***
Она увидела руки с закатанными по локоть рукавами. Это снова были её и не её руки, те же, что она уже видела, которые сразу узнала. Они были в комнате, которая напоминала мастерскую: светлая, просторная, но словно разгромленная, осквернённая. Человек задыхался от ярости, в руках держал флаконы с мутной жидкостью, которая на удивление почти не пахла. Широкими движениями мужчина заливал всё вокруг: бумаги, книги, схемы и чертежи, деревянные модели, увеличительные стекла, какие-то инструменты и детали, название и назначение которых Лиза не знала. Они дошли до стола, когда под ногой послышался хруст стекла. Наклонившись, мужчина поднял его. Сквозь трещины смотрел чёрно-белый портрет белокурой девушки с полупрозрачными раскосыми глазами, маленьким вздёрнутым носиком с родинкой на переносице и улыбающимися губы. — Инес… — прорычал он звериным голосом, а его руки ещё больше затряслись от гнева. Яростно метнув портрет, мужчина тут же кинулся к выходу. Что-то щёлкнуло, и груда книг рядом с ними вспыхнула. Янтарно-малахитовое (быть может, из-за каких-то химикатов) пламя заплясало по деревянным полам. Они застыли спиной к двери. Нужно было уходить, Лиза чувствовала жар кожей, силилась отвернуться, но не могла. Внезапно она ощутила всем своим нутром, что мужчина готов шагнуть в эту пылающую адскую бездну. Она вгляделась, чуть щурясь от жара, в пламя его глазами и увидела искажённые болью лица, окровавленные рты с чернеющими дырами ртов, вереницу трупов, сваленных один на другой, словно изодранные куклы, круглые от ужаса глаза ребёнка, измученное девичье лицо с родинкой на переносице. Человек сделал шаг вперëд, Лизе захотелось закричать от боли, но его лицо только расплылось в улыбке. Огонь с рëвом бесновался вокруг, охватив уже всю комнату. Он жаждал освободиться, теперь над ним не было власти. Теперь он — стихия. Языки пламени подобрались к ботинкам, зашипела кожа, и тогда Елизавета почувствовала дикое жжение на груди. Рука нырнула за пазуху, извлекла оттуда медальон с инициалом «УБЦ». Мужчина, пошатнувшись, сделал шаг к двери. Он медлил, сжимая украшение в руке. Не спеша, словно его не стремилось поглотить пламя, он провëл рукой по витым украшениям и камням, только после этого открыл кулон. Внутри были красочные портреты, Лиза едва успела рассмотреть сурового мужчину с длинной бородой и усами торчком, когда мужчина, хмыкнув, прикрыл его. Всё его внимание было обращено к образу женщины. Длинные тёмные блестящие волосы, два таких же тёмных глаза, точно пара чёрных опалов, острый высокий нос, широкие и округлые, слегка нахмуренные брови. «Живи за нас двоих», — оглушительно гремело у них в голове. — Дьявол! — от его крика, казалось, затряслись стены. Его ярость была сравнима с яростью, беснующейся вокруг стихии. Невозможно было что-либо разобрать сквозь скрежет разрушающегося дерева, но они услышали, как по лестнице бегут люди и как гремят их сабли. Десять человек. Дружина. «Мои же люди». Человек одной рукой надел капюшон. «Надо уходить — и быстро». Дверь отлетела в сторону, в проёме затолкались красно-золотые кафтаны, из-за адского жара не решаясь войти. — Именем господаря! «Чьим же ещё!» Пол заходил ходуном, сверху послышался треск — весь дом содрогнулся, но выстоял. — Именем господаря! — просочившись сквозь рослых парней, выбежал новобранец. — Волею его! — трясущейся рукой он выставил сверкающую саблю вперëд. Мальчишка явно погорячился, хотя им всем сейчас было одинаково горячо. — А ну, выметайся отсюда… курва! Дружина за его спиной одобрительно загоготала, но не успел бородач в проёме проговорить ехидную фразу, как пол под ними с треском провалился, разевая пылающую медную пасть, надеясь увлечь за собой