Цветок каштана

      На следующую встречу с Дилярой Слава пошел один. Мирон не настаивал на своем присутствии, понимая, что есть вещи, которые Слава хотел бы обсудить с адвокатом с глазу на глаз. Они встретились в парке недалеко от квартиры Мирона. Когда Слава пришел, Ди сидела на корточках возле небольшого искусственного пруда и кормила уток хлебным мякишем, отщипывая его от булки. При виде Славы она улыбнулась, кивнула и не стала подниматься, так что он просто подошел и присел рядом с ней.       — Птиц хлебом кормить нельзя, знаешь? — сказала Диляра. — А я это с детства люблю, никак не отвыкну.       — Ну если немножко, то можно, наверное, — предположил Слава.       Диляра усмехнулась.       — Вот именно так это и работает. Если немножко, то можно, а там одно за другим… Коготок увяз, всей птичке пропасть.       — Ты ведь не про уток сейчас говоришь, да?       — Определенно.       Она все-таки выпрямилась, и они сели на лавку возле пруда.       — Я вчера встречалась с Фарафоновым. Они согласились на все наши условия. Поздравляю, Слава.       — Спасибо, — поколебавшись, сказал он. — Только я тут подумал… Если уж перевес на нашей стороне, нельзя ли немного пересмотреть условия?       — О чем ты?       — О долге моей матери. Можно ли нажать на Романа, чтобы он его полностью простил? Вместо тех трехсот тысяч, которые ты у него требуешь.       Диляра нахмурилась. Слава инстинктивно потупился, но тут вспомнил, что она такой же сабмиссив, как он, и заставил себя посмотреть ей в лицо. Удивительное дело, может, Мирон ошибся насчет статуса Диляры? Хотя вряд ли. Он бы не стал говорить, если бы не был абсолютно уверен.       — Слава, ты знаешь, сколько конкретно твоя мать должна Худякову?       — Нет, но…       Диляра сказала.       Слава раскрыл рот. Потом выдохнул:       — Охренеть!       — Часть кредита она уже погасила, но с учетом набежавших за этот год процентов сумма выплаты практически не уменьшилась. Худяков никогда бы не согласился просто забыть про такую сумму.       — Понятно, — подавленно сказал Слава. — Ну ладно, тогда…       — А кроме того, — добавила Диляра, — задолженность по кредиту уже погашена. Полностью. Включая проценты.       Слава молча смотрел на нее. Она неохотно отвела взгляд от плещущихся на берегу птиц и сказала:       — Мирон просил тебе не говорить, но я с ним в этом не согласна. Ты оказался в таком положении именно из-за этого проклятого долга. Так что имеешь право знать.       — Мирон оплатил мамин долг?       — Да. В тот самый день, когда мы встречались с Худяковым.       Слава безотчетно почесал лоб, пытаясь осмыслить ее слова. Потом растерянно проговорил:       — Но это же… Откуда у него столько денег? Чтобы так взять и…       — Он очень богатый, Слава. Не смотри, что у него скромная квартира и машина, что он на шмотки и дорогие телефоны не тратится. Мирон в этом смысле всегда был чудаком. Он не любит роскошь. Но поверь, для него эти деньги — капля в море.       Слава вспомнил, что, приглашая Мирона Федорова на ужин в свой дом, Роман Худяков рассчитывал на солидные инвестиции с его стороны. И Мирон посещал закрытые вечеринки, где собиралась бизнес-элита города. Странно, раньше все это как-то не складывалось в цельную картину у Славы в голове. А теперь сложилось.       — Понятно, — медленно сказал он. — Значит, пусть тогда будет, как договорились. Триста тысяч. Хоть что-то.       — Не злись на него.       — Теперь вряд ли смогу, — процедил Слава, задетый ее примирительным тоном.       — Понимаю. Но Мирон, он… просто такой человек. Если он твердо решил спасти кого-то, его ничто не остановит. Хотя он сам понимает, как это может выглядеть, понимает, что порой перегибает палку. Но это все из лучших побуждений. Он не плохой человек, Слава. Но и не легкий.       — Ты явно знаешь, о чем говоришь.       — Да, знаю, — кивнула Диляра. — Мы давно знакомы, я его видела с самых разных сторон. Хорошего в нем точно больше, чем плохого. Хотя бы потому, что про все плохое в себе он и сам прекрасно осведомлен.       — Он поставил меня в точно такое же положение, в котором я был с Худяковым! — выпалил Слава.       — Нет. Худяков использовал долг твоей матери, чтобы сделать своим должником и тебя тоже. Мирону это не нужно.       — А что ему нужно, Диляра? Блин, я не понимаю уже, честное слово!       — Мне кажется, он в тебя влюбился, — просто сказала она. — И мечется между потребностью помочь тебе, защитить тебя, и дать тебе возможность поступать по-своему. Посмотри на это с его стороны. Ему тоже не очень-то сладко, учитывая, как легко тебя сейчас спугнуть.       — Я не утка, блин, чтоб бояться меня спугнуть, — огрызнулся Слава.       — Точно? — спросила Диляра — и вдруг резко, оглушительно хлопнула в ладоши.       Слава вздрогнул всем телом. Птица, клевавшая хлеб в паре метров от них, захлопала перьями и торопливо нырнула в воду.       Диляра саркастично улыбнулась.       — Я постараюсь надавить на Фарафонова, чтобы все оформить как можно скорее. В течение этой недели ты получишь денежный перевод на свой счет и свидетельство о разрыве вашего с Худяковым контракта. Подожди, пока освободишься от прошлого, и только тогда принимай решение насчет Мирона. Хорошо?       Слава нехотя кивнул. Ему внезапно пришло в голову, что Диляра помогает вовсе не по старой дружбе с Мироном. Наверняка он ей за это платит, причем немало. И она отработала каждую копейку.       — Ди, можно личный вопрос?       — Ну если только не слишком, — улыбнулась она.       — Как ты стала юристом? Это очень сложно для саба?       — Довольно-таки, — сказала Диляра, заправив за ухо выбившуюся из косы черную прядь. — Сам знаешь, как на нас смотрят. Я была единственным сабом на своем потоке на юрфаке, и потом тоже, в конторе, где проходила практику. Позже выиграла пару крупных дел и стала реже светить удостоверением личности, моя репутация говорила сама за себя. И тогда уже пошло, как по накатанной. Большая часть моих клиентов считает меня Доминой. Правда, смешно?       — Нет, — сказал Слава. — Не особо.       Она внимательно посмотрела на него. Кивнула, слегка прищурившись.       — Ты прав. Ничего смешного.       Домой Слава пошел пешком, как часто делал раньше, возвращаясь в дом Романа Худякова после института. На ногах ему лучше думалось. Войдя в квартиру, он услышал из гостиной истошные вопли и стрекот пулеметной очереди — Мирон валялся на полу перед телевизором и рубился в компьютерную игру на приставке.       — Ну что там? — крикнул он, не отрываясь от уничтожения вражеских орд.       Слава прислонился плечом к дверному косяку и разглядывал какое-то время — хищный орлиный профиль, короткую щетину русых волос, немного волнистых, когда они отрастали, татуированные руки, крепко сжимающие геймпад.       — Да так, — сказал Слава. — Все хорошо.              * * *              SMS от банка и от Диляры пришли почти одновременно, одна за другой. В первой сообщалось, что Славин банковский счет пополнен на триста тысяч. Дилярино сообщение было таким же лаконичным: фотоскан соглашения о разрыве партнерского договора между Вячеславом Карелиным и Романом Худяковым. «Завтра заскочу к вам за твоей подписью. Поздравляю!» — написала Ди. И поставила смайлик с фейерверком.       Слава некоторое время сидел на кухне, глядя на лежащий перед ним телефон. Мирон был в гостиной, занимался на беговой дорожке и что-то напевал. Духовка гудела, там тушился плов, который Мирон решил сварганить этим утром. Даже Славе разрешил помочь, поручив ответственный акт шинкования морковки. Всю эту неделю жили даже не столько как квартирант и арендодатель, сколько как соседи по общаге. Или старые друзья. Слава больше не просил его связать, а Мирон не предлагал массаж. И ничего, выходящего за рамки массажа, тоже не предлагал.       Ну что, Слава, настал момент истины? Как ты считаешь? Все-таки придется принимать решение.       Слава встал, оставив телефон на столе, и направился в гостиную.       — Деньги от Романа пришли на счет, — сказал он. — И бумаги уже у Диляры, осталось только подписать.       — Круто, — улыбнулся Мирон, не сходя со стремительно движущейся полосы беговой дорожки. — Сейчас тренировку закончу и бухнем, надо отпраздновать.       — Я всю неделю думал, что сделаю с этими деньгами, — словно не слыша его, продолжал Слава. — Сначала хотел отