мальчик, который кричал "мораль! мораль!", а ему никто не поверил

Боже, благослови образовательную систему Японии. Или Кирисаки Даичи конкретно, Куроко не разбирался, потому что ему все равно. Спустя пару недель восторженных воплей команды вокруг Нигоу, ставшего питомцем из Тайной Комнаты (Фурухаши демонстративно кривился и в сторону щенка, и в сторону референса на поттериану, но на второй день в инвентарной откуда–то появился пакет собачьих лакомств с печаткой пекарни «Фурухаши Фэм»), Ханамия хлопнул на скамью стопку уведомлений, что школа готова обеспечить участникам баскетбольного клуба двухнедельную поездку в тренировочный лагерь. От команды требовалось только согласие родителей. Пункт первый плана – подсунуть бумажку отцу, пункт второй – отзвониться маме и сообщить о своем местонахождении уже по дороге в Ибараки. Подразумевалось, что мама и бабушка не вклинятся между первым и вторым пунктами, потому что у него и так за плечами неудачная идея рассказать им, как они спасли Нигоу, мерно посапывающего теперь у отца в ногах большую часть времени, от голодной смерти, спрятав того в спортзал – а тут еще и отправить единственного сыночку неизвестно куда (в соседнюю префектуру, мам), неизвестно с кем (с командой и куратором Танакой, мам) и неизвестно зачем (тренироваться, мам) – это и вовсе нонсенс. Так бы и торчать Куроко весь август в своей комнате, предаваясь прелестям пубертата, если бы не: Капитан, 12.45: в смысле блять не едешь Капитан, 12.45: пиши адрес Учитывая предыдущий опыт, Куроко подумал было, что Ханамия собирается его выкрасть в мешке, скорее всего, по частям, но обошлось все гораздо круче – капитан ввалился в его квартиру с пачкой конфет и улыбкой от уха до уха, и понеслось – Куроко–сан, понимаете, Ваш сын – наш главный актив, без него Кирисаки Даичи – не команда, мои оболтусы жить не смогут, если Тецуи не будет с нами, вы же понимаете. Блестящее представление Ханамии портил только сам Тецуя, застывший в кататоническом ступоре, благо, матушка была так увлечена монологом этого приятного молодого человека, которому можно доверять (мам, нет), что не заметила и с радостью подписала заявку, будто это была целиком и полностью ее идея – отправить сыночку покорять спортивные вершины. Ну это такое, из приятных новостей. В ту же стопку – второе место по Токио, гарантированное участие в Зимнем Кубке и дружеские посиделки силами Момои по случаю дня рождения Мидоримы. – Ты сговорился с ней? За моей спиной? Такао, я ненавижу тебя. Вот так–то. Собственно, Такао ограничивался круг социальных связей Мидоримы, ну да никто и не удивился – идущий автоматом в комплекте с Сацуки Аомине весь вечер выслушивал, какой он неотесанный грубиян и как по нему изолятор плачет, а Кисе, наверное, раз десять пожалел денег, которые потратил на билет, но виду не подал. Не то чтобы они оба вели себя образцово–показательно. Куроко максимально приблизился к нирване, общую картину омрачило только приглашение перед самой поездкой от Кагами сыграть с ним и его заморышами в стритбол. Надо ли говорить, что от стритбола там – одно название. Серьезно? Бедные первогодки Сейрин сначала ощерились – команда три человека, сами светила сложились в созвездие «хватит сидеть на жопе, мудаки» на небосводе их спортивной карьеры, а тут Кагами свет загораживает, да еще и «хрен с ним какой–то» (а Куроко не подслушивал, а Кавахара громко разговаривает, а сам ты хрен), но потом вроде смирились и оказались довольно приятными ребятами. На фоне гиен из КириДаи любые ребята покажутся приятными, но это детали. Еще до игры у Кагами случилась судьбоносная, судя по его лицу, встреча с