мальчик, который кричал "мораль! мораль!", а ему никто не поверил

Ну то есть, конечно, следующий матч с Тоо был у Сейрин. По-хорошему, Ханамии бы еще хоть разочек увидеть игру Аомине в связке с командой, что бы там ему ни говорил Куроко про то, что тот играет один. У Ханамии — мастерплан-сюжетка для очередного средненького спокона в схемах и мемах, только о сути он молчит. Предположения — одно лучше другого: капитан собирается просто отравить всю команду академии перед игрой, с него станется; или — Ханамия, будучи злобной ведьмой, все-таки наколдует какую-нибудь порчу, и посмотреть на игру Аомине — необходимый элемент сглаза. Бритва Оккама в действии. Как-то Тецуя подошел к нему и в лоб заявил: «Аомине — мой друг. Я не знаю, что ты собрался с ним сделать, со всеми тейковцами, но в больницу никто из них не должен попасть, ясно?» Надо ли говорить, что Ханамия только поржал и послал в небезызвестное. Система-то Куроко, может, и сломала, но и карманных денег на апельсины, даже за вычетом аллергика Мидоримы, у него нет. В один из вечеров их ролевой игры в великих стратегов Ханамия все-таки поделился мыслью, что причинять физические увечья звездным парням — это не изящно и может быть делать он этого и не собирается вовсе. Премию за гуманизм в студию. Но: — Если ты думаешь, что я фанат грубой физической силы, то ошибаешься. Цель-то не в том, чтобы кости пересчитать, тут глубокий смысл, понимать надо. Просто некоторым можно что-то доказать только так. — И Поколение Чудес, значит, не из таких? — Вроде того. Ты когда-нибудь слышал о… О Боже, не могу поверить, что говорю это. О Некоронованных Королях? — Это что-то из истории? — Это что-то из разряда тупых прозвищ, которые тупые спортсмены придумывают друг другу, когда становится очевидно, что всем насрать на тупой баскетбол. — Ханамия уселся на подоконник и достал из рюкзака термос. — Вы, придурки, все попали в одну команду, так что люди стали называть вас ну вот этой хренью, хотя могли остановиться на варианте «засранцы из Тейко». А когда я учился в средней школе, в Токио были еще несколько крутых ребят, вытворяющих на площадке впечатляющие акробатические пируэты, только в разных школах. И простой люд, охочий до патетики, возьми и назови их Некоронованными Королями. — Насколько было бы проще жить, если бы люди не выдумывали ничего и просто слушали твое мнение, — протянул Куроко. — Не могу не согласиться, — проигнорировал явный сарказм Ханамия. — Ну и вот, эти ребята, конечно, действительно хороши в баскетболе, но щеголять такими нелепыми, громкими титулами? Кому-то это нравится, кого-то это даже возбуждает, но меня это бесит невероятно. — Не может быть. — Я играл с ними всеми и победил три раза из четырех, одному повезло с командой, — нехотя признал Макото. — Вот его я бы не стал калечить, потому что ему все равно. Ему даже не так нравится баскетбол, получит травму — пойдет и займется чем-нибудь еще. Обидится, конечно, кулаками погрозит и уймется. С другими была та же история, ну кроме одного, он — хуже всех. — Удивительно. И что он? — Просто он придурок. — миролюбиво поведал Ханамия. — Мать Тереза от мира спортивных дарований. Живет баскетболом и всех в свою благодетельную секту затягивает, терпеть этого не могу. — Ага, потому что никому не позволено наслаждаться любимым делом, кроме тебя. Почему тебе так… Нравится причинять людям боль? — Потому что когда-то боль причинили мне. Все мои надежды и мечты раздавила кучка зазнавшихся уродов, и теперь это — мой единственный способ отыграться, — Макото отвернулся и весь как-то поник, — я просто покажу им, каково это, как умею, вот и все… Куроко видит заднюю стенку своей глазницы. Ты такой смешной, бросай-ка спорт и иди в стенд-ап. А лучше в цирк. Вслух он этого не сказал, но Ханамия — умный мальчик: — Плохо? — Глупо. — И то верно, скорее ты научишься играть в баскетбол, чем кто-то поверит, что у меня есть чувства. Все мы развлекаемся как можем. — Ханамия пожал плечами и больше они об этом не разговаривали. С высоты своих трагических флэшбэков (1000 и 1 неотбитый брофист, памятник формирующейся тревожности), Куроко приглядел себе очень удачную для его душевного спокойствия позицию — не ходить на матчи бывших товарищей. Как в любой другой ситуации, мнение