мальца. Однако ещё до этого человек рванул вперёд. Белокурый мальчишка с только появившимся пушком над губой, испугавшись, замахнулся было саблей, но промахнулся бы, если б пол хорошенько не тряхнуло, да так, что лезвие широко прошлось прямо между рëбрами мужчины в капюшоне. Глаза застелила бурая мгла, в нос ударил запах крови. Словно десять лепестков розы, каждый из которых новый оттенок. Сознание вернулось, когда они стояли перед пылающим зданием, в руке, сведённой судорогой, неизвестно сколько были зажаты волосы вместе с чьим-то скальпом… Пламя, поглотившее здание, довольно облизывалось, но, вглядевшись, они увидели тёмно-опаловые глаза, полные горечи. «И это та жизнь, которую ты нам выбрал?» Человек протяжно взвыл. Отчаянно. Его бил озноб, перед глазами сверкали вспышки. Справа он почувствовал людей. Много, целая толпа. Спереди и сзади тоже. «На запад!» С трудом поднявшись и отшвырнув скальп, он побежал. Вспышками возникали картины: ручей, лес, ущелье, снова лес, высокие, могучие деревья, скалистый подъём. В голове набатом били два слова. «На запад!» и «Выше!» Время во снах всегда то сжимается, то растягивается. Но тут оно остановилось. Изнеможённый, он прислонился к склону горы. Под ногами был целый мир. Ущелье с сочными травами, усеянными ночной росой, лазурного цвета озëра и вершина с тёмной пещерой, укрытая дымкой облаков. Рана в груди почти не затягивалась, ведь тех людей он больше рвал. Опять позволил ярости ослепить себя. «Точно зверь… именно таким отец хотел меня видеть».***
— Лизавета! Лизавета Митрофанна! Девушка широко открыла глаза. — Ну и напугали же вы меня! Опять думал, что у вас это… ну… — Приступ? — она медленно встала — тело затекло от неудобной позы. — Он самый. Едемте домой! Там такое! Словом, батюшка приехал. Сердце у девушки оглушительно забилось, тяжесть, вцепившаяся в спину и плечи, тотчас же упала ей под ноги. — Папенька? Слава богу! — она перевела взгляд на окно. — А который час? — Через несколько часов светает, — медленно проговорил Мишка. — Ты оставил меня здесь на всю ночь… — Ну… я… замотался. — Мишка… — начала было она. — Лизавета Митрофанна, едемте, право, батюшка ждёт. — Мы с тобой еще поговорим, будь уверен. Свяжи книги, я буду в карете. Когда Мишка — без особого трепета перед знаниями и их писателями — закинул книги, они тут же тронулись домой. Всю дорогу она возносила господу благодарности за то, что папенька вернулся наконец домой. Как только карета остановилась, Лиза, не дожидаясь кучера, бросилась к дому, на ходу прокричав: — Мишка, отнеси книги ко мне в комнату, — уже открывая дверь, — на стол, а не перед дверью, как в прошлый раз! Ещё с порога девушка почувствовала, как всё оживилось. Хозяин дома. Она услышала голоса и тут же побежала на второй этаж. Сомнений не было — они доносились из отцовского кабинета. Влетев в комнату, Елизавета увидела всех домашних: Арину и Илью Сергеевича у входа, Алёну, которую она чуть не прибила дверью, Агнию Петровну, блаженно сидящую на софе подле Митрофана Григорьевича. — Солнце моё ясное! — едва успел проговорить отец, и девушка уже, как в детстве, висела у него на шее. — Почему вы не писали нам! Мы так волновались! — тщетно пытаясь сдерживать слёзы, лепетала девушка. Отец так же, когда Лиза была ребëнком, осторожно прижал её к себе и стал тихонько гладить по волосам. — Я знаю, золотце, прости меня. — Хозяин рассказал нам, как отправил гонца в первый же день, чтобы мы не переживали, — вступилась Арина. — Да ты же знаешь этих деревенских, без обид, Илья Сергеевич, вот только слов они не понимают. Только языком треплют да кулаками машут. — А мы всë ждали, пока объявится… зверь. Ведь раньше он исправно… безобразил то через день, то