15 декабря 2017 год
РИМ
Иногда мне бывает страшно, Святой отец. Ваши предшественники изъяли этот порок из списка семи смертных грехов, а некоторые вовсе возвели его в добродетель. Но мы то с вами знаем, что восьмым пунктом был призыв к человеку — «не бойся». Весь последний месяц я засыпаю с мыслью о том, что мы брошены внизу и бог нас оставил. Вы будете расстроены, услышав мой жалобный стон отсюда, из самого далека, и я понимаю, как больно ранят вас мои сомнения. Идеальный сын и последователь мог бы утаить это. «У меня все с божьей помощью. Прошу, помолитесь обо мне, Святой отец» — примерно таким кротким стало бы его послание. Только прятать свои переживания, скрывать их от вас, согласитесь, глупо. Умолчание сопоставимо лжи. Поэтому я перед вами грешен, но такой, как есть. Идеальных сыновей не бывает — разве что, тот парень из святой троицы — и вы, хоть и порицаете мои недостатки, любите меня без всяких причин вместе с ними. К слову, про недостатки. Я снова начал курить в тот день, когда рано утром меня разбудил звонок Лондона, который никогда не звонит без веской причины. В середине сентября за моим окном еще стрекотали цикады и город остывал ночью после небывалой жары. Он позвонил, чтобы сказать: «Проблема не только в тебе». Голос в трубке взвинчен и расстроен. Включил ночник и, пока его слушал, искал в ящике стола дежурную пачку сигарет, оставленную там на случай плохих новостей или чрезмерно хорошего настроения. Рука сперва нащупала надежную рукоятку пистолета и задержалась по непонятным причинам. Лондон, его история о том, как Париж и Москва крепко влипли, смутным фоном сопровождали захватившее меня наваждение. Оружие показалось мне заявлением — убедительным, неопровержимым, пугающе манящим. Объективная реальность против роя беспорядочных мыслей. Пошарив вслепую еще немного, нашел помятую пачку и вышел на балкон. Плитка еще не остыла от пекла, была теплой, в воздухе свежо. Лондон замолчал. Небо светлело. Зажигалка сделала «щелк». — Вы что же, получается, в России сейчас? — спросил я, хорошенько затянувшись. Голова с непривычки закружилась. На крыше громко начала вопить чайка. Лондон произнес название города, но я не расслышал. Опустился на пол, стряхнул пепел в кадку с кипарисом. — Ты действительно всех там соберешь? Спросонья его план показался мне полным безумием. Впрочем, именно таким – отчаянным – он и был на самом деле. Лондон сказал, что не сможет гарантировать мне безопасность, когда я подтвердил, что даже с учетом новых обстоятельств, не приеду на съезд. Он не понял – я не ищу безопасность и чувство локтя. Мне был прописан относительный покой перед тем, как я, наконец, решусь. Видите ли, Святой отец, меня действительно в свете последних событий интересует вопрос — сможет ли неопределенность в жизни пересилить неопределенность смерти? Передо мной на распутье две тайны. Обе притягательны. И чья в итоге возьмет? Все подтверждается — мы смертны. Что будет дальше, не знаю. Иногда я думаю, что где-нибудь в городе, возможно, уже появился на свет юный римлянин, который станет однажды моим преемником. Хранителем полуденной тишины в садах Боргезе, покровителем уличных музыкантов на Виа дель Корсо, смотрителем ночной безмятежности Ватикана и повелителем шумных фонтанов. Не исключено, что и до меня жил тот, кто приглядывал за вечным городом. Поговорив с Лондоном, я на несколько недель выключил телефон и бродил по городу, который, как выяснилось, может запросто обойтись без меня. И электрички, хоть и не всегда вовремя, но будут прибывать на вокзал Термини, когда меня не станет. Мальчишки продолжат заниматься карманными кражами у фонтана Треви, каждое утро на Кампо-де-Фиори цветочный запах будет перебивать все прочие, даже рыбный, а божество из Уст истины однажды сомкнет рот и наконец-таки откусит руку самому отъявленному лжецу. Только меня уже не будет. Спустя полтора месяца, когда я уезжал в Россию, мне казалось, что выбор пал на жизнь, на ее смутную неопределенность. Теперь же мне ясно — это изощренный эквивалент смерти. Долгая и мучительная разновидность, чем-то напоминающая чистилище. Мне здесь очень плохо, Святой отец. О том, что я приехал в Воркуту знал только Лондон. Мы решили держать это в секрете, да и сам я особо не хотел лишний раз светиться. Лондон заранее предупредил, что нам придется выйти к людям и открыто заявить о себе. Хотелось перед этим вдоволь пожить инкогнито, и я снял маленькую комнату в каком-то убогом доме на окраине города. Мне нравятся окраины, но эта была до того богом забытая, что он вряд ли когда-нибудь вообще знал про ее существование. А, если бы узнал, то сильно бы удивился. Я и представить не мог, в каких лютых условиях могут жить люди! Вернее, я догадывался, но столкнуться с этими безжалостными к человеку обстоятельствами — знание уже иное, на порядок выше слов и картинок. Заселившись, я несколько дней спал до полудня и видел одну лишь ночь. К обеду солнце здесь уже не сыщешь. Сосед по этажу Денис стал моим проводником, моим Вергилием, способным поддержать сердечный разговор и одолжить любую кухонную утварь. Денис — человек, от которого, несмотря