Цветок каштана

      Новый Год они встретили дома, вдвоем. Сначала Роман планировал пойти на какой-то корпоратив, формата «гость плюс один», и Слава заранее смирился, что под бой курантов будет сжимать бокал с шампанским холодными пальцами, чувствуя витки веревочного ошейника на коже и острое, до костей пробирающее одиночество. Так часто происходило в последнее время — Роман теперь регулярно брал его с собой на различные мероприятия, твердо удостоверившись, что Слава больше никогда с них не сбежит. Он сделал достаточно, чтобы надолго — а может, и навсегда — отбить у Славы охоту своевольничать.       Но что-то пошло не так, и они остались дома. Роман был в плохом настроении, как и всегда в последнее время. Что-то у него не ладилось на работе; Славе он, само собой, ни о чем не рассказывал, так что о масштабе и причинах его проблем оставалось только гадать. Впрочем, с деньгами это скорее всего не было связано. В новогоднюю ночь Роман отпустил прислугу и заказал на дом роскошный ужин, а под елкой Слава обнаружил макбук последней модели. Сам он подарил Роману альбом с репродукциями классических японских картин на тему шибари — слышал как-то на одной вечеринке, как Роман с восторгом его обсуждает с другими Домами. Увидев подарок, Роман потеплел и нежно поцеловал Славу в знак благодарности — в первый раз за долгое-долгое время. Они довольно хорошо провели вечер, встретили полночь и даже занялись сексом в гостиной возле елки. Это было бы романтично, если бы Слава не чувствовал в Романе постоянное напряжение и подавленную досаду от того, что его планы в последний момент так резко переменились. Слава прекрасно понимал, что в эту ночь он предпочел бы быть со своими деловыми партнерами и единомышленниками, а не наедине с ним.       И тем не менее, новогодняя ночь была одним из немногих… да что там — единственным светлым пятном за многие месяцы. Первым и последним. После того, как Роман наказал Славу, заставив подчиниться посторонней Домине, которую он видел второй раз в жизни и которую совершенно не хотел, их отношения дали глубокую трещину. Точнее, трещина там была давно, наверное, с самого начала, когда Роман фактически шантажом вынудил Славу на партнерский контракт. Теперь Слава понимал, что с человеком, способным на такой поступок, изначально не могло сложиться здоровых доверительных отношений. Роман слишком осознавал свою власть и нередко ею злоупотреблял, при этом мало заботясь о потребностях своего саба. Слава все это понимал, и даже слишком хорошо. Если бы понимал хуже, был бы менее несчастен.       И тем не менее, месяцы шли, осень сменилась зимой, сад за окном побелел, и ничего не менялось. Слава все так же ездил на занятия в институт, потом на тренировку по растяжке, потом домой, где после ужина и формального общения они отправлялись в студию для тренировок. Да, теперь это были куда в большей степени тренировки, чем сессии. Роман отдал Славе должное, за прошедшее время он явно улучшил свою физическую форму, без труда садился на шпагат и вставал на мостик, и это позволяло Роману скручивать его при бондаже в куда более смелые, подчас безумные позы, чем раньше. Иногда он перегибал палку, и во время экшена Слава нередко испытывал боль в суставах и мышцах, но он научился терпеть ее, стараясь по мере возможности убегать в спасительный сабспейс, где боль сливалась с наслаждением и переставала иметь значение. Никаких неприятностей и недоразумений между ними больше не происходило, Роман даже перестал его наказывать — не было нужды, а наказания как самодостаточный фетиш он, как и Слава, не любил и в качестве повседневной практики не приемлел. Он наказывал Славу, только когда тот давал действительно веский повод для этого. И наказание всегда было достаточно жестким и впечатляющим, чтобы он сделал выводы и не повторял прежних ошибок.       Единственный раз за всю ту зиму, когда Слава снова невольно его спровоцировал, произошел в начале февраля. Роман уехал на несколько дней на конференцию, оставив Славу дома. Они впервые расставались на такой длинный срок, и Слава не знал, чем себя занять. Он давно бросил попытки писать музыку — они почему-то перестали приносить ему радость. С матерью, сестрой и даже Ванькой практически перестал общаться — не потому, что Роман негласно запрещал, а потому, что Славе нечего было им сказать. Они начинали расспрашивать, как дела, а он не хотел ни жаловаться, ни врать, ни отвечать на неудобные вопросы. Поэтому ограничивался дежурными созвонами раз в месяц, уверял, что у него все отлично — и никто из его близких ни разу не заподозрил ничего и не насторожился от его унылого тона. Маша была слишком заняла своей полиаморией, мама — бизнесом, а Ванечка… ну, он просто Ванечка, и этим все сказано.       И косвенным образом именно он подтолкнул Славу к тому глупому поступку. Вообще Роман был отчасти прав, Ванечка определенно плохо влиял на Славу. С ним Слава становился безбашенным — ну, насколько это позволял его характер, в целом довольно застенчивый и робкий, как и положено сабу. Такие наглые, задиристые сабы, как Ванечка, были исключением, и Слава диву давался, как все это терпит его Доминант.       Ваня давно уговаривал Славу прошвырнуться куда-нибудь, и когда Роман уехал, Слава наконец позволил себя уломать. Они зависли в баре, набрали бухла, Ванька трещал без умолку, а Слава молчаливо пил, погруженный в свои мысли, и рассеянно оглядывал зал. За стойкой он увидел парочку, которая вела себя довольно странно — они так лизались и нежничали, что совершенно невозможно было понять, кто из них Дом, а кто саб. Бывает же такое… Слава задержал на них взгляд и заметил, что у одного из парней челка с одной стороны выкрашена в синий цвет. Это выглядело очень красиво и как-то… дерзко.       — А что там твоя Ксения Анатольевна, больше не пыталась тебя от Романа сманить? — внезапно поинтересовался Ваня, и Слава вздрогнул всем телом, наконец посмотрев ему в лицо.       Он имел глупость рассказать Ване про ту злосчастную историю, и тот теперь упоминал про чертову Ксению Анатольевну по поводу и без. Почему-то все это его ужасно развеселило, хотя Славе было совершенно не до смеха — в ту ночь он почувствовал себя чуть ли не изнасилованным, но, наверное, не сумел дать это понять Ване, который был беспечным иногда до полного бессердечия.       — Хватит мне напоминать про нее, — мрачно сказал Слава. — Я забыть пытаюсь.       — Да не заливай. Ты всегда был не прочь покувыркаться с Доминой. Да-да, — кивнул Ваня, когда Слава в изумлении посмотрел на него. — Когда мы только познакомились, я вообще думал, что ты натурал! Только и разговоров было, что про госпожу.       — Я просто тогда больше видел вокруг Домин, а не Доминантов, и все, — огрызнулся Слава. — Мать с сестрой, их подруги. Первого Дома-мужика вблизи только на выпускном увидел.       — Да уж, вблизи, ближе некуда, — жестоко хохотнул Ванька.       Славе жутко захотелось заехать своему другу кулаком в глаз. Ему бы все только ржать!       — Все пошло к хренам после Ксении, — отрывисто сказал он. — У нас испортились отношения. Ему скучно со мной.       — Так внеси перчинку, блин! Игрушек накупи новых, попробуй свежую позу в койке, что ты как маленький?       — Его не интересуют игрушки, — процедил Слава. — А трахал он меня последний раз на Новый Год. И то чтобы вечер чем-нибудь занять.       — Нихрена себе, — Ваня перестал лыбиться, в его лице мелькнула неподдельная тревога. — Тогда и правда надо что-то делать. Причем срочно. Блин, Славка, ну я ж сто раз тебе говорил, нельзя пускать отношения на самотек. Ими надо управлять.       «Я не хочу им управлять, я хочу, чтобы он любил меня», — отчаянно подумал Слава, но вслух ничего не сказал, только закусил губу и мотнул головой.       Ваня кивнул на барную стойку, на парочку, которую недавно разглядывал Слава. И решительно сказал:       — Покрась волосы. В какой-нибудь ядерный цвет.       — Что? — удивился Слава. — Зачем?       — Затем, что это привнесет хоть какую-то новизну. Если он такой консерватор в сексе, то измени не секс, а себя. Ведь он же был доволен, когда ты стал более гибким?       — Ну да…       — О том и речь.       Слава задумался над его словами.       И эта задумчивость дорого ему обошлась. Хотя он сам виноват. Ваня судил со своей колокольни. Как он ни корчил из себя наглого «босси-саба», его опыт отношений был ненамного больше Славиного, а может, и меньше. И ограничивался Иваном — зрелым, сдержанным, терпеливым, заботливым, мудрым Иваном. Который его любил и, насколько знал Слава, никогда ни за что не наказывал.       Но в тот момент Слава об этом не подумал. В нем поселился какой-то отчаянный кураж. Стояла зима, все было белым и серым, бесцветным, безжизненным. После ужина, еще немного пьяный, он завернул в ночной барбершоп и сказал, что хочет выкрасить челку в зеленый цвет. Только челку — на больше он все-таки не рискнул, а если Роману не понравится, это легко будет поправить.       Его просьбу выполнили, и результат Славе ужасно понравился. Травянисто-зеленая прядь, падавшая теперь ему на лоб, была такой яркой, такой радостной. Славе впервые за долгое время было приятно посмотреть на свое отражение в зеркале. Он приехал домой и тепло поздоровался с Евгенией, которая при виде его преображения застыла, как столб, и с полминуты хватала ртом воздух. Но Славе было плевать. Он сказал, что не будет ужинать, поднялся к себе, открыл подаренный Романом макбук и впервые за полгода попытался набросать пару куплетов. Ничего толкового не получилось, но сам процесс принес ему столько радости, сколько Слава не испытывал уже очень давно. Он провозился до глубокой ночи и уснул совершенно счастливым.       Следующие несколько дней, до возвращения Романа из поездки, были самыми радостными за последнее время. Слава съездил повидаться с матерью, долго болтал по телефону с сестрой, прогулялся со старыми институтскими приятелями, которых совсем забросил, сходил в кино. Удивительно, как может изменить настроение и даже восприятие жизни всего лишь какая-то цветная прядка в волосах.       А потом Роман вернулся.       И точно так же, как Евгения, застыл столбом, когда Слава, улыбаясь, вышел его встречать. Слава сразу понял, что он недоволен, и засуетился, забирая у него из руки чемодан, заискивающе улыбаясь и лопоча какую-то ласковую чушь насчет того, как сильно соскучился.       — Что это такое? — спросил Роман.       Слава сразу понял, о чем он говорит. И попытался разрядить обстановку смущенным смешком:       — Это? Ну, типа нового имиджа, мне не идет?       — Это можно смыть?       В голосе Романа негодование смешивалось с отвращением. У Славы упало сердце. Он ожидал недовольства, но не думал, что оно окажется настолько сильным. Блин, это же просто цветная прядь. Он никого не убил и даже ни с кем не трахнулся у Романа за спиной. Просто внес немного красок в свою серую жизнь.       — Не думаю. Мастер сказал, что состригать понемногу надо, когда будет отрастать.       — Мне иногда кажется, у тебя просто нет мозгов. Вообще, — сказал Роман с какой-то тоскливой горечью, и, оттолкнув Славу с дороги, промаршировал в гостиную.       Слава постоял минуту, держа за ручку тяжелый чемодан, потом поставил его и пошел следом за Романом. Тот уже стоял у стола и сердито звенел в звонок, подзывая прислугу.       — Я просто подумал…       — Завтра у нас выступление, — перебил его тот. — Будем делать номер с поперечным подвесом, ты его хорошо отрабатываешь, репетировать не надо. Но эта… эта хрень у тебя на голове — это же просто кошмар! Ты хочешь, чтобы зрители решили, как будто я мог позволить своему сабу подобную безвкусицу?!       — Это всего лишь одна прядь, — тихо сказал Слава.       — Тебе как будто облили голову зеленкой! Я думал, что уже воспитал у тебя некоторый вкус. Но похоже, что нет. Да черт возьми, где все?! Евгения! — закричал он.       И хотя крик был обращен не на Славу, тот невольно сжался и втянул голову в плечи. Ну вот, он так и знал. Теперь Роман его непременно накажет. Розгами? Скорее всего. Если только захочет ждать, пока они отмокнут. Может, на этот раз обойдется ремнем.       Экономка наконец явилась, торопливо поздоровалась, но не успела оправдаться за медлительность: Роман уже отдавал ей приказ.       — Немедленно закажи в магазине девайсов маску на голову. Самую простую, без изысков. И чтобы доставили сегодня же.       Он снова бросил на Славу неприязненный взгляд.       — Я не хочу это состригать, испортится прическа. И перекрашивать сейчас рискованно, можно сделать только хуже. Займемся этим после выступления. А во время номера наденешь маску.       Вот и все. Разумеется, это не обсуждалось. Разумеется, Слава подчинился, и следующим вечером висел над сценой, с ногами, растянутыми в поперечном шпагате до боли в паху, и с туго натянутой на лицо латексной маской, с единственной прорезью для ноздрей. Латекс липнул к коже, залеплял глаза и губы, Слава задыхался под ним и считал минуты, когда же это наконец кончится. Гул аплодисментов по окончании номера донесся до него словно издалека, но это не был сабспейс, просто шумело в голове от страха, дискомфорта и унижения. На следующий день Роман отвез его к парикмахеру, у которого стригся сам, и тот, поколдовав над Славой, перекрасил прядь в темно-каштановый цвет, практически слившийся с натуральным цветом его волос. Роман придирчиво осмотрел работу парикмахера, держа Славу за подбородок, и довольно кивнул.       — Так гораздо лучше. И чтобы больше таких фокусов не выкидывал. Ты меня понял?       И все. Никакого наказания. Что было справедливо: сама по себе эта история стала для Славы достаточным наказанием. Она доказывала, что у него не осталось собственной воли даже в такой малости.       И что радости в жизни у него тоже не осталось. Совсем.              * * *              — Ты сильно нервничаешь, — сказал Роман, кладя руку Славе на плечо. — Не надо.       Слава попытался выдавить улыбку, но попытка вышла настолько жалкой и неубедительной, что ему стало противно. Хотя Роман, кажется, ничего не заметил. Он и сам нервничал, только не так сильно, как Слава. Они стояли в полутемном коридоре между гримеркой и зрительским залом. Роман был одет в широкие брюки и длинный свободный пиджак прямого кроя поверх белого лонгслива. На Славе были только трусы. Но причина его смущения была не в этом.       Пальцы Романа на его плече сжались крепче, заставляя поднять голову и посмотреть в глаза.       — Я понимаю, мы такого никогда раньше не делали, — сказал Роман ровным, успокаивающим тоном. — К тому же остальные — профи, а ты нет. Но я бы не задействовал тебя в этом, если бы думал, что ты не справишься. Ты будешь первым. Соберись. И не подведи меня.       Если бы он сказал «Я знаю, что ты меня не подведешь», Славе стало бы чуть легче. Но Роман никогда не вселял в него уверенность напрямую. Никаких ободрений, только требования.       — Не подведу, — хрипловато сказал Слава.       Роман кивнул, все так же пристально глядя ему в лицо. Потом провел костяшкой пальца по его подбородку, и Славе показалось, что сейчас он дождется поцелуя. Но нет, Роман просто кивнул ему и двинулся к двери в зал. Один.       Таким был сценарий в этот раз: мастер появляется первым, а за ним, вереницей одинаковых полуобнаженных тел, следуют пять его моделей. Его сабов.       Зал оказался не очень большим, но и не маленьким. Сцены как таковой не было, для выступлений отвели обширное квадратное пространство в центре, огороженное столиками, за которыми сидели зрители. Столики тонули во мраке, но пустой квадрат в центре был залит кроваво-красным светом. Роман стоял ровно в центре этого квадрата, сложив руки на уровне паха, невозмутимый и далекий. Играла глухая, давящая на сознание музыка — без мелодии, с обилием ударных и глубоких басов. Слава под такую музыку легко уходил в транс.       Но сегодня очень вряд ли у него это получится. Слишком непривычно. И страшно.       Сегодня Роман впервые в своей карьере бондаж-мастера выступал с номером группового связывания. Пять моделей за полчаса. По шесть минут на модель, чтобы связать и подвесить каждую.       Это был его бенефис.       Остальные, кроме Славы, были наемными моделями, профи. Двое мужчин и две женщины, все четверо — стройные красавцы с гибкостью эквилибристов. Они заранее знали, в каких позах буду связаны, но репетиций с ними Роман не проводил. Тут присутствовал элемент импровизации, вызова для себя самого, и потому для Романа этот вечер был особенно важен. Слава понимал это слишком хорошо, чтобы не бояться.       Он двинулся туда, где ему полагалось находиться по сценарию — в одни из передних углов сцены. Встал на колени, глядя в пол и осознавая, что до ближайшего к нему столика — меньше двух метров. Он видел ногу одного из сидящих там мужчин, слегка отставленную вбок, и пятнышко блика на его отполированной туфле.       Еще трое сабов заняли оставшиеся углы сцены, а пятый — точнее, пятая, красивая девушка с распущенными волосами до талии, — встала на колени в центре у ног Романа. Боковым зрением Слава увидел, как Роман вплетает пальцы в ее волосы на затылке, тянет назад, и как она томно откидывает голову, прикрыв глаза и показывая зрителям свою лебединую шею. Роман начал с нее, и ровно через пять минут она оказалась подвешена в центре сцены: веревки переплелись с волосами в затейливом узле, голова запрокинута, тело выгнуто, как тетива, на лице — расслабленное упоение.       