его не учитывается, Ханамия выбирает места прямо над скамьей Тоо. Аомине не видно снова, но Момои на сей раз то крутится на месте, то бегает от одного игрока к другому, не выпуская из рук свой старенький айфон — зная ее способность вызванивать «лентяя Дай-чана», он явится, даже если придется вытаскивать себя за волосы со дна Токийского залива. Тецуя не против был бы оказаться там, а не здесь. В лагере Сейрин все настолько плохо, что во время разминки Куроко аж в инстаграм заходит, когда они начинают отрабатывать пасы. Вроде желанием играть и выигрывать обладают только Кагами и бодренький очкарик, остальные больше похожи на организаторов школьной театральной постановки, которым ну максимум интересен «Гамлет», потому что там есть череп. Метафорический Йорик не удосуживается оказать сейриновцам моральную поддержку, зато у самого Куроко сегодня праздник солидарности — если раньше он всегда сидел несколько в стороне от команды, то теперь Ямазаки и Хара облепили его с двух сторон, постоянно перешучиваясь друг с другом и иногда заглядывая к нему в смартфон и раздавая рекомендации по лайкам. Куроко даже не отказался от жвачки в этот раз. Когда начинается матч — он не впечатлен. Он никогда не считал себя лучше других, особенно в плане баскетбола, особенно в плане лучше целой команды, но какой-никакой опыт у него есть, и он видит, что Сейрин отчаянно чего-то не хватает. По полю они носятся как-то бесцельно, игру свалили на Кагами, ребята, судя по всему, первогодки — вообще готовы в обморок попадать. Они используют все два положенных на первую половину тайм-аута и оба раза девочка-тренер размахивает руками, пытаясь что-то внушить, но безуспешно. В конце второй четверти в игру вливается Аомине и Куроко подозревает — пятый номер Тоо хамовато наваливается на Кагами, перекидываясь с ним парой слов. Хо-хо, мир тесен. Оставшееся время до конца матча Дайки, как обычно, подминает всю игру под себя, что Тецуе, как обычно, не нравится, и даже Кирисаки Даичи вроде не в восторге, зато трибуны ревут, потому что, как обычно, Аомине неподражаем. Кагами дает ему достойный отпор, но говорить «достойный отпор Аомине» — это как сказать, что новая Тесла может летать и столкнуть ее с обрыва. Пятьдесят с лишним минут Куроко нахваливает и Кагами, и Аомине у себя в голове, но в целом на игру без слез не взглянешь и Сейрин убирается восвояси с трехкратным разрывом. На них лица нет, и ворчливому капитану с проблемной маскулинностью надо отдать должное, потому что только его подзатыльниками товарищи держатся на построении. Как, интересно, КириДай будут держаться, если проиграют? «Если — хорошее слово», — услужливо подсказывает черт из мультика, а Ханамия поворачивается и говорит: — Финита ля комедия, расходимся. Фурухаши рядом спрашивает, надумали ли тот чего, и ему так офигенно интересно, что с начала третьей четверти он от твиттера не отрывался. «Ничего хорошего», — говорит Ханамия. Ожидаемо, а потому даже почти не обидно, но Куроко оптимист, так что безалаберно думает «ай, ладно». Ай, ладно, «финиталякомедия», скорее всего — это про нас. Он прыгает из ямы «ну все, пиздец» в «рано отчаиваться» десять раз в минуту, пока идет к выходу и ожидает Кагами. Тайга появляется вместе с остальными, у него на лбу капслоком выведено разочарование, он смотрит куда-то себе под ноги и, как водится, не сразу замечает Куроко, а когда замечает, то неловко кивает команде и направляется в его сторону так тяжело, будто тащит вагон. Он не здоровается и сразу заявляет: — Мы проиграли. — Это случается, когда играешь с Поколением Чудес. — Да, я заметил, еще когда играл с Кисе. Я было подумал, ну, когда мы победили Мидориму, что у меня есть шанс, но, наверное, зря. — Кагами широким жестом махнул руками и шумно вздохнул, — Ну, не беда, летом потренируюсь, и через год… Два… — Не переживай, есть еще Зимний Кубок. — А? — Ну. Турнир. Зимой. Спроси у старших, они расскажут лучше меня. — Ага, ладно, — Кагами почесал затылок. — Знаешь, дружок твой, вообще-то, накануне подошел ко мне. Этот чертила вылез откуда-то, пока я разминался, и начал затирать, что он крутой. Ну, и по ходу дела раскатал меня один на один. Откуда это он меня знает? В голове у Куроко ребус по составлению вразумительного ответа