на юный возраст, почти ничего уже не осталось. Никаких надежд. Он обессиленная тень, Святой отец. Именно Денис предложил мне устроиться на работу в местную компанию, промышлявшую довольно странными делами в загородной лаборатории. Я не чувствовал в себе уверенности, но за эту идею вдруг зацепился и Лондон, когда узнал. Ему отказать было практически невозможно. Пришлось в самый холодный день осени прийти на собеседование и соврать в своем резюме об опыте работы персональным охранником. Меня сразу же наняли. Сказали, что директор компании, Шакалов Олег Борисович, часто ездит за рубеж и нуждается в сопровождающем представительной внешности. Все остальные его телохранители были похожи на неотесанных горных троллей. Мне сказали, что прежде, чем меня подпустят к самому Шакалову, я должен отработать личным водителем и охранником его шестнадцатилетнего сына. Их семья отстроила трехэтажный кирпичный особняк в заброшенном районе Воркуты. Этот дом был не похож на гнилые бараки, окружавшие его со всех сторон — он кичливо хвастался безвкусными кованными воротами и солидным автопарком у крыльца. О том, что владельцы чувствуют себя избранными, свидетельствовала будка охранника на въезде и многочисленные камеры по периметру. По словам Дениса, в эту часть города и раньше никто не совался — все добро, оставленное бывшими хозяевами в бараках, давно растащили — а теперь сюда и подавно никто не приходит, опасаясь ненароком столкнуться с людьми Шакалова. Одиозный, хоть и внешне приятный, Шакалов уезжал по делам, когда я заявился на их двор в свой первый рабочий день. Он с улыбкой неаполитанского мафиози называл меня «итальянец» и никогда не произносил мое имя. Шакалов тут же подозвал к себе парня плотного телосложения, с грубыми чертами лица, и представил мне своего сына. От Ильи исходило напряжение натасканной собаки, готовой в любой момент накинуться и яростно вцепиться. А еще он никогда не спускал с меня глаз и определенно не доверял. По крайней мере, в первые дни. При мне Илья вел себя тихо — ни о чем не спрашивал, сидел в телефоне, распоряжения давал сухо, не глядя в глаза. «Останови у текстиля», — сказал он, когда я впервые забрал его после школы. Он вышел из машины и вернулся из магазина с вывеской «Уют» с набором постельного белья. Небрежно затолкал его в свой школьный рюкзак. «Теперь домой, братан», — заявил он, надел наушники, а сам отвернулся. Я делил с ним комнату. Илья спал на широкой кровати, а я у входа на хлипкой раскладушке. Он не выключал ярко горящую лампу у своего изголовья и часто ворочался. Его родители были в разводе — мать Ильи несколько лет назад куда-то сбежала, отказавшись взять его с собой. Отец тоже был крайне равнодушен к сыну. Шакалов-старший возвращался ближе к полуночи и сразу отправлялся спать, даже не заглянув к нему. Вечером к Илье всегда заявлялись ребята из его банды. Он не знакомил меня ни с кем и каждый раз, когда я заходил на кухню, они встречали меня, умолкая и неприятно хихикая по углам. На столе были разложены карты, на полу валялись смятые банки из-под пива, громко играла музыка. На четвертый день Шакалов улетел в Москву, дом на неделю достался Илье, его друзья стали ошиваться там почти круглосуточно. Спали прямо на кухне, шумели до утра. Это все равно, что жить рядом с дикими животными, святой Отец. За эти семь дней я узнал самый разный диапазон криков, блеяния, отхаркивания и прочих мало приятных звуков. Неконтролируемых и вызывающих цепную реакцию. Стоило кому-нибудь заржать или издать невнятный, но громкий вопль и другие тут же начинали повторять за ним. Это было соревнование в омерзительности, и никто не хотел уступать. Иногда я слушал со второго этажа эту какофонию и понимал, как сложно мне будет после такого сожительства вернуть хотя бы малую часть веры в человечество. Если вы меня спросите, где ад на земле, я уверено смогу назвать вам как минимум один адрес. Мне вот, что интересно: если бы они выросли в местах, отличных от этого, в любящих семьях, получив должное образование – смогли бы они преодолеть эту дикость и невежество? Или это как цвет глаз и волос передается на генном уровне из поколения в поколение и однажды, как ни старайся, мужиковатая грубость проявится, будет выставлена на всеобщее обозрение без всякого стеснения и даже с особой гордостью? А они в наглую кичились своими повадками, не имеющими ничего общего с homo sapiens. За пятьсот лет я не видел ничего подобного! Даже самая отъявленная шпана с итальянских окраин на их фоне выглядит прилично. Эволюция обернулась вспять и, глядя как в разгар очередной сходки эти звери громят мебель, мысль о том, что идея доверить планету «венцу творения», обернулась провалом, посещала меня многократно. Если бы вы, Святой отец, видели то, что видел я, вы бы молились за этих извергов? Разве они заслужили прощение и понимание? Я был свидетелем того, как эта орава совершает набеги на местный рынок. Уложив торговцев лицом в снег, одни пинали их ногами, пока другие забирали товар. Машина полиции проезжала мимо, но даже не остановилась. В тот же день эти подростки объелись до отвала украденными