через другой, как говорил Игорь Петрович, — Митрофан Григорьевич явно продолжал рассказ, который начал до прихода дочери. — Но, по третьему дню, когда от вас уже ответа не дождался, сам переживать начал. Отправил голубя, хорош был, с блестящими глазками, розовым клювиком. Да и сам принялся в дорогу собираться. Охота не шла, зверя в лесах не было, даже птицы по ночам молчком. Мы маялись, ловили рыбу, ходили в поля да по грибы. И вот, на третий день к ночи всё и случилось. Мы с Аристошей сидели в гостиной, в большом доме, спутники наши уже десятый сон видят, а нам не спалось, так мы вели беседы, как чу! У меня мурашки по спине заходили и волосы на загривке вставать начали. Гляжу на Аристошу, он на меня. Мы тихонечко встали, ружья схватили и пошли в ночь. — Вдвоём пошли? — Как-то совестно было людей поднимать. — Дорогой мой, ты же их для того и взял. — Представь себе, я встаю на лестнице и кричу: «Просыпайтесь, друзья мои дорогие, за ружья и в ночь! У нас с Аристофаном предчувствие да мурашки!» Ну смешно же, ей-богу! — Хозяин! — в дверях появился кучер. — Мишка, проходи, я тут истории травлю! — Эт я с радостью! — он оглядел кабинет, ища, где бы ему сесть. Хозяин жестом указал на своё кресло, глаза парня загорелись. Он двинулся было к нему, но тут поймал бешеный взгляд Арины, которая смотрела то на его грязные портки, то в бесстыжие глаза. И, развернувшись на месте, Мишка плюхнулся на пол рядом с Алёной. Агния Петровна смягчилась, и тогда Митрофан продолжил. — Темнотища страшенная, тучи, луну заволокло. А мурашки так и ходят. Вокруг тишина. Стоим, думаем, куда нам идти, откуда обход начинать так, чтоб со зверем нос к носу не столкнуться, — Алёна вжалась в угол. — И тут слышим бухающие шаги, тяжеленные, но далёкие — такие, что уж очень прислушаться надо. Двинулись по звуку, едва ступая, почти не дыша, следом послышался как будто хрип какой. Мы пригнулись, тут на наше счастье луна вышла, ветер на нас, ну, мы и двинулись дальше. Прямо около нашего перелеска засели в кусты и видим его. Громадина, два с небольшого росту, а весу… страшно представить. Морда из леса торчит, тогда в темноте, а может, со страху, даже показалось, что глаза у него красным горят. Аристофану вообще две пары глаз почудилось. У нас в лесу давно косолапых не видели, всё-таки охотничье угодье, а они не дураки. Мы сначала сомневались, лежим в кустах и словно одну мысль на двоих думаем: «Обычный же мишка, стоит и смотрит», но тут он вышел на свет, и мы невольно ахнули. — Так, а ну-ка хватит! Не хватало мне, чтоб Алёна мне тут в обморок хлопнулась! — все обернулись и увидели белую, точно полотно, девочку, вжавшуюся в стену. — Позвольте нам откланяться, хозяин. — Конечно, ступайте. Я тут таких страстей наговорил! Дорогая, ты тоже ступай, видно, что засыпаешь. — Действительно, пойду, сегодня наконец смогу заснуть спокойно, — поцеловав Митроше руку, она встала уходить, — Лиза? — Я ещё побуду с папенькой! Пожалуй, сейчас никакие силы не могли оторвать дочь от отца. Агния удалилась, вслед за ней вышла Арина и почти выбежала Алëна. — Бабы… — цокнул Мишка, и Илья Сергеевич хотел было дать подзатыльник, — И хозяйка! — быстро закончил парень. — Удерживаясь от не самых приятных описаний, скажу: он был весь в запëкшейся крови, колтунах и репейнике, в грязи и каких-то палках. Тогда как обычные медведи очень чистоплотны. Потом разглядели, что и идёт он как-то дёргано. Так мы и поняли, что это он. Ну, и… — он покосился на дочь, — мы на раз-два, оббежали его с разных сторон и… вы понимаете, ружья у нас были новые, патроны тоже, а косолапый на удивление не особо сопротивлялся. А на четвёртый день, как поднялись с зарëй, рассказали про нашу ночную охоту, у