Роман скользнул ладонью по ее туго обтянутой веревками груди, и Слава ощутил странное давящее чувство в животе. Он хотел бы оказаться на месте этой девушки. Быть первым, в центре композиции. Хотя бы так ощутить свою значимость для Романа.       Но он стал всего лишь вторым. Роман подошел к нему, и Слава с готовностью выгнул спину, складывая за спиной руки в позицию «страппадо». Позу они обговорили заранее, она была приятной, одной из любимых у Славы. Хотя он сомневался, что Роман выбрал ее именно поэтому — он наверняка тщательно продумал композицию номера, чтобы обвязки и позы всех пяти его моделей гармонировали между собой. И все-таки, когда Роман привязывал Славины скрещенные щиколотки к бедрам, по телу побежали приятные мурашки. А потом, когда его подняли на веревках и Слава обмяк, стало совсем хорошо…       Но ненадолго. Всего не минуту. Потому что Роман, проверив надежность подвеса, сразу же отошел от Славы, даже не скользнув рукой по его телу напоследок. Шесть минут на один подвес — это очень мало. А его ждали еще три модели.       Теперь Слава видел только пол под собой, залитый красным светом. Он мог поднять голову и бросить взгляд в зрительский зал, но Роману это бы точно не понравилось, поэтому Слава просто обмяк, стараясь получить хоть какое-то удовольствие от подвеса. Но веревок было слишком мало, чтобы как следует расслабиться. Роман спешил — по его движениям нельзя было этого сказать, но Слава сполна ощутил это на собственной шкуре: кое-где веревки легли не в тех местах, кое-где оказались перетянуты и болезненно впились в тело. Хотя Слава не сомневался, что обвязка выглядит безупречно со стороны, но ему вдруг стало нестерпимо в ней находиться, несмотря на то, что это была простая поза, которая всегда ему нравилась.       Мурашки, бегущие по его коже, перестали быть приятными. Теперь они больше напоминали озноб. Слава задрожал, не в силах сдержаться и молясь, чтобы его дрожь не была видна из зала — и, главное, чтобы ее не заметил Роман. Впрочем, тот был слишком занят, переходя уже к четвертой модели. Шесть минут на нее, шесть на следующую, еще пару минут Роман покрасуется между подвешенными сабами, давая зрителям насладиться совершенством композиции… То есть еще минут двадцать Славе придется провести в этом проклятом подвесе.       Потом ему казалось, что прошло не двадцать минут, а двадцать лет.       Он все-таки уплыл, но не в сабспейс, а… в какое-то другое место. Там было темно и холодно, страшно и бесконечно одиноко. Наверное, так себя чувствует человек в коме — не живым и не мертвым, потерянным. Слава закричал бы, если бы мог, но все его тело, включая губы и язык, окончательно онемело, и он ощущал только мурашки, словно ползающие по коже омерзительные насекомые. Он обливался холодным потом, волосы взмокли, руки полностью потеряли чувствительность. Ни разу за все месяцы, проведенные с Романом, Слава не испытывал ничего подобного. Ничего настолько… ужасного.       Когда его наконец тронули сильные руки, спуская с подвеса, он едва это почувствовал. Веревки упали, но Слава продолжал держать локти сведенными вместе за спиной, пока Роман развязывал его ноги. Знакомая рука небрежно легла ему на темя, взъерошила мокрые волосы. Роман что-то сказал — кажется, спросил, все ли нормально (а может, и нет), но Слава не разобрал слов, а потому и не смог ответить. Он все еще оставался в том темном холодном месте, и вдруг с ужасом подумал, что, возможно, просто не найдет дорогу назад.       Рука на его темени исчезла, прикосновение разорвалось. Слава сидел на полу, не в силах понять, связан ли все еще или уже нет. Он смутно понимал, что Роман отошел от него, чтобы развязать остальных моделей. И это было логично, закономерно и… жестоко, Господи, как же это было невозможно, невыносимо жестоко. Бесчеловечно!       Я не кукла! Не игрушка! Не ебаный манекен!       Не смей меня так бросать!       Слава сгорбился, с трудом поднял затекшие руки и обхватил плечи руками. Из его губ вырвался какой-то звук — то ли стон, то ли скулеж. Из глаз потекли слезы. Ему не хотелось плакать, он не всхлипывал, но слезы все равно текли, будто на сильном ветру. Слава понял, что падает, просто валится на бок, как колода, и совершенно не в состоянии остановить падение, потому что не владеет окаменевшим телом. И внутри тоже все окаменело. Словно он умирал.       Чьи-то руки легли ему на плечи, и Слава еле удержал рыдающий вздох. Все-таки он вернулся. Заметил, что со Славой что-то неладно и…       — Все хорошо. Не бойся, все хорошо.       Голос был незнакомым. И руки тоже, как запоздало понял Слава. Не такие большие, как у Романа, хотя такие же крепкие. Руки Доминанта. Чужого Доминанта.       Что происходит?       Его отпустили, а потом на его плечи что-то набросили — то ли пиджак, то ли куртку, запахнув на голой груди. Плечо уперлось во что-то твердое и крепкое — чужое бедро. Не думая, что делает, Слава уронил голову на чье-то колено, свесив ее так низко, что волосы полностью закрыли лицо. И смутно понял, что слезы все еще льются сами собой, пропитывая брюки человека, который привлек Славу к себе, накрыв ладонью его спину и слегка ее поглаживая поверх накинутого пиджака.       — Все хорошо, все хорошо. Ты в безопасности. Ты такой молодец. Смелый, сильный. Молодец. Все уже позади. Ты замечательный, самый лучший. Теперь все будет хорошо.       