каким–то тощим парнем, бодро тарабанящим по–английски – то ли брат, то ли еще кто; изучающий в школе немецкий Куроко с трудом разобрал «браза» и «баскетбол» – Тецуя вежливо отошел в сторонку и решил обойтись без неловких разговоров. «Без неловких разговоров» в его жизни – проигрыш в генетическую лотерею, потому что каждый раз рецессивный придаток безучастности отказывался работать в соответствии с желаниями хозяина. – Прив, Курочин. Два метра роста Мурасакибары обогащены тем уровнем индифферентности, к которому Куроко, по–черному завидуя, стремится всю свою недолгую жизнь, но знать ему об этом не обязательно – не возгордится, просто сломает голову о слово «индифферентный». – Чуть не наступил на тебя, – будто разговаривая с самим собой мямлит юноша, медленно, грузно приближаясь. Тецуя знает, что сейчас будет – Мурасакибара в привычной манере потреплет его по волосам, Тецуе это как обычно не понравится, но сам милодон, кажется, бесконечно долго размышляет, а стоит ли поднимать руку, а раз уж поднял – стоит ли что–то с этим делать, но в конце концов совершает привычный ритуал и Куроко слишком уж резко отпихивает его руку. Мурасакибару это не беспокоит. – Здравствуй, – наконец разрождается ответом Куроко. – Что ты здесь делаешь? Так далеко от Акиты. – Химуро притащил на какую–то фигню, – раздражение Мурасакибары можно было уловить только по едва нахмурившимся на мгновение бровям. – Я сам не знаю, зачем согласился. Он лениво огляделся, распаковывая Кит–Кат и махнул головой в сторону: – Вон он стоит. Поехали, говорит, будет весело, а сам… Если Мурасакибара и продолжил мысль, то Куроко не слушал – рано или поздно должно было произойти что–то такое, потому что слишком уж давно теснота мира не причиняла ему дискомфорта. Тот самый Химуро, с умным видом что–то втолковывающий Кагами, призывно махнул им (ну, учитывая обстоятельства – скорее всего все–таки не «им») рукой. Пффф. – Пффф, – фыркнул Мурасакибара. Химуро понял свою оплошность и подошел сам, за руку утягивая и Тайгу присоединиться к аудиенции. Как водится, не заметив Куроко, стоящего как бы сбоку от места событий, он начал на японском чуть более неровном, чем у Кагами: – Ацуши, познакомься, это Тайга, мой… Друг. «Иностранцы», – мелькнуло в голове Куроко в ответ на фамильярность челкастого парня. – Прикольно, – Мурасакибара в свойственной ему манере проявил чудеса дружелюбия, смотря куда–то поверх его головы. Кагами, тем не менее, не отчаялся, и хамовато оповестил Ацуши, что, вообще–то, в курсе, кто этот ваш Мурасакибара такой, напрочь теряя авторитет, потому что, нет, «я о тебе слышал» – это не то, что докажет, что клевый тут именно ты. – Ага, – пожал плечами любимец соматотропина, переводя взгляд на юношу, – ну, круто. – И на Зимнем Кубке я тебя раскатаю. – Давай, – согласился Мурасакибара. Кагами такое не любит. Когда его не признают, то есть. В итоге как–то так получается, что из всех знакомых Куроко только Ханамия и Ко не требуют признания. Это надо будет обдумать позже. – Да я и сейчас тебя раскатаю, – начал заводиться Кагами, а первогодки за его спиной враз побелели, наивные. – Ой, не, – поморщился Мурасакибара, – мне влом. Химуро, когда мы уже домой? – Как только сыграем с Кагами, мы же ради стритбола здесь, такой шанс!.. – Чрезмерно жизнерадостно для человека в футболке MCR ответил юноша, на что Мурасакибара закатил глаза: – Ну нифига, это ты ехал сюда играть и вот это вот все. – Струсил? – вдруг брякнул Кагами. – Ты думаешь, меня так легко взять на «слабо»? – нахмурился двухметровый ребенок. «Думаю, да», – подумал Куроко. Так и вышло. До игры, как водится, не дошло, потому что божество испанского стыда сегодня решило пощадить Куроко и ниспослало дождь, разогнавший всех восвояси. – Увидимся, Курочин, – махнул на прощание рукой Мурасакибара к вящему удивлению Химуро, до сих пор считавшего Курочина ветошью, случайно завалявшейся на стритбольной площадке. – Ну так это, что ты можешь мне рассказать об этом парне? – Кагами не церемонится и спустя пятнадцать минут, когда они уже уселись в Маджи (вдвоем, потому что остальным превогодкам, кажется, стремно) вопрошает с совсем чуть–чуть незаинтересованным видом. – Ну, Мурасакибару мало что…Волнует по жизни. Мне это нравится. Но иногда из–за этого он слишком зациклен на себе и это раздражает. – Да все эти придурки зациклены на себе, – понимающе гоготнул Кагами. – Удивительно, как вы…Они все попали в команду. То есть. Одно эго Аомине чего стоит, не поверю, что вы… Они. Все там. Уживались… – О, уверяю тебя, нарциссизм Аомине – далеко не самая большая заноза в заднице Тейко. Живая мимика Кагами – восьмое чудо света, потому что, казалось, вскидывать брови еще выше физически невозможно. – Да ну? Есть кто–то еще более заносчивый, чем этот козел? Невероятно. – Уверяю тебя, это так. – Так кто самая большая заноза в заднице? «Я», – думает Куроко. – Ты же собираешься победить всех нас, вот и узнаешь. – Куроко на автомате нашаривает рукой шейк и все оставшееся время смотрит в окно. Момои, 18.07: милашечка Кагами пытался выспросить у меня про Акаши (￣ω￣) Момои, 18.07: чего это он, как думаешь? Я, 21.01: ¯\_(ツ)_/¯ – Так, бестолочи, – инструктирует их перед поездкой в Ибараки Ханамия, пока куратор не слышит, – ведем себя прилично, меня не позорим. – Как будто ты сам не справишься. – кладет добровольное пожертвование в копилку всепоглощающей ненависти Ханамии Хара. – И не перебиваем, а то останешься здесь, потому что я тебя на флагшток натяну, понял? Знаю вашу озабоченность, предупреждаю сразу – да, менеджеры тоже будут, так что только попробуйте… – Почему у нас нет менеджера? – вдруг спросил Ямазаки, отрываясь от телефона. – Фурухаши всех девчонок своей скорбной рожей отпугивает, – изрек дерзкий первогодка Шинсей, которого единственного из второго состава взяли за собой в качестве перспективного и «с руками не из задницы». – Мимо, – меланхолично протянул рыбный парень прежде, чем они загрузились в автобус под чутким руководством молодого куратора. Дороги им – около пяти часов, зачем надо было вскакивать в шесть утра – знает один дьявол. Капитан школы–хозяйки Гекурен – Араи Кейджи, хмурый и серьезный на вид, пожал Ханамии руку: – Иди, поздоровайся с Шимизу и Моритой, они страсть как хотят обсосать твои спортивные подвиги. Много ног поломал в этом году? – Ни одной, – пожал плечами Ханамия. – Да не может быть, – повел бровью, очевидно, психически–больной капитан, потому что на здоровую голову со спокойным лицом такое обсуждать нельзя. – Ну ладно. Скажи своим, чтобы вокруг Есиды не крутились, а то получат. – Знаем сами, – нагло влез Хара. – Здаров. Это все? Или будет еще кто–то? – Мерен должны подъехать и еще какая–то свежая команда с Токио, Куро–что–то там… – Курокома? – нахмурился Ханамия. – Ага, они. Их ушлый красавчик еле выцарапал место в Академии для своих… О, а вы не с ними играли в полуфинале? – Вроде того, – отмахнулся Макото. – Ну понятно. Кирисаки Даичи расположили на втором этаже общежития, в конце коридора – подальше от других. Специально ли, нет ли – загадка вселенной, но, вроде бы, Ханамия с остальными капитанами на короткой ноге. Сомнительно, но хорошо. Куроко никогда не получал по ушам за то, что водится с плохой компанией, и начинать не планирует. Спустя минут сорок подъехала Северная Мерен, а потом этот, как его, Араи, самым сладким на свете голосом сгоняет КириДай встречать Курокому святого стеба ради. «Хассельблад» за неоценимый вклад в область фотографии любому, кто запечатлел бы лица позеленевших, покрасневших и в принципе переливающихся большей частью цветов видимого спектра Курокомовцев. К чести их капитана – тот улыбается так искренне, что Фурухаши рядом с Куроко, кажется, пережевывает собственные зубы. Ханамия сияет, как новогодняя елка, а потому первый тренировочный матч Кирисаки Даичи грозится омрачиться гиперэмоциональной рвотой всей команды – так уж заведено, если капитан чему–то радуется, то в близлежащем водоеме к ужину найдут труп. В том, что тренировочные матчи они играют нормально, то есть как нормальные люди, цивилизованные, а не как нормально для них, нет ничего странного – под чутким взором тренеров и целой охапки боевых девчонок–менеджеров со свистками наготове только идиот додумался бы превращать площадку в поле битвы, и Куроко знает, что учиться быть козлами они будут в стенах собственной альма–матер. Кирисаки Даичи без хитроумных планов и подножек держатся достойно на 2–3 месте по очкам за первый день тренировок. А первый день проходит ужасно. Для Куроко, то бишь, потому что, как оказалось, в тренировочном лагере тренируются, и уже к вечеру Тецуя готов бросить баскетбол как никогда в жизни – позор Поколению Чудес. До девяти вечера они отыгрывают семь матчей и Тецуя участвует в каждом. В перерыве его почти рвет онигири, которое им предоставили на обед, рядом с ним выдает современное искусство кто–то из Сикиеки, Куроко и рад бы запомнить, как его зовут, да он прервался на харканье на втором слоге. Фантом цокает языком и почти сочувствует пареньку. Как лжец. – Останешься убирать зал, – отрезает пути отступления Ханамия после последнего матча и пренебрежительно махает в сторону каких–то пацанов, – вместе с этими. Куроко вложил все силы в то, чтобы убить взглядом, но сказался недостаток его практики иллюзиониста: – И даже не думай отлынивать. Считай это посвящением первогодок, – хмыкнул Ханамия. Тецуя неоднократно успел посвятиться, просветиться и достичь тройного ультракатарсиса, но надо – значит надо, он перебирает ногами в сторону корзины для мячей, расплывчатым пятном маячащей где–то рядом с Харой и Ямазаки, и надеется, что в этой корзине его и похоронят. Попытке на десятой не забить на все и не пойти спать с чистой совестью да грязной головой до него долетают «эй, эй», это не треп своих дебилов: то ли на радость, то ли блевануть прямо здесь. – Ты тоже первогодка, да? Из Кирисаки! Мы играли сегодня друг против друга, как ты круто делаешь эти свои пасы! – звенит у него за спиной чей–то настойчивый голос и это просто паскудство – быть настолько бодрым после пяти часов беготни по залу и еще черт знает скольких кругов наказаний вокруг комплекса академии. «Иди нахуй», – думает Куроко, но разворачивается и отделывается скудным «спасибо» да вежливой улыбкой. – Ты не помнишь, наверное, я из (мне все равно), меня зовут (отвали), я на позиции (да насрать мне)! Пацан распинается о своей любви к баскетболу и как они «сначала вжух, потом бах, потом вах» и Куроко впервые испытывает тревожный звоночек, который по неопытности списывает на усталость. Куроко пытается заниматься своими делами, парень говорит, что в команде его недолюбливают, Тецу мычит что–то ободряющее, во что сам бы никогда не поверил с мыслью «понятно, почему» – это второй звоночек, но он и ему не придает значения, как и третьему, и четвертому, а мелкий, меньше самого субтильного Тецуи, балабол все не