым дорожками. Иногда останавливался, чтобы свериться с навигатором и отдышаться. Прошел почти час — мои силы иссякли. Ноги гудели и еле слушались. Александра сидела на поребрике у кованых ворот Дакоты. Подняв голову, она увидела меня — я в тот момент перебегал улицу со стороны парка, пытался по всякому обойти женщину, выгуливающую на длинных поводках трех собак. Я чуть с ума не сошел, когда Александра побежала мне навстречу. Нас словно примагнитило, но когда расстояние между нами сократилось до нескольких метров, мы вдруг остановились. Ее взгляд был каким-то диким и хитрым. Не знаю, что ей передали мои глаза, но уже через несколько секунд она обхватила мою голову руками и принялась безудержно целовать. Я слышал как нам сигналят проезжающие мимо авто и аплодируют случайные прохожие. Мы целовались так, словно не могли надышаться — как утопающие. Не отрываясь друг от друга, забывая смотреть под ноги и периодически спотыкаясь, мы вошли в душный холл. Швейцар, вытаращив глаза, пожелал нам доброй ночи и сразу же отвернулся. Александра сняла с меня мокрую футболку и выкинула ее на мраморный пол вместе со своим пиджаком. Слившись в единое целое, мы ввалились в кабину лифта. Разумеется, по закону жанра именно в этот вечер состоялась наша встреча с соседкой по этажу. Йоко Оно в шляпе и в очках вошла в лифт и, кажется, нисколько не смутилась, увидев наши обжимания. Все то время, пока лифт поднимался на седьмой этаж, мы продолжали целоваться, а она деликатно молчала и смотрела куда-то в сторону. — Ты хотела о чем-то спросить, — шепнул я, когда лифт подал звоночек, извещая о том, что мы приехали. Створки разъехались, Йоко поспешила выйти. — Скажите, пожалуйста, — слегка виноватым голосом остановила ее Александра, выглядывая из-за моего плеча. — Мы все... правильно делаем? Миниатюрная Йоко остановилась и внимательно посмотрела на нас поверх толстой оправы очков. Она пожала плечами: «Страсть — это как искусство. О каких правилах может идти речь?». И скрылась. Утром, когда мы уже собрали чемоданы и готовились к выезду в аэропорт, швейцар доставил в нашу квартиру большую коробку. В ней была моя футболка, пиджак Александры и аккуратно сложенная белая простынь, поверх которой лежала записка: «Любовь побеждает. Всегда. Йоко». — На этой простыне была сделана их последняя совместная фотография с Джоном, — уходя, пояснил швейцар. Мы еще долго стояли, перечитывая это послание и были поражены столь широким жестом. Мы вернулись в Москву. Никто из нас не осмелился обсудить последнюю ночь в Нью-Йорке. Хотя коробку со всем ее содержимым Александра бережно хранила в шкафу и страшно разозлилась, когда я попытался достать оттуда свою футболку, чтобы выстирать. Теперь эта коробка от Йоко как красноречивый экспонат в музее несбывшихся надежд — всякий раз напоминает мне о том, как мы на несколько часов слетели с катушек. Это яркое наваждение, как тизер моей мечты, постепенно меркло, и я начал забывать греющие сердце детали — дни, а затем недели и месяцы, вытесняли вероятность, что все еще может повториться. Александра, побывав за границей и снова очутившись дома, была в депрессии. Она редко покидала комнату, отказывалась от еды и предложила сократить до минимума наши командировки по России. Тогда я вернулся в даркнет и создал специальный форум, чтобы мы могли искать новые воплощения дистанционно. Алексею Викторовичу эта идея не нравилась, но ровно до тех пор пока туда реально не начали писать обеспокоенные тинейджеры и мы не завалили его безупречными отчетами. Их связь с городами приходилось, конечно, тщательно и всячески изощряясь проверять — я работал у компьютера с утра до ночи — но зато без этих изнурительных перелетов Александра начала постепенно оживать. А еще я навел справки про частную военную компанию, о которой рассказывал Альфред, и ничуть не удивился, выяснив, что ее возглавляет Гробовщик. Поисковик показал именно его фотографии, когда я ввел запрос: «Шакалов Олег Борисович». Забавно, я никогда не интересовался фамилией Гробовщика — так прочно с детства засело в голове это прозвище. Зимой Александра все еще хандрила, но весной стала весьма разговорчива и, пожалуй, чересчур сентиментальна. Я хотя бы в общих чертах восстановил ее прошлое. Она могла чувствовать себе подобных — приезжая в чужой город, с легкостью находила его воплощение, руководствуясь каким-то внутренним чутьем. Это состояние поиска, напоминающее транс, я мог видеть в Иркутске и потом еще много где. В дореволюционные годы она успела благодаря своей чуйке свести воплощения многих европейских городов. У Александры была записная книжка, куда она вносила их адреса — во многом ее стараниями карта мира перестала быть обезличенной. Познакомившись во время очередной поездки заграницу с новым воплощением, Александра приглашала новичка на ежегодный прием в качестве дебютанта. Это пышное мероприятие до 1899 года проходило только в Москве. Затем в традицию вошло проводить ежегодную встречу в разных городах Старого света. В 1910 году состоялся исторический выездной раут в Нью–Йорке, на котором города Европы могли познакомиться с воплощениями американских городов. Первая мировая приостановила эти ежегодные встречи и свела общение городов до скупой переписки. После окончания войны были попытки возродить ежегодные приемы, Александра еще какое-то время путешествовала по Старому свету, выискивая возможных дебютантов — в те годы, например, были найдены Будапешт и Варшава. В 1925 году большевики обвинили ее в поддержке белого движения, узнав о том, что она часто навещает в Европе эмигрантов из числа беглых дворян. Так она оказалась невыездной и теперь лишь принимала редких гостей у себя. Холодная война заставила американцев начать медицинские опыты над городами — Александра со слов Нью-Йорка знает о том, что в секретных лабораториях несколько лет провели Детройт и Сан-Франциско. Ученых интересовало лишь строение ДНК. Найди они компонент, объясняющий ускоренную регенерацию тканей, можно было бы на генном уровне создать целую армию солдат, неуязвимых в бою. Советские спецслужбы, получив от разведки информацию об этих опытах, спохватились и принялись рыскать по городу в поисках воплощения Москвы. Александра до сих пор не знает, что ее выдало. Так или иначе, 16 апреля 1962 года чекисты пришли за ней. Она все отрицала, но фотографии и личные вещи, найденные при обыске, служили доказательством тому, что ее облик не соответствует истинному возрасту. Когда дверь уже выламывали, ей удалось спрятать до лучших времен записную книжку с адресами всех, кого она разыскала по свету. Страшно подумать, что могли сделать кагэбэшники, будь у них на руках эти