Глаза обращенные к тьме

«Надеюсь, мне удастся уйти незамеченной». Дурное предчувствие кружило голову, но любопытство в который раз победило. Сомневаться не приходилось, девушке это качество зачастую больше вредило, чем помогало. — Итак, для того чтобы ответить на Ваши вопросы, придётся начать издалека, устраивайтесь поудобнее. Janko! (Янко!) — негромко позвал Дюваль. Из темноты колонн на втором этаже появилось лицо Янко, хотя оно больше походило на древнегреческую маску не то печали, не то ужаса. — Janko, adu-i doamnei ceva. (Янко, принеси даме чего-нибудь.) — Domnule dragă… Nu avem nimic… așa… nu avem. (Дорогой сэр… у нас ничего… такого… не имеется.) — Чай, вас устроит? М-м-м… — мужчина в задумчивости прикусил нижнюю губу, — каркаде? — Устроит… вполне. — Vă sfătuiesc să-l găsiți și cât mai curând posibil (Советую тебе найти его как можно скорее.), — в разговоре с Янко его голос разительно менялся, становился ледяным и властным. — Dar… (Но…) — Ar trebui să te ajut? (Мне помочь тебе?) Морща нос, Янко удалился. — Уолтер совершенно распустил его… Так вот, о чëм это я? Ах да. Закончив с некоторыми делами, я осознал, что во Франции мне больше нечего делать. Несомненно, мне повезло родиться там, где я родился, но не повезло получить такое имя. «Рождëнный в долине», я томился в духоте и однообразии города. Продав всё, чем я тогда владел, я отправился путешествовать. Лиза горящими глазами смотрела на него, а Дюваль, откашлявшись, продолжил. — С горем пополам на поездах, лошадях и бог знает чем я добрался до Индии. Не спрашивайте пока про Индию, то отдельная история. Я купил билеты на едва живой… корыто, язык не поворачивается назвать ту посудину хоть чем-то. По моим подсчëтам, мы добрались за неделю, дважды попадали в шторм, несколько раз сбивались с курса. Весь экипаж уже считал, что мы никогда не вступим на землю, когда вдалеке замаячила она — в ночи казавшаяся призрачной, готовой вот-вот раствориться в пучине, как будто её и не было. Мы поверили тому, что добрались, лишь когда вступили на искрящийся песок. Я смотрел на пальмы, которые были выше любого дома, и… От тени отделилась тень более плотная — Янко. Всë те же туго забранные волосы, пугающей бледности лицо, тонкие губы поджаты, а глаза смотрят только на поднос. — Тяй, карь-ка-тэ (Чай, каркаде), — он поставил перед ними поднос, и из-под края рукава Елизавета снова увидела шрам, который опоясывал всё запястье. Поймав её взгляд, Янко скривил губы и тут же удалился. — Эта невероятная природа, эти высоты, воздух, новые запахи, свобода. Они напомнили о том, насколько я маленький человек, насколько огромен мир. Опустим то, как мы жили в нашем поселении, как несколько моих товарищей умерло от заразы. Всё на самом деле началось, когда мы в очередной раз пошли на охоту. Я слишком поздно почувствовал, что что-то не так, и когда остановился, меня уже обступили туземцы. С разукрашенными лицами, не отличимые от джунглей, в набедренных повязках, перьях и какой-то глине, с копьями, от которых разило ядом. Тогда я подумал, что всё кончится плохо. Они с воплями начали сжимать кольцо, кривили лица, били себя в грудь. Внезапно послышался шорох листьев… и в ту же секунду из кустов выпрыгнул невероятных размеров варан. — Варан? — Огромная рептилия, похожая на уродливого дракона, — Дюваль налил в кружку Лизы тëмно-красный чай. — За ним выпрыгнул ещё один, потом ещё. Это было поистине невероятно, потому что они никогда не живут, а тем более не охотятся стаями, но об этом я узнал позже. Моё тело, повинуясь первобытным инстинктам, бросилось к тому, что было