продуктами и устроили на кухне попойку. Позвали девчонок из школы. Я только пару раз вышел из комнаты, но мы чуть не подрались с самым огромным и глупым приятелем Ильи, когда одна из них, самая вычурная, заявила, что хочет переспать со мной, а не с ним. Нас еле разняли. «Ты не в моем вкусе», — сказал я, проходя мимо нее. Она скривилась и ответила: «Педрила». Утром Илья впервые по-свойски заговорил со мной. Шмыгая носом, сказал, что в школу не пойдет, велел не обижаться и попросил ни о чем отцу не рассказывать. Он спал до вечера, а потом попросил меня отвезти его к магазину «Уют». Как обычно вернулся с набором постельного белья. К ужину у Ильи поднялась температура, но он отмахнулся и заставил меня сорваться к остальным. Вся банда собралась в школьном спортзале на бои без правил. Все делали ставки на того верзилу, с которым мы накануне чуть не схлестнулись. Он действительно был хорош, но пропустил мощный удар от субтильного парнишки-десятиклассника, осел на пол. Тот воспользовался ситуацией, начал его душить. Бой пришлось остановить. Илья со своими разочарованно подсчитывал на телефоне сумму, которую каждый просадил, поставив на верзилу, когда тот достал из сумки обрез металлической трубы и набросился со спины на соперника. Тут же с криками подлетели друзья десятиклассника. Началась массовая драка — в ход пошли ножи и цепи. Я изумленно стоял в стороне и думал, что такой жестокости не видела даже арена Колизея. Директор школы, с которой отец Ильи тесно дружил, как ни в чем не бывало зашла в спортзал и слезно попросила меня, чтобы мальчики отдали ключи охраннику, когда закончат тренироваться. В этот момент кто-то истошно завопил: «Вызовите скорую!». Все бросились к выходу, я еле успел отойти, потянув за собой испуганную директрису — парни промчались мимо, едва не сбив нас с ног. Посреди зала лежало распластанное тело десятиклассника. На шум пришел старый глуховатый охранник. «Вызови скорую», — строго распорядилась женщина, посмотрела издалека на мальчишку, который стонал, держась за живот — по всей видимости, его ранили ножом — и преспокойно ушла. Нашел Илью дома. Все его друзья смылись, почувствовав, что Шакалов-старший в этот раз может их не отмазать. Хотелось хорошенько его проучить, поставить на место. Да только, узнай его папаша о моей грубости, он бы непременно выкинул меня, и мы бы так и не подобрались к нему, к его лаборатории. Илья сидел на кухне, держал пакет со льдом у лица. Он распекал меня за то, что не помог: «Зачем тебя наняли? Чтобы в стороне стоял, пока нас пиздят?». Мы пошли в ванную комнату. Рассеченная бровь заливала его лицо, он измазал всю одежду, выглядел Илья очень расстроенным и больным. Когда я понял, что у него жар, мы уже поднялись в комнату. Бровь распухла и на глаз под пластырь стек основательный синяк. Парня знобило, и я укрыл его своим одеялом. Ночью не мог уснуть. Вспоминал неуловимый образ Летиции. На следующий день в доме были перебои с электричеством (они происходили в особняке Шакалова с завидной регулярностью). Илья бесился, что не может зарядить телефон и снова пропустил занятия. Врач прописал ему постельный режим, но после обеда мы стандартно отправились к магазину «Уют», а на обратном пути он попросил меня проехать мимо школы. Какое-то время мы простояли у ворот. Он кого-то выслеживал. «Вот за теми тремя езжай тихонечко», — сказал он, указав на двух парней и девушку между ними. Те шли к нам спиной вдоль забора. Пока машина плелась за этой троицей, Илья буравил их ненавистным взглядом. Светлая девушка с короткой стрижкой весело смеялась, высокий длинноволосый парень чем-то сильно ее рассмешил, а третий нервно оглядывался и был по обыкновению себе на уме – я почти сразу понял, что это Берлин. Его пружинистую походку ни с кем не перепутаешь. Илья опустил стекло и крикнул: «Эй, черномазый! Ты труп, отвечаю!». Все трое обернулись, внутри меня все похолодело, и я резко дал по газам. Берлин, кажется, не успел увидеть, кто был за рулем. В боковое зеркало, я увидел, с какой яростью он кинулся за машиной, с каким бешенством в лице провожал нас, оставшись стоять на снежном холме у дороги. Утром мы должны были вместе встретить Шакалова-старшего в аэропорту. Илья все еще ходил с температурой. Левый глаз у него заплыл и не придавал шарма без того суровому лицу. Он, похоже, это понимал и в особой печали застыл перед зеркалом. Я возле него чистил зубы, присев на край ванной. Нас объединяла тоска, взаимная неприязнь и нежелание высовываться в морозное утро. Когда Илья разблокировал телефон, чтобы показать мне на карте дорогу в аэропорт, на экране появилась фотография той светленькой девушки, которую мы застали вчера в компании Берлина и длинноволосого. Илья поспешил смахнуть пальцем вверх, чтобы скрыть фото. Его руки при этом задрожали. — Она тебе нравится? — спросил я, сплюнув пасту в раковину. — Не твое дело, моделька, — огрызнулся он, и в ответ на мой вопросительный взгляд, продолжил. — Думаешь, отец обрадуется, узнав, что ты весь такой сладенький мальчик и торгуешь лицом? Он ненавидит таких, как ты. — Может быть он больше обрадуется, узнав, что ты до сих