Охана

1

Генри никогда не думал, что осмелится в очередной раз подойти к Хокстеттеру. В особенности после того, что случилось на заброшенном складе автомобилей, когда они, прячась в летней жаре, пытались понять, как всё происходит. На самом деле, пытался именно Хокстеттер, когда Патрик просто стоял в замешательстве, впервые его застали врасплох, и он не понимал, что и делать. Он чувствовал на себе посторонний взгляд, но, как бы он не пытался совладать с собой, чтобы оглянуться, ничего не получалось: шея будто бы превратилась в несмазанные шарниры, а сама голова наполнилась тяжёлым расплавленным свинцом.

Но то, что сказал Рыгало, было более, чем разумным. Если они смогут работать вместе, то всё может измениться в лучшую сторону: пока Генри с Рыгало, Лосём и Криссом будут патрулировать город, Помойная Крыса будет проверять окрестности Пустоши, хотя Генри сомневался, что Хокстеттер хотя бы раз покидал свой холодильник до вечера, когда становилось слишком темно. Конечно, он тоже захочет принять участие в расправе над лузерами, но Генри намеревался не допускать этого. Поступить так, как он считал нужным, то есть, практически задушить желание в ростке. Но вместе с тем он понимал – Патрик Хокстеттер не сдаётся просто так. 2

- Камера изолятора временного содержания, миссис Тозиер

Незнакомый полицейский пропустил её внутрь каменной комнаты и поспешно закрыл за ней дверь, чтобы та не сбежала. Как будто бы Мэгги вообще могла сбежать. Она потратила слишком много сил на крики и истерику, когда та осознала, что значит «находится под подозрением». Глаза красными опухшими точками вырисовывались на разом исхудавшем маленьком лице, тёмные волосы растрепались и потускнели, ногти на большом и указательном пальцах правой руки загнулись назад, когда она впилась ими в лицо, но царапин не осталось – лишь краснеющие следы.

- Миссис Тозиер, вы всего лишь ПОДОЗРЕВАЕТЕСЬ в преступлении, - полицейский кинул короткий взгляд на женщину, выступившую из-за спины Меган. – Если следствие и экспертиза подтвердят, что вы не совершали его, Вас незамедлительно выпустят.

- Сколько… Сколько мне тут находится? – голос охрип, в горле скребло.

- До тех пор, пока не придут результаты, миссис Тозиер. Точная дата нам неизвестна – всё зависит исключительно от оперативности наших сотрудников.

Полицейский повернулся и зашагал прочь по длинному коридору, подальше от очередных вопросов, подальше от этой ненормальной убийцы. Ведь именно убийцы, а не уверенные в законности своих действий граждане чаще всего закатывали истерику, когда их препровождали в камеры.

- За что?

Мэгги обернулась на голос и отскочила к решётке. Перед ней предстало худое, измождённое лицо женщины с тёмными мешками под глазами. В голове пронёсся ураган мыслей, и только за некоторые из них она смогла схватиться, но и они не были самыми счастливыми «неужели я тоже стану такой?», «что сотворила эта женщина?», «нет ли у неё психического расстройства?». Женщина напротив неё не шевелилась, замерев, напоминая странную картину, какую она видела в синагоге, когда посещала её в последний раз – такие же жидкие длинные волосы, грязные и спутанные, такое же вытянутое лицо, такие же странные зубы, такая же сюрреалистичная внешность. Казалось, что та женщина ожила и предстала перед ней в самых худших её ночных кошмарах.

Мэгги промолчала. Сердце учащённо билось в груди, эхом отдаваясь в ушах.

- За что тебя подозревают? – женщина кивнула головой в сторону Мэгги, тем самым спрашивая, как её имя.