записи. Александра неохотно рассказывала о том, что было потом. Знаю лишь, что до 1965 года она жила в научном городке на окраине города. Советским ученым, как и их американским коллегам, так и не удалось установить природу ее сверхспособностей и проект вскоре заморозили. — Почему их интересовала только ваша неуязвимость? — однажды спросил я. — А как же твоя способность летать или становится невидимой? — А с чего ты взял, что они об этом знали? — спросила она, хитро улыбнувшись. — Они до сих пор не в курсе. Тайна, в которую я был посвящен, грела мне сердце, делала особенным, приближенным, почти что другом. Но, если бы пришлось выбирать, я бы ни за что не выменял свою любовь к ней на дружбу. И, хотя Александра утверждала, что опыты показались ей не такими уж унизительными, а медики и чекисты были к ней очень добры, мне хотелось найти этих ученых мужей и тюремщиков, чтобы отомстить за нее. Впрочем, смерть добралась до них раньше меня, да и сам я по сути был приставлен к ней надзирателем, за что себя украдкой ненавидел. «Я одного понять не могу — почему они прислали тебя?», — как-то раз разоткровенничалась Александра, повторив вопрос, которым задавался и Стамбул. От предыдущих агентов я, судя по ее рассказам, отличался кардинально. Из научного городка в эту квартиру на Котельнической набережной Александру перевели, когда на нее положил глаз видный член политбюро. Фамилию она не называла, поэтому я по умолчанию ненавидел всех бывших членов политбюро. Этот старый пердун, насколько я понял, был ее покровителем до конца семидесятых. Во время Олимпиады ей позволили встретиться с друзьями, связь с которыми была потеряна — точно знаю, что в составе спортивных делегаций в Москву приезжали Лондон, Рим и Вена. Когда совок распался, сотрудники КГБ передали ее новому руководству страны — хладнокровно и бережно, как ядерный чемоданчик. Страна была другой, границы открылись, но Александра по-прежнему жила под строгим надзором и шагу не могла ступить без сопровождения. Никто не знал, как с ней поступить дальше, но и дать ей свободу никто не решился. В 1995 году она по рекомендации Лондона сопровождала принцессу Диану, когда та приезжала с двухдневным визитом в Москву. В 1997 году она рыдала, узнав о том, что та разбилась в автокатастрофе в Париже. И вот, спустя ровно двадцать лет, она просит, чтобы Рим вышел на связь с Парижем. События в эти дни развивались стремительно. 30 августа 2017 года, я приехал на Лубянку по просьбе Алексея Викторовича. За день до этого он отказался выпускать Александру в Нью-Йорк на очередной съезд и, по правде говоря, я думал, он пригласил меня, чтобы назвать причину. В его кабинете делали ремонт и прямо в центре установили высокий помост для покраски потолка, страшно воняло ацетоном. Сам он в задумчивости сидел на диване, накрытом полиэтиленовой пленкой. На чайном столике, застеленном газетами, остывал чай, к которому он так и не притронулся. Всю остальную мебель из кабинета вынесли и мне пришлось усесться рядом с ним. — Вам удалось подружиться? — спросил Алексей Викторович, наклонившись над чашкой и повертев ее на блюдце, его голос эхом разнесся по пустой комнате. — Мы в хороших отношениях, — от резкого запаха растворителя у меня начала кружиться голова. — Не замечал за ней ничего странного или необычного? — он сделал один глоток и повернулся ко мне, начал буравить въедливым взглядом. До меня, наконец, дошло, почему к Александре приставили меня, малолетнего простачка. Они рассчитывали, что мы с ней подружимся, и я узнаю нечто такое, о чем они даже не догадываются. — Она взбалмошная и бывает резкой иногда, — так я ответил. Он, кажется, понял, что я недоговариваю. Меня начала настораживать тема нашей беседы. Мы еще никогда не говорили с ним так откровенно про саму Александру — обсуждали только наши с ней командировки, разбирали отчеты. Три последних были распечатаны и лежали перед ним на столе. Ничего особенного. Каждый страницы на три-четыре. Стандартный доклад, в котором шла речь о дистанционной постановке на учет трех подростков, обнаруживших связь со своими городами — Саратов, Хабаровск и Воркута. Алексей Викторович, судя по всему, тоже надышался химикатами, вел он себя заторможенно и подозрительно. Взяв в руки наши отчеты, он закрыл глаза и начал тасовать их как колоду карт. Остановившись, он посмотрел на титульный лист. На его лице появилось выражение печальное и смиренное (как будто Алексей Викторович заранее знал, какой доклад ему выпадет). — Ну, надо же, — устало произнес он, откладывая остальные отчеты и оставляя только верхний. — Некоторые вещи, видимо, предопределены заранее. Я уставился на него, не понимая, к чему он клонит. — Вы с Александрой поедете в Воркуту завтра, — сказал он, переходя к более деловому тону, но внешне по-прежнему оставаясь внутри себя. — Девочка, о которой вы пишите в отчете, пыталась уехать. Купила билеты на поезд до Москвы, но наши коллеги предотвратили побег. Ситуация несколько... вышла из-под контроля. Сейчас она в больнице, с ней надо переговорить. У Александры это выходит блестяще. Его слова меня успокоили — то есть нам предстояло выполнить стандартное задание, ничего особенного. Но в общем смятении Алексея Викторовича сквозило нечто зловещее, еще не высказанное. И он продолжил. — После беседы с девочкой Александра останется, а ты вернешься, и мы переведем тебя в другой отдел, — сказал он на одном дыхании и отодвинул от себя чашку с чаем. Он смотрел на меня, а я молча пялился на заголовок газеты, расстеленной на столе: «Прямая линия как связь президента с реальностью». Мне казалось, это конец. Я не мог себе представить другую, альтернативную жизнь — такую, в которой мы не одна команда. Алексей Викторович всячески старался показать, что разделяет мою печаль. — Мы все привязались к ней, Максим, не ты один, — с ностальгической улыбкой признался он. — Она надолго там останется? — спросил я, дрогнувшим голосом. — На какое-то время, — сказал он так, что я с ужасом осознал вдруг — «навсегда». Меня трясло изнутри, но я знал — проявлять излишние эмоции, значит показать, насколько я к ней привязан. Если бы Алексей Викторович понял, что это личный вопрос, равносильный вопросу жизни и смерти, то, наверное, отстранил бы меня немедленно. — Там какие-то проблемы? В Воркуте? — спокойным и даже равнодушным тоном, прикладывая к этому невероятные усилия, спросил я. — Под Воркутой находится база частной военной компании, — сказал Алексей Викторович, поднявшись и включая верхний свет. — Ее возглавляет наш общий знакомый. Шакалов хочет... Он осекся, пытаясь правильно подобрать слова и, немного подумав, сформулировал: «проверить физическое состояние Александры». Значит, снова медицинские опыты. Первая мысль, промелькнувшая в голове — сбежать с ней и жить где-нибудь подальше от этих престарелых импотентов. Потом я спохватился — ей ведь нельзя уезжать из дома надолго. Максимум на год. А потом? Я был взбешен и напуган. — А ее в таких случаях никто не спрашивает, да? Разумеется, этот вопрос отчасти меня выдал. Озадаченный Алексей Викторович замер посреди кабинета. Мой надтреснутый голос, ударившись о выскобленные стены, задрожал вибрациями. Он вернулся к дивану, присел рядом, и нервно начал стучать пальцами по столу, поджав губы и о чем-то лихорадочно соображая. Я старался на него не смотреть и снова попытался сосредоточиться на заголовках: «Кремль погружает время в сон», «Стабильность, а не сменяемость власти». Наши раздумья затянулись. Алексей Викторович перегнулся через спинку дивана и поднял с пола кожаный портфель. Порывшись в нем, он извлек папку со штампом «Секретно». — Она ведь только внешне выглядит, как обычный человек, Максим, — сказал он и протянул мне несколько фотографий, хранившихся в секретной папке. — Эти снимки сделаны в одном из китайских городов. Два года назад там произошел якобы взрыв, но весь этот погром, как выяснилось, учинил такой, как она. На снимках был огромный гриб дыма и пыли, как от атомного взрыва, перевернутые машины, обугленные дома, местные жители, бегущие из своих домов — некоторые из них в крови от разбитого стекла и летящих обломков. — Мы до сих пор мало знаем про них, — продолжал Алексей Викторович, вместе со мной разглядывая эти снимки. — Понятия не имеем, на что они способны. Если ты до сих пор не заметил за Александрой ничего странного, это значит одно — она тщательно это скрывает. Речь уже не идет о том, что они могут пережить нас или влияют на погоду. Мы столкнулись с вызовом куда страшнее — похоже, некоторые из них обладают и другими сверхсилами. — Так почему бы Шакалову не продолжить опыты над маленькими городами? — выпалил я, возвращая ему фотографии. — Про его эксперименты, насколько я знаю, уже легенды ходят. Алексей Викторович явно удивился тому, что я знаю об этих опытах, но ничего не стал спрашивать. — Эти города России, как показывает практика, очень слабые — хилые доходяги, — объяснил он. — Такой разрушительной силой они не обладают. У нас, пожалуй, есть лишь один город, способный на такое. — А как же Санкт-Петербург? — Питер слишком молод, и у него заступники на самом верху, его не тронут до последнего. — До последнего? — в сердцах повторил я. — Что это значит? — Мы тут столкнулись еще кое с чем, — вздохнул Алексей Викторович. — Наши западные коллеги считают, что города начали терять свою неуязвимость. У некоторых обнаружены смертельные заболевания. Мне стало трудно дышать, я весь взмок — расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, прилипшей к телу, и снял пиджак. Голова раскалывалась. — То есть Александра... — Это мы и хотим выяснить в первую очередь, — поспешил заверить меня Алексей Викторович. — И как же вы собираетесь это выяснять? — разозлился я, вскочив на ноги. — Сразу в нее выстрелите или перед этим помучаете? — Ты пойми, я разделяю твои переживания, Максим, — спокойным тоном отвечал Алексей Викторович. — Но мы уже передали ее на баланс частной военной компании. Мы с тобой не можем вмешиваться. — Она разве вещь какая-то, чтобы ее так просто из рук в руки передавали? — Александра потенциальное оружие, — упавшим голосом заявил Алексей Викторович. — Если китайцы изучают возможности того, кто способен на такое, — он постучал пальцем по фотографиям, которые мы до этого посмотрели, — То и мы не можем сидеть сложа руки. Тем более теперь, когда есть опасения, что города становятся... исчезающим видом. — Я отказываюсь принимать в этом участие, — решительно заявил я, и направился к выходу. — Хочешь, чтобы они забрали ее силой, а тебя прикончили? — крикнул Алексей Викторович. — Ты этого хочешь, Максим? На улице лил дождь. Я не мог возвращаться домой в таком состоянии. Александра чуткая — она бы сразу заподозрила неладное. В Китай-городе купил три бутылки пива, выпил их чуть ли залпом в сквере. Мое сознание помутнилось до такой степени, что я не помню, как очутился в нашей столовой. Я проваливался в сон, как в глубокую кроличью нору, а проснулся от жуткого гула турбин. Встревоженное лицо Александры, размытое и нечеткое, бледным пятном маячило в призрачной темноте. «Самолет, — повторяла она. — Там самолет, взгляни». Я вышел на балкон, и увидел как над городом пикирует пассажирский самолет. Ночная Москва была охвачена красным больше, чем когда либо. Она полыхала и при этом притихла, словно внизу все замерли в ожидании, чем закончится борьба железной птицы с притяжением земли. Я завороженно глядел, как самолет, моргая сигнальными огнями, пролетел мимо наших окон и резко начал снижаться, направляясь в сторону Кремлевской набережной. «Сейчас он разобьется», — вскрикнула Александра, подходя со спины. Она закрыла мне глаза холодными руками. Я обхватил эти руки. Они были морщинистые на ощупь. Чужие, совсем не ее. Что-то пошло не так. Когда я обернулся, передо мной очутилась мать. В том самом платье, которое она купила, чтобы встретить отца. Она долго всматривалась в мое лицо, а потом медленно перевела взгляд вправо — туда, откуда раздался оглушительный рев и потом звук сильнейшего взрыва. Ее лицо озарил яркий всполох. Она наблюдала за происходящим спокойно и молча. Я стоял спиной и не видел, что происходит. Со всех сторон в наш район устремились сирены экстренных служб, где-то рядом пророкотали лопасти вертолета. Мама посмотрела в мои глаза и твердым, не своим голосом, произнесла, потянув меня за руку, и уводя с балкона в темную квартиру: «Это теракт. Идем». Она увидела мой страх и улыбнулась. Упавший самолет лежал на шатком стапеле прямо посреди Красной площади — он оказался ржавым и с разбитыми иллюминаторами. Александра уже поднялась по трапу, и ждала меня наверху в свете ярких прожекторов ГУМа. На ней был французский берет и старомодное коктейльное платье в духе Одри Хепберн. — Мы куда-то летим? — запаниковав, спросил я. — Это наш рейс в Париж, — крикнула она, ее волосы развевались на ветру. — Мы летим открывать Неделю высокой моды. — Ты с ума сошла? — я начал подниматься по трапу, перепрыгивая через ступеньки, а она, не дожидаясь, зашла внутрь. Перед входом в салон меня остановила стюардесса и указала на кабину пилота: «Ваше место там». — Здесь был теракт, — говорю я, а она улыбается и понимающе кивает. — Все должны выйти немедленно. Самолет не взлетит. — Нет, мы должны улететь отсюда и как можно скорее, — стюардесса вцепилась мне в руку так крепко, что я вскрикнул. — Делай, что хочешь, но взлетай. За нами погоня. Я пытался заглянуть в салон, чтобы увидеть Александру, но там скучковались какие-то отвратительные мужики в военной форме. Затем я обнаружил себя в кабине пилота. Передо мной лежала карта звездного неба. Я тщетно искал среди галактик и туманностей знакомые очертания. Потом в отчаянии выбежал в салон и начал говорить, что самолет ржавый, он не взлетит. И мне почему-то было так стыдно! А все отмахивались, кто-то даже толкнул меня в спину: «Назвался пилотом, так, будь добр, займи свое место. Мы ждем». А я продолжал дергать людей за рукава и кричал: «Мы разобьемся! Как вы не понимаете? Мы разобьемся!». Стюардессы объясняли пассажирам, занявшим места, где лежат спасательные жилеты. Я обреченно шел на нетвердых ногах между рядами, кабина пилота становилась все ближе. Одна из турбин отвалилась, и самолет накренился. Видимо, никто кроме меня этого не заметил. Снаружи началась метель. Самолет, дребезжа, сам собой покатился по Красной площади. Я решил сидеть и ничего не трогать — обхватил себя руками за плечи и ждал. Мы ускорялись, винтики и болты, а затем и куски обшивки падали на булыжную мостовую. Высоту набирали, болтались из стороны в сторону. Я услышал стонущий скрип — самолет словно вздохнул металлическими легкими. Кто-то в салоне закричал: «Мы все умрем!». Последнее, что я запомнил — кабина тонет в снегу, как в море. Снега так много, что из него не выбраться. Я вынырнул из этого сна, когда самолет пошел на снижение. Александра сидела рядом. До сих пор не могу понять, что за галлюциногены распылил в своем кабинете Алексей Викторович, но с трех бутылок пива таких коматозных состояний быть не может. Меня еще не сразу отпустило. — Пей давай, — сказала Александра, протянув мне минералку. Вид у нее был рассерженный. — Куда мы летим? — еле смог выговорить я. — В Воркуту, — ответила она, пристегивая меня, а потом и себя ремнями безопасности. — Почти прилетели. — Мы разве не в Париж собирались? — спросил я, услышав как самолет выпускает шасси. — Придурок, — улыбнулась она. — Где ты успел так напиться? Нас кое-как пустили на рейс. Если бы не твой товарищ... — Товарищ? — я пытался вспомнить регистрацию и посадку на рейс, но в голове лишь крепко засел странный сон, а события прошлого вечера были стерты напрочь. — Гриша, которого мы в аэропорту встретили, — сообщила Александра. — Не помнишь? Он сказал, вы когда-то работали вместе. Теперь этот твой Гриша начальник погранслужбы в аэропорту. Если бы не он, мы бы не улетели. — Мне казалось, он в тюрьме сидит, — задумался я, осушив минералку до дна и выглянув в иллюминатор. Внизу стелилась серая равнина до самого горизонта. — А с чего мы вдруг сюда сорвались? — спросил я. — Алексей Викторович передал, что случай экстренный, прислал билеты на почту. Сказал, ты мне все объяснишь. Но ты, похоже, провалил эту миссию. И тут я вспомнил все и похолодел от ужаса. Колеса шасси ударились о землю, нас вжало в сиденья. «Думай, — повторял я про себя, стараясь сконцентрироваться. — Думай». То, что мы прилетели сюда, еще ничего не значит. Все поправимо. Может быть рассказать ей обо всем? — Ты что, совсем ничего не помнишь? — спросила Александра, когда все повставали с мест и полезли к багажным полкам. — Нам нужно в больницу, — буквально наобум ответил я. — Девочка, которую мы поставили на учет, пыталась сбежать. — А почему она в больнице? — удивленно вскинула бровь Александра. Слова Алексея Викторовича «наши коллеги предотвратили побег» всплыли в памяти. Девочку, похоже, чем-то накачали, как и меня. «Думай, — повторял я, как заведенный. — Ну, же, давай — думай». Предупредить ее? Нет, это было бы немыслимо. Я даже не знал, как именно должно произойти самое худшее. Случится ли это в аэропорту, когда мы покинем самолет, или у меня еще есть время в запасе. Мне почему-то казалось тогда — решение лежит где-то на поверхности. Стоит лишь протянуть руку и... В аэропорту ничего не произошло. Мы получили багаж и взяли такси до больницы. Я заметил, что Александра чувствует мое напряжение. Всю дорогу она смотрела в окно и, как мне показалось, сосредоточенно размышляла. Может быть, даже о чем-то догадывалась? Не знаю. В больнице мы как-то без особых проблем попали в палату к девочке, с которой переписывались недавно. Она обнаружила связь со своим городом летом, и брат помог ей выйти на нас. Александра призналась ей: «А я, между прочим, Москва». Глаза девочки округлились и она попросила: «Можно до тебя дотронуться?». Я слушал их разговор вполуха, а сам прикидывал, как бы нам с Александрой смыться, когда мы выйдем из больницы. Наверняка все случится после нашей беседы с воплощением Воркуты. Времени оставалось в обрез, и я был счастлив, когда девочка начала плакать, его оттягивая, предоставляя нам шанс задержаться еще чуть-чуть. — Хочу увидеть Париж, — рыдая, повторяла она, и в моем сознании это требование вдруг сошлось с деталями странного сна, в котором я оказался минувшей ночью. Париж, если рассудить, город очень большой. Соразмерен Москве. А что, если он просто исчезнет, приехав в Россию? Аккуратно, не привлекая к себе внимания, я достал из своей куртки мобильник и набрал сообщение Алексею Викторовичу: «Им сгодится Париж? Я хочу обменять ее на Париж!». Отправил и начал ждать, постоянно проверяя статус. Прочитано. Печатает. Ответ: «Неожиданно». И потом: «Попробую согласовать». Меня охватил мандраж. — Можно тебя на минутку? — спросил Александру. Девочка все еще плакала, и начала икать. Александра налила ей воды в стакан и, услышав мою просьбу, возмущенно сдвинула брови. Я сложил ладони как бы в молитве и движением руки указал в сторону коридора. Вышел и, осмотревшись на всякий случай по сторонам, начал ждать. Она вышла через пять минут: «Чего тебе?». — Мне кажется, ты должна попросить, чтобы Париж к ней приехал, — начал я, пожалуй, чересчур взволнованно. — Ты же видишь, у нее истерика. Вы поддерживаете с ним связь? — С кем? — с недоумением, спросила она, глядя на меня как на сумасшедшего. — С Парижем. Он может приехать сюда? — Париж давно с нами не общается, — заявила Александра, но задумалась над тем, что я сказал. — Может быть вам пора это исправить? — Все его старые контакты дома, в записной книжке остались, — озадаченно рассуждала она. У меня от сердца отлегло, когда я понял, что Александра не отвергает мою идею. — Наверное, Рим знает, как его можно найти. Но он вряд ли приедет. Звучит, как безумие! — Давай хотя бы попробуем что-ли? — предложил я. Алексей Викторович перезвонил мне через полчаса: «Шакалов принял твое предложение. Как ни странно, с большим воодушевлением. Но пока