ближе. Его зубы уже были рядом с ребром туземца, когда я сунул руку ему в пасть. — О боже! — Да, у меня и шрам остался! — широким движением Дюваль закатил рукав и указал Лизе пальцем. Из-под чёрных полос татуировки проступал всё ещё чёткий полукруг частых точек. — Его пасть тут же сомкнулась, словно капкан, я уже был готов попрощаться с рукой, когда туземец развернулся, бросил копьё и большими пальцами надавил варану на глаза. Секунды борьбы, которые для меня тянулись целую вечность, и варан разжал челюсти. Я осмотрелся, увидел ещё нескольких туземцев в крови, опустил голову чуть ниже и заметил стрелу в своëм боку. Потом поднял взгляд, всмотрелся в обескураженные лица и увидел виноватые глаза одного из местных мальчишек. Последнее, что я запомнил, это как туземец радостно вопил, тыкал в мою сторону, пытаясь мне что-то объяснить. Я вам не наскучил? — Нет, разумеется, зачем вы только остановились? Продолжайте! — Когда я очнулся, что уже было чудом, все моё тело болело так, как никогда прежде. Едва я попытался встать, как мне под руки подскочил юркий мальчишка, тот самый, что подстрелил меня, — эти глаза я запомнил на всю жизнь. Мы изъяснялись на языке жестов. Насколько я понял, они были мне благодарны за спасение вождя, он же был отцом мальчика. И, видимо, они в знак благодарности всадили в меня стрелу. Пришлось с неделю выводить из меня яд всеми возможными и доступными им методами: обрядами, кровопусканием, ритуальными танцами, окуриванием, а когда они поняли, что мне становится лучше и смерть, недовольно ворча, уже отступила от меня на шаг, решили принести в жертву богам пëструю курицу, черепок от которой после этого я носил не снимая. И, когда сознание время от времени возвращалось ко мне, племя, дабы защитить меня, на совете согласилось дать разрешение на немыслимое — позволить сделать тату чужеземцу. Я всё время лежал на спине и большее время был без сознания, это было очень удобно, ведь обряд татуирования начинался именно со спины. Сначала она, потом шея, грудь, руки, ноги и затем лицо. Вообще, та-моко — это рисунки именно на лицо. Но в нашем племени так называли любую отметину. Дюваль остановился, переводя дух. — И что же они означают? Раз они хотели защитить вас, значит, вложили какое-то сакральное значение в рисунок? Разве не так? — Всё верно, тату как оберег, знак отличия и принятие человека в их общество. Знак силы, хотя в них я не нуждался. Она символизирует пальму. Главную кормилицу, источник воды и еды, с её толстым стволом, широкими ветвями и плодами, — он провëл сначала между рёбер, потом под ключицами. Затем открыл альбом, отыскал нужную фотографию и подвинул еë к Лизе, чтобы та могла рассмотреть. — И знаете, что самое удивительное? Через несколько месяцев, когда я окончательно оправился, они показали мне невероятное место, священное для них. Взобравшись по почти отвесным скалам, перед нами открылась долина вулканов. В тот момент мне показалось, что я в полной мере обрëл себя, свой дом и оправдал моё имя… Вам когда-нибудь говорили, что вы замечательно слушаете? — Вы просто интересно рассказываете, — отозвалась Елизавета, заворожëнно листая страницу за страницей, вглядываясь в картины, которые она видела только в своей голове: в цветы и растения, вырванные и уменьшенные, убогие копии тех, встречавшихся ей лишь в ботанических садах. «Не жалкая ли моя жизнь? Как она может быть полноценной, если я такого никогда не видела?» Дюваль откинулся на спинку дивана и после долгой паузы медленно заговорил снова: — Они защищали меня, это так. Но самое главное, что теперь мы были из одного племени. Они принадлежали мне, я — им. Вождь часто говорил, что по татуировке узнáет меня на том свете. Было достаточно забавно, я ещё не оправился от яда, который трудно выводился из тела, а мой уже на тот момент близкий друг — вождь, подошёл к кустам, сунул руку, казалось, наобум достал какую-то палку и подошëл ко мне, объясняя, что ему надо закончить работу. Мы успели доделать мне грудь, а потом пришлось уезжать. На то были причины, — он внезапно улыбнулся, повернув голову к Елизавете. — Они называли меня Дью, полное имя было для них сложное и долгое, хотя их прозвища, в которых смешивались гортанные звуки, цоканье или хлюпанье, они не сокращали. Лиза села в пол-оборота, чтобы лучше его видеть. — Этот остров теперь называется Ява, а вулкан на нём — Мерапи. Когда я стал лучше понимать их, они рассказали мне, как сложили легенду о спящем божестве в вулкане, который гневается, если ты скверно живëшь, думаешь и… не приносишь жертву. И, мол, сейчас божество довольно и спит, потому что вождь и шаман замечательно справляются… — Вы знаете, что с ними стало сейчас? — В один день я всем своим телом, словно чернила под моей кожей действительно связывали меня с моей дикой семьëй, почувствовал, что их не стало. «Сегодня умер последний брат», — сказали мне они. Род закончился. А через несколько дней все газеты пестрили о сильнейшем извержении Мерапи. С того момента вулкан остаётся действующим. Забавное совпадение, не так ли? Елизавета? Что такое? Слегка опустив голову вниз, она массировала висок. — Всё в порядке, слегка разболелась голова. Тонкая струйка тëмной крови потекла из ноздри девушки. Дюваль вздрогнул и посмотрел на часы, затем на дверь: — Я не предполагал, что он вернëтся так… — входные двери разлетелись в разные стороны, — рано… — Там ураган? — Хуже. Через секунду перед ними появился князь — злой, точно тысяча чертей: — Я дарил вам кольцо именно для того, чтобы вы не попадали в такие ситуации! — выпалил он, едва успев подойти. Елизавета и Дюваль опешили, француз было открыл рот, но девушка нашлась быстрее: — Но оно не обручальное, как оно может уберечь меня от подобного? — она махнула рукой в сторону Дюваля. — Простите?! — он переводил взгляд с друга на Лизу. — Так вы знакомы? — А ты полагаешь, что в такой глуши есть хотя бы ничтожный шанс не знать друг друга, дорогой дядя… — прошипел князь. Во взгляде бушевала ярость; она зелëными огнями горела в предрассветных сумерках. «Дядя?» — Nu vă entuziasmați, domnule. (Не горячитесь, хозяин.) — Ce dracu faci aici? (Какого чëрта ты тут устроил?) — спросил Уолтер, протягивая Елизавете платок. — E vina ta, doar beam ceai și vorbeam, ce-i cu crizele de furie, dragă? (Это исключительно Ваша вина, мы просто пили чай и разговаривали, что за истерики, дорогой?) Мне кажется, невежливо общаться на другом языке. Если тебе так интересно, мы говорили про мою поездку в Индонезию. Между тем сам князь успел побывать только в Коста-Рике, — брови Елизаветы невольно поползли вверх, — он навещал родственников. — Вам и это интересно? — Уолтер устало опустился в кресло, резким движением отодвинув его подальше камина. — Ох, увольте! Неужели на вашем жизненном пути не встречались женщины, которые интересовались чем-то, кроме тряпок и интриг? — Мне встречалась, и не одна, прошу заметить, — он игриво приподнял бровь и взглянул на Дюваля, — и все они впоследствии становились моими жëнами. — О, создатель! — О, великий Басараб! — Прекрати немедленно ëрничать! — Басараб? Религию вы тоже оттуда привезли? — Ох, моя милая, эту веру я привëз совершенно из другого, не столь