из «)))» и «хватит называть его моим дружком», но — прикол: — Сацуки, блин. — Дайки. И после тяжкого вздоха: — Понял. Тецуя станет вегетарианцем, сдаст свои карманные деньги в ближайшую церковь и займется йогой, ну невозможно жить с настолько загаженной кармой. Все эти неловкие встречи напоминают ему семейные посиделки с дальними родственниками, которых вроде и любишь, но, мам, мне обязательно там быть? Дальние родственники говорят ему: — Здорова, Тецу. Добавляют: — Приветик, Куроко! Неуютно выдавливают: — Давно не виделись. — А. Да. Добрый вечер. — кажется, что Тецуя единственный чувствует себя идиотом, потому что: — Ну че, как тебе игра? — широко ухмыляется Аомине и переводит взгляд на Кагами, который, в свою очередь, скалится: — Тебе мало моего проигрыша, надо, чтобы тебе еще эго почесали? Осознание собственного идиотизма ведром холодной воды окатывает Куроко, ибо. Вот блять. Единственный очевидный, но доселе незамеченный вывод многомесячной рефлексии — «мы, черт побери, даже не ссорились» — проносится в его голове настолько стремительно, что Тецуя давится воздухом: — Отличная игра. Вы все молодцы, это было потрясающе. Все — это и Момои, в свое время перенесшая трагизм двух претенциозных баранов едва лучше него самого: — Спасибо большое! Мы очень старались, Кагами непростой противник! Аомине, конечно, пробурчал что-то вроде «что за хрень, даже вся Сейрин не особо-то», и Кагами его, может, и услышал, но возмущаться не стал — проиграть-то он все равно проиграл, как ни крути. — Мы знакомы? — Интересуется он вместо этого. — Лично нет, к сожалению, но давайте это исправим! Пока Момои очаровывает Кагами и перечисляет ему те факты о нем, которых он и сам не знал, Аомине отводит притихшего Куроко в сторону. Экспозиция их попыток прочитать мысли друг друга стремится к бесконечности плюс один, потому что пацаны не говорят о чувствах, но Аомине собирается с мыслями и: — Тецу, знаю, ты думаешь, что это Сацуки меня надоумила извиняться, но я же тоже не урод, — сбивается он с заготовленной речи, а Куроко подхватывает: — Я знаю, я тоже хорош. — Мы скоро играем, так что все равно будем соперниками, но, типа. Ну. Ты понял? — Да. — Мир? — Дайки протянул ему кулак, и Куроко отбил: — Мир. Пацаны не говорят о чувствах, ограничивая эмоциональный диапазон до r/im14andthisisdeep, а потом страдают всю оставшуюся жизнь. Кагами берет у Момои все @ в социальных сетях, Сейрин с позором продувает Сеншинкан, до финала Межшкольных — неделя и за это время Ханамия успевает выебать КириДай мозги своими идеями, из которых следует следующее: а) попереломать ноги игрокам Тоо не выйдет, потому что с Имаеши станется отправить их всех на тот свет; б) еще один аргумент в пользу нарочитой деликатности игры — мобильность Аомине, потому что тяжело сломать ноги тому, кого не можешь догнать; в) интересно, что трепет Ханамии перед капитаном Тоо стоит на первой позиции и этой мыслью надо будет озадачиться позже; Сам гениальный замысел Макото крайне прост, как и все гениальное — ограничением Аомине пусть занимается его же команда, пока КириДай будет удерживать мяч и если не забивать — то хотя бы просто мешать набирать счет Тоо. Куроко в этом плане уделялась крайне маленькая роль, потому что Ханамия — умный, он сразу просек, что если до этого три года «тот хрен» принимал пасы Тецуи каждый божий день, то — догадайтесь сами, что произойдет и теперь. Ну то есть, конечно, это все выглядит так, будто они планировали войну все это время, но это же просто баскетбол старшей школы, хитровыебанность планов — мишура, даже если твой айкью — выше ста восьмидесяти пунктов, даже если вы играете всей командой, или, наоборот, в гордом одиночестве — и мысль о том, насколько, на самом деле, все это театрально не покидает Куроко до последнего — до того как. Для матча с Тоо они сначала выводят пару ребят из первого состава, которые, как правило, сидят на скамье и ждут своей очереди — Фэн Ли, приехавшего меняться опытом и оставшегося навсегда, и Мацумото — потому что Ханамии надо посмотреть на состояние Тоо в один последний раз, а Куроко надо придержать до второй половины. Все началось, по меркам Ханамии, очень здорово, потому что центровой Тоо с пергидрольными волосами бесился у входа в здание, бесился