Голос говорил ровно и мягко, и так тихо, почти шептал, но Слава отчетливо слышал каждое слово — и почему-то верил. Этот голос его убаюкивал. Леденящий холод, сковавший тело, понемногу стал отступать — может, благодаря пиджаку на плечах, а может, из-за ощущения близости Доминанта рядом. Пусть даже это и не был его Доминант…       Слава не знал, сколько времени просидел так на полу, сгорбившись и привалившись к бедру чужого мужчины, который гладил его по спине и шептал успокаивающие слова. Все закончилось в один миг, когда раздался резкий голос Романа:       — Слава! Встань!       Он дернулся всем телом, которое инстинктивно попыталось немедленно выполнить приказ — и опять обмякло, словно набитое ватой. И тут опять услышал незнакомый голос, который звучал уже совсем иначе — не мягко, а холодно и надменно:       — У него сабдроп. Не стоит сейчас с ним жестить.       Сабдроп?! О, Господи… Слава едва не застонал вслух. Ну конечно, мог бы и сам догадаться. Антипод сабспейса, в который может впасть саб во время экшена — транс, вызванный эмоциональной и физической мукой, а не наслаждением. У хороших сабов не бывает сабдропов — и, что еще хуже, хорошие Доминанты их не допускают. А Слава свалился в это состояние на глазах у толпы людей, да еще во время самого важного выступления в жизни Романа…       Розги? Ремень? Чужой Доминант в их студии? Что он заслужил на этот раз?       На удивление, когда Роман коснулся его и взял под локоть, прикосновение оказалось бережным. А когда он заговорил, Славу поразили тепло и тревога, слышавшиеся в его голосе:       — Сможешь встать? Потихоньку. Не торопись.       Эта внезапная ласка вместо ожидаемой суровости разом придала Славе сил. Он поднялся на ноги и обнаружил, что они его снова держат. Спотыкаясь и ничего не видя вокруг, он позволил Роману провести себя через зал — позади сцены, там, где не было софитов, — и через минуту оказался к гримерке. Потом кто-то поднес к его губам белую таблетку, пропихнул в рот и заставил запить водой. Слава не знал, что это такое, но с благодарностью проглотил и поднял голову…       Чтобы встретить озабоченный взгляд распорядителя, который помогал моделям в гримерке готовиться к выходу.       Романа рядом больше не было. Слава услышал из зала гул аплодисментов.       — Как ты, парень? — спросил распорядитель.       «Ты в безопасности. Ты такой молодец. Все позади. Теперь все будет хорошо».       — Не знаю, — ответил Слава. — Я не знаю.              * * *              Слава сидел на диване в гостиной, зажав ладони между колен, и разглядывал новую картину на стене. Она была больше, чем все остальные, и сильно отличалась от других фотокартин, созданных мастерством Романа, его «гуттаперчивых» моделей и приятеля-фотографа. Во-первых, размером: огромная, два на два метра, так что ради нее со стены убрали все прочие картины. Во-вторых, цветовым тоном: монохромное изображение было залито ровным красным свечением. И в-третьих, в отличие от всех других картин, здесь была изображена не одна модель, а целых пять, подвешенных к невидимому потолку в разных позах и на разных уровнях. А в центре, с прямой спиной и гордо вздернутой головой, спокойно сложив руки на уровне паха, со спрятанными под стеклами очков глазами — Роман Худяков.       Это был не постановочный кадр, а монтажная склейка, но очень качественная и эффектная. Слава даже не знал, что их тогда фотографировали — слишком потерялся в своих кошмарных ощущениях. На картине он был изображен вторым слева, вполоборота, голова свешивалась вниз, волосы падали на лоб, так что лица было почти не видно. Выдавал разве что вздернутый нос, но, если не присматриваться, узнать Славу было довольно сложно. Он был обезличен — один среди прочих, не имеющий никакого значения сам по себе. Часть композиции, деталь паззла. Винтик в отлаженном механизме самоутверждения его Доминанта.       Когда-то давно Роман сказал, что не собирается использовать Славу для своих фотокартин. Похоже, он передумал. Решил, что Слава достоин быть запечатленным на самом грандиозном полотне, знаменовавшем целую веху в творческом пути Романа Худякова как мастера шибари. Славе, наверное, полагалось чувствовать себя польщенным. Но все, что он ощущал — это пустоту.       Когда за спиной раздались шаги Романа, Слава не обернулся и не изменил позу. Так и сидел, сунув руки между колен, и смотрел на красную картину перед собой.       — Нравится?       Руки Романа легли ему сзади на плечи. Слава немного помолчал и ответил, честно и в то же время уклончиво:       — Красиво получилось.       — Да, — с плохо скрываемой гордостью согласился Роман. — Думаю, надо обновить в гостиной интерьер под нее. Может, мягкую мебель сменить на красную в тон. Что думаешь?       Он никогда раньше не интересовался мнением Славы по таким поводам. Если с кем и обсуждал дом и быт, то с Евгенией. Славе, даже если он при таких разговорах присутствовал, полагалось помалкивать.       — Вам виднее, — сказал он.       Роман сжал его плечи крепче. Помассировал их, растирая, скользнул ладонями по ключицам к шее. Слава закрыл глаза. Они так и не обсудили то, что произошло на той вечеринке — Славин сабдроп и все, что за ним последовало. Слава ждал выволочки за то, что в очередной раз опозорил своего Доминанта, ждал неизбежного наказания, но Роман предпочел сделать вид, будто ничего не произошло. Даже стал со Славой как будто мягче в последующую неделю. И ни разу не позвал в студию — после ужина они расходились по своим спальням, словно пара, прожившая вместе тридцать лет и пресытившаяся друг другом. Слава со стыдом признался себе, что его это вполне устраивает.       Он чувствовал себя… истощенным.       — Сегодня вечером у нас будет гость, — сказал Роман, не переставая поглаживать Славины плечи.       Слава вздрогнул. Роман тут же ощутил это, и его руки, прекратив поглаживать, замерли, удерживая Славу на месте. Как будто он мог попытаться сбежать.       — Ты с ним знаком, — продолжал Роман, пока Слава остановившимся взглядом смотрел на картину перед собой. — Ну, почти. Вас друг другу не представляли, но ты вполне удобно устроился возле его ног, пока я занимался остальными моделями.       Сильная рука на спине между лопаток, намокшая от безудержных Славиных слез брючина, тихий голос, шепчущий успокаивающие глупости… Слава не знал его имени, даже не видел его лица. И сам не понял, что испытал, когда Роман так внезапно напомнил ему об этом мужчине: то ли стыд, то ли сожаление, то ли тоску.       — Видишь ли, Слава, ты мог заметить, что в последнее время у меня неважное настроение. Это связано с работой. Дела идут не лучшим образом. Как вице-президенту, мне поручили срочно привлечь в компанию крупный пакет инвестиций. Если этого не сделать, последствия могут быть серьезными. Мы потеряли несколько прибыльных контрактов, кое-кто налажал… Хотя все это детали, они не важны.       — Не моего ума дело, да? — шепотом сказал Слава, не открывая глаз, и инстинктивно ощутил, что Роман за его спиной нахмурился.       — Этого я не говорил. Просто излагаю факты сжато. Ты мог заметить, что мы стали реже ходить на светские мероприятия. Новогодний корпоратив вообще сорвался в последний момент из-за конфликта между президентом «Рационаля» и организатором банкета. Сейчас сложное время для компании, а в такие времена самая большая ценность — это связи. И старые, и новые.       — Вроде той связи, которую вы так удачно установили с Ксенией Анатольевной? — спросил Слава, не пытаясь скрыть горечь в голосе.       К его удивлению — и обиде, — Роман даже не смутился.       — Да, именно. Ты прекрасно себя показал, она осталась тобой очень довольна. Мы заключили контракт на рекламную кампанию для ее бизнеса. Сейчас я снова ищу инвестора, и Мирон Федоров подходит идеально.       — Это тот Доминант, который…       — К которому ты пристал после выступления. Да.       «Пристал?» Хорошенькое определение… Да Слава «пристал» бы к бомжу из подворотни, если бы тот подвернулся в тот момент. Он просто физически валился с ног и ничего не соображал. Роман не мог этого не понимать — он опытный Доминант, наверняка и раньше сталкивался с сабом, свалившимся в сабдроп.       Но это была слишком опасная тема. В интонациях Романа уже зазвучал холодок, за которым могли последовать прямые обвинения и упреки. А их Слава не хотел. Он бы их не вынес.       — Вы пригласили его к нам на ужин?       — Да. Сегодня вечером.       — И мне… мне придется…       Слава не смог договорить. Его вдруг затошнило, к горлу подкатил ком. Безумно захотелось вскочить и сбросить сильные, холодные руки Романа со своих плеч.       Но он остался сидеть. Лицом к картине, на которой был запечатлен его позор.       — Пока не знаю, — поколебавшись, сказал Роман. — Мирон Янович явно проявил к тебе интерес. Думаю, ты ему нравишься. Прислугу я отпущу, ужин будет неформальным, не в столовой, а в гостиной. Подашь нам напитки. Дальше посмотрим.       — Все-таки вы меня наказываете, — сказал Слава. — За сабдроп. Я опять вас разочаровал.       Роман молчал довольно долго. Потом убрал руки со Славиных плеч.       — Нет. В том, что произошло, твоей вины нет. Во всяком случае, по большей части. И это не наказание. Я прошу тебя об услуге. Мне нужно расположение Федорова и его инвестиции. Если бы ты мне помог, я был бы тебе очень признателен.       Он сказал это холодным, формальным тоном, не вязавшимся со смыслом слов. Об «услуге» так не просят, тем более собственного официального партнера.       — Конечно, ты можешь отказаться, — отрывисто сказал Роман, явно раздосадованный Славиным молчанием. — Я тебя ни к чему не принуждаю. И никогда не принуждал. Где находится дверь, тебе хорошо известно.       Слава снова вздрогнул, как от удара. И не ответил.       Он ничего не ответил — и это и был ответ.       Мирон Федоров опоздал на сорок минут. Слава встретил его у порога и забрал у него плащ. Федоров небрежно сбросил его на Славины руки, не взглянув ему в лицо, и только когда повернулся к нему — узнал. И Слава в этот момент узнал его тоже. Он уже видел этого человека раньше, несколько месяцев назад — он стоял рядом с Романом и Никитой в тот ужасный вечер, когда Роману стало известно о Славиной нечистоте. Славе тогда остро врезалось в память это лицо с крупным хищным носом, холодными голубыми глазами, надменным изгибом губ. Тогда у него была выбрита голова, сейчас волосы немного отрасли и топорщились короткой мягкой щетинкой. На шее виднелась татуировка, и это было самым странным — в том кругу, где вращался Роман Худяков, Доминанты себя татуировками не украшали, считая это вульгарным.       Мирон Федоров в упор смотрел на Славу, а Слава, перекинув через руку его плащ, смотрел на Мирона Федорова. Он не мог поверить, что этот человек с холодными глазами и надменным лицом оказался именно тем, кто так бережно гладил его спину поверх собственного пиджака, который заботливо набросил ему на голые плечи, когда Славу бил озноб. Картинка совершенно не складывалась в голове.       — Добрый вечер, Слава, — сказал Мирон Федоров — тем самым негромким, мягким голосом, как тогда, и последние сомнения отпали.       — Д-добрый вечер, — выдавил Слава, таращась на него во все глаза.       Федоров усмехнулся, потянулся и забрал у него свой плащ.       — Извини, я тебя перепутал с прислугой. Слышал, что у Худякова в доме есть лакей. Куда можно повесить?       — Нет-нет, дайте, я сам, — засуетился Слава.       И, как назло, именно в этот момент Роман, услышавший из гостиной их голоса, вышел в коридор.       — Мирон Янович, мы вас уже заждались, — сказал он, улыбаясь самой обаятельной из своих улыбок. Когда хотел, Роман мог быть очаровательным.       