пор писаешься в постель? — невозмутимо поинтересовался я. Илья покраснел. Обмен постыдными признаниями состоялся — я соврал его отцу про солидный опыт работы, а он страдает ночным недержанием и тайно влюблен в девчонку из школы. Этот баланс позволил нам обоим держать рот на замке и даже внес некое доверие, зацементировав негласную договоренность о взаимном ненападении. Илья даже поплакался мне о том, что та светленькая начала встречаться с его одноклассником и зарекся его убить, со всей силы ударив по дверному косяку. В ответ на мое замечание, что она имеет право выбора, он грозно вскинулся: «Русские девушки не должны встречаться с хачами!». — Как ты узнал про модельный бизнес? — спросил я, когда он немного остыл. Илья развернул ко мне шампунь, стоявший на стиральной машине. Я увидел свою счастливую физиономию двухлетней давности, пышную и блестящую, как и сулила этикета, копну волос. Шакалов-старший прилетел в компании здорового парня по кличке Десантник. Кстати, он и вправду только что окончил десантное училище. Его настоящее имя мы так и не узнали. Я переживал, что папаша отчитает меня за избитого сына, но он лишь рассмеялся, увидав его: «Вижу, вы время зря не теряли». Вечером на кухне собралась вся городская шпана, возглавляемая Ильей, и горные тролли, которые вечно сопровождали его отца. Сам Илья сидел в своей комнате и делал вид, что болеет. На самом деле ему сегодня было гораздо лучше. Только насморк остался. А не спускался он потому, что отец весь день сравнивал его с Десантником и всячески пытался их стравить. Когда Шакалов-старший за ужином произнес во всеуслышание нечто в духе «Жаль, мой пацан таким никогда не будет», Илья психанул и вышел из-за стола. Никто не пошел за ним. Отец постоянно к нему цеплялся за то, что тот не хочет строить военную карьеру и редко ходит в спортзал (хотя, я постоянно заставал Илью за какими-нибудь упражнениями, а еще он сидел на строгой диете и пичкал себя стероидами, от которых зверел). В конце ужина Шакалов-старший начал рассказывать всем о том, как пытал военнопленных на Северном Кавказе. Десантник смотрел на него с восхищением, а друзья Ильи постоянно взрывались смехом. Мне стало не по себе, Святой отец. Я пожаловался на усталость и ушел от этих придурков, поднялся к Илье. Он валялся на кровати, держа над собой смартфон. — Как думаешь, я тупорылый? — спросил Илья, откладывая телефон. По правде говоря, его вопрос меня озадачил. — Почему ты спрашиваешь? — я оставил попытки разложить неподдающуюся раскладушку. — Я вот реально не понимаю, для чего мы живем, братан. Зачем все это? Кому это нужно? Вы будете смеяться, Святой отец, но тут я вовсе впал в ступор. Когда живешь долго, Святой отец, начинаешь забывать, зачем все это. Иногда мне кажется, что смерть несет в себе куда больше смысла, чем сама жизнь. Она безжалостно все расставляет по своим местам, возвращает нас к истокам. И не дрогнет ее рука. Я только сейчас понял, что все эти годы чувствовал себя неполноценным, почти не обладая правом уйти, удалиться в небытие. Теперь, когда я уехал надолго, не понимаю, почему не сделал этого раньше. И какое применение надлежит моему мужеству — это силы на то, чтобы продолжить борьбу или те, что понадобятся, когда я раз и навсегда захочу покончить с этим и со всеми расстаться? По счастью Илья не захотел забивать себе голову вопросами бытия: «А, забей». Зато он показал мне фотографию огромной луны, которую сделал на свой новенький айфон. Весьма удачный снимок. Я сказал, чтобы он выложил фото в Инстаграм, но Илья выкладывал туда лишь картинки с тупыми приколами, а также свою коллекцию ножей и бейсбольных бит. Илья разговорился в тот вечер. Ему определенно не хватало собеседника, с которым можно было бы поговорить серьезно. Он, наверное, считал эти откровенные беседы уделом неудачников. Но все мы в той или иной степени неудачники, Святой отец, просто мало кто готов в этом честно признаться. Выставлять на показ броню мнимого благополучия куда проще. Она не так крепка, как кажется – однажды, разумеется, мы остаемся в окружении своих проблем и заблуждений и негромко, как правило, признаем поражение. Все не так хорошо, как мы хотим это представить, из последних сил демонстрируя стойкость. Мы не так сильны, вопреки обманчивому образу супергероя. Мы все плачем. Иногда про себя. А иногда по-настоящему. И хорошо, что так. В те дни все обсуждали явление городов людям. Лондон уже сделал свое сенсационное признание и такие как я начали заявлять о себе открыто. Илью эта история, конечно, тоже весьма заинтриговала. Он спросил: «Как думаешь выглядит Воркута?». До появления той девочки, которая ему так нравилась, в шоу Грэма Нортона, оставались считанные часы. Я тогда не знал, что это именно она. Стоит отдать должное Вселенной за отличное чувство юмора. Мы уже собирались спать, когда в дверь громко постучали. Один из охранников Шакалова велел, чтобы Илья немедленно спускался вниз: «Отец тебя ищет». Все, кто был на кухне, к тому времени перебрались на улицу. Ребята из группировки Ильи оккупировали двор, образовав там плотный круг, его отец сидел на крыльце в одной