Охана

6       Беверли рассказала всё, что знала, но не стала говорить об отце. Нельзя было ничего скрывать в кругу Неудачников, но она посчитала эту информацию лишней. Бен всё понял без слов. Синяк на щеке Беверли расползся ещё больше, чем когда она выходила из дома, и уже в классе напоминал сливу. Остальные не задали насчёт этого ни единого вопроса, и Бен мысленно поблагодарил их.       — Кто мог разнести это? — в голосе Стэна слышались нотки праведного гнева. — Никто ведь не проболтался, верно?       — За кого ты нас принимаешь, Стэнли? — Эдди нахохлился. — С чего это вдруг кто-то из нас решил рассказать об этом только сейчас? Мы знаем об этом уже несколько недель, но мы молчим.       — Кто-то мог и не выдержать.       Эдди замолк. Стэн, как всегда, оказался прав. Кто-то действительно мог не выдержать. Эдди поднял глаза и обвёл всех взглядом. Никто из них пятерых не мог проболтаться. Билл? Он даже и не мог сомневаться в Большом Билле. Сомнение в Большом Билле равнялось для него таким же большим оскорблением, как и богохульство для его католических польских бабушек и дедушек.       — Ты уже позвонила миссис Тозиер? — Майк засунул руку в карман, чтобы предложить свой дайм на тот случай, если Бев не сделала этого.       — Нет. Я сразу побежала в школу, так как сильно опаздывала. Подумала, может… Может не будет ничего плохого от пары часов, да?       Стэн отрицательно замотал головой, и Беверли недовольно посмотрела на него. Но, как и Эдди, она не могла согласиться с тем, что Стэн был самым разумным среди них. Билл иногда мог выдавать свои странности, одержимость той или иной идеей, Майк же часто действовал, опираясь на героев книг, Стэн же опирался на реальную жизнь.       — Я хотела бы подождать Билла, чтобы у нас не возникло недопониманий. Я хочу, чтобы мы все сделали это вместе, и план приумали тоже. Вместе.       — Ты сделала правильно, Бев, — Бен вставил слово, намереваясь, чтобы поддержка от любви показалась всего лишь дружеским долгом. — Позволим этой сплетне выстояться и созреть. Может, некоторые из сплетников и вовсе переругаются друг с другом. Может, новость пропадёт сама по себе до того, как приедет Ричи и миссис Тозиер. Ну, знаете, все уже будут знать об этом, и всем перестанет быть интересно.       — В Дерри ничего не забывается, — загробный голос Майка навеял на всех мурашки.       — Что?       — Я сказал: «В Дерри никогда ничего не забывается». Ничего. Будто то история, рассказы, легенды и мифы, те же самые сплетни. Ничего в Дерри не забывается, потому что люди в Дерри такие. Они знают всё, и помнят всё на каком-то ментальном уровне, но когда приходит переломный момент, стараются не обращать на это внимание.       — Значит, и мы тоже такие? — Эдди только заметил, что они инстиктивно сгрудились в маленький круг.       В ответ последовала тишина. Каждый задумался о чём-то своём.       — Мы не такие. Мы точно не такие, — дыхание Эдди прерывалось, он больше пытался успокоить себя, чем остальных. — МЫ СТОПРОЦЕНТНО НЕ ТАКИЕ! 7       Вернулся домой Эдди поздно, когда до сумерек оставалось меньше часа. Он вновь сделался для своей матери призраком. Такое бывает иной раз, когда на взрослых Дерри будто наваливается вселенская тоска или они впадают в какой-то групповой транс, из которого никогда и ни за что не выбраться. Эдди не знал причины этого, но думал, что всё кроется в том, что кто-то управляет взрослыми в такие моменты. Так же ему казалось, когда он принимал причастие, когда вкушал плоть и кровь Спасителя, когда слушал, с замиранием сердца, пение мальчишеского хора, когда ехал на заднем сиденье тётушкиного автомобиля, наблюдая за тем, как за окнами проносится громада церкви… Так ему казалось и тогда, когда он смотрел передачи про капитана Миднайта. Но кольцо из коробки от хлопьев, которое он носил на мизинце, никак не помогало справиться с такой напастью. Пластиковый розовый кружок не давал каких-то сверхспособностей, как у капитана Миднайта, но Эдди верил, потому что только детская вера может изменить мир.       