Париж не прилетит в Воркуту, вы оба остаетесь там. Снимите номер в отеле, развлекайтесь. Только, если через две недели он не появится — уговор отменяется. Они как можно скорее хотят начать исследования». — Я должен его встретить и передать Шакалову? — Не надо встречать, — громыхнул голос в трубке. — Я скажу тебе, когда он прилетит. У нас свои люди в погранслужбе и в каждом аэропорту. Гриша, кстати, сказал, ты вчера был не в себе. Соберись и моли бога, чтобы Париж прилетел. Напоследок Алексей Викторович предупредил, чтобы я держал все в тайне от Александры: «Как только Париж будет на базе у Шакалова — возьмете билеты домой, а пока попробуйте приободрить эту девчонку из Воркуты. Что-то она совсем раскисла». Вечером Александра позвонила Риму и попросила, чтобы тот вышел на связь с Парижем. Она делала это из лучших побуждений — хотела порадовать Воркуту. «Тебе понравится Париж. Как же крепко я его обниму, если он вдруг приедет», — сказала она мне, договорив с Римом. Я боролся с угрызениями совести и старался убедить себя в том, что Париж — мерзкий тип, заслуживающий уготовленную ему западню. Мы сняли два номера в местном отеле «Россия» и начали ждать. Каждый новый день без новостей нервировал меня, заставлял обдумывать другие схемы спасения, но все они были обречены — Александра не могла покинуть Москву дольше, чем на год. Рано или поздно эти суки до нее доберутся, как ни крути. Единственным относительным успехом в те дни стала покупка пистолета Макарова у местного мужика — мне повезло найти объявление в даркнете. Коробку патронов он отдал мне даром. В Воркуте наступили сухие солнечные дни и повсеместная разруха не казалась такой уж унылой. Маленький и никому не нужный городок пребывал в упадке, но разбитые окна трущоб отражали красочные закаты. Мы арендовали машину и передвигались на тонированном мерсе. Каждый день навещали в больнице девчонку. Она была немного с приветом — про инцидент, который с ней приключился, вышла короткая заметка в местной газете. Так она ее вырезала и приклеила скотчем на стену в своей палате, как будто очень этим фактом гордилась. У Александры, наверное, активизировался материнский инстинкт. Она была от нее в полном восторге и удивлялась, почему я нервничаю и не разделяю ее восхищение. — Задержитесь еще на полчаса, — слезно уговаривала нас девочка на шестой день. — Скоро придет мама и мой старший брат. Я вас познакомлю. — В следующий раз, — отвечала Александра. — Видишь, Максим ведет себя, как придурок? Никто не захочет с ним сегодня знакомиться. Четырнадцатый день приближался, а Париж так и не прилетел. Я просил, чтобы Москва снова позвонила Риму, но она отказывалась, ссылаясь на то, что не хочет выглядеть идиоткой. Утром 14 сентября пришло смс от Алексея Викторовича: «Сегодня. Мне жаль». Я оборвал ему телефон, но до обеда он не брал трубку. Потом сам перезвонил. Кое-как мне удалось выбить дополнительное время — «до конца недели, еще четыре дня». Я сам уже готов был лететь в Париж, чтобы силой доставить его в Воркуту и выменять на Александру. Да куда угодно бы полетел, лишь бы ее оставили в покое. Нет, серьезно. Я вспомнил про визитную карточку Лондона, которая лежала в моей дорожной сумке, но так и не смог придумать, под каким предлогом могу пригласить его в Воркуту. — А Стамбул? Вы с ним еще общаетесь? Давай позовем его? — Ты шутишь? — изумилась Александра. — У него бархатный сезон начался. Он сюда не приедет даже ради меня. Вообщем, поиск замены оказался затеей безнадежной. Александра и сама уже слабо верила, что Париж прилетит, предложила мне вернуться домой: «Девочке лучше. Чем мы ей можем помочь?». Я настаивал на том, что в любой момент может наступить рецидив, а сам начал готовиться к худшему. 15 сентября было пасмурно. Мы спустились на завтрак в кафетерий. По телевизору передавали последние новости: «В парижском метро мужчина с ножом напал на военного. Нападавший пытался перерезать ему горло, выкрикивая „«Аллах Акбар, вы неверные!“». — Кошмар какой, — нахмурилась Александра, задержав взгляд у экрана. — Сами виноваты, — равнодушно заметил я. — Нечего было принимать беженцев и разрешать однополые браки. — Ну, ладно, беженцы, — с осуждением отозвалась Александра. — А однополые браки то тут при чем? — Вырождается Европа, — вздохнул я. — Скоро будет им... мечеть Парижской Богоматери. — Замолчи-ка, — сказала она, и закрыла глаза. Я узнал это состояние — так она делает, почувствовав, что где-то рядом другое воплощение. — Париж скоро будет здесь, — торжествуя проговорила она, все еще сидя с закрытыми глазами, и улыбнулась. — Мы должны встретить его в аэропорту. Договариваясь обо всем с Алексеем Викторовичем, я как-то упустил из вида способность Александры ощущать присутствие себе подобных. И теперь это упущение грозило обернуться катастрофой. Я не мог допустить, чтобы она встретилась с Парижем или, что еще хуже, увидела, как военные крутят его. — С чего ты взяла? — я умело разыграл скепсис. — Он две недели не появлялся. — Заводи машину, — поднимаясь из-за стола, и на ходу допивая кофе распорядилась Александра. — У тебя ключи с собой? — Мы никуда не поедем, — отрезал я, не двинувшись с места и прикидывая, как бы хоть на время подавить в ней эту природную чуйку. — Тогда я поеду встречать его без тебя, — разозлившись, заявила Александра, и вышла из кафетерия, громко крикнув при этом со слезами в голосе: «чертов нацист». Все постояльцы, завтракающие за соседними столиками, обернулись. Один из них, какой-то здоровый дед в засаленной рубахе, грозно смерил меня взглядом и, кивнув на дверь, прорычал: «А, ну-ка вали в Берлин, урод». Я психанул и вышел. Александра уже сдавала ключи от своего номера. Я попросил, чтобы она ждала меня в холле, а сам поднялся к себе за оружием. Ситуация вышла из-под контроля и поездка в аэропорт могла закончиться чем угодно. Я готов был принять бой. Наверное, тоже самое чувствовал отец перед своим последним сражением. Он погиб на юге, а я костьми лягу за то, во что верю, на крайнем севере. Через полчаса мы примчали в аэропорт и прошли в терминал. Александра была в предвкушении встречи с Парижем, а я беспокойно оглядывал зону прилета. Мы не должны были вмешиваться. Меня предупреждали. Александра заметила мое волнение — снова о чем-то задумалась, прямо как тогда в машине по дороге в отель. — Ты не хочешь мне ничего рассказать? — спросила она, придержав меня за руку, и вглядываясь в мое испуганное лицо. Я скосил под дурочка и помотал головой. Она отпустила руку и тоже стала с тревогой осматриваться. Объявили о посадке рейса из Москвы. Автобус поехал по взлетно-посадочной полосе к трапу забирать пассажиров. Встречающие обступили заградительные ленты, мы встали чуть в стороне у стеклянных окон в пол. Александра пыталась разглядеть, спускающихся по трапу людей. А я смотрел в другую сторону — внимательно изучал лица тех, кто ждет. Среди них наверняка были агенты Гробовщика. Я, честно сказать, не знал, что буду делать, когда Париж появится в терминале. — Давай подождем его у машины? — предложил я, положив руку Александре на плечо. — Здесь душно, а мимо нас он точно не пройдет — мы припарковались у самого входа. — Если хочешь — иди, — раздраженно ответила она, и прошла еще чуть вперед, сделав вид, что мы не вместе. Я не отступал и пошел за ней, стараясь прикрыть спиной. Если Алексей Викторович или Гробовщик узнают, что мы здесь, вся операция сорвется даже не начавшись. В глубине души я рассчитывал, что Париж, которого Александра не видела много лет, мог измениться до неузнаваемости. Но она его различила в толпе тут же: «А вот и он!». В этот момент пассажиры выходили из автобуса, притормозившего метрах в десяти от терминала. Александра указала на парня, выходящего последним и опасливо озирающегося по сторонам. Я прирос к полу и несколько раз поморгал, стараясь прогнать это наваждение. Париж был вылитой копией моего отца в молодости. Таким я его помню по фотографиям, сделанным еще до его военной службы. Он приближался к нам, замыкая толпу. Я стоял, как мне показалось, очень долго. Происходящее мало было похоже на правду, но все же вот он, совсем как живой — между нами лишь стекло с грязными разводами. Он все ближе и ближе. Александра начала прыгать от радости. Мое сердце сжалось. С трудом заставил себя отвернуться. В толпе встречающих я разглядел табличку «Paris», которую кто-то поднял над головой. Все, что случилось потом, было похоже на яростный порыв — чистая импровизация. — Встретимся у машины, — шепнул я Александре, уходя. Каково же было мое удивление, когда я увидел, что табличку над головой держит сам Гробовщик. Эта операция была так важна для них, что он лично приехал в аэропорт. Гробовщик внимательно вглядывался в толпу. Взгляд его холодных глаз остановился на том парне, и я с удовлетворением отметил, что он побледнел и в изумлении опустил табличку — значит, тоже признал в Париже черты моего отца? Нужно было действовать быстро. Без промедлений, растолкав локтями всех, кто стоял вокруг него, я пробрался к Гробовщику. В этот момент, он уже совладал с нахлынувшими чувствами, и снова уверенно поднял табличку. Я подошел со спины и аккуратно приставил дуло ему в бок. — Аккуратно и без резких движений двигайтесь к туалету, — прошипел я. — Он слева от вас. — Ты рехнулся, щенок? — сквозь зубы проговорил Гробовщик. — Ну, же — вперед, — сильнее вдавив дуло, процедил я. — Руки можете не опускать. Он начал медленно двигаться вправо, не опуская рук. Мы осторожно пробирались сквозь толпу. Мельком я видел, как Александра подошла к Парижу и закрыла ему глаза руками. Кажется, они нас не заметили. По крайней мере, она точно не обратила внимания. Мы с Гробовщиком вышли из толпы. — Ты хоть понимаешь, что тебе хана, пацан? — вполголоса, не оборачиваясь, спросил он. Я был начеку — к нему могла подоспеть подмога, но пока никто из тех, кто был вокруг нас не подбежал. Так мы дошли до мужского туалета. — Осторожно откройте дверь и заходите, — приказал я, и Гробовщик, усмехнувшись, подчинился. Мне повезло — внутри никого не было. Мы оказались в слабо освещенной комнатке с умывальником, справа были три кабинки. Любую из них можно было плотно закрыть, но только изнутри. Я в панике соображал, что предпринять дальше. Гробовщик почувствовал мою слабость и эту дурацкую заминку: «Что, пацан, зассал? Так тут самое место». — Заходи давай в первую, — рявкнул я. Он медлил и начал ржать: «Видел бы тебя отец сейчас, Максим. Сгорел бы со стыда твой батя». — Заткни пасть, — заорал я, едва не нажав на курок. — Делай, что говорю, тварь! Гробовщик под прицелом, все еще ухмыляясь, вошел в кабинку. Он делал вид, что ему плевать, но я остро чувствовал его обиду и бешенство. — И что теперь, великий стратег? — спросил он, оказавшись у толчка, спиной ко мне. — Расстреляешь как террориста в сортире? — Дверь закрой, — я чувствовал себя глупо — совершенно не представляя, как действовать дальше. Пристрелить его у меня рука не поднималась, хотя он и заслуживал пулю, как никто другой. — Детский сад, — усмехнулся Гробовщик, повернулся и закрыл дверь на щеколду. — Скажешь, когда можно выходить? Из меня вышел херовый Джеймс Бонд. Это была самая унизительная пауза на свете. В фильмах все выглядит круто и четко, а в жизни ты остаешься с главным злодеем один на один в туалете и от безысходности просишь его закрыться. Я осмотрелся в поисках предмета, которым можно было бы заблокировать ручку двери снаружи — швабра или типа того — но ничего не нашел. Меня охватила паника. — Долго мне еще здесь сидеть прикажешь? — послышался разгневанный голос Гробовщика, при этом он спустил воду, и я понял, что тактически выигрываю, но стратегически... я труп. Тогда я сорвался с места и со всех ног побежал на парковку. Александра вместе с Парижем уже стояли возле машины, и о чем-то весело болтали. — Где тебя носит? — она закатила глаза, пытаясь прикурить на ветру. Я чуть ли не вырвал чемоданы из рук нашего гостя, закинул их в багажник. Александра спросила: «А мы можем покурить?». — Здесь нельзя, — заявил я, в спешке открывая перед ними заднюю дверь. — Только что на моих глазах троих оштрафовали. В отеле покурите. Гробовщик выбежал из терминала, с кем-то разговаривая по телефону. К нему подлетели крепкие парни в камуфляже и все они стали оглядывать парковку. Я слышал, как Гробовщик громко выругался, увидев меня, и рванул в нашу сторону. Запрыгнув в машину, резко дал по газам. В отель вез их по инерции — не видя ни дороги, ни светофоров, ничего вокруг. Александра разговаривала с Парижем, крепко держалась за спинку моего кресла на резких поворотах, иногда я поднимал взгляд к зеркалу, чтобы еще раз убедиться в его невероятном сходстве с моим отцом. Погони не было, но я знал, что они скоро придут за нами. Мы еще не проиграли окончательно, но были к этому очень близки. Я рискнул и оставил Александру вместе с Парижем в холле, когда на ресепшн оформляли номер для него. Поднявшись к себе, вытащил из внутреннего кармана дорожной сумки помятую визитку, которую мне вручил Лондон и тут же набрал его номер. «Париж в беде. И Москва тоже. Мы в городе Воркута. Россия. Помогите» — сразу же выпалил я, едва он поднял трубку. К счастью, Лондон не стал задавать лишних вопросов. Он еще раз уточнил название города, спросил имеется ли там аэропорт и наше точное местонахождение. Потом