Мэгги понятия не имела, что не стоит говорить никому за что тебя могут посадить под решётку на долгие годы или даже сослать в стены Джунипер-Хиллз или на электрический стул. Шериф Салливан мог бы предупредить её, но он то ли забыл, то ли специально допустил это. Хотелось верить, что отец Майка был прав, и на самом деле он был прекрасным копом без каких-либо собственных принципов, справедливым до мозга костей. Поэтому Мэгги медленно, как ребёнок, который только учится читать по слогам, произнесла:

- Меня зовут Меган Тозиер…

- Мне не особо интересно твоё имя, сколько то, за что тебя посадили, - женщина схватила локоть одной руки другой и сделала какое-то движение в воздухе, какое Мэгги охарактеризовало как признак того, что раньше она любила курить. – Мне нужно знать кто будет сидеть со мной. Как знать, если мы обе окажемся виноваты, может, даже сядем в одну камеру.

Мэгги почувствовала непреодолимое желание рассказать ей всё, начиная от того, какие причины привели её к тому, что она поступила так со своим мужем и заканчивая тем, как мечтала, чтобы он умер, но вместе с тем весь её разум разделился на две противоборствующие части. Но она не была слишком глупа для того, чтобы подвергать себя такой опасности. Если она расскажет всё незнакомой женщине, она обязательно передаст всё копам, думая, что таким вот содействием расследованию сможет заработать себе смягчение срока или же вовсе оказаться на свободе, потому что Мэгги думала, что та совершила какое-нибудь не столь крупное преступление – кража в магазине или банке на крупную сумму, мошенничество, торговля своим телом или что-то вроде этого.

- А вы? Вы уверены, что Вас могут освободить? – Мэгги тянула и тянула время, но такими пустыми разговорами нельзя было не занять все те дни и, даже может быть, недели, которые ей следует провести за решёткой.

- Сначала скажи за что подозревают тебя, - женщина блеснула глазами.

- Меня подозревают в покушении на убийство.

Лицо женщины нисколечки не изменилось, и Мэгги испугалась ещё сильнее. Даже если это не напугало её, то что может быть хуже?

- А за что вас, мисс…?

- Миссис Донован, - женщина придвинулась ближе к Мэгги, и она ощутила запах пота и дешёвого мыла «Ирландская весна», пробивающийся под тяжёлой вонью. – Меня подозревают в удачном убийстве моего ребёнка.

Глаза Мэгги расширились, она попятилась назад. Спина упёрлась в холодную решётку.

- Но не смейте думать, что я действительно совершала это, - Донован улыбнулась, и ей показалось, что это ошибка говорит обратное. Или, возможно, эта женщина просто рехнулась, сошла с ума, обнаружив своего мёртвого ребёнка, её голова взорвалась окончательно, когда на неё направили подозрения и, за неимением каких-либо доказательств или прочного алиби, она попала за решётку. – Мы ведь всего лишь подозреваемые, верно?

Не сводя взгляда с Мэгги, женщина попятилась к свободной койке и медленно села.

- Добро пожаловать, Меган Тозиер, - она истерично засмеялась и жестом изобразила поклон, приподняв невидимые юбки. – Мы с тобой тут надолго. А, может быть, пробудем здесь ещё дольше, чем тебе бы этого хотелось! – резкий смех разорвал тишину.

Кто-то из коридора, из других камер, выкрикнул, чтобы «эта сука» заткнулась, кто-то стал разъярённо стучать жестяной кружкой по решёткам, кто-то истерично засмеялся в ответ. Мир вокруг Мэгги превратился в дикие джунгли, сафари, тропические леса, Пустошь, все те непроходимые места, где обитают крикливые попугаи, хищные гарпии, гиены, пираньи, обезьяны, монстры, прячущиеся в сточных канавах и вылазящие только по ночам в образах гигантских мутантов лягушек, черепах, пауков, глистов и скарабеев. Шум всё нарастал и нарастал, эхом отдаваясь от бетонных стен, проникая сквозь решётчатые ограждения, отскакивая от границ маленьких камер, усиливаясь и усиливаясь.

Мэгги закрыла уши ладонями и упала на грязный, заплёванный пол, подогнула ноги к подбородку, как часто делала в детстве, когда хотела спрятаться от монстра в шкафу – полицейского с красными глазами, который убивает детей, бешеной собаки, вампира с лысой головой, и заплакала.