дяди твоего, стоит признать, куда красочнее получилось. Отволокли медведя все вместе, сколько нас было. К слову, не сливаясь с ночной тьмой, он выглядел не таких уж… мясистым, скорее даже худощавым и измученным. Отметили и стали собираться, невмоготу уж стало, мы запрягли лошадей. Но вот странности, дальше ворот ни одна не шла! Фыркали, копытами стучали, лягались и ржали не прекращая, точно боялись чего. — Лошади — чуткие создания! Может, уберегли от чего? Непогоду, может, учуяли или ещё зверя какого, который по крови пришёл? — почесал затылок Мишка. — В том-то и дело! На небе ни облачка, благодать, едь себе хоть галопом, хоть рысью. Ан нет, не идёт животина, что делать. Стали было распрягать, слышим чье-то ржание эхом сквозь деревья. Представьте, в нашей-то глуши. Причём не тройка тебе. Мы давай откликаться, вдруг заплутал. А это… вы не поверите! Выходит наш князь. Можете представить себе моё удивление! Присутствующие при разговоре удивились не меньше. «Как? Зачем?» — Он, конечно, выспрашивал меня о дальней деревне, но я думал так, из вежливости, уважить старика, а он гляди-ка. Примчался. От него-то мы и узнали, что о нас всё это время ни слуху ни духу не было. Тогда уж мы коней не пожалели! И вот, я здесь, перед вами. — А что же этот… чёрт, — очень тихо проговорил Мишка, — князь ваш? Что-то я не слыхивал про его приезд. — Он попросился немного погостить, больно, сказал, понравилось ему там. Я спросился у Игоря Петровича, а тому только за радость стало. — Не знаю, как и благодарить вас, хозяин, право слово! — наконец проговорил Илья Сергеевич. — Да, большое дело сделали, хозяин! — Будет вам! — Митрофан зарумянился. — А теперь, если позволите, я хотел бы отдохнуть с дороги. Илья Сергеевич поднялся, Мишка тоже тут же подскочил, Лиза, подбирая подол платья, начала вставать следом. — Ты ещё не утомилась? — Напротив, я, благодаря Мишке, уже имела возможность выспаться сегодня. — Доброй ночи, хозяева! — выскочил из комнаты Мишка, за ним, поклонившись, вышел и садовник. Оставшись в тишине, девушка чувствовала, как отец старается подобрать слова и уже знала, каким будет предмет их разговора. — Ты ведь знал о Евгении? — Знал, — Митрофан глубоко выдохнул. — Когда мы собирались на охоту, первым делом я поехал к Лебедевым. Ерофей сразу всё выложил. Мне не стоило уезжать, ведь я знал, как эта новость отзовется в тебе. — Папенька… — Сердце щемила мысль об этом, о том, что я должен быть рядом, может, тебе было бы легче это перенести? — он провел рукой по её стриженным волосам. — Я надеялся, что Евгений передумает, но головой я понимал, что он уже всë решил. И ты тоже понимаешь, да, милая? Лиза кивнула и прижалась к нему. То, чего не хватало ей — это тёплых, целительных папиных объятий. — Я уже скучаю по нему, — глаза снова начали слезиться. — Я знаю, моя золотая, знаю. Он отодвинул дочь от себя и вгляделся в её лицо. — Если тебя интересует моё мнение, то тебе даже к лицу. Смело, очень смело! Прекрасно открывает мамину длинную шею. Только вот… боюсь, теперь у тебя не будет отбоя от поклонников. Что же мне прикажешь делать? Придётся начать репетировать отказы? Не преподашь мне пару уроков? Они рассмеялись. За их разговором время пролетело незаметно, и с первыми петухами они, стараясь не разбудить матушку, разбежались по комнатам. Розовы, наше семейство, живущее несколько отчуждённо, вдалеке от мира внешнего, ничего не подозревало, газеты уже пестрили новостями о помолвке. Новостями, которые всё ещё больше походили на слухи, которые выносились на подолах пышных платьев и краешках вееров из усадьбы Багроковых. Балы и пиршества теперь стали почти ежедневными. На следующий день завтракали в обед. День выдался