отдаленного места, — пока француз говорил, лицо князя искажалось разного рода гримасами от мольбы до угроз. — Прекрати пыжиться, мой дорогой, ни слова больше, — обратился он к Уолтеру, а потом — снова к Елизавете. — Думается мне, что твой князь сам тебе расскажет. — Ты уже сказал и сделал больше положенного. На кой чëрт надо было разжигать камин так ярко? Девушка засмотрелась на огонь. В голове её замелькали картины. — Огонь прямо как в том сне… — Что Вы шепчете? — Уолтер исподлобья посмотрел на неё. — Ничего, пустяки, просто вспомнилось… — Расскажите, Лиза, теперь моё время послушать Вас, уважьте. Ваш взгляд даёт нам понять, что рассказ может стать не менее увлекательным, чем был мой. Немного подумав, девушка начала: — Мне приснился кое-что странное — то, что уже какое-то время терзает меня. Вам может показаться это глупостью… Но… во сне была я, но как бы не сама я, а лишь моё сознание. И вот — я стою перед пылающей бездной и отчëтливо понимаю, что сейчас сделаю шаг. Я в ужасе, но он, другой человек, ничего не чувствует. В его сердце ледяная пустота, за которой он скрыл чудовищную боль, не оставившую живого места. Застывший взгляд князя искоса взглянул на огонь. Дюваль с едва скрываемым удивлением слушал Лизу. — Мы смотрим на портрет женщины, сердце в груди рвëтся, я слышу, как скрипят зубы, так плотно они сжаты, чувствую, как слëзы, едва выступив, испаряются от жара. Женщина умоляет, я, словно наяву, слышу еë певучий голос, но не понимаю слов, но понимаю, чего она хочет. И мы внимаем ей. Гнев на себя затмевает рассудок, мы вылетаем прочь. А потом… он убивает людей… Тяжëлая тишина повисла в комнате, казалось, даже первые рассветные лучи с трудом пробивались сквозь неë. — У вас… невообразимо реалистичные сны, не находите, князь? Тот не ответил. — Такие на редкость живые образы, я бы сказал, словно вы можете встретить их не только в мире грëз. — Dacă îi va întâlni, cu siguranță va muri (Если она встретит их, непременно умрëт.), — сказал Уолтер словно сам себе. Девушка кивнула. Дюваль, забыв обо всех приличиях, вытаращил на неë глаза и вскрикнул. — Может ли быть? Лиза умоляюще посмотрела на него, поднеся палец к губам. — Что такое? — нахмурился князь, наконец возвращаясь мыслями в гостиную, в настоящее время. Дядя откашлялся. — Просто я нахожу Елизавету Митрофанну исключительной, — он взял её руку в свою и галантно поцеловал. Уолтер хмыкнул. — А знаете, вы можете ужаснуться моим мыслям… Но мне было даже жаль этого… человека, — проговорила Лиза. Мужчины едва заметно дëрнулись. — Поверьте, он не стоит вашей жалости. То, что он сделал… — То, что он сделал, я никак не смогу оправдать, это отвратительно, ужасно, и за это он непременно попадëт в ад. — Poți fi sigur de asta (Можете в этом не сомневаться.), — так же тихо пробормотал князь. — Но что он пережил после… Я того не видела, но… как будто чувствовала боль и отчаяние, голод, холод, жажду, скитание, одиночество, но хуже всего эта свербящая дыра внутри, к которой невозможно привыкнуть. — Всë вздор, всë забывается! — Уолтер небрежно махнул рукой. Дюваль переводил взгляд с одного на другого. — На ваше понимание я и не рассчитывала. Даже если вам не доводилось испытывать подобного, почему вы не способны к состраданию? — сама не зная отчего, Лиза разгорячилась. — Ах да, какое вам дело до чьих-то чувств, если вам нет дела до собственного достоинства. — Какая наглость! В моëм же доме, — князь начинал вскипать. — Полно вам ссориться, князь, Лизавета! — А я приехала не ссориться, но это, видимо, в вашей натуре — доводить любой диалог до ссоры. — А