- Сколько… С-С-Сколько Вы тут н-н-находитесь мис-с-сис Донован?

- Год, - женщина засмеялась вновь, закачалась из стороны в сторону на кровати, как стебель камыша. – Тело моего мальчика уже давно сгнило. Протухло в его маленькой могилке, а меня всё ещё считают виновной. Мне даже не дали пойти на его похороны! Не дали, Тозиер! И молись, чтобы тебе дали пойти на похороны СВОЕГО мужа!

- Н-н-но он не умер! Я не убивала его! – Мэгги рывком вскочила на ноги и отпрыгнула от решётки. Ей показалось, будто чья-то чужая рука с длинными пальцами-когтями коснулась её спины, сжала ткань тюремной робы и потащила на себя. Но никого не оказалось. – Он живой! Живой!

- Но он будет мёртв, Мисси. Будет.

Мэгги не стала исправлять её. Лишь прижалась к стене между решёткой и её койкой, оглядываясь по сторонам, слева направо, чтобы не дай бог упустить, как справа её вновь кто-то попытается схватить через прутья решётки, как слева миссис Донован прекратит плакать и напрыгнет на неё, рыча, как безумный койот, смеясь, как дикая гиена, шипя, как гигантский чёрный паук, беременный вторым ребёнком, которого она так же могла убить. 3

Ричи отстранился от Сони первым, попытался выбраться из её объятий, чувствуя всю ту неловкость, что пронзает его с головы до ног, чувствуя, что её настроение сейчас вновь переменится и она раздавит его в своих медвежьих объятиях, а потом примется и за Билла, чтобы никто, НИКТО не узнал, что Соня Каспбрак способна на доброту. Ричи представил Эдди-Златовласку, живущего под строгим надзором матери-медведя и засмеялся в плечо Сони, но звук от соприкосновения с её телом получился похожим на пердёж, и Соня сама отпустила его. Ричи брезгливо поморщился, всё ещё ощущая во рту кислый привкус ткани её одежды.

То, что она произнесла потом, поразило Ричи настолько, что все голоса в голове перемешались, и на какое-то мгновение он забыл даже свой собственный. Дыхание перехватило, и он заговорил голосом Бадди Холли, выпятив губы.

- Ты можешь оставаться настолько, насколько захочешь, - Соня поправила себя. Она всё ещё понимала, что мальчик просто не сможет выжить сам, без помощи взрослых, но она не собиралась нянчиться с ним до старости лет. Для неё по-прежнему существовал только Эдди. Только её маленький мальчик, который значил для неё больше, чем кто бы то ни был на свете. – По крайней мере, до тех пор, пока твоя мать не сможет забрать тебя. Уверена, сейчас с ней всё в порядке, и она пока занята документацией, и ей нет времени позвонить. Может, она даже уехала в Касл-Рок, - слова лились из неё нескончаемым потоком, она не могла прекратить говорить слова утешения хотя понимала, что нельзя допускать слишком сильной открытости. Чужой мальчик сможет привязаться к ней, и тогда все дела и планы пойдут под откос.

Ей не требовался ещё один сын, когда она планировала воспитать из настоящего, биологического, самого умного и честного человека в мире, желательно с экономическим и юридическим образованием. – Ей действительно лучше быть в Касл-Роке, по уши занятой делами.

- Я не могу сказать, как же сильно я рад. Просто лучусь от счастья, как когда я вижу мою Пегги Сью, - Ричи собирался поправить очки, совсем позабыв, что те валялись у столика.

Соня наклонилась над ним, уперев ладони в колени и произнесла настолько медленно и строго, насколько могла, провела черту между фальшивой материнской любовью и суровой явью, где только Эдди достаются самые настоящие ласка и объятия.

- Никакого. Рок-н-ролла. В. Моём. Доме.

Ричи кивнул, наблюдая за тем, как Соня проходит к двери – гигантский крейсер из человеческой плоти – и открывет москитную сетку. – Можешь проходить, как-тебя-там. Но только на ужин.

Билл помялся на пороге, но всё же зашёл, оставив велосипед припаркованным к дереву. Когда Соня ушла на кухню, Ричи хлопнул Билла по спине и зашёлся диким смехом.

- Как-тебя-там! У тебя прекрасное новое имя, как-тебя-там! Как-тебя-там! Как-тебя-там!

Дверь из ванной открылась, пропуская бледного Эдди в коридор.

- Ты не поверишь, что случилось, Эдс!

Стоя на кухне и делая вид, что занята готовкой, прислушивалась к разговору. Еда была готова ещё задолго до вечера и оставалось только разогреть запеканку в духовке. Соня никогда не готовила так много, несмотря на то, что выглядела она как тюлень и питалась соответственно, стараясь уделить внимание потреблению норм калорий, прописанных в различных дамских журналах, не задумываясь о том, что она тратит гораздо меньше, чем потребляет. Потому что если она будет есть недостаточно, сможет умереть от голодаэ. Но в этот раз она напекла еды гораздо больше, чем она привыкла готовить к возвращению сына, который всегда оставлял еду на тарелке, если это не был ужин с инднйкой, гренки или гусиные потроха. Не готовила так много она и тогда, когда приезжали родственники. Соня будто знала, что этот вечер станет переломным моментом в её жизни.

Она слушала, как мальчики смеются над тем, как она назвала Заику. Ну, в самом деле, как бы ей не был отвратителен этот мальчик с глазами и напором взрослого мужчины, мальчик, который воспитал в её сыне дерзость и пререкание с матерью (в чём она была полностью уверена и не перекидывала всё на игру гормонов и открывающееся сознание, оценивание поступков матери), она не могла назвать её «Заикой». Не один уважающий взрослый так не поступает, а она себя уважала. Она слышала, как смеётся Эдди, и это было лучшим окончанием дня, даже несмотря на то, что теперь к её семье подбился, как маленький пёс, чужой ребёнок.

Она поставила запеканку в духовку, настроила нужную температуру и вышла в коридор. Детей уже не было. Эдди повёл их наверх, в комнату над гаражом. Билл долго сомневался, стоит ли звонить родителям, но Эдди с Ричи были уверены, что всё будет хорошо, и он сможет сделать это после ужина. Зак Денбро всегда сможет забрать его. В любой момент. 4

Как только Генри скрылся из виду, Рыгало подскочил и что есть силы, со скоростью кометы, помчался прочь, за границы в Пустоши, в неизвестном для него направлении, с паникой загнанного в ловушку хорька оглядываясь по сторонам. Глаза щипало от пота, проникавшего между складками на спине, от футболки и от него самого несло дерьмом сточной канавы, и он пытался сдержать рвотный позыв, потому что знал – остановится, чтобы проблеваться, и вот она – паника-крыса выберется из клетки внутри его черепной коробки и будет бегать по кругу, скребясь и кусая, кусая и скребясь. Поэтому, превозмогая боль в правом боку, вытирая тыльной стороной ладони глаза, он всё продолжал и продолжал бежать, чувствуя во рту сильный вкус железа. Перед глазами затуманилось, но ему предстояло пробежать ещё не одну милю, прежде чем с облегчённым выдохом рухнуть на траву и забиться под густые кустарники, думая, что Бауэрс (не важно какой) сможет найти его.

Потому что что папаша, что сын были одинаковыми, похожими во всём, и иногда Рыгало казалось, что на самом деле матери у Генри никогда не было, и отец… Отец… Отец просто сам родил его, высрал из задницы, как курица высирает яйцо, поэтому он такой злой и бешеный, а не только потому, что в нём текли гормоны всех из семейства Бауэрс. Именно поэтому Генри так нравятся мужские задницы. Не стоило ему вообще говорить или хотя бы намекать о Патрике, выставляя напоказ свои знания о происходящем. Потому что Виктору Криссу это может легко сойти с рук – он, как никак, умнее него самого, и Рыгало прекрасно понимал это, Лосю могло это сойти с рук, потому что он достаточно умён, чтобы не трепаться об этом в присутствии Генри, но достаточно туп, чтобы обсуждать это с его окружением, а вот сам Реджинальд Хаггинс…

Он закрыл глаза и глубоко вздохнул, прислушиваясь к вечерним сумеркам. Плёнка пота начала остывать, по спине побежали мурашки, и Рыгало заёрзал ногами, чтобы согреться.

Спустя полчаса он забылся кратким сном, пока чья-то рука не коснулась носка его кожаного ботинка, не огладила его пальцем, а потом схватила за голень, резко дёрнув на себя. Реджинальд Хаггинс открыл глаза и завопил в темноту. Глаза перед ним светились нездоровым жёлтым оттенком бешеного пса, а зубы с золотыми коронками, залитые тягучей слюной, блестели в темноте, подобно маленьким осколкам стекла. 5

Генри никогда не пел, и даже не старался: в младшей школе он всяческими способами пытался отвязаться от уроков музыки по вторникам и пятницам, сбегал с них, попадая в неприятности, когда отец бил его головой об стену за каждую провинность, а потом говорил, что тот поступил правильно – ни один нормальный мужик из семьи Бауэрс никогда не должен петь какие-то детские, несерьёзные песни. Никогда. НИКОГДА. Ни детские, ни бабские, про любовь и чувства, а уж тем более никаких ниггерских песен, которые, по мнению самого Оскара Бауэрса, относились к этому жанру только потому, что в них пелось о работе или потому, что у певца был «слишком подозрительно низкий голос для белого». Генри знал, что одно время его отец слушал Литтл Ричарда, пока не узнал, что тот чёрный, притворяющийся белым с высоким голосом. В тот вечер, когда Литтл Ричарда награждали по телевизору, Бауэрс взбесился, перевернул телевизор вверх дном, сломал антенну и выбросил радио в окно.

Но сейчас Генри захотелось петь. Что-то незамысловатое, в основном состоящее только из нот, но то, что могло бы отвлечь его от мыслей о Патрике и о том, как же лучше всего будет начать диалог. Если они поругаются, неизвестно кто выйдет живым из перепалки – Генри с ножом или Патрик с его садистскими наклонностями. Бауэрс видел, как однажды тот голыми руками свернул шею мелкой белке. Но белка – не человек, и это многое меняет. Но где-то в глубине Генри чувствовал нарастающую крысу-панику, которая, впоследствии, по каким-то невидимым каналам, передалась Рыгало, но гораздо, гораздо позже.

Генри бы никогда не смог понять и осознать, что именно такие мелочи делали его и Тозиера похожими друг на друга, что, может быть, в какой-нибудь другой реальности они могли бы стать лучшими друзьями, совсем как сейчас Тозиер дружил с Марш. По мнению самого Генри, друзей у него не было, только те, кто сможет сделать всё, что тот не прикажет, и это было круто. Чертовски круто. Он чувствовал себя властелином.

Генри перепрыгнул через врытую в землю трубу. Она гулко отдалась эхом. Внутри что-то заурчало и зацарапало металлические стенки. Генри подумал, что, должно быть, это барсук или енот, забравшийся в старые канализационные трубы и не смогший найти выход обратно. В таком случае, такие маленькие твари могли быть не опасны. Он ударил по железке со всей силой, наслаждаясь раздавшимся звоном и протяжным вскриком зверя внутри. Но, как только гул умолк, существо внутри заскреблось с новой силой, только подначивая Бауэрса. Он прыгнул ещё раз, и ещё, и ещё, стуча кулаками о грязную поверхность.

- Выходи, жирная сука! Что, застряла, тварь! Выходи, блядь! Выходи, Рыгало! Выходи! Выходи! – с каждым словом он всё с новой силой опускал кулак, продвигаясь всё дальше и дальше по трубе, гоня бедное животное.