на разминке и продолжил беситься в игре — Фурухаши с легкостью вывел его на фол. Дальше — по нарастающей, Аомине зубоскалит со скамьи — видимо, отказался выходить без Куроко, Имаеши наводит ужас на площадке как на своих, так и на чужих, Ямазаки открывает счет, Хара пугает девятый номер гакуэна до полусмерти. По меркам Куроко это все ерунда. Несмотря на ныне отрегулированные в соответствии с его внутренним компасом отношения с Аомине, последний по-прежнему наводил на всех окружающих и Тецую персонально мрачную перспективу проигрыша одним своим присутствием, а тут еще и Момои, лично вкладывающая в межушные ганглии Тоо секрет успешной жизни, и капитан этот очкастый, то и дело бросающий гаденькие ухмылочки в сторону Ханамии — и как только время находит? Господи, ну почему он пошел заниматься баскетболом, лучше бы вышивать научился. Говорила ему мама, ой, говорила. В основном, конечно, переживала, что ее маленькому Тецу что-нибудь да разобьют, да она не знала, что это будет сердце… Это он только что сам додумался до такого? Маминому маленькому Тецу давно не отвешивали отрезвляющего подзатыльника. Куроко потряс головой и посмотрел в пустоту, как в камеру в «Офисе». Отсутствие боевого духа их будущность не скрашивала ни разу, но он правда, правда, правда пытается поверить в то, что у них есть призрачный, как чувство такта Хары, шанс на победу, и проигрывает по всем фронтам. Собственно, Ханамия это видит. Говорит: — Да расслабься. И выходит на поле вместе с Сето. В воздухе, помимо запаха пота, сразу повисает нечто ощутимое только шестым чувством набора юного исследователя мира и его прелестей: атмосфера меняется. Меняются, в первую очередь, лица Тоо, в смысле, всех в Тоо, кроме, может быть, кучерявого тренера, но в целом: у девятого номера наверняка вот-вот случится припадок, блондин-центровой фигурально плюет себе под ноги, даже капитан хмурится и стирает с лица ухмылочку-я-все-о-тебе-знаю, даже скамейка запасных, кажется, на взводе. Горящими буквами по кругу в голове Куроко носится «ого». В их предыдущие матчи соперники о Кирисаки Даичи знали в основном понаслышке, потому что те, кто уже встречался с ними в неравной битве, предпочли оставить баскетбол по тем или иным соображениям, о которых Тецуя старался не думать. Пара-тройка игроков косо смотрели на Ханамию, некоторые демонстративно кривились во время рукопожатий, но чтобы целая команда выпадала из зоны комфорта — это впервые. Да даже во времена Тейко такого не было. Позорище. Аомине задумчиво чешет подбородок с другой стороны от судейского стола и что-то бормочет тренеру, зеркально повторяющему его отрешенный вид. Тот кивает и объявляет замену. Атлант просто жалок, удержать свою челюсть от падения — вот это задачка, и Куроко бесится, как никогда в жизни. Разделите победную стратегию на вклинивающийся между первым и вторым пунктами плана момент икс, прибавьте к этому лучшего друга, внезапно воспылавшего желанием поиграть с каким-то щеглом, помноженного на два плюс-минус в уме года унизительных «победить меня могу только я», возьмите в скобки агрессивно-подростковой обстановки в степени грани нервного срыва — получите трясущиеся колени Тецуи Куроко с бонусом в виде головной боли от трагикомичных трехэтажных аллегорий. Куроко вытирает вспотевшие ладони о шорты в три возвратно-поступательных движения и за это время переживает десять панических атак. Волевое решение на сегодня: он не будет на это смотреть, потому что внезапно становится тошно. Кульминационный момент, после которого герои спортивных фильмов обычно бросают спорт и обрастают щетиной и алкоголизмом. Он особо-то не думает ни о чем, в голове кроме скрипа кроссовок о пол и шума зала ничего нет, и Тецуя не знает, чему больше радоваться — отсутствию мрачных мыслей или отсутствию свистков рефери. «Господи, — думает он, — вот бы я был персонажем Нетфликса. Я бы таааак надрался». В свои пятнадцать юноша алкоголя даже не нюхал, но иллюзия младшеклассника-позера развлекает его до первого звонка, в смысле, гудка, короче — кто-то забил мяч и Куроко удрученно поднимает глаза на табло. Во-первых, оценивая, что с момента выхода Ханамии на поле прошло целых пять с половиной минут, он получает метафорическую пощечину, потому что это очень много для баскетбольного матча, особенно для одного отдельно взятого Аомине в вакууме. Во-вторых, забитый мяч принадлежит Кирисаки, мать их, Даичи. Додумайте сами. Ханамия ухмыляется ему в лучах софитов и это уже не фильм про спившегося тренера\спортсмена, а что-то вроде хай скул мюзикл, не то, чтобы Куроко смотрел. Сейчас они возьмутся за руки и все вместе войдут в тройку лучших команд Японии и в светлое будущее, так твой прадед получил этот кубок, потом передал его твоему деду, тот — мне, а я… не отдам его тебе, потому что ты недостоин. Где-то на середине его сомнительных фантазий Аомине все портит по своей шкодливой натуре — он отчаянно отказывается выглядеть впечатленным и пускать скупую мужскую в театре воображения Куроко, пожимает плечами и потягивается, разве что в носу поковыряться не лезет. В итоге они проигрывают 10 очков. Куроко теряется в догадках, то ли ему гордиться тем, что у других команд против Аомине обычно разрыв гораздо больше, то ли писать записку и завещать все свои скромные пожитки на благотворительность. Он останавливается на индифферентности. Проиграли и проиграли. С кем не бывает. Это как экзамен, который ты завалил, но хотя бы оно закончилось. Куроко тогда, сейчас и в перспективе наивный кретин с вилами-по-воде идеей-фикс, юношеским максимализмом и барабаном на шее, но — потом. — А разговоров-то было, — морщится Хара на построении. — Завали, — отмахивается Ханамия и пожимает руку по-свински довольно выглядящему Имаеши. У Тоо вообще в целом вид покорителей мира, и Куроко, позволяющий себе ровно одно плохое слово в адрес незнакомых людей в год, язвительно думает, что вообще-то это мой двухметровый друг выиграл, и это вписывается в его концепт «команда = хорошо, индивидуально = плохо» под нужным углом, позволяя почувствовать себя на пике морального превосходства. Спасибо всем бородатым чувакам на Олимпе, тенденция терпеть унизительные неловкие разговоры в коридоре после матчей сегодня сошла на нет. Вместо этого Ямазаки предлагает смотаться в «один неплохой семейный ресторанчик тут неподалеку», за что получает скрученным полотенцем по заднице от Ханамии, ведь это как-то «по-гейски». Тем не менее, вот они — у выхода из Токе Тайикукан, и Куроко уже было сворачивает на дорогу к метро, как слышит громкое «а ты куда собрался?». Сперва он думает, что это и не ему вовсе — куда ему, убогому, с баринами-семпаями чай пить, но потом Хара тяжелым грузом повисает у него на плечах, дышит баблгамом в ухо и такой: «Типа, куда лыжи навострил, спортсмен?». И вот примерно с этого момента, девятнадцать двадцать один пи эм, все ну оооочень странно. Странно не как последняя фотосессия Кисе, а странно как тату с Пеннивайзом на груди. Их — квартет, Сето, собственно, отвалился без каких-то предлогов, в шутку хохотнув, что с неудачниками не тусуется, у Мацумото — девушка, Фурухаши просто ткнул в них средним пальцем, так что Куроко плетется за гогочущими Ханамией и Ямазаки, обсуждающими какую-то ММО, Хара мерно вещает ему о придурках в комьюнити инди-музыки, Тецуя не разбирается, правда, ни в том, ни в другом, да и вообще, когда это жизнь его дала настолько крутой поворот, что он стал частью криминальной шайки Кирисаки Даичи? Что только люди подумают. Мысль, что, возможно, это подстава и его изобьют за плохую игру и чрезмерное количество гонора где-то в подворотне холодком пробегается по спине, но Ямазаки — неплохой парень, на подобное не способен, значит шансы вернуться домой у него где-то 80%. — Ну вот так, короче, — завершает какую-то мысль Хара и толкает Тецую в плечо. — А ты какую музыку любишь? Ты выглядишь как любитель дез-метала, который это скрывает или типа того. Ну? Куроко с позором признается, что слушает ровно все то, что Казуя только что полил грязью. — Ааа, вот оно как, — пожимает он плечами и обещает накидать «хорошего дерьма», чтобы «наставить юного падавана на путь истинный». — А мне ты никогда не кидал никакой музыки, — возмущается Ямазаки, сворачивая к какой-то захудалой кафешке с тусклой вывеской. — Ты ж слушаешь только осты этой своей аниме-херни, ты безнадежен, — лопает пузырь жвачки Хара, — Это и есть тот охуенный ресторанчик? — Неограненный алмаз, — кивает рыжий. — Выглядит не ахти, — включается Ханамия. — Не суди