зачем же вы, скажите мне на милость, приехали? — Не надо переводить дружественную беседу в такую тональность! — А я не к вам приехала, скажу вам на милость! — У меня чувствительные уши!!! — Но сейчас вы в моём доме, — Уолтер, кажется, разозлился не на шутку. От чего-то слëзы подступили к горлу Елизаветы. — Хвала Басарабу. «Глупость, какая глупость!» Князь закусил губу. — Я больше вас не побеспокою. Самое время мне откланяться… и от всего сердца надеюсь, что ваша свадьба пройдёт прекрасно! — девушка встала и тут же направилась к дверям. — Nuntă? Domnule? (Свадьба? Господин? — Дюваль удивлённо моргал. — Позвольте проводить вас, Елизавета! — крикнул он и сразу кинулся следом, но, обернувшись, добавил; глаза его блестели недобрым блеском. — Только попробуй уйти, Уолтер! Князь устало лёг на диван, прикрыв глаза рукой. Сладко пахло Лизиной кровью. — Что заставило тебя так задержаться? — казалось, что он задал вопрос в пустоту, однако почти сразу в комнату вошëл Дюваль. — Видишь ли… Как ты знаешь, я пью или у тебя, или при необходимости. Так вот, последний месяц необходимости не было. Уолтер холодно посмотрел на него из-под руки. — На подъезде к этому захолустью я столкнулся с некоторой неприятностью достаточно позорного свойства… Настолько, что пришлось оставить свою брезгливость и осушить домашнюю скотину. — Ты? — князь рассмеялся. — Так это я за тобой по всей дальней даче гонялся? — Дальней даче? — А ребëнка для чего утащил? Не ты ли мне разглагольствовал про свои великие моральные принципы, ещë, кажется, в начале прошлого века? Или опять голову от голода потерял? Между коровами и барашками решил мальчишку прихватить? — Ты меня не понял… Я вып… — Дюваль брезгливо поморщился, — осушил только одну корову, остальное не моих рук дело. Уолтер медленно убрал руку от лица. — Когда я ехал, один несмышлёныш решил помериться со мной силами и, представляешь, было чем! Я почувствовал его ещё в экипаже, до того как лошади встали на дыбы и дико заплясали. Избавлю тебя от долгих описаний, но мне удалось понять, что он моложе меня, только после того как я залез ему в голову. Так же медленно князь сел. Его глаза горели, невооружëнным глазом было видно, как закипает гнев внутри него, а вооружëнным глазом Дюваля можно было даже увидеть, как дрожит воздух вокруг. — Словом, это непосредственно он вынудил меня сделать то, что я сделал. Хорошенько показал мне свой нрав. Но больше одной коровы я не пил. Сначала думал, что один из твоих слуг обезумел или решил развеяться, но вспоминая твоё воспитание… — Новообращëнный… здесь. Кто посмел? — голос князя звучал утробно, по-животному. — Мне кажется, стоило бы поставить совет в известность, свяжитесь со «старейшиной», пусть выполняют уже свою работу, лодыри и лежебоки! — поведя плечами, ответил Дюваль. Такой голос Уолтера приносил физический дискомфорт даже сильным вампирам. — Пусть проводят свои суды, выносят свои приговоры — или чем там занимаются эти шуты? Горстка клоунов, честное слово, повезло же мне откреститься. — Я — суд. Я приговор вынесу, я же его и исполню. Послышался треск стекла. По ближайшей книжной полке молнией расползлась трещина. Дюваль вздохнул. — Прекрати так нервничать. Не в первый раз появляется новый кровопийца. — Я знаю всех новообращённых. Ты думаешь, они могут не поставить меня в известность? Без моего разрешения не случается обращений. А случающиеся тут же обрываются. Тут эти старые крысы работают, как им положено, — он хмыкнул, — ведь на кону, как-никак, их вечная жизнь. Уперев руки в колени, князь сплëл пальцы под подбородком и едва