Он уже вошёл во вкус, когда услышал за спиной холодный, отстранённый голос:

- Какого чёрта ты здесь делаешь, Бауэрс?

Генри развернулся. Капля слюны повисла на нижней губы и упала на металл, оставляя маленькое тёмное пятнышко.

- Ебу твоего отца, вот что я делаю!

Патрик спрыгнул вниз, приземлившись точно на трубу, раскинул руки в стороны и дошёл до Генри. И в этот момент Генри в полной мере осознал, что боится его, боится чёртова Патрика Хокстеттера, который отсасывал ему на заброшенном кладбище автомобилей под жарким деррийским солнцем, когда он думал, что его голова взорвётся. Патрик был единственным, кто не боясля подходить к нему на расстоянии вытянутой руки, и именно это больше всего и пугало его. То, что Патрик осмеливался подходить к нему, без страха и тревоги.

- В таком случае, передай моему отцу, чтобы перестал трахать твоего. Каждый раз слышу, как из-под земли доносятся вопли Буча.

Губы Генри задрожали. Как и Ричи, он ненавидел отца, но ещё больше ненавидел, когда его оскорбляли, принижали, но, что самое худшее, называли его геем. Генри захотелось броситься на Патрика и избить того до смерти, мышцы рук под футболкой напряглись в предвкушении рывка, но тот временно подавил зверское желание. Если так пойдёт и дальше, он не только не будет в силах осуществить свой план по поочерёдному выманиваю и убийству маленьких потаскух, но и попадёт в Джунипер-Хиллз, где чистый воздух и спокойствие являются полной выдумкой.

- Что тебе тут надо? – Патрик ловко перепрыгнул разделявшее их расстояние. – Хочешь продолжения, Бауэрс?

Генри вскочил на ноги. Тяжёлый армейский ботинок ударил по металлической оболочке до того, как Генри выбросил кулак вперёд, целясь в самодовольную рожу Патрика с россыпью подростковых угрей, но тот отскочил, и костяшки ударились в ключицу. Патрик охнул и ответил ему тем же ударом, но уже попал в шею.

- Я бы тебе не советовал прыгать на этой штуке, если не хочешь лишиться члена, Бауэрс!

Перед глазами Генри вновь пронеслось воспоминание о тяжёлых железных машинах, тяжёлом пыльном воздухе и тяжестью в животе.

- Даже я не знаю, что там, - Патрик произнёс это нараспев, с каждым слогом повышая голос. – А ведь я сижу тут уже не одну неделю, Бауэрс. Хочешь, чтобы неизведанный монстр напрыгнул на тебя и откусил твой хер? А из яиц сделал серёжки? Или какие там твои оскорбления-предостережения?

Что-то внизу ззскреблось с ещё большей силой, раздался удар изнутри, будто некое существо внутри разбегалось и натыкалось на металлические стены, разбегалось и ударялась, разбегалась и ударялась, норовясь разбить.

- Что там, блядь? – Генри усмехнулся, чувствуя, как злость и негодование распирают его изнутри. – Там призраки тех, кого ты убил, Хокстеттер. Пришли к тебе пугать тебя до усрачки! До тех пор, пока твои волосы не выпадут, а твоя задница…

- Зачем пришёл?

- Лузеры. Те семь маленьких уёбков, - шубы Генри онемели. Он не верил, что поручает Патрику такое важное дело. Дело всей его жизни.

- И что ты хочешь, чтобы я сделал? – Патрик вспомнил визг щенков, крики маленьких пидорасов и маленькой шлюхи, которые орали и визжали, пытаясь вернуть чёртовых животных. Патрик не забывает никого из тех, кого когда-либо убил. Они откладываются у него в памяти, как откладываются долгие отношения, завершившиеся сексом.

- Чтобы ты проследил за ними и, если наткнёшься на них, - кулаки Генри быстро сжимались и разжимались, в мозгах крутились своеобразные шестерёнки, совмещённые как попало. – Если наткнёшься на них – обездвижил, захватил и, если того потребует ситуация – убил.