книгу по обложке, — зачем-то брякает Куроко. — Ойц-ойц, сказал томик классической японской литературы. — Это типа смешно, потому что он ненавидит японскую классику, — поясняет Хара, сплевывая жвачку в мусорный бак у входа, — быдло. — Она просто дико скучная, — закатывает глаза капитан, попутно утягивая всех в сторону единственного свободного столика. Куроко оскорблен в лучших чувствах. И за себя, и за книжки. Он не интересуется, какие книги предпочитает Ханамия — «Завещание Соломона» в оригинале для легкого чтения, очевидно. Вечер они проводят в перекидываниях названиями прочитанных книг, пока Ямазаки не махает на них рукой и не пытается увлечь Куроко беседой о мелочах, тем более, что «твои литературные выкидыши — говно» постепенно переходит в «музыка твоя — говно». За это время Куроко резюмирует: Кирисаки Даичи — нормальные. Ну то есть это не терпимые, они правда нормальные и это сводит Куроко с ума, потому что если даже константа мудаковатости КириДай стала за один вечер скорее исключением, чем правилом, то у Тецуи серьезные проблемы. Приятная беседа ни о чем, взаправду вкусная и, что немаловажно, дешевая еда, примирение с лучшим другом — может, это бонус от полиции кармы, может, какой-то божок решил компенсировать за проигрыш Тоо — Тецуя не дурак, вопреки расхожему мнению, он понимает, что дела его идут в гору просто чтобы ошеломительно рухнуть. Ему немного стремно. На пути к метро Ямазаки и Хара их покидают, потому что живут недалеко, а Куроко настолько в своих мыслях, что не замечает ни этого, ни коробки, о которую благополучно спотыкается. Совершая акробатический, мать его, пируэт, он встречается взглядом с двумя огромными бирюзовыми глазами. Куроко еще не готов к таким кульбитам доброжелательности, но Ханамия протягивает ему руку, чтобы помочь встать, и с восторженным трепетом в голосе щебечет «Господи, какой же ты красавец». — Спасибо, — бурчит Куроко, принимая помощь и только когда отряхивается, то понимает, что фраза адресована не ему. Небеса не разверзаются, чтобы поржать над ним, потому что Ханамия полностью увлечен щенком в коробке и не слышит ничего вокруг. Щенок рад вниманию — что-то там тявкает, ворочается и подставляет белоснежное пузико для почесываний, чем оба парня пользуются чуть ли не на перегонки. — Вот уж не думал, что ты любишь животных, — признается Тецуя, на что Ханамия отвечает: — Ну кого-то же мне надо любить, не людей же. Куроко закатывает глаза двадцатый раз за вечер, ну и плюс еще тридцать за день, но говорит: — Кто бы мог оставить его здесь? Вон и записка — «в хорошие руки»… — Любые руки будут лучше, чем уродов, которые выбрасывают малявок на улицу, — огрызается капитан и поднимает щенка на вытянутых руках, осматривая, ахает, — а дохлый-то какой! Потом он задумчиво переводит взгляд на Куроко, туда-сюда обратно и приходит к выводу, что: — Мы назовем его Нигоу. — Почему? — Потому что один оболтус с, — Ханамия поворачивается к Нигоу и воркует «такими красивыми глазками, дааа?», затем возвращает внимание к Тецуе, — у нас уже есть. Его весь вечер сравнивают хер пойми с чем, но сейчас Куроко даже доволен. Собаки классные. — Остается насущный вопрос — куда эти красивые глазки пристроить. Есть идеи? У мамы аллергия на собак, я не могу его в дом притащить. — Я могу взять его к себе, думаю, но, — Ханамия выгибает бровь, всем видом демонстрируя, что его не особо волнует, Куроко продолжает, — надо сначала спросить. Разведать обстановку. В квартире большую собаку держать непросто, и… — Ладно, я понял. Окей. — Капитан что-то мычит себе под нос, ковыряясь в телефоне, — Карета будет подана через три минуты. — Куда мы едем? Кинематографическая склейка под пафосное музло, хлоп — такси высаживает их у ворот родной школы. Он вылазит вместе с Нигоу и тупо таращится на огромного, что твой сарай, сторожа, который в ответ пристально смотрит с таким видом, будто готов хоть сейчас достать дубинку, шокер, что там еще, и показать ни то свою власть, ни то небо в алмазах. Ханамия утягивает их с щенком куда-то в сторону и благодарит капитализм за то, что круглосуточные сетевики буквально на каждом углу — минут за десять он оборачивается с пакетом собачьего корма и ведет братство в сторону забора с Юго-Востока от здания школы, по