лишь майке и замызганных спортивных штанах. Рядом с ним стоял раздетый по пояс Десантник и разминался. Охранник, который поднимался к нам, собирал со всех деньги: «Тысяча на Десантника, пятьсот на Десантника…». И так далее по кругу. Я не выдержал, Святой отец. Подошел к Шакалову, и твердо попросил разрешения выйти против этого здоровяка вместо Ильи. Тот был на голову выше его сына и явно превосходил по габаритам. — Не мешай мне делать из мальчишки мужчину, — рявкнул Шакалов, а потом без тени сомнения поставил на Десантника пять тысяч рублей. Каким-что чудом Илья простоял на ногах минут пять, ожесточенно отбиваясь. В один момент мне даже показалось, что он его одолеет. Но бровь снова была рассечена, лицо заливала кровь — Десантник повалил Илью на снег и начал с криками добивать мощными ударами по лицу. Когда их растащили, Шакалов подошел к сыну и с остервенением вытряхнул на него из пакета простынь, которую тот при мне сегодня выбросил в мусорный контейнер неподалеку от дома. — Это твое, кажется, — с презрением сказал он, и все вокруг заржали как полоумные. Шакалов не помог сыну встать, зато подошел к Десантнику и поднял его руку, объявляя победителем. Это была самая тревожная и печальная ночь из всех, Святой отец. Илья тихо плакал в темноте. Я просидел до утра возле него и бесконечно думал обо всем увиденном. Мне хотелось мстить и вершить справедливость. Хотелось чем-нибудь его утешить, но было не чем. Хотелось плакать самому. Тьма была беспросветной и тягостной. Утро не наступило, вопреки стрелкам часов. В девять за окном все еще стояла ночь. Я грешным делом подумал, что это конец. Написал Лондону короткое эсэмэс: «Не хочу здесь оставаться». Через полчаса он прислал довольно длинное голосовое сообщение, в котором заявил, что я не могу пойти на попятную. Пришлось закрыться в ванной, чтобы его целиком прослушать: «Если ты сейчас все бросишь, нам крышка, понимаешь? — говорил он. — Потерпи еще чуть-чуть. Мы должны узнать, как можно больше о том, чем они занимаются за городом. Раздобудь фотографии, схемы, документы — все, что только можно достать. Ты должен проникнуть внутрь, чтобы у нас были доказательства. Почему они до сих пор заставляют тебя нянчиться с этим мальчишкой? Их главный тебе не доверяет? Он ничего не заподозрил, как думаешь?». Набрал сообщение (ненавижу голосовые): «Если он меня в чем-то заподозрит, то прикончит на месте. Эти ребята особо не церемонятся». Затем я убедился, что Шакаловы теперь используют другой шампунь — без моего участия на этикетке, с каким-то более брутальным мачо. Оставалось надеяться, что только Илья обратил на это внимание. Когда я вернулся в комнату, он не спал. Сидел на кровати и явно дожидался, когда же я наконец появлюсь. — Теперь ясно, почему ты здесь нарисовался, — Илья поднял голову и с недетской серьезностью посмотрел на меня заплаканными глазами. — Ты подслушивал? — я почему-то перешел в режим нападения, хотя мои шансы дожить до завтрака меркли и сокращались на глазах. Стоило ему позвать отца и все кончено. Перед ним лежал телефон. Наверное, он ему уже написал, решил я. — А что ты сразу обосрался? — с вызовом спросил Илья и криво ухмыльнулся разбитой губой. — Не сдам я тебя после вчерашнего, — с этими словами он поднял перед собой флеш-карту, она болталась в его руках на золотой цепочке как наживка. — Здесь много всякого. Тебе должно понравиться. — Что там? — я тогда еще, честно говоря, не понимал, как мне повезло, а потому разговаривал с ним дерзко и настороженно. — Он плохо следил за ней, — самодовольно заявил пацан, сжав флеш-карту в кулаке и сморщился от боли в костяшках. — Напился как-то раз и на столе бросил. Ты на итальянцев батрачишь? Так что-ли? — Ну, допустим, — все еще ворчливо откликнулся и, спохватившись, закрыл дверь в комнату. — Можешь рассказать всем о том, чем они там занимаются? — с надеждой в голосе спросил он. — А ты знаешь, чем они занимаются? — с не меньшим воодушевлением поинтересовался я. — Опыты, — кивнул Илья. — Похищения, незаконные опыты и пытки. Многие откинулись даже. — Ты знаешь, кто заказчик? — Здесь и про них есть, — он снова поднял перед собой цепочку с флеш-картой. — В папке «Переводы». — И твой отец что, так просто хранил это на флешке? — изумился я. — Он не шарит за эту тему, — хмыкнул Илья и посмотрел в сторону с беспощадным презрением, явно представляя лицо ненавистного ему родителя. — Хочешь прикол? Пароль: «12345». Он протянул мне флешку, но как только я за ней потянулся, одернул руку: «У меня есть два условия…». Илья жадно упивался властью — его восхищала мысль, что он может насолить отцу и, что теперь мною можно так бессовестно манипулировать. — Я хочу, чтобы его надолго посадили. Ты сможешь это устроить? — ярость в его голосе была испепеляюще едкой. — Если там и вправду были похищения, незаконные опыты и пытки — состав преступления на лицо, — подтвердил я. — Главное, чтобы у нас на руках оказались доказательства. — Угораешь? Да их тут миллион! — А второе условие? — Пообещай, что не бросишь меня и останешься. Мне нужна помощь кое в чем… Его тон не оставлял сомнений в том, что озвучить это условие ему было боязно. В этом ультиматуме было много личного и потайного. Он даже застеснялся, как будто помощь от кого-либо, и уж тем более бескорыстную, считал проявлением предосудительным, сверхъестественным и даже чем-то жалким. И, хотя я пересмотрел свое отношение к Илье, разговор с ним все равно продолжал выстраивать в грубой и неотесанной форме. — А конкретнее? — Сегодня вечером объясню, — уже железным голосом, избавившись от мимолетной застенчивости сказал он. Мы друг другу дали понять, что это не зачатки дружбы, а лишь вынужденное сотрудничество. По крайней мере, мне так показалось. Потом я воспользовался его ноутбуком, чтобы отправить все данные с флешки на почту Лондона. Илья ходил по комнате и возмущался отсутствием конспирации. Пришлось напомнить, что его отца, например, тоже нельзя назвать мастером по части хранения секретных данных. К тому же передать флешку Лондону лично в руки в тот день я никак не мог — он на несколько дней улетел домой и в тот момент готовился к встрече с Грэмом Нортоном. Когда я отправлял последний файл, позвонил Шакалов-старший и грозно уточнил, почему я до сих пор не отвез мальчишку в школу. Еле сдерживая раздражение, напомнил ему, что тот накануне был жестоко избит и вряд ли сможет в таком виде появиться на уроках. Отец, не сдерживаясь в выражениях, приказал нам немедленно собираться и ехать на занятия: «Без завтрака, — отрезал он напоследок. — Парень его не заслужил». По дороге я заехал в закусочную и купил Илье кофе с сэндвичами. Он предсказуемо брезгливо оценил мою заботу: «Ты за мной ухаживаешь что ли? Мы не встречаемся!». Тем не менее, съел он все с аппетитом и, выходя из машины, предупредил: «Надеюсь, твои быстро сработают. За нами следят люди отца». — С чего ты взял? — спросил я, ощущая неуютную тяжесть в груди. — А как думаешь он достал эту простынь? — ощетинился Илья, возмущенный моей наивностью. — Они явно вчера следили за нами и видели, как ты остановился возле мусорки. Я надеялся, что вернусь в дом Шакаловых, когда там уже никого не будет. Отец Ильи сразу после завтрака уезжал по делам и в их вычурном особняке ненадолго воцарялось спокойствие. В отсутствии хозяев и их взбалмошной свиты просторные комнаты с безвкусной отделкой не оставляли на душе столь тягостный осадок, просто оставались интерьерами, в которых по вечерам творятся всякие ужасы. Утро было морозным и солнечным. Я предвкушал, как сяду на диван в гостиной и мысленно разложу в голове ситуацию. По правде говоря, соблазнительным был и второй вариант — собрать вещи и скрыться. Похоже, что с легкой руки Ильи мне удалось выполнить свою миссию. Но после тех зверств, что творились накануне, было крайне неловко его бросать. Мне показалось, что и я могу Илье чем-то помочь, Святой отец. Своим присутствием. Для начала. Вопреки моим ожиданиям, Шакалов-старший все еще сидел за кухонным столом и проскользнуть мимо него незамеченным к лестнице было непросто. Он окликнул меня: «Итальянец!». Я заглянул в кухню, чувствуя не доброе. Десантник в забавном переднике, в котором обычно ходят горничные, самозабвенно точил ножи у разделочного стола. Шакалов попросил меня пройти с ними в гараж: «Слышал, ты в тачках разбираешься. Моя вот барахлит». Мы вышли на улицу и по вычищенной от снега дорожке зашагали к большому гаражу во дворе. Десантник щелкнул пультом и ворота гаража начали медленно подниматься. Они с Шакаловым не стали дожидаться пока створка скроется и, нагнувшись, прошли под ней. Я понимал, что это ловушка, Святой отец, но спасаться бегством считал ниже своего достоинства и потому добровольно пошел за ними. Гараж был пуст. Никакой машины там, разумеется, не было. Как только я вошел, Десантник снова щелкнул пультом и створка ворот все также медленно поползала вниз. Он направил на меня пистолет. — Ты вообще, чем думал, когда заявился сюда? — изумленно спросил Шакалов, пройдя в центр гаража под лампочку, свисающую с потолка на оголенном проводе. — Думал, мы не знаем, как ты выглядишь? Самый почитаемый среди городов, самый уважаемый. Если тебя сюда послали твои друзья, то это крайне жестоко, весьма опрометчиво. Особенно после того, что они здесь наворотили. Я не знал, что сказать. Помню, что в тот момент лишь впервые почувствовал не шуточную, а вполне реальную угрозу физической расправы. И в голове лишь эхом отдавались язвительные слова Шакалова. — Думал, отвезем тебя на экскурсию и все расскажем? — спросил он. — Больше всего я ненавижу сраных стукачей! Мы, конечно, давно сменили место дислокации. Вы бы там все равно ничего не нашли. Работать в Воркуте, вскрывать и оперировать таких как ты, сейчас небезопасно. Слишком много внимания к этому жалкому городу в последнее время, — он сделал паузу и подошел ближе ко мне, Десантник крепче сжал рукоятку. — Когда предатели, отправившие тебя на верную смерть, уедут, мы построим здесь военный полигон, — сказал Шакалов, облизав обветренные губы, как хищник после обильной трапезы. — Тогда эта мерзотная история с модными высерами останется в прошлом. Это ведь ваш чокнутый Париж все это мракобесие выдумал, так ведь? Отвратительный город, — заметил