различимо повëл бровью. Едва различимо для обычного человека. Дюваль же ощутил приказ, отправленный вглубь дома, и сел в кресло. Из двери выскользнула бледная тень с подносом. Два бокала, запотевший график с тëмной жидкостью и надписью «Ж.16/25.9». — Какой он? Дюваль в задумчивости легонько постукивал длинными пальцами по губам, наблюдая, как жидкость с тихим бульканьем вытекает из графина. — Амбал с перекошенной мордой, который и на первую ступень трансформации не способен. Неотёсан настолько, что складывается ощущение, будто он всё время прожил в лесу. — Могу ли я рассчитывать на что-то более существенное? — сквозь уже полупустой бокал князь смотрел, как Янко торопливо наполняет бокал для Дюваля. — Пожалуй, что можете. Прежде чем он вырвал у меня часть поперечной мышцы, я успел рассмотреть странную отметину, хотя, скорее, родимое пятно на шее. Графин гулко опустился на поднос, и Янко тут же удалился. — Немного, но и на том спасибо. — Родимые пятна сейчас не так часто встречаются, заметили? — Раньше из-за такого могли убить даже младенца. «Метка дьявола». Передаваясь из поколения, иногда обрываясь… чаще всего обрываясь. Погрузившись в свои мысли, они долгое время молчали. — Могу ли я спросить? — Смотря что тебя интересует. Дюваль лукаво улыбнулся вместо ответа. — Спрашивай. — Что за свадьба, мой господин? Ваша очередная игра? — Очередная, да… — Великие силы тьмы, сколько тысячелетий вы издеваетесь над несчастными. Мне кажется, прекрасный пол скоро будет креститься об одном упоминании о мужчинах. — Не только моими усилиями. — Вашими в том числе… — Что ты мне прикажешь? Меня больше ничего не утешает, не утоляет и не притупляет грызущую скуку. Никакие книги, картины, музыка — ничего. — Может, вы просто не те книги читали? — Ты не понимаешь, какое это развлечение. Влюбить в себя самую ослепительную или желанную девушку, наслаждаться завистливыми взглядами бесконечного числа её женихов и обожателей, сталкивать их лбами, смотреть, как бесполезно они стреляются на дуэлях, отстаивая её честь. Тогда как её честь уже давно принадлежит мне, — ехидная улыбка скользнула по губам Уолтера, тогда как Дюваль лишь поморщился. — Какая вульгарщина… Кто на этот раз? — Очередная дочь богатого землевладельца. Нервная, скучная и безликая, такую забудешь в следующем же году, новый сезон — новая дама, — подняв бокал, князь осушил его. — Несчастное дитя, к тому же ваша невеста. Уолтер приподнял бровь. — Неужели вам не жалко ве… — Вечности? — Да, с вами мои беспроигрышные аргументы теряют всякий смысл. — Твои аргументы, испробованные тысячи раз с человеческим молодняком, меня оскорбляют. — В силу своего опыта… — Поживëшь с моë, тогда и будешь говорить об опыте. А сегодня я устал препираться. С чего вы взяли, что имеете какое-то право учить меня. — Простите великодушно… Однако смею заметить, что нам, будучи когда-то смертными или недавно обращëнными, проще воспринимать что-то новое или, если так позволите, проще смотреть со стороны… Так позвольте мне, как другу… — Ты мне уже несколько веков больше чем просто друг. — Прости, но меня никогда не интересовали такие спесивые молодые вампиры, как ты. — Стоит ли считать, на сколько лет я старше? — князь насмешливо поднял бровь. Дюваль всегда так влиял на повелителя. Его манера общения, речь, ощущение свободы, молодости, шалости, непосредственности. — Это формальности, сладкий, без обид, просто не мой вкус, — Уолтер озорно усмехнулся. — Мы знаем твой вкус. Дюваль сладко потянулся. — Господин, могу ли я?.. — Разумеется, прикажи Янко помочь тебе с… — Все приготовления сделаны, у