пути объясняя, мол, ему это место курильщики показали в свое время — там камеры не видят. Невеликий секрет дымящих Хары и Фурухаши раскрыт, расходимся. — Так, — заговорчески шепчет Ханамия, перебрасывая пакет через двухметровую ограду, — Сейчас я туда залезу, когда скажу — передашь мне дружка. Если на баки встанешь — дотянешься. — Понял. А почему шепотом? Ты же сказал, что тут камер нет. — Иди нахуй, — шепчет Ханамия и лихо перемахивает через забор. Раздается возня и, — Чисто. Пока Куроко с занятыми руками и сумкой через плечо пытается залезть на мусорку, он, наверное, ставит на уши весь район, потому что растяжки у него ноль — а Акаши говорил, а Момои с Кисе ему поддакивали, а он не слушал — кое-как с диким грохотом он все-таки взбирается на Эверест его ночного рандеву, передает радостно тявкающего Нигоу через забор, где его подхватывает криминальный партнер. — Ну, давай, залезай. Куроко, вообще-то, умный парень, но не сегодня; он кряхтит, как старый дед, прыгает на ограду, с ужасом осознавая, что от его маневра мусорный бачок все-таки рухнул и оповестил о нарушителях всю округу. — Ебать, — выдыхает Ханамия, — атлет. Шевели задницей! — Я не могу, — пыхтит надежда Японской контрразведки, — я зацепился… — Лучше бы ты во время родов зацепился! — Тогда бы ты бы один сейчас этим занимался, Джеймс Бонд хуев! — И давно бы уже все закончил! Давай, блин, — он воровато оглядывается. — Ну пиздец, слышишь? Не слышит Куроко нифига, потому что ворочается и пытается отцепить подворот кармана от не пойми откуда взявшегося штыря в бетонной ограде — хорошо, что хоть только карман, столбняка ему не хватало. Молчание кохая Ханамия воспринимает по-своему и резко дергает его одной рукой — в другой Нигоу — вниз, так что валятся они все втроем на землю и Куроко почти уверен, что слышит хруст костей и громкое шлепанье селезенки. Ознакамливаться с собственным здоровьем времени нет — они рывком вскакивают, хватают пожитки и кусок бомбера Тецуи и бегут в кусты — ныкаться. Удача им благоволит — Нигоу начинает ерзать удивительно вовремя, когда выбравшийся на проверку человек-машина удаляется восвояси. — И какой план? Дальше? — Тихо, — шикает Ханамия, — я думаю. — Думай быстрее, — бормочет Куроко, почесывая щенка за ухом и осматривая того на предмет травм — обошлось, Ханамия принял весь удар при падении их ансамбля на себя. Капитан игнорирует отчего-то возросшую сегодня дерзость Куроко, вместо этого смотрит задумчиво сначала в сторону, потом — прямо в глаза Тецуе. — Тебе надо украсть ключ от инвентарной. — Ага. Понял, — приподнимается Куроко и делает вид, будто идет в сторону поста охраны, но резко разворачивается и в шепоте своем чуть не переходит на ультразвук, — совсем сдурел? Меня исключат! — Не исключат, если не заметят, — спокойно говорит Ханамия, — ты призрачный шестой игрок, если кто и сможет это сделать, то только ты! — Я ж не чертов человек-невидимка! Я просто не внушаю угрозы, вот на меня внимания никто и не обращает, это другое! — Ну либо это, либо мы оставляем малыша в кустах и завтра его заклюют вороны. Никто его не заклюет, они переглядываются в стиле «я знаю, что ты знаешь, что я знаю, что ты знаешь», потому что, за вычетом невозможного, Куроко готов сделать все, только бы Нигоу не нашли и не выдворили на улицы недружелюбного Токио еще до того, как они придумают, что с ним делать. Что Тецуе нравится в Ханамии — так это его уверенность во всем, что он говорит и делает. Его вообще привлекает в людях такая черта, поэтому он души не чает в Поколении, какими бы заносчивыми придурками они ни были, но у некоторых людей, у некоторых капитанов, уверенность эта возведена в доминанту и Куроко просто не может этому противиться — его каждый раз будто смывает волной чужой решимости. Во взгляде Ханамии — концентрат авторитета, так что, суммируя имеющееся, призрачный-в-жопу-эти-звания-шестой-игрок мелкими перебежками передвигается в сторону поста, наблюдая за поворотами камер. На то, чтобы зайти за угол охранной будки у него уходит минут сорок, за которые он успевает усомниться, а есть ли ключи на посту вообще, но раз капитан так сказал — значит, наверное, есть. Выбора все равно не много. Коленями Куроко можно разгонять смог над Лондоном. Охранник может быть смотрит