затыкается и когда они вместе с тройкой взмыленных товарищей по несчастью закрывают зал, гордый представитель КириДаи вызывается отнести ключи на вахту, только бы не идти вместе с как–тебя–там в сторону общежитий. Ооо, Кисе по сравнению с этим просто образец ненавязчивости. Восторженный идиот и не подумал прекратить докучать Куроко своими историями, одна лучше другой. «Носок, – думает Куроко, – я засуну тебе в рот свой самый вонючий носок». С недавних пор запрещенное в его лексиконе слово «рефлексия» почти настигает его в виде торжественного похлопывания по плечу от Ямазаки с словами «молодец, чувачок, еще пара уборок зала – и ты перестанешь быть первогодкой на подсосе, возвысившись до настоящего, мать его, члена Кирисаки Даичи». Вопрос, кто потом будет первогодкой на подсосе, все еще открыт, но это неважно, потому что Куроко грудой хлама падает на спальный мешок и отключает сознание до утра. Всю следующую неделю он активно липнет к своей команде, как репей, потому что они своими гиеньими оскалами, кажется, отпугивают придурочного болтуна, который умудряется настигать его в местах, совершенно для этого не предназначенных – в туалете, в душевой, еще немного, и Куроко обнаружит как–его–там в собственном спальнике. Фурухаши, да пребудет в долголетнем здравии он и весь род его до седьмого колена, на третий день обронил в присутствии прилипалы какое–то нелестное словцо, да так, что тот лишился краски ланит и пару дней докучал своим, оставив Куроко в благоговейной шумихе хохота и крысева собственной команды, правда, потом вновь окреп духом и стал вылавливать Тецую в темных уголках комплекса еще усерднее. – Знаешь, – говорит он, пока Куроко угрюмо складывает в пакет банки с лимонадом из автомата на всю команду, – я слышал о вашем стиле игры вне тренировочного лагеря. Это ужасно. Если бы Куроко платили один американский доллар каждый раз, как он слышал, что стиль Кирисаки Даичи ужасен, ему не пришлось бы откладывать деньги на университет. – Не пойми меня неправильно, я не хочу лезть не в свое дело, но, – ох ты ж Господи, правда–правда? – это отвратительно по отношению к другим игрокам. Вы ведь ломаете им жизнь. Что же ты тогда увязался за мной, раз тебе так тошно? – Я знаю про одного парня, в прошлом году твой капитан сильно его потрепал, кажется, он вообще играть не сможет теперь. Я слышал, что он и ходить не сможет, но старшие говорят, что это байки… Но ты только подумай! …Не слышал ни о каком парне, который, возможно, не сможет ходить. – Мне кажется, ты лучше, чем они. Куроко останавливается так резко, будто врезается в невидимую стену. В невидимую стену самобичевания. – Ты славный парень, даже не верится, что ты тоже, ну, травмируешь людей? Понимаю, сменить школу, тем более такую престижную, как Кирисаки, не просто, но, если бы я оказался в такой ситуации, я бы вообще отказался играть в баскетбол, только бы не с такой командой! Кажется, у Куроко сейчас мозг разжижется и вытечет через нос, и от одной этой перспективы стало легче. – Так скажи это им, – вдруг выдает Тецуя. – Что? – Ты слышал меня, – зачем–то продолжает он, мысленно отвешивая себе с десяток подзатыльников, – иди, скажи моей команде, что мы ужасные, отвратительные, какие там еще. – Я не это имел в виду, то есть, я думал… Что мне можно подсесть на уши, я понял. – Не знаю, что ты там думал, – и вот только попробуй сказать «но держи свои мысли при себе», только, блин, попробуй, – но я ничем не лучше моей команды. Доброй ночи. – Куроко резко огибает как–его–тама по узкой дуге, оооочень похоже на то, как Ханамия обходит людей, которым пытается дать понять, кто тут плохой парень, и