он, адресуя эту оценку Десантнику. — Однажды я приехал туда и, что ты думаешь, увидел? Сплошные педики и черножопые. Шагу ступить нельзя, не столкнувшись с этой мразью! Чего молчишь то? Мое молчание привело его в бешенство. Он, наверное, думал, что я буду валяться у него в ногах, молить о пощаде. — Я все думал тебя на опыты сдать, как самый блестящий экземпляр в нашей коллекции, — сказал он и усмехнулся. — Но ты мне вчера напомнил про милосердие, когда моего Илюху защищал. Ты ведь, как и я, человек верующий, — он протянул ко мне руку и достал из-под ворота моей футболки нательный крест, задержал на нем внимательный взгляд. — Только я православный, а ты католик, наверное. Или как там это называется? Вообщем, даю тебе шанс уйти с достоинством, — он медленно отпустил мой крестик, осмотрелся и очевидно собирался уже сворачивать нашу беседу. — Ты в курсе, что вы исчерпали свое здоровье? Здесь, один патрон, итальянец, — он кивнул на пистолет, который держал Десантник. — Тебе хватит на то, чтобы свести счеты с жизнью. Что ж… ариведерчи, Рома. Шакалов нажал на пульт и створка гаража поехала вверх. Десантник все еще держал меня под прицелом и что-то мне подсказывало — стрелять он обучен резко и метко. Я старался не дергаться, пытался понять, так ли хочу закончить свою земную жизнь. Или это еще не конец? Потом они оба вышли из гаража и створка поползла вниз. В последний момент десантник закинул в узкую щель свой пистолет — заскрежетав, он пролетел по полу и оказался прямо у моих ног. — У тебя есть минута, — закричал Шакалов с той стороны. — Потом хуже будет! Наши методы тебе не понравятся. Я поднял пистолет и снова испытал манящее наваждение, как в то сентябрьское утро, когда мне позвонил Лондон. Проверил магазин. Там и в самом деле был только один патрон, предназначенный мне. Смотрел на него и думал — это ли моя смерть? Минута прошла. Было очень тихо. Я слышал как вибрирует тонкая проволока с электричеством в лампочке. Руки начали дрожать. Капелька пота покатилась по спине. Вспомнил про телефон. Связи не было. Совсем. Приставил дуло к виску. Положил палец на холодный курок. Подумал про вас, Святой отец. Подумал про Летицию. Так и застыл. Рука, сжимавшая оружие, затекла. Взгляд был в поиске, а внутри все без движения. Так прошло несколько минут. Из-под потолка послышался едва уловимый шипящий звук. Я посветил туда телефоном и увидел вентиляционное отверстие. Глаза начали слезиться, а в горле запершило так, что начался кашель — они пустили по трубам газ. Прижав к лицу ладонь, стараясь не дышать, кинулся к воротам гаража и проверил их на прочность. Те не поддавались, сколько не пытайся. По голове словно ударили молотом. Смутно помню, что было после. Упал на колени. Уже слабеющими руками снова прижал к себе дуло, но уже в область сердца. Закрыл глаза и начал молиться. Это был самый бесславный конец из всех возможных. Потом свет погас, и почти уже в бессознательном состоянии я подумал и даже улыбнулся: «Опять здесь перебои с электричеством». Но тут уже меня осенило. В полной темноте я кое-как ползком добрался до ворот, попытался их приподнять. Тонкая белая полоска наметилась снизу, свежий воздух начал пробиваться внутрь. Автоматический механизм ворот дал сбой вместе с электричеством. Я чуть не надорвался, но мне удалось вручную открыть их и выбраться наружу. Передо мной все плыло и было залито сплошь белым. Знаю, что за мной побежал Десантник. Я, кажется, направил на него пистолет. Он был в тот момент безоружен. В остальном плохо помню, как спасался бегством. Понимание, что я мог в эти минуты бездыханно лежать в гараже на краю мира, как падший в логове зверя, пугало меня — метался по дорогам, останавливался в переулках, чтобы перевести дух, забегал ненадолго погреться в магазин «Уют». Я совсем не ориентировался в городе, ведь за это время смог изучить лишь короткий маршрут от дома Шакаловых к школе. Мой телефон остался на полу в гараже, бумажник и все остальные вещи лежали в комнате Ильи. Хотел было найти его в школе, но меня наверняка ждала там засада. Силился вспомнить название гостиницы, в которой жил Лондон и вся наша компания, но даже не уверен, что он когда-либо произносил его вслух. Женщина на кассе супермаркета странно посмотрела, когда наобум начал перечислять: «Хилтон», «Ритц», «Four Seasons». Здесь, кажется, таких нет. Уходя с оживленных улиц, дворами пробирался сам не зная куда — надеялся, что по чистой случайности увижу кого-нибудь из наших. Никогда бы не подумал, что окажусь в такой вот безвыходной ситуации. Я один на один с замерзающим городом и на меня, судя по всему, объявлена охота. Уже стемнело, когда я шагал вверх по улице, по которой сегодня уже проходил. Я узнал ее по крутому спуску — днем дети с визгом съезжали по нему на санках. На морозе витал едкий запах гари, стелился дым. На самом верху горел деревянный дом. Пламя уже полностью охватило заревом второй этаж, из окон на первом этаже валил черный дым. Тут же стояла пожарная машина, но спасатели явно не справлялись. Люди носились с ведрами, кто-то из прохожих спросил, не остался ли кто внутри. Неизвестно. Жуткое