в монитор. А может быть спит. А может быть ждет, пока Куроко высунется, чтобы поймать с поличным, потому что уже высмотрел малолетнего дебила на камерах. Куроко не особо любит неопределенности. Прежде, чем он произносит у себя в голове «была ни была», откуда-то с противоположной стороны доносится грохот, похожий на тот, что издал грохнувшийся ранее мусорный бак, и Тецуя понимает, что умрет от инфаркта в пятнадцать, изображая рыцаря в сияющих доспехах. Эй, там? Премию Дарвина молодому человеку. Глаза — боятся, руки — делают, Куроко колотит от кончиков крашеных волос до дырки в носке, но пока охранник пытается поймать нарушителя, очевидно, одного бровастого и вредного, он находит нужный ключ и рвет к месту встречи так, что Усейн Болт нервно покуривает. В кусты он влетает как олимпийский чемпион — рыбкой, там его встречает такой же осоловелый взмыленный Ханамия, пытающийся отдышаться. Оправляются от шока они только спустя полтора часа, когда новый маскот команды накормлен и уложен на импровизированную лежанку, а также почесан и поглажен везде, где только можно. Когда они перелезают через забор и отходят от школы на приличное расстояние, Ханамию пробирает хохот прямо посреди улицы, да такой, что его сгибает пополам и он чуть не валится на мощеную мостовую. «Жесть», — успевает подумать Куроко, прежде чем сгибается от смеха рядом. Они пугают прохожих своим ржачем, Ханамия закидывает руку ему на плечо и давится, задыхается, пытаясь выдавить из себя «бля ты помнишь», «а я эти баки и», «сука твое лицо, когда» и далее по списку. Пока окружающие решают, стоит ли вызывать полицию или бригаду из психушки, они более-менее успокаиваются, и Куроко видит, что и у капитана выброс адреналина не прошел мимо — его тоже трясет и в этот момент Тецуя чувствует небывалое духовное родство с ним, но себя не обманывает. — Это не делает нас лучшими друзьями, — будто читает его мысли Ханамия. — Да, я знаю, — кивает Куроко и неловкое молчание повисает в воздухе, но не потому что им нечего сказать, а потому что мистеру социопату десятилетия как будто хочется что-то сказать или сделать, да только он не знает, как. — Ну, ты там, кхм. — Ханамия смотрит на вывеску кофейни, облюбованной таскающимися туда студентами с огромными тубусами, — Ты ничего. Хорошо сработались. — Да. — Кхм. Помните поставленную речь Ханамии? И Куроко помнит. Он там был и свечку держал. — Я могу сделать вид, что ничего этого не было, — у Тецуи маловато навыков для формулирования предложений с двойными смыслами. Обычно Ханамии это не нравится, но: — Круто. — Ухмылка на его лице расцветает детской непредвзятостью и, спойлер, они оба рады, что пришли к некоему болезненному взаимопониманию. У метро они расходятся в разные стороны и Ханамия бросает ему «ну, удачи», на что Куроко отвечает коротким кивком, уже предчувствуя долгие выходные, занятые рефлексией. Он очень любит это слово, но, честно говоря, завидует всем тем, кто не занимает себя сомнительными внутренними диалогами и просто, как говорит Кагами, чиллит. Легок на помине — Токийское метро обеспечивает его вайфаем, до дома ехать минут сорок, так что Тецуя изучает Лайн, и куда там без его высокоактивных друзей: стандартный набор цифр от 5 до 50 в диалоговых окошках, в общих чертах: Кисе, 19.31: лапуля, ты в порядке? Я не видел тебя на выходе (╥ω╥) не стал тебе звонить знаю ты не любишь _: (´ཀ`」 ∠): _ Кисе, 19.31: ты наверное с командой ушел? Напиши мне как ты там, ты же очень хотел победить в этмо матче! Кисе, 19.32: вы в любом случае классно играли, твой капитан отличный стратег, даже Семпай это признает Кисе, 19.32: увидимся на зимнем кбке!!! (･ω<)☆ победишь аомине, а потом мы победим вас (◡‿◡) Момои, 20.05: так-так, птичка мне на хвостике принесла, что ты подружился с командой? (´♡‿♡`) интересненько, рада за вас! Момои, 20.10: но если они что-то с тобой сделают в силу своей репутации я им яйца оторву Момои, 20.10: («ಡωಡ») Момои, 20.10: так что лучше дай знать все ли с тобой в порядке Момои, 20.11: вы очень хорошо играли, Дай-чан тоже так считает, но ヽ(￣ω￣(。。)ゝэтот дурачок никогда не признается! Передает привет, кстати, хоть бы сам написал <(￣ ﹌ ￣)> Кагами, 19.45: ну че как Кагами, 19.45: дико Куроко только усмехается, уставившись в экран.