меня было достаточно времени перед разговором с этой милейшей юной леди. Елизавета, — он причмокнул, словно пробуя её имя на вкус. — Как думаете, ей нравится, когда её называют Лиза или Лизонька? — Отправляйся к себе. Дюваль едва заметно улыбнулся. — Но, прежде чем уйти, позволь мне посмотреть. Вампир поморщился, но согласно кивнул. Глубокие тени очертили веки князя, погружая и заливая глазные впадины в тьму. Широкая ладонь опустилась Дювалю на лоб, большой палец ровно между бровей — от прикосновения тот невольно вздрогнул. Сила, исходящая от господина, вызывала звон в ушах. Пару раз ему приходилось показывать свою память, когда он был свидетелем, и единожды, чтобы доказать свою верность. Чтецы в суде были или слабаками, не способными причинить боль, или по-светски деликатными. Уолтер же был по-хозяйски прямолинеен, никакой тонкости или излишней учтивости, в чужую голову он входил без стука, не дожидаясь приглашения. Маленькая капля крови выступила под острым ногтем большого пальца, однако скатиться вниз так и не решилась. Дюваль, морщась, цокнул, но промолчал. Ничего не поделаешь — нужно показать ему то, что он хочет. Князь лежал на широкой кровати в своих покоях. Прикрыв глаза рукой, он думал. Нежный тёмно-зелёный шëлк покрывала скрывал от мира его нагую и белую, точно мрамор, фигуру. На полу был разбросан вчерашний туалет, словно в ожидании чего-то, смотрели на него полки с книгами. День медленно утекал сквозь пальцы. Вновь возвращаясь к памяти Дюваля, Уолтер видел высокого, широкоплечего вампира: тëмные волосы, простая и не дающая никаких зацепок одежда, быстрые движения. Он явно не голодал, удачно отлавливая животных, или не имел моральных принципов, охотясь на людей. Князь больше склонялся к последнему. Сомневаться не приходилось, именно этот вампир был на дальней даче. Вот только Уолтера не покидало странное ощущение, будто он где-то видел уже этого новообращëнного. Снова и снова просматривая память, ему казалось, что эти глаза уже смотрели на него. Взгляд из темноты. Словно взгляд из прошлого. Он недовольно поднялся. Ткань с тихим шорохом опустилась на его бëдра, обнажая белую грудь и светлый широкий шрам между рëбер. Пальцы играючи пробежались по нему. «То, что увидела эта девчонка… Имело место быть после…» Уолтер закрыл было глаза, но словно вспышка осветила его память. «Этот вампир, те глаза из темноты, мальчик из деревни, имени которого я даже не знаю. Имя, которое не могло сохраниться даже на монастырской бумаге. Разве что на могильном камне». В бешенстве он спрыгнул с кровати и, заскочив в кабинет, принялся измерять его шагами, продолжая лихорадочно размышлять. «Как это возможно? Кто посмел? Я не могу ошибиться. Я не ошибаюсь». Солнце тускло пробивалось сквозь изрядно полысевшие кроны деревьев. — Вы всё не избавились от привычки бегать по комнате нагишом? В комнату вальяжно вошёл Дюваль: по-домашнему элегантный, в чëрной льняной рубашке и достаточно старомодном дублете с красно-золотой вышивкой. Входя, он разминал плечи, поэтому послышался жуткий скрежет костей. — Ух, прошу меня извинить. — А ты все не бросил эту старомодную привычку проводить день в гробу? Мне казалось, ты достаточно опытен, чтобы спокойно находиться на солнце. — Ты верно подметил, мальчик мой, привычка. Думается мне, что это напоминает мне мою бурную молодость… Может, ты что-нибудь накинешь на себя? А то, не ровен час, наброшусь на тебя, — весело плюхнувшись на диван, Дюваль озорно провëл рукой по непослушным кудрям. — О боги, любые боги! — бесцеремонным жестом Уолтер стащил шëлковую простынь, завернувшись в неё, точно древнегреческий философ. Небрежно махнув рукой, он зажëг свечи на витом канделябре, стовшим рядом с вампиром. Дюваль даже не дрогнул и, казалось, вовсе не обратил на это внимания. — Тогда я ещë был первородным и единственной моей заботой было проторчать день в подвале, уткнувшись носом в крышку гроба. — А стоило только лишь приобрести гроб просторнее… — князь, улыбнувшись, опустился на софу. — А сейчас что? Обучение этих шавок малолетних. Ты вообразить себе не можешь, какой у них теперь нрав! Никакого уважения, никаких приличий, хотя последнее не всегда плохо. — Что за наказание… — По-другому и не выразишься. Спроси меня, жалею ли, что уговорил Вас обратить её? — Уолтер внимательно наблюдал за другом, когда тот глубоко вздохнул и продолжил. — Не жалею, чëрт бы её побрал! Как бы она ни вила из меня веревки, ни отправляла к дьяволу на рога в роли учителя, сестры милосердия или ещё кого, моё хладное сердце спокойно, покуда она есть на этом свете. Князь улыбнулся. — Кстати о прекрасных женщинах. Улыбка тут же померкла на губах мужчины: нетрудно было догадаться, какова будет суть разговора. — Я нахожу юную Елизавету на редкость приятной барышней, разве я не прав? — Ты можешь находить её какой угодно. — Ох, вот вы снова так холодны, кажется, я сейчас совсем заледенею, — Дюваль сделал театральный жест, обхватив себя руками за плечи. — Но ты сам не искал ли повод оставить свои «игры» с ней? — он невольно скривился. — Прости, но ты знаешь моë к ним отношение. — А ты знаешь причину, — протянув руку себе за спину, Уолтер взял бутылку вина, а протянувшись чуть дальше, достал два бокала. — Ту, у которой вышел срок годности к концу пятнадцатого века? Князь в бешенстве глянул на него. — Что изменилось, Дюваль? Люди, женщины? — Уолтер наполнил бокалы, звонко звякнув бутылкой. Француз взял свой в руку изящным жестом и продолжил рассуждать стоя: — Только не начинайте снова. Вы не так наивны, чтобы думать, что мир стоит на месте, он не заперся в деревне и не остался в пятнадцатом веке! А эта история покрыта слоем пыли, несколькими поколениями людей, к тому же она всегда дурно пахла, как наспех приготовленное снадобье каким-то шарлатаном. — Напротив, всë кристально чисто и понятно. — Но ведь Инес… — Не смей! Я предупреждаю тебя… — Всемилостивые боги… — привыкший к подобным вспышкам гнева, Дюваль никак не реагировал на них. — Эта женщина не сказала ни слова, несмотря на все… усилия, которые вы прилагали. Князь угрюмо молчал, глядя на полупрозрачную жидкость в бокале. — По сути, у вас нет доказательств, кроме слов этого… — он пренебрежительно цокнул, — Янко. — У меня нет повода сомневаться в нём. — То есть его рожа… — очень тихо пробурчал Дюваль. — Положим, но… Уолтер властно поднял руку. — Скройся, у меня гости, мне нужно одеться. Дюваль глубоко вздохнул. — Смущаетесь? — Опасаюсь за твою жизнь. — Почему бы вам не попросить кого-нибудь помочь с туалетом? Или?.. — Да, мне по-прежнему неприятно… чужое касание, а теперь прошу меня простить, — скинув простыню с плеч, князь непринуждëнно удалился в гардероб. Пожав плечами, Дюваль поднимался в мастерскую, когда наконец услышал стук копыт. Богато украшенная карета остановилась у дома Уолтера, маленькая ножка в туфельке из светлого бархата легонько опустилась на дорожку, зашуршали шифоновые подолы и кружевные подъюбники. Анна светлыми глазками по-хозяйски осмотрела дом. — Давно она тут, эта горгулья? Первым же делом прикажу разбить эту страшилищу. Лично расстреляю дробью, — после чего она весело направилась к двери. Горгулья криво ухмыльнулась.