Соня Каспбрак развешивала бельё на заднем дворе и разговаривала с миссис Ван Претт, поэтому даже и не обратила внимание на то, что её мальчик пришёл домой. Это Эдди было и на руку. Ричи сказал, что когда-нибудь он взбунтуется так, что начнёт убегать из дома, но сам он так не считал. Так могли делать только Бев и Ричи. Он же не был настолько храбрым или сумасшедшим, чтобы проделать это. Да и в чём смысл бежать от удушающей материнской любви?       Он думал о сплетнях, которые расползлись по городу. Тридцать тысяч человек населения, а создавалось такое ощущение, будто бы эту новость знали все, даже младенцы. Эдди поднялся в свою комнату, взял с комода комикс про малышку Лулу и открыл окно, чтобы впустить в комнату свежий вечерний воздух. Он намеревался немного почитать и уснуть. Весь день они бесились и играли, размахивали палками, притворяясь, что это — оружие, что-то типа пистолётов или ручных пулемётов. Билл так и не появился. В больницу Касл-Рока они позвонили, но Меган Тозиер не оказалось на месте. Тогда Стэн, а звонил именно он, потому что Беверли разволновалась до дрожи в коленках, попросил позвать Ричарда Тозиера, но медсестра на служебном посту сказала, что такая возможность предоставиться нескоро. Мистер Тозиер слишком слаб, чтобы вставать с койки. Эдди не мог знать этого, но Стэну представилось, как отец Ричи встаёт с койки и направляется к ним в Пустошь, безглавый, как монстр Франкенштейна, и мокрый. Мокрый, как утонувшие мальчики, о которых ходили легенды. Только в отличие от мальчиков, Уэортрейт Тозиер утонул не в водонапорной башне, а в ревущем Кендускиге.       Эдди перелистнул несколько стрипов про то, как Лулу собирает библенику и радуется жизни, когда до его ушей донёсся голос матери. Он отложил журнал в сторону и прислушался. 8       Билл не смог прийти в школу и на Пустошь по одной простой причине — он думал. Родителям сказал, что заболел, и это, отчасти, было правдой. Когда он полуголым бегал по Касл-Року, успел замёрзнуь, может, даже продуть лёгкие, и тогда не избежать любимой страшилки Эдди — туберкулёза, но чтобы такого уж сильного дискомфорта болезнь не представляла. Он отказался погулять и с Джорджи, который хотел показать ему что-то под мостом Поцелуев. Билл говорил ему, чтобы он никогда не ходил возле воды, а уж тем более один, поэтому Джорджи, ворча, остался дома. Но Билл знал, что братик любил его. Подуется, и прекратит. Завтра, а, может быть, даже сегодня вечером, они вместе отправятся к мосту. Что мог там найти Джорджи? Раздувшийся труп дохлой крысы, которую весело тыкать палкой? Какую-то старую игрушку, прибитую к берегу? Какие-то вещи из канализации? Зак говорил, что было потеряно девять фунтов чертежей, и никто не знал, что находилось под Дерри, какие трубы могли служить городу и что в них могло находиться. И вариаций было множество: начиная от крокодила и заканчивая крупными кусками сала — «фатберги».       Но вновь мысли Билла уходят куда-то не туда.       