наступила тишина. Он с кем-то перешептывался и напоследок спросил: «Продержитесь девять часов?». Я сказал, что постараюсь. Александра и Париж разошлись по номерам. Я спустился в холл, сел в кресло и начал ждать. «Девять часов, — твердил я, глядя на часы над стойкой регистрации. — Тебе нужно продержаться девять часов». На улице стемнело. Мне было не по себе. Никогда бы не подумал, что так трудно сидеть в полной боевой готовности, смирившись с тем, что в любой момент нужно будет открыть огонь и сражаться. Девушка-администратор с кем-то болтала по телефону, по телевизору показывали юмористическое шоу. Окружающий мир был далек от моей реальности. Мобильный завибрировал. Алексей Викторович прислал сообщение: «Ты что натворил, паскуда???». Через час Александра и Париж спустились. Им нужно было навестить в больнице девочку. Я пошел вперед, крепко сжимая пистолет за пазухой. Перед отелем все чисто — ни души. Наша машина поморгала фарами в холодном осеннем воздухе. Мне казалось, что мы сильно рискуем, выбравшись наружу, но запретить им выйти я не мог. С тяжелым сердцем довез их до больницы и проводил до палаты. Остался ждать снаружи. Они задержались у девочки надолго — почти три часа просидели. Оставалось продержаться еще пять часов, но чем ближе была помощь, тем сильнее ощущалась надвигающаяся угроза. Когда мы вернулись в отель, я не мог ручаться за то, что Гробовщик и его люди не ждут нас в холле во всей своей красе. Воспользовавшись тем, что Александра и Париж выясняли отношения, я ненадолго оставил их в машине, заблокировав двери (они так сильно ругались, что даже не заметили). Войдя в отель, я прислушался — стойка ресепшн была за углом, и на пол падали огромные тени, слышались грубые мужские голоса. Разговор шел на повышенных тонах. — Я не могу разглашать данные наших постояльцев, — говорил молодой человек, судя по всему, ночной администратор. — Тогда мы перевернем здесь все, — пригрозил голос, в котором я узнал Гробовщика. — Вы хотите, чтобы я вызвал полицию? — непререкаемым тоном поинтересовался администратор, и я восхитился его стойкостью. — Никого ты, ублюдок, не вызовешь, — послышался третий голос, принадлежавший, скорее подростку, чем взрослому мужчине. — Тебе все мозги отбили в последней драке? Ключи сюда дал быстро! Раздались звуки борьбы, ключи попадали на пол. «Оставь его в покое. Сами разберемся» — крикнул Гробовщик и я услышал, как раздвигаются дверцы лифта. Тишина. Я вжался в стенку и не дышал. «Позже поговорим еще», — выкрикнул тот агрессивный подросток и двери лифта закрылись. Выбежав из-за угла, я увидел растерянного молодого администратора, поднимавшего разбросанные по холлу ключи. Он перепугался от моего внезапного появления. — Ты знаешь, как вырубить лифт? — засуетился я, подбегая к дверцам, и оглядывая стену в поисках щитка. Парень все еще испуганно смотрел на меня, но потом, по всей видимости, сориентировался. Он побежал вниз по лестнице в подвальное помещение. Буквально через несколько секунд кабинка лифта, судя по звукам в шахте, остановилась. — Они где-то между третьим и четвертым этажами застряли, — прикинул парень, вернувшись в холл. — Сколько их? — Четверо и они вооружены. — Позвони в полицию и скажи, что в отель ворвались неизвестные. Передай, что они вооружены... — Это очень даже известные, — возразил администратор. — Шакалова и его сына весь город знает. Полиция их не арестует. Я набрал со своего телефона «112». Сообщил оператору, что неадекватная компания мешает постояльцам отеля «Россия» спать. Это хоть какая-то возможность перевести дух. Парень-администратор глянул на меня как на самоубийцу, но никак не прокомментировал и вернулся за свою стойку. Выйдя на крыльцо, я разблокировал двери машины. Александра тут же накинулась на меня: «Ты бы мог не запирать нас в следующий раз?». Стараясь сохранять спокойствие, я пожелал им доброй ночи, и тихонько зашел внутрь сразу за ними. Парень не растерялся и наврал, что лифт сломан. Блестящая работа. Пока мы ждали полицию, администратор вынужден был подняться на наш этаж. Ему показалось, что Парижу стало плохо в коридоре. Но пока он туда поднимался, тот, видимо, успел уйти к себе. Администратора звали Кирилл, он оказался очень сговорчивым — мы решили придерживаться версии, что лифт сломался сам по себе и даже вызвали для отвода глаз механика. Через полчаса приехал участковый, но Гробовщику и его ребятам удалось выйти лишь ближе к полуночи. Теперь я знал, что игра в крутых парней может обернуться нелепой ситуацией не только в моем случае — выбравшись из заточения, Гробовщик был вне себя от ярости и громогласно обещал разорить отель. Еще больше его разозлило появление участкового, который, хоть и не задержал всю их честную компанию, но настойчиво требовал, чтобы они ушли: «У вас нет оснований здесь находиться». Гробовщик готов был снять номер, но Кирилл заявил, что все номера заняты (при этом за его спиной было много свободных ключей). Я слушал их перепалку, притаившись на лестничном пролете между первым и вторым этажами. Иногда меня просто распирало от смеха. Гробовщик и его группа сопровождения, проспорив пять минут, сдались и вышли из отеля вместе с участковым. Услышав, как Кирилл закрывает за ними входную дверь, я выбежал к нему: «Давай не будем открывать до утра?». — Думаешь, они вернутся? — спросил он, и начал опускать жалюзи, последовательно подходя к каждому окну. — Есть вероятность, что нас будут штурмовать, — улыбнулся я, но это была очень грустная улыбка. — Что им вообще нужно? — недоумевал Кирилл. — К вам в отель приехал очень важный гость, — заговорщицки объяснил я. — Думаю, они мечтали с ним встретиться. — Тот француз? — с неожиданным интересом спросил он, его глаза при этом загорелись. — Больше ничего тебе не могу рассказать, — ответил я, и Кирилл задумчиво остановился посреди холла. — У вас есть запасной выход? Мы договорились, что он будет сторожить главный вход, а я буду сидеть начеку возле запасного, который находился на кухне кафетерия. Кирилл по каким-то причинам доверял мне и безоговорочно помогал. При этом ему явно хотелось узнать всю подоплеку нашего ночного бдения. Он еще несколько раз, как бы невзначай, спросил про «гостя из Франции» и даже предлагал позвать своих друзей, чтобы те охраняли номер Парижа. Но мне показалось, что эта охрана будет излишней, и лишь привлечет к нам ненужное внимание. На кухне было слишком светло и не было окон. Я постоянно подходил к металлической двери с табличкой «Уходя, гасите свет» и прислушивался. На улице завывал ветер. Внутри трещали люминесцентные лампы и периодически гудела морозильная камера. Положив голову на холодный разделочный стол, я