бодро движется в сторону комнаты КириДаи. Прямо как в его любимых аниме. Блин, какой звездный час и без внимания. – Что за парень, который не сможет ходить. Возможно. – первым делом спрашивает Тецуя, заходя в комнату и натыкаясь на матч по покеру между своими и старшеклассниками других школ. – Тебе придется уточнить, – ведет бровью Сето. – О, о, погоди, я хочу угадать, – восторженно щебечет Хара. – Что за парень, которого в прошлом году, – вот черт, как бы это сказать–то, – травмировали… – Оооо, – тянет Ханамия и морщится под трагичное «ну блин» Хары, – ты про Киеши. – А расскажи ему, – мрачно оглядывает свои карты Араи, – это же твой магнум опус. Странно, что ты только сейчас об этом услышал. – Поднимает он взгляд на Куроко. – Да много ли там рассказывать, – фыркает Фурухаши, – ну травма, травмы случаются в спорте. – Что за травма! – вскидывает брови Тецуя. – Люди не «не смогут, возможно, ходить» после травмы в старшей школе! – Да сможет он ходить, – закатывает глаза парень из Гекурен, – и играть сможет, как я слышал. Просто Сейрин возвели его своими россказнями в ранг святых… – Ну не скажи, Ханамия сильно его помял. – Ничего не сильно, – вдруг резко гаркает Фурухаши, – если он сам подставляется и не может двигаться быстрее, чем долбаная черепаха – это его долбаные проблемы. – Подставляется! Не может избежать! – возводит очи горе Куроко, бессильно оседая на спальник, – да нормальные люди вообще не пытаются никого травмировать, это же просто игра в мяч, не чертова осада Кумамото, не ледовое побоище… Парни из Гекурен удивленно поднимают на него взгляд, а Ханамия тяжко вздыхает, как мать–одиночка с десятью приемными детьми, только что вернувшаяся с третьей работы и увидевшая их школьные поделки: – Не начинай, а. После этого в комнате повисает неловкая тишина, все взгляды обращены на Куроко, который бесшумно раздувает ноздри и сверлит взглядом капитана. – Чел, – спустя какое–то время говорит Араи, – как ты проучился столько в Кирисаки и ни разу не задался вопросом о вашей, не знаю, этике? – О, он задавался, – гогочет Хара. – И не раз, – фыркает Фурухаши. – И нам эти вопросы задавал, – кивает Сето. – Пацан долбаный свет в окошке в нашей заплывшей во лжи и аморальности команде, – пытается подсмотреть карты сидящего рядом парня Ямазаки. – Слушай, Куроко, – говорит Ханамия, и смотрит на этот раз не в карты, а прямо на него, – мы же уже выясняли все это. Фурухаши прав, это спорт, в спорте бывают травмы. И не важно, каким путем они получены. Нам, то бишь, не важно. Если тебе это все еще мешает спать по ночам – можешь уйти из команды и забыть обо всем этом, как о страшном сне. Как я тебе говорил уже сотню раз. – Правда, ты уже в клубе, приятель, – хмыкает Сето, – ты нарушал правила, что там еще, закрывал глаза на наши подножки, все такое. Чем злиться, лучше смириться. – Вы приняли меня в свой клуб, – мрачно, монотонно резюмировал Куроко. – Не, – лопнул жвачку Хара, – ты сам вошел. – Ну вы, ребята, театралы, – хохотнул Араи, – прямо хреновы спичи из «Наруто». Эй, – махнул он рукой подгребающим жестом в сторону Тецуи, – в покер будешь–то? – Почему бы и нет, – кивнул все еще чемпион по уговорам собственной совести. Теперь Куроко тоже на короткой ноге с Араи Кейджи, а еще с Шимизу Теруо, капитаном Сикиеки, половиной Гекурена, Ямазаки и Харой, потому что они все должны ему денег. Карточный выигрыш – святое. Куроко не соврал, когда сказал надоедливому парнише, что он не лучше остальных в КириДаи. Тезис «лучше остальных» максимально навязчиво бьет его под дых каждый раз, потому что это не так, потому что он – хуже. Это не оправдание, но он