Он закрывает глаза и пытается сконцентрироваться, пока мать в гостиной играет на пианино, а Джорджи подпевает ей выдуманные песни на непонятном языке. Звук слышен даже за закрытой дверью, и Билл ложится на постель, закрывая голову подушкой. В тишине и прохладе становится лучше. Он чувствует себя склизкой лягушкой под холодным камнем, черепахой в панцире, скрывшейся от дождя. На улице сухо, но шторы в его спальне занавешаны. Почему-то миссис Денбро считала, что любая болезнь схожа с вампиризмом. Думал Билл о случившемся на ранчо неизвестного старика. О Бертраме и старике, о Генри и Бертраме, о Генри и старике, стараясь отдалиться от главной проблемы. От того, что сделал Ричи, когда они просто шутили и веселились. Биллу было не по себе. Будто бы таким выпадом он осквернил их дружбу, нарушил связь Неудачников между собой, потому что они просто дружат. Нормально, что Бену нравится Беверли, нормально, когда Беверли смотрит на него слишком долго и даже не замечает, что Билл уже обо всём догадался, нормально, когда Стэн и Эдди всегда помогают друг другу, потому что они слабые, самые слабые Неудачники, и им нужно держаться вместе, нормально, когда Майк говорит о выдуманной чернокожей девочке из Касл-Рока…       Билл знал, что такое «квир», потому что это было излюбленным издевательством Генри, наравне с «педик», «шлюха», «импотент», но более полного понятия Билл не знал, и именно поэтому чувствовал себя неправильным, сломанным. Будто бы механизм внутри него бежал, бежал, бежал, не останавливаясь, все шестерёнки работали так, как нужно, а потом в один момент Ричи всё испортил, вмешавшись.       Они только-только вступили в подростковый возраст, и никто из них даже и не целовался. Максимум, что удалось сделать Бену — случайно коснуться локтём маленькой груди Бев, но ведь это ничего не значит, верно? Это не было обоюдным согласием, не было чем-то намеренным.       Билл задался вопросом: а был ли поцелуй обоюдным? А намеренным?       Он закрыл глаза и прокрутил в памяти события той ночи. Картинки перед глазами бешено сменяли друг друга и наскакивали: вот они с Ричи видят Бертрама, потом Ричи целует его, а Билл сидит с открытыми глазами, не зная, куда деть руки и что делать, краска заливает лицо, кровь ударяет в мозг, и он не понимает, что делать, а потом в следующую же секунду появляется Бауэрс, и Ричи уже истекает кровью.       Билл глубоко вздохнул и перевернулся на спину. Сейчас он хотел бы оказаться в Пустоши, и не думать ни о чём, но он прекрасно знал, о чём, а, вернее, о ком, будет идти речь — Ричи, Ричи, Ричи… Будто бы Ричи сделался звездой хит-парада. Ричи, Ричи, Ричи… Рок-н-ролл со звёздами: раненные, но не убитые. Бадди Холли и Ричи Тозиер.       — У Макдональда была ферма!       Иа-иа-йоооо!       Джорджи пел известную всем песню. Пианино захлебнулось, и мать строгим голосом сообщила, что такие глупые песни не подобает петь под аккомпанемент пианино. Что вообще не следует петь под пианино, если ты не работаешь в опере или театре. Но потом она позволила себе засмеяться, и Джорджи засмеялся вместе с ней.       Всё в этом мире напоминало Биллу о Ричи. Песня Джорджи, вывески музыкальных магазинов с пластинками на витрине для привлечения внимания… Абсолютно всё, что было придумано человечеством.       В животе разливалось тепло, и это его бесило. Он чувствовал себя ущербным и поломанным, представляя, что тепло, которое Бен мог бы охарактеризовать бы, как «большой бум, когда я вижу Бевви» — машинное масло, вытекающее из сломанного механизма внутри. 9       -…Поверить не могу, что такая женщина вообще жила в нашем городе. И живёт до сих пор! — миссис Ван Претт встряхнула простынёй. Она хлестнула в воздухе, как хлыст. — Но она, кажется, уехала обратно в свой Касл-Рок? Ну и хорошо. Ну и замечательно. Ей там самое место.       Соня слушала сплетни давней подруги, поджав губы. Только один раз эта женщина выбесила её из себя — когда не согласилась с ней поп поводу того, что Эдди не должен дружить с грязными детьми из Пустоши, потому что именно они виноваты в переломе. И после этого она обещала, что больше никогда не заговоит с миссис Ван Претт, никогда даже больше и не посмотрит в её сторону ни во время церковной службы, ни даже тогда, когда предоставится шанс посмотреть на их территорию двора. Но как-то, потихоньку, они вновь стали общаться. Миссис Ван Претт — худая и высокая с руками, кожа которых была иссушенной, как земля в степи и слезала мелкими хлопьями — нуждалась в друзьях так же, как и Соня. И пускай последняя всегда брезговала первую, боялась, что она или её сын сможет заразиться неизвестной болезню (лишай? Цепки?), Соня тоже нуждалась в друзьях. Теперь же её мнение переменилось. В её глазах соседка превратилась в сомоподобное существо, которое и знало, что раскрывать рот.       Соня стояла молча, перебирая одежду. Ей нужно было закончить со стиркой к вечернему ток-шоу, но она, как и Беверли, была поглощена разговором, позабыв и про телепередачу, и про существование Эдди. Она видела только рот Ван Претт, искажающийся в гримасе отвращения.       — Вообще не понимала никогда, зачем Касл-Рокские так и прут сюда, так и прут, как крысы с тонущего корабля. А хорошие люди уезжают из Дерри. Будто бы, представьте себе, город отравлен. Они делают так каждое чёртово наводнение! Это всего лишь наводнение, а не шторм, который може унести жизни! Просто не суйся в реку и не пытайся утопить своего сына.       Соня повернула голову на проехавшую машину и краем глаза заметила в окне бледное лицо Эдди. Он держал ингалятор, взгляд устремил на женщин. Отсутствие радужных бликов говорило только о том, что он открыл окно и тепрь стоит и слушает. Соню это взбесило. Маленьким детям запрещено слушать разговоры взрослых, потому что это — только взрослые дела, касаются только взрослого мира. Но, как только Эдди поднёс ингалятор ко рту и глубоко вздохнул, в мозге Сони будто что-то взорвалось. Она ненавидела маленьких детей-крыс из Пустоши, вечно грязных и снующих по улицам, но если дело касалось её мальчика, если он страдал… После случая с переломом, когда он закричал на неё и заставил заплакать, Соня поняла: главное, чтобы её сын был счастлив, и каждая мать должна хоть иногда поступиться своими принципами, чтобы обеспечить ребёнку счастье.       — Она не виновата в том, что сотворил её муж, — пальцы непроизвольно сжались на майке Эдди, скрутили её, выжав последние капли воды.       Ван Претт так и застыла с постельным бельём в руках, которое не успела повесить. Лицо стало таким же бледным, как и тряпки в её бельевой корзине.       — Что? — она произнесла это, не изменяя положения губ с буквы «О».       — Меган Тозиер поехала в Касл-Рок не потому, что собиралась сбежать от мужа и полици, или что там наплели…       — Мистер Салливан, — Ван Претт закатила глаза и выпятила челюсть, напоминая типичную маленькую девочку, у которой закончились аргументы и она не знает, что сказать дальше, поэтому лишь кривляется.       — Мистер Салливан — хороший мужчина, — Мэгги всомнила, как наряду с Неллом он разбирался в том происшествии, когда не задавили мальчика в 1957. — Но она действительно поехала в Касл-Рок, потому что её сын в больнице. Эддичка был с ним и остальными детьми на экскурсии, так что я знаю о чём говорю. Два мальчика играли на улице ночью, и одним из них был сын миссис Тозиер.       — Что дети делали ночью на улице? — Соне не нравился тон собеседницы. Будто бы она принимала все слова за ложь. — Как вообще… Кто вообще следил за ними за всеми? Неужели не было сторожа? Или ещё кого-то? В Касл-Роке творится какой-тот Ад, ей-богу.       — Они играли и решили перелезть через забор. Но из-за дождя он был скользким, и сын миссис Тозиер не смог вовремя перекинуть ногу и насадил сам себя на штык.       Эдди явственно слышал слова матери. Он никогда не говорил о том, что случилось на самом деле, и был рад, что не сказал. Как бы он не любил свою мать, глубиная часть, та самая, которая слушалась Ричи и Стэна, говорила, что его мать действительно не в себе и доверять ей что-либо не следует. Конечно, если это не какие-то грандиозные и ужасные секреты.       — Я не верю. Это какая-то… 10       …чушь.       Это какая-то чушь.       Майк ехал на велосипеде к ранчо. Путь занимал много времени, лёгкие болели, непереваренная пища — бутерброд с варёными яйцами и салатом, который он съел у Стэна — давило на желудок, тошнило, перед глазами плыли тёмные пятна, но он продолжал крутить педали. Его велосипед «швинн байсикл» был не таким большим, как у Билла и более современным, но, несмотря на заявленные параметры, не мог похвастаться лучшей скоростью. На Подъёме-в-милю ему приходилось несколько раз останавливаться, чтобы втащить велосипед наверх, а, когда съезжал вниз, ветер не трепал шапочку его чёрных волос так, как делал это, когда он сидел на багажнике Сильвера. Путь выдался длинным, но до ранчо оставалась ещё целая миля.       Всё то время, что Майк провёл, крутя педали, в его голове возникали странные видения, будто кто-то намеренно посылал их.       Он видел Генри, бредущего и спотыкающегося на улицах Касл-Рока. К нему подходит какой-то мужчина, тёмная фигура в тёмной ночи, и лицо его белое, как Луна. Генри смотрит на его с благоговением и трепетом, расскрывает рот, чтобы заговорить, и Майк видит черноту. Зубов у Генри нет. Вместо них — бутылочные осколки. Сначала Майку кажется, что это осколки от кока-колы, совсем такие же, как и от новой бутылки, которой Стэн порезал им руки. Потом картинка сменяется, и из кровоточащих дёсен Генри уже торчат осколки твёрдого стекла, как в бутылках от дорого алкоголя.       Но такого ведь не может быть, правда? Генри уже дома. Майк видел его с утра, когда собирался в школу. Пришлось обходить другой дорогой. И сердце в его груди замирало, когда он кидал короткие взгляды на ранчо Бауэрсов. Но Генри не пошевелился. Стоял, как пугало. Майк ожидал, что он закричит и погонится за ним, издавая звуки, как пугачи — проволока, натянутая в жестяной банке.       Но Генри не гнался. Так и продолжил стоять, устремив взгляд на небо, где таял диск Луны. Отец говорил, что Майк связан с Дерри. Такие дети рождаются крайне редко. Может быть, всего лишь один на целое поколение. И такие люди чувствуют все изменения, знают о том, что происходит… Знают всю территорию города. Но ведь Эдди. Это Эдди знает все ходы Дерри. У него в голове компас, и ему даже не следует думать, куда поворачивать. Он делает это инстиктивно, будто какой-то таинственный голос зовёт его за собой. Эдди — виноградная лоза, Дерри — вода. Но почему же тогда именно предчувствия Майка всегда сбываются?       Он крепко сжал руль велосипеда. Майк боялся. И боялся очень сильно, потому что… Потому что он услышал, как заработали мозги Уэортрейта Тозиера. Звук походил на скрип несмазанных деталей давно позабытого агрегата.       Майк увидел, как Уэортрейт Тозиер открыл глаза. И глаза эти, в полутьме больничной палаты, отливали серебром.