старался не уснуть, заставлял себя думать — о том, как было бы здорово, например, избавить Александру от назойливых спецслужб. Если коллеги Алексея Викторовича не ошибаются, и она действительно теперь смертна, мы могли бы состариться вместе. У нас могут быть дети и настоящая семья. Наивно было, конечно, рассчитывать на такое, забаррикадировавшись в отеле «Россия». Мне стало любопытно, доживу ли я до утра. Успеет ли Лондон прийти к нам на помощь? Кажется, я все же задремал и вздрогнул, когда Кирилл залетел на кухню: «Там что-то странное происходит на улице». Он привел меня к окну в холле и поднял жалюзи. За стеклом плыла белая вязкая пелена, словно здание окунулось в огромное облако. Эта мгла просачивалась сквозь щели в окнах и уже стелилась по полу. — Это отравляющий газ или там снаружи что-то горит? — отходя подальше от окон, спросил Кирилл. — Нет, это всего лишь очень густой туман, — улыбнулся я, глядя на часы. В дверь главного входа начали барабанить руками и ногами. Мы с Кириллом рванули туда. С той стороны стояли несколько человек, яркие желтые лучи от их фонариков, преломляясь через стекло, подсвечивали пылинки в воздухе. — Вы к кому? — спросил Кирилл, стараясь держаться на расстоянии от стеклянной двери. — Так, видимо, теперь выглядит русское гостеприимство? — недовольно заметил голос снаружи. Это был Лондон. Лондон приехал не один — вместе с ним в отель заселились Берлин, Прага и Сеул. Эти трое были не особо разговорчивы и сразу же отправились спать, а я пригласил Лондона к себе, чтобы все ему рассказать. Кирилл, оформив заселение новых гостей, спросил, может ли он теперь открыть главный вход. — Можно, — кивнул Лондон, внимательно присматриваясь к Кириллу. — Все равно к вам никто не проберется через этот туман. Мы периодически спускались с Лондоном в холл к автомату с кофе. Проговорили до самого утра. Я начал с того, что мне сообщил Алексей Викторович: «Они считают, вы теперь смертны». Лондон помрачнел, вышел в коридор и кому-то позвонил. Я слышал его взволнованный голос: «Проблема не только в тебе. Да, мы в России. Они приедут завтра. Мы не можем гарантировать тебе безопасность, если отдалишься от нас». Когда Лондон вернулся, чем-то сильно огорченный, я описал ему события последних двух недель — его позабавило желание спецслужб узнать больше про сверхспособности, которыми они обладают: «Один из нас, не буду говорить, кто конкретно, портит воздух так, что это почище всякой химической атаки будет. Уверен, им это не понравится». Я так и не понял, шутит он или говорит всерьез. Лондон стал совсем уж хмурым, выслушав историю о том, как я обманным путем пытался выменять Александру и заманил Парижа в ловушку Гробовщика. — Что тебе известно про эту частную военную компанию? — спросил он. — Ты знаешь, где находится их база? — Понятия не имею, — честно признался я. — Знаю лишь, что неподалеку отсюда. — Ты крепко влип, — заявил Лондон, и улыбнулся так, словно его восхищают мои перспективы. — Но мы тебе поможем, не волнуйся. Он снова набрал кого-то по телефону: «Да, я знаю, ты смотрела сны про Джеймса Дина — прошу, не ругайся. Это дело чрезвычайной важности. Нам нужен телохранитель прямо сейчас. Ингредиенты с собой? Отлично. Особая просьба от меня — пускай у него будет внешность Франца Кафки. Прежний, похожий на Черчилля, мне не понравился. Ну, да... особенно, когда он прямо на моих глазах сожрал человека». Договорив, Лондон снял лакированные туфли, круговыми движениями размял ноги и спросил разрешения прилечь: «Перелет был крайне утомительный». Я достал из шкафа вторую подушку, взбил ее и бросил на застеленную кровать. Мы улеглись и сразу же уснули. Прошло, наверное, часа два-три — Лондон растолкал меня. Тело ломило от усталости, в голове все плыло. Кроме нас в номере была Прага и рядом с ней темненький молодой мужчина низкого роста с набриолиненным зачесом. Ссутулившись, он стоял над моей кроватью в своем выцветшем костюме клерка, устремив взгляд голубых глаз со стальным оттенком в пустоту. От него веяло необъяснимым холодом. — Не плохо получилось, — Лондон бесцеремонно осмотрел его, и сделал заключение, сверяясь с экраном смартфона. — У того нос был прямой, без горбинки. — Восстанавливала по памяти, — недовольно отозвалась Прага. Она присела на корточки возле прикроватного столика, стоящего с моей стороны. Перед ней лежала тонкая полоска бумаги, похожая на пергамент. — Какое будет намерение? Лондон, немного подумав, сформулировал: «Защищать Максима от внешних посягательств». Я в недоумении, все еще лежа и в полудреме, наблюдал за тем, как Прага рисует чернильной ручкой загадочные символы на свитке. — Это иероглифы? — спросил я, когда она закончила каллиграфически выводить все эти знаки. — Это иврит, — сказала Прага, подошла к клерку и, пальцами разомкнув его тонкие губы, положила свернутый в трубочку пергамент, ему в рот. Клерк не шевелился и по-прежнему выглядел как вареный овощ, отстраненно глядя перед собой. Я сомневался, что этот болезненного вида мужчина сможет меня защитить. Помощь, скорее, требовалась ему. Лондон, увидев пистолет на моем прикроватном столике, спросил разрешение его взять, снял с предохранителя и неожиданно направил на меня. Я даже вскрикнуть не успел — он нажал на курок, но ничего не произошло. Лишь на мгновение комнату озарила красная вспышка. Клерк чудовищно взревел и что-то выплюнул на кровать. — Вашу мать! Кто это? — закричал я, слетев на пол и забившись в угол. — Обычный Голем, — сказал Лондон и начал осматривать покрывало в поисках предмета, который тот выплюнул. — Он будет тебя охранять. Прага с интересом наблюдала, как я дрожу, лежа на полу. Перед тем, как уйти, она сказала Лондону что-то про срок годности и договор аренды, а тот присел возле меня и протянул гильзу: «Эта пуля предназначалась тебе. И так будет с каждой». — А что если нападут иначе? — уточнил я, глянув этому монстру в пустые глаза. Клерк неожиданно глянул на меня и механическим голосом произнес: «Нецах». У меня мурашки пробежали по коже. — Он справится, — заверил Лондон, помогая мне подняться. — Но поболтать с ним вряд ли получится. Отдельные фразы на иврите для него — вверх ораторского мастерства. — Пускай он лучше Москву защищает, — запротестовал я. — Теперь, когда мы здесь, она в полной безопасности, не переживай, — отмахнулся Лондон и предложил мне снова спуститься вниз за кофе. — Вы можете создать второго такого для нее? — спросил я, и добавил: «на всякий случай». — В мире может быть лишь один голем с намерением. Второй не появится пока жив этот, — Лондон с умилением потрепал клерка за щеку. — А у этого красавца намерение одно — любыми способами защищать тебя.