пасмурный, поэтому домашние сидели в гостиной у пылающего камина, когда прибежала Алёна с письмом в руке. — Пришёл мальчик от Баграковых, — счастливо пропищала она, передавая письмо, — должно быть приглашение на свадьбу. — На свадьбу? — Твой князь изъявил желание посвататься за Анну, так говорят, — не отрываясь от вышивки, пояснила Агния. — Уолтер? — он краем глаза глянул на дочь, которая спокойно продолжала читать книгу. — Быть того не может. «Так вот, что он имел ввиду под „разными статусами”. Неужели он действительно решился на это? В какое же положение ты себя загнал, несчастный». Разорвав конверт, он принялся читать. Алёна поплясывала, в нетерпении стоя у дверей. Митрофан Григорьевич вздохнул. — Что там, Митроша? — Алёна-а-а! — послышался крик Арины. — Ох, вот жеж! — только и успела пролепетать девушка и тут же выбежала. — Это приглашение, но — слава богу — не на свадьбу. Баграковы устраивают приём и надеяться на наше присутствие, с припиской и извинениями за позднее приглашение. Мы, конечно, можем не идти. Я подумывал о возвращении в город, не надоела ли вам деревня? — А я хотела бы сходить… Мне хочется поговорить с Аней, она так беспокоилась за меня, когда я… — Елизавета испуганно взглянула на матушку: не сговариваясь, они умолчали о болезни Лизы, чтобы не заставлять отца корить себя ещё сильнее. — Я бы хотела искренно поздравить её. Она всё-таки от всего сердца стремилась к замужеству. — Не слишком ли много я упустил за пару дней отсутствия? — отец рассеянно почесал затылок. — Я бы тоже была не против задержаться здесь, ведь, если подумать, мы никогда не видели наш дом в снегу! Да и Лиза ещё не успела съездить до дальней деревни. Растерянность Митрофана лишь усилилась. — Кстати, можешь выписать мне некоторую сумму? На мои личные расходы? Он только кивнул. — На какое число приглашение, милый? — Сегодняшний поздний вечер… — Тогда нам некогда сидеть! Я уже знаю, какие будут наши туалеты. Оставшись один, отец, просидев несколько секунд, развёл руками: — Нет, я решительно ничего не понимаю! В комнате Лизы царил переполох. Арина и Алёна, побросав свои дела, искали в гардеробе «то самое» платье: василькового цвета, рукава три четверти, атлас высшего качества, на спине вышивка в виде ветвей деревьев и коричневые вензеля, чуть приподнятые воланом плечики с приподнятым воротником (всё-таки на улице уже чувствовалось дыхание осени). — А, и бант на поясе! Коричневый бархат, к нему же бархатные туфельки с золотистым каблуком! — Нашлись! — донесся радостный возглас Алёны из глубины гардероба. — Туфельки здесь, у меня! — Значит, и платье где-то поблизости! — Арина тут же направилась к ней. — Агния Петровна, какое платье отыскать для вас? — Может, то тёмно-зеленое? В честь уходящего лета? Помнишь? Бархат, широкие длинные рукава, с золотой вышивкой снизу и посередине, широкая юбка. — Я видела его, вот там! — Туфли коричневые или золотые. Лучше атласные с позолоченным бисером, мне ещё не приходилось их надевать, жалко будет увозить их обратно. Когда туалеты были доведены до идеала, все собрались вокруг Лизы и долго и мучительно смотрели на её волосы. — Ума не приложу, что нам тут придумать, — всплеснув руками, сказала Алёна. — Может, парик? — осторожно начала Арина. — Ещё чего! На деревенский приём в парике! Уж лучше ободок и те огромные серьги, — в сердцах фыркнула девушка. — Конечно! Изумрудные серьги тут будут как нельзя более кстати, а я про них совсем забыла. Алёна, захвати ещё тот высокий бархатный ободок с золотом! Хорошо, остальные волосы слегка закрутим и припудрим. Битый час давно готовый Митрофан Григорьевич ждал в библиотеке. Его костюм цвета тëмной охры с бархатными вставками на жилете успел помяться, так