зрелище. Крыша с треском рухнула, на проезжую часть полетел сноп искр. Огонь, получивший новую пищу, забушевал еще яростней. Я подбежал к запыхавшемуся старику с ведром спросить, нет ли свободной емкости для воды. Он сказал идти за ним в соседний дом и я было пошел, но меня окликнули. — Итальянец! — Илья стоял один посреди дороги, которую только что перекрыл патрульный автомобиль, в выжидательной позе сложив руки. — Парень, ты идешь? — рассерженный моим промедлением мужчина высунул голову из двери. — Сейчас вернусь, — пообещал ему и побежал к Илье. — Где тебя носит? — он по своему обыкновению начал меня отчитывать. — Отец тебя всюду ищет. У тебя с ним какие-то проблемы? — Нет, все нормально, — соврал я, пытаясь наспех сориентироваться. — Ты здесь один? — Ребята в машине ждут, — Илья кивнул куда-то в сторону темного двора. — Ты почему на звонки мои не отвечаешь, козел? Пришлось без тебя все делать. Иди давай за мной. Илья отвел меня в сторону. На заднем дворе стоял грязный автомобиль с побитым бампером. Он открыл дверь и я отшатнулся от ядовитого запаха солярки. «Я же просил проветрить нормально, — накинулся Илья на трех парней, сидящих внутри. — Вы отправили ему эсэмэс? Он что-нибудь ответил? Отлично, едем туда. Напиши остальным, чтобы подтягивались». В тот момент я, разумеется, уже просек, что это они подожгли дом и отказался садиться в машину. Илья выпучил глаза и грозно пошел на меня: «Эй, слышь! Ты мне обещал не сливаться! Либо едешь с нами, либо мы тебя прямо здесь порешаем, крыса». Его пацаны вышли из машины: «У тебя какие-то проблемы с ним?». — Сегодня ты мне нужен, — чуть смерив пыл, проговорил Илья с нажимом. — Завтра можешь съебывать. Сказав это, он сплюнул и направился к машине. Его группа поддержки застыла, не понимая, как поступить. «Нет у нас никаких проблем», — заявил я, и решительно пошел за Ильей. Долги и вправду нужно отдавать. Пусть даже в такой двоякой ситуации. Остается надеяться, что информация, которой он с нами поделился, действительно того стоит. Я сидел на переднем сиденье. Несмотря на дикий холод, окна были нараспашку. Какой-то криворукий придурок умудрился разлить в салоне бензин. Скорее всего, это был тот парень, что за рулем. Водить он тоже нормально не научился: тормозил резко, плохо справлялся с заносами, гнал куда-то прочь из центра как умалишенный. Вдобавок ко всему все четверо курили и от этих запахов, от сквозняка, от их слов — меня выворачивало так, что приходилось крепко сжимать руками засаленное сиденье в попытке не сорваться. Это была короткая, но выматывающая поездка в беспроглядную ночь. Парни обсуждали какого-то монстра, который поселился в городе. «Люди отца выпустили в него целую обойму, а тому хоть бы хны, — рассказывал Илья. — Мне говорили, он кого-то охраняет и принимает весь удар на себя». Так я узнал, что Прага снова взялась за старое и, судя по всему, недавно изготовила голема. Потом они обсудили трейлер фильма, в котором герой, похожий на Илью, по каким-то причинам влюбился в одноклассника. Самого Илью эта тема раздражала: «Я же просил вас не смотреть!». Над ним подшучивали, а я затылком ощущал все его ненависть. Мы приехали к фабричному зданию с потухшей вывеской «Медвежий коготь». Снаружи оно казалось пустующим, но внутри были установлены внушительных размеров декорации средневекового замка — очевидно, к предстоящей неделе мод. Илья остановил меня, взял за плечо и с не свойственной ему мягкостью произнес: «Я очень на тебя рассчитываю». Не сразу понял, в чем тут дело. Только потом заметил, что мы были здесь не одни. У противоположного края огромного помещения маячили темные фигуры. Скоро к нам присоединилась вся банда Ильи, и он повел нас в центр зала. С той стороны тоже возникло активное движение и крики. Из темноты нам на встречу вышел длинноволосый парень, которого мы видели в тот день возле школы. Позади него шла явно превосходящая нас по количеству толпа ребят. Они кричали: «Завали его, Исмаил!». Среди них в первом ряду я увидел знакомые лица — Берлин, Париж, Сеул и Питер с яростью глядели на мое окружение. Первым меня распознал Париж. Вы бы видели его реакцию, Святой отец. Он чуть с ума не сошел! Когда мы остановились друг напротив друга и стало ясно, что вот-вот начнется драка, я сделал несколько шагов вперед. Илья в недоумении уставился на меня: «Ты что, мать твою, делаешь?». — Прости, я должен быть с ними, — негромко ответил я, обернувшись к нему. — На той стороне. Илья меня услышал. Его лицо налилось кровью, кулаки сжались. Остальные могли и не расслышать, потому что в этот самый момент в здание отовсюду ворвались люди в камуфляже и в масках. Они уложили всех нас на пол и кричали: «Руки за голову!». Вслед за ними появилась Ольга Юрьевна, мэр Воркуты. Она однажды приезжала к Шакалову и, закрывшись в его комнате, они о чем-то говорили на повышенных тонах. Проходя мимо нас, она наклонялась, чтобы заглянуть в лица лежащих на полу. Ее сопровождал вооруженный сотрудник полиции. В конце концов, Ольга Юрьевна остановилась посреди зала и громким волевым голосом — таким, что отдалось многократным эхом — спросила: «Где моя дочь?».