отдает должное Кирисаки Даичи – они честны в своей манере держать игру, держать себя – в отличие от самого Куроко, потому что он все пытается прикрыть огромную кучу дерьма, которую ощущает, фиговым листочком собственных идеалов, и кем это делает его? Невероятно колоссальным лицемером. Сето прав, надоедливый шкет прав: часть корабля – часть команды. Этот этап его жизни, где он ставит себя перед выбором «тварь я дрожащая или право имею» – рецидивирующая мигрень. Ставит себя – это хороший подбор слов, и Куроко гордится им, потому что, парадоксально, это освобождает его от некоей доли ответственности. Почему? Он знает, что все видели их игру. Все – это Поколенцы и Кагами, потому что записи игр существуют и потому что они все так поступают. Приглядывают друг за другом. И до сих пор даже отношение Мидоримы к их стилю было достаточно снисходительным, а это показатель. Кагами, 12.02: блин как он меня задолбал Я, 15.28: ? Кагами, 15.29: мидорима Кагами, 15.29: он три дня за мной ходил пытался выяснить дату моего рождения Кагами, 15.29: ну то есть я ему из вредности конечно не говорил но потом он в край заебал и я сказал Кагами, 15.29: прикинь он ЗАКАТИЛ ГЛАЗА и такой Кагами, 15.30: типа че ты ходишь за мной Кагами, 15.30: жесть он сам ходил за мной Кагами, 15.30: потом он снова начал выспрашивать не знаю ли я точное время рождения пришлось позвонить маме Кагами, 15.30: надо было ему соврать да чет я не подумал об этом Я, 21.15: куда он за тобой ходил? Кагами, 21.15: thatasshole.jpeg Кагами, 21.16: мы в тренировочном лагере вместе тут шутоку типа и мы забыл сказать да Я, 21.20: не давай ему свой номер. Кагами, 21.21: а че Кагами, 21.21: я дал Кагами, 23.43: я понял ок Кагами, 23.43: в этой хрени 80 страниц Кагами выслал ему потом еще пару селфи на фоне Мидоримы и Такао, кажется, вечно о чем–то ругающихся, навязчивый балабол перестал с ним разговаривать, вместо этого взяв за привычку молча пялиться Куроко в спину, не совсем типичное течение жизни, но Тецуя может с этим справиться. С чем он не может справиться – так это с ударом локтем ему промеж глаз в их тренировочном матче с Курокомой в последний день. У него звенит в ушах и нависшие над ним охающие и ахающие менеджерки выглядят мутно. «Вот Сето обзавидуется, сколько на мне сконцентрировано женского внимания», – мимолетом думает Куроко и поднимается на локтях, заверяя всех, что все нормально, а потом замечает помрачневшее лицо Ханамии и удивляется. Остальные игроки КириДаи тоже выглядят не восторженно, и градус удивления Куроко нарастает в геометрической прогрессии, потому что – да что такое–то? А потом он видит, кто влепил ему точно в лоб и думает – ну надо же. Каков пассаж. Череда случайностей и синхроничностей или не самым холоднейшим образом поданная месть? Ху ноуз. Парень, который налетел на него в матче еще тогда, раньше, которого он подло опрокинул в самый ответственный момент, стоит и извиняется перед ним так искренне, но так приторно, что Куроко не знает, что и думать. – Бывает, – говорит. – Ничего страшного, – говорит. И делает вид, что не помнит этого пацана. Остаток матча он прижимает пакет со льдом ко лбу и наблюдает, как тот же самый парень косится в его сторону, при этом умудряясь выглядеть настолько не виноватым, насколько возможно, а потом он наблюдает, как в конце Ханамия с Харой бочком продвигают этого парня к выходу из зала, объясняя ему что–то с самым доброжелательным видом. Он не видит этих троих до самого отъезда восвояси, но он и не ищет: меньше знаешь – крепче спишь. – Просто поговорили, – закатывает Ханамия глаза в ответ на вопросительный взгляд Куроко на сборах.