что кафтан, вновь отпаренный, теперь лежал рядом. Они уже опаздывали, что ничуть не удивляло ни хозяина дома, ни Мишку, который на корточках грелся у камина, ни кого-нибудь другого, у кого была дочь. А если две! Послышался стук каблуков, Митрофан поглядел на золотые часы. Опоздание где-то в полчаса, совершенные мелочи. Аккуратно накинув кафтан, он подошёл к дверям, пропуская своих благоухающих дам. Получая поцелуй в щеку от жены, он дивился тому, как это ему достались такие сокровища. — Всё-таки прическа получилась куда лучше, чем мы ожидали, правда, дорогой? Не всегда же прятать такую шейку за косами? Дорогой соглашался. — А серьги не слишком ли большие, папенька? Те серьги были словно изумрудная звезда, запечатлённая в момент раскола. Крупные и мелкие изумруды, окаймлённые золотом, казалось, вот-вот разлетятся. — Мне кажется, и они тебе к лицу. — Ну, раз ты так говоришь! — сказала Лиза, опустив голову и невольно ища на пальце кольцо, которое ей подарил князь. Но это рубин — полная противоположность изумруду. Дом у Баграковых был самый видный и богатый в деревне, что было совсем не удивительно и не стоило объяснений. Он был почти точной копией их дома в столице, лишь одним этажом ниже из-за ненадобности. Гостей встречал широкий особняк, который, если смотреть сверху, напоминал подкову, в центре которой находился огромный трёхъярусный фонтан, в котором, однако, не приживалась ни рыба, ни даже кувшинки. Всë правое крыло было выделено под танцы и приёмы, балы и маскарады. В левом находилась кухня, за ней гостевая и приëмная, место, где Ларион Олегович Баграков, отец Анны, проводил свои встречи. На первом же этаже, прямо при входе пришедших встречали сразу несколько поколений Баграковых, к счастью, написанных маслом на холсте и стоящих в позолоченных рамах. Правое крыло могло ослепить неподготовленные к роскоши глаза. Высокие белые своды, золотая мозаика, мраморные вазоны, канделябры, которые, казалось, при падении способны проломить собою пол. Тут же, между огромного зеркала, обрамлённого в золото, и рояля, стоимость которого страшно было узнавать, сидел оркестр: три скрипки, альт, виолончель, труба, флейта, рядом стоял дирижер и, судя по всему, клавесинист. — Семейство Розовых! — объявил распорядитель своим звучным голосом. Несколько знакомых женских лиц застыли с широко открытыми глазами, глядя на Елизавету. Сомневаться не приходилось: коротко стриженые волосы — вот что стало причиной их изумления. Но не прошло и нескольких секунд, как из пёстрых юбок отделилась одна, самая пышная. Сапфировые глаза Анны сияли, русые волосы частью были сложены сверху двумя тугими косами, а другой частью распущены и оплетены атласными розовыми лентами. Платье цвета шампань с невероятной вышивкой из блестящих камней, бисера и жемчуга, короткие пышные рукава, открывающие плечи, и лиловый корсет с оборками. Что бы кто ни говорил и ни сплетничал, все понимали, что сегодняшний бал — праздник по случаю помолвки. Тем более невероятным казалось, что жениха сегодня не будет. — Как? Как он мог не явиться? — судачили со всех сторон. — Милая моя Лиза! — девушка пробивалась сквозь этот злобный шёпот, словно не слыша его вовсе. — Я так рада, что вы смогли прийти! — Я не могла не поздравить тебя, Анна! Ты наконец-то счастлива. Лишь на долю секунды что-то мелькнуло в её глазах, но так быстро, что Лиза не успела уловить. Распорядитель с разрешения Анны Ларионовны объявил первый вальс, который девушка танцевала с блистательным светловолосым офицером. Однако невозможно было не заметить натянутую улыбку хозяйки бала, её непроизвольное ускорение темпа и слишком откинутые назад голова и плечи. Офицер ей не нравился. Как только закончился