Федоров пожал его протянутую руку — как показалось Славе, слишком быстро и недостаточно крепко. Пока Слава вешал плащ гостя на вешалку, оба Доминанта прошли в гостиную, где на журнальном столике стояли напитки и легкая закуска. Почему-то Роман не стал устраивать для Федорова полноценный званый ужин, как для Ксении. Наверное, заранее разведал его предпочтения. Кстати, гость и одет был не по дресс-коду — не в костюм, а в простые черные джинсы и черную же рубашку.       Он сел на диван — и оказался прямо напротив злополучной картины. Диван стоял спинкой к двери, и, войдя в гостиную, Слава не успел заметить, с каким выражением Федоров посмотрел на главный шедевр Романа. Но вряд ли с восторженным, потому что Роман перехватил его взгляд и едва заметно нахмурился, а комплимента так и не дождался.       — Что будете пить? Виски, бренди, скотч?       — Текилу с солью и лимоном.       Радушная улыбка Романа стала немного натянутой.       — Простите, текилы нет.       — Тогда все равно, — равнодушно сказал Федоров.       Роман щелкнул пальцами, подзывая Славу так, как привык подзывать лакея.       — Слава, налей нам виски.       Слава подошел и взялся за бутылку, избегая смотреть Федорову в лицо. Почему-то он страшно смущался, гораздо сильнее, чем с Ксенией. Может, потому, что уже знал, чем этот вечер скорее всего закончится, а может, дело было в их «знакомстве», если это можно так назвать. Рука Федорова на его спине в тот вечер была такой… бережной. Какой она будет на экшене? С какой силой он станет бить?       Когда Слава поставил перед гостем виски, Федоров взял бокал и откинулся назад, забросив левую руку на спинку дивана. Рукав его рубашки немного задрался, и Слава краем глаза заметил, что на предплечье тоже есть татуировка. Ну надо же, прямо маргинал. Наверное, у него дохрена денег, раз уж Роман, чуть не упавший в обморок от невинной зеленой прядки в Славиных волосах, пригласил его в свой дом.       — Идете в четверг на встречу у Забаева? Говорят, там будет известный шибари-мастер из Японии.       — Вряд ли. Я не люблю шибари, — сказал Федоров, отворачиваясь от Романа и окидывая рассеянным взглядом стены. — А вы, я вижу, большой ценитель этого дела. Хотя о вкусах не спорят.       — И тем не менее, я регулярно вижу вас на соответствующих мероприятиях, Мирон Янович. Мы, если помните, познакомились на вечере у Юнусова…       Роман заговорил про общих знакомых и места, где они оба бывали, явно пытаясь нащупать точки соприкосновения. Федоров отвечал односложно и лениво, цедя слова сквозь зубы. Всем своим видом он показывал, что сделал им одолжение, вообще явившись к ним в дом. Он прямо сочился надменностью, и Слава удивился, как вообще Роман это терпит. И как собирается выцыганить деньги у человека, который его презирает и даже не дает себе труда это как следует скрывать.       Хотя… на последний вопрос, к сожалению, Слава знал ответ.       Роман часто поглядывал на него, то и дело подавая знак обновить выпивку. Время тянулось ужасно медленно. Федоров совершенно не пьянел (Слава обратил внимание, что он едва пригубливал свой виски), зато Романа развозило на глазах. Чем сильнее он пьянел, тем хуже себя контролировал — и тем явственнее прорывалась его досада, а потом и злость. Он вел разговор со всем своим опытом светской беседы, ловко перескакивал с одной темы на другую, пытался вырулить в русло, которое заинтересует его надменного гостя. Но ничего не срабатывало: Федоров смотрел на Романа все так же холодно, пряча презрительную усмешку за бокалом виски. Слава наблюдал за этим странным противостоянием в нарастающем страхе. Он инстинктивно понимал, что для него это не закончится ничем хорошим.       — Я слышал, у вас сейчас нет официального саба, — внезапно сказал Роман, нехорошо блестя глазами.       Это замечание было довольно бестактным, даже Слава это понимал; он достаточно походил с Романом по светским мероприятиям, чтобы усвоить основы этикета, принятые в этом лощеном мире.       Прищур Федорова стал еще холоднее.       — Вы верите всему, что слышите, господин Худяков? В любом случае, не думаю, что это ваше дело.       — Не могу с вами согласиться, Мирон Янович. Если бы у вас, вопреки слухам, имелся партнер, мне бы стало как-то спокойнее. А то на вечере у Эмелевской неделю назад вы проявили слишком большой интерес к моему сабу.       — К какому именно? — спокойно уточнил Мирон. — В тот вечер у вас их было пятеро.       — Вот к этому! — сказал Роман, бесцеремонно ткнув пальцем в Славу, молча стоящего в стороне с бутылкой виски в руках. — Неужели у вас такая память короткая? Ну-ка подойди, Слава, помоги Мирону Яновичу тебя припомнить.       Слава хотя и ждал чего-то подобного, но все равно растерялся. Однако ноги уже сами собой шагнули вперед.       — На колени, — отрывисто приказал Роман. — Дай Мирону Яновичу получше тебя рассмотреть.       Федоров не успел ничего сказать, даже если собирался. Слава тотчас поставил бутылку на стол и послушно опустился на колени, свесив руки по швам. Он старался не опускать голову, чтобы Федоров мог рассмотреть его лицо, но это оказалось неожиданно тяжело — почему-то было невыносимо выдерживать на себе пронзительный взгляд холодных голубых глаз с густыми загнутыми ресницами.       — Ну? Теперь припоминаете? — усмехнулся Роман.       Это была плохая усмешка. Очень плохая. Он был пьян, Слава видел это, стыдился за него и одновременно ощущал нарастающий страх. Наверное, Роман сказал ему только половину правды, и дела в его компании совсем плохи. Слава никогда раньше не видел его пьяным. И похоже, что надрался он попросту от отчаяния.       — Я бы ни с кем другим его не спутал, — вполголоса сказал Федоров, и Слава невольно поднял на него глаза.       Удивительно, каким мягким сейчас стал этот взгляд, который еще секунду назад, обращенный на Романа, был таким ледяным. В нем совсем не читалось похоти, как в глазах Ксении. Только сострадание.       — Ты неважно выглядишь, Слава, — сказал Мирон Федоров. — Я думаю, тебе лучше сейчас пойти в свою комнату и отдохнуть. Мы и сами можем разливать виски.       — Нет, он останется! — выкрикнул Роман.       Слава повернулся к нему с ужасом — столько в этом внезапном крике было неприкрытой злобы. Да что с ним такое?!       Роман встал, потянул галстук на шее, ослабляя узел. Его красивое лицо раскраснелось, глаза влажно и злобно блестели. Все пошло не так, совсем не так, как он планировал — Мирон Федоров не соблазнился угощением, которое ему так щедро предложили. Роман ошибся, не так уж сильно Слава понравился Федорову — видимо, тогда на вечеринке им двигала простая жалость, а не желание. Слава сделал движение, чтобы подняться на ноги и уйти — это было бы самым разумным, единственным, что могло как-то сгладить ситуацию и испорченный вечер. Но когда он стал вставать, в уши ему врезался яростный крик:       — Замри, саб! Я что, разрешал тебе подняться?!       Роман никогда раньше не называл Славу «сабом» в лицо, да еще и при чужих. Слава вспыхнул, но тут же поставил приподнятое колено обратно на пол. Он чувствовал на себе неотрывный взгляд Федорова, но не смел повернуть к нему голову, завороженный пылающим взглядом своего Доминанта.       — Ты останешься и доставишь удовольствие моему гостю. Что надо сказать?!       — Да, господин, — еле слышно ответил Слава.       Повисла гнетущая тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием Романа. Мирон Федоров сидел неподвижно. Потом неторопливо, с нарочитым спокойствием поставил бокал на стеклянный столик у дивана.       — Я могу вас оставить, если желаете, — слегка задыхаясь, сказал Роман. — Слава знает, что делать. Ему не впервой. И не пытайтесь меня убедить, Мирон Янович, что вы категорически против.       — Думаю, вас в принципе сложно в чем-либо убедить, господин Худяков, — сказал Мирон Федоров. — Вы никого не слышите, кроме себя, и ничего не видите за пределами своего раздутого эго. Оно вам в трусах не жмет?       Роман вытаращился на него — довольно комично, и Слава еле сдержал нервный, даже истеричный смешок. Он совершенно перестал понимать, что здесь происходит. Но страх внезапно отступил, пропал, как будто его и не было. Страх перед неизвестностью, перед наказанием, перед чужим Доминантом, который использует его тело с полного одобрения Романа.       Потому что ничего этого не будет. Мирон Федоров, он… не такой.       Федоров встал, обогнул диван с другой стороны, как будто стараясь держаться как можно дальше от Романа. Но ему пришлось пройти мимо коленопреклоненного Славы, и на секунду — одну короткую секунду — он накрыл ладонью Славино плечо. Ободряюще и твердо, как тогда на сцене, когда подхватил его, падающего в пропасть сабдропа.       — Спокойной ночи, Слава. Выход я найду сам, — сказал он и пошел к двери, не взглянув на остолбеневшего Романа.       Через минуту хлопнула входная дверь. Слава, все еще стоя на коленях, поднял голову и посмотрел в лицо своего Доминанта — теперь белое, как полотно. Роман сжимал кулаки, но, как и Слава, не двигался с места, пока гость не покинул дом.       — Мне очень жаль, — сказал Слава. — Я не…       — Заткнись.       Роман обогнул стеклянный стол с выпивкой и шагнул к нему. Слава усилием воли заставил себя остаться на месте. Роман сгреб его за волосы и встряхнул с такой силой, что у Славы закружилась голова.       — Этот козел не захотел, чтобы ты ему отсосал, — прошипел Роман. — Видишь, не настолько уж ты хорош. Но для меня сойдет. Ну, чего ждешь?       Слава торопливо стал расстегивать его ширинку, морщась от силы, с которой Роман все еще тянул его за волосы. Взял вялый, холодный член и поднес к губам, робко облизывая и целуя. Несмотря на алкоголь, встало у Романа довольно быстро, и, шлепнув Славу ладонью по щеке, он заставил его прекратить неловкие ласки и толкнулся затвердевшим членом ему в горло. Это было грубо, быстро, даже жестоко. Слава изо всех сил пытался расслабить гортань, но все равно еле удерживал рвотные позывы. Это длилось долго, Роман никак не кончал — все-таки сказалась выпивка, а может, пережитое только что унижение. Когда Слава стал задыхаться и из глаз у него потекли слезы, Роман выругался и, выйдя из его рта, толчком швырнул его на пол.       — Лицом вниз! Руки назад!       Слава едва успел подчиниться, когда Роман выкрутил ему руки за спину. Локти перехватил ремень, туго стягивая, так что плечи прострелила острая боль. Слава закусил губу, удерживая вскрик. Роман вдавил его в пол всем телом, намотал свободный конец ремня на кулак и потянул вверх, задирая стянутые Славины локти еще выше, чуть ли не к затылку, намеренно причиняя боль.       Слава сдавленно охнул, и Роман ткнулся членом в его анус.       — Молчи, шлюха, — процедил он.       Слава закусил губу, закрыл глаза и лежал, вжавшись щекой в ковер и давясь криком, пока его Доминант вколачивался в него безо всякой жалости, с осознанной жестокостью выкручивая его связанные руки. Это наконец помогло ему кончить. Влив в Славу свою сперму, Роман резко вышел из него и выпрямился. Слава услышал стук стекла — Роман подхватил со столика бутылку и бокал и стремительно вышел из гостиной, бросив Славу на полу и даже не ослабив ремень на его локтях.       Слава какое-то время лежал, стараясь отдышаться и прийти в себя. Потом попытался встать, помогая себе руками и опираясь ими на мебель — запястья связаны не были, и с третьей попытки у него получилось забраться на диван. Там Слава рухнул на бок, вжавшись в мягкую спинку локтями, подтянул колени к груди и, всхлипнув, закрыл глаза.       Так он провел ночь. В восемь утра пришла Евгения и наконец развязала его. Разумеется, спросив перед этим разрешения у Романа Вениаминовича.