танец, распорядитель снова показался у дверей и провозгласил с интонацией, достойной королевской особы: — Дюваль де Ронсар! Дюваль де Ронсар выглядел достаточно старомодным — должно быть, на несколько веков. Кроваво-красный пурпуэн, с глубоким вырезом молочная полупрозрачная блуза с рюшами, чëрные свободные кюлоты, перехваченные сверху широким поясом с золотой вышивкой. Из толпы отделился хозяин дома и быстрым шагом пошёл приветствовать гостя. — Словно мухи на… мёд, слетаются сюда иностранцы. Волосы у него были тёмные, с проседью на висках, разделённые немного сбоку на пробор и гладко приглаженные, блестящие от воска. На сероватом остром лице красовался высокий орлиный нос, прямые тёмные брови над почти чёрными глазами и тонкие губы, сложенные как будто в вечной полуусмешке. Он создавал впечатление человека холодного, расчётливого и опасного. — Ох уж эта мода на путешествия… «А что плохого в путешествиях?» Бал шёл своим чередом. Шампанское лилось не рекой, а водопадами. Между танцами Елизавета прогуливалась в сопровождении Анны Ларионовны, которая неизменно брала её под руку и водила вдоль гостей, попутно представляя подругу улыбчивым кавалерам, звеня бокалами и провозглашая тосты. Шампанское путало мысли. Одинаково учтивые лица сменялись калейдоскопом, заученные фразы, выражающие одно и то же, шумом стояли в голове, гостья уже начала невыносимо скучать, когда они оказались в одном кружке с тем старомодным, широкоплечим мужчиной. — Дюваль де Ронсар, — прошептала Анна на ухо как раз в тот момент, когда Елизавета силилась вспомнить имя. — Давний приятель отца, если я правильно помню, их знакомство имело место ещё во Франции, до его отъезда… не припомню, куда на тот момент. — Он путешествует? — А ты послушай. Дюваль говорил с достоинством, медленно, не повышая голос, вынуждая слушателей замолкать, прислушиваться и шикать на тех, кто смеет говорить громче шёпота. — Уверяю вас, я думал, что это будет очередная увлекательная поездка — так же, как доехать до французской провинции. И вот я уже плыву на каком-то, простите, корыте к тропическим берегам, а про себя мыслю: «Дюваль, и куда тебя занесло на этот раз?» Вокруг послышался одобрительный смех. Сам рассказчик улыбнулся тоже, обнажая слегка заострённые зубы. — Там я и получил свои та-моко, которые так напугали вас, дамы, — он слегка обнажил ключицы, демонстрируя край рисунка на теле, вызывая тем самым ропот в толпе. Хотя о накалывании знали уже и в селе, многие видели их на человеке впервые. Если не считать клеймирование, конечно. — Полька, дамы и господа! — объявил распорядитель, неведомо как перекрикивая гул толпы. Слушатели отхлынули от необычного гостя, кто в поисках дамы, кто в спешке, дабы занять выгодную позицию в танце, а Елизавета, уличив момент, в суматохе пробралась к нему. — Не сочтите за наглость, сударь, но дозволите задать Вам вопрос? Он опустил свои холодные бездонные глаза на девушку, которая почувствовала себя крошечной рядом с ним и почти пожалела о том, что подошла, но внезапно его губы сложились в улыбку, и он ответил: — С радостью отвечу Вам, если окажете мне честь, подарив танец, сударыня… — Розова… Елизавета Митрофанна. — Вот моя рука, Елизавета Митрофанна. В глазах девушки будто замерцали блёстки, мешая видеть картину целиком. «Шампанское — дурная вещь. Никогда до того не пила и теперь не следовало». Лиза ощущала уверенные движения партнёра, который с достоинством вёл её по паркету, лихо закручивал и деликатно придерживал за талию, не позволяя рукам блуждать. Когда полька сбавила ритм и Елизавета наконец смогла немного прийти в себя, чтобы задать волнующий вопрос, то краем глаза увидела знакомую пышную юбку. Она заволновалась: руки Анны Ларионовны ритмично подёргивались, то было видно невооружённым взглядом, пытаясь улыбаться, девушка делала только хуже, улыбка то опадала, то появлялась вновь. Елизавета сжала губы. Мучительные секунды оставались до конца танца. С последним аккордом она наспех раскланялась и, напрочь позабыв о всех вопросах, оставила удивлённого француза и поспешила к подруге. — Анна, что такое? — Лиза… уведи меня… — прикрываясь веером, выдавила бледнеющая девушка. — Найди слугу, любого, они знают… что делать. — О боже, сейчас, — нацепив улыбку на лицо, Елизавета, приобняв Анну за талию, повела её к дверям. Пробираясь сквозь галдящую толпу, она шепнула ей в ухо: — Что случилось? Тебе дурно? Может, выйдем подышать или ослабим корсет? — Нет, мне надо в постель, — из-за гама вокруг до Елизаветы долетели обрывки фразы, — Наследственность, доктор сказал… это — иногда… от матушки. У дверей их увидел слуга и тут же подскочил, принимая хозяйку в свои руки, мгновенно устремляясь к лестнице на хозяйский этаж. Переводя дух, Елизавета смотрела им вслед. Анна слабо улыбнулась дергающимся, будто в судорогах, лицом. — Вы так внезапно исчезли, — сказал Дюваль, который возник из воздуха, не иначе, чем изрядно напугал девушку. — Простите, не хотел вас испугать, — хотя по его довольному лицу можно было смело утверждать обратное. — Прошу простить мой побег. — Должен признаться, что Вы заинтриговали меня, и вот — я здесь. — Ах да, мне стало интересно узнать про ваши рисунки на теле. Они что-то означают? Как они наносятся? Больно ли это? — Вас интересуют мои та-моко? — В противном случае я бы о них не спрашивала… Он улыбнулся, глаза его сверкнули. — Что ж, быть может, вы захотите рассмотреть их? — девушка приподняла бровь. — У меня есть фотографии, за которые пришлось отдать целое состояние. Сейчас я остановился у своего друга и альбомы — первое, что было мной распаковано. Почту за честь показать вам тропические леса, аборигенов и мои та-моко. Едемте? Его бездны глаз мерцали, отражая огни многочисленных бра. Глядя в них, у девушки тоже словно заиграли огни в зрачках. — Мои родители… будут волноваться, да и как это будет выглядеть? — Не волнуйтесь, ступайте к своей карете, об остальном позвольте позаботиться мне. Механически кивнув, девушка добралась до экипажа, села и стала ждать. Не прошло и нескольких минут, как появился Дюваль, закрыл за собой дверь и бойко крикнул: — Трогай, Мишка! Всю дорогу он, молча улыбаясь, смотрел в окно. Девушка же, едва открывая глаза, медленно-медленно моргала, тело двигалось само по себе. Темнота. Карета останавливалась. Едва приподняв тяжёлые веки, девушка увидела вереницу ступенек, по которой шла. Снова темнота. Скрип двери и аромат мяты, сделав пару шагов, она садилась. Глаза открывать не хотелось, было желание только спать. — Так вот, — громким добрым голосом начал Дюваль. От его слов дремота словно рассеялась, Елизавета выпрямилась в кресле: перед ней на кофейном столе, перед камином, уже лежали пять толстенных альбомов. Расстегнув пурпэн, он стащил его через голову, оставшись в одной полупрозрачной рубашке, под которой без труда просматривались толстые и тонкие линии, на которые девушка, забыв о приличиях, уставилась. — Вы меня смущаете, право слово, — Дюваль старался пригладить волосы, выбившиеся из прически, они оказались кудрявыми и непослушными, так что торчали в разные стороны, придавая его холодному лицу озорной вид. Вспышки перед глазами окончательно рассеялись, позволяя увидеть мир в фокусе. И этот фокус ужаснул её. — Ваш друг… у которого Вы остановились… — Уолтер? А Дюваль беззаботно крутился перед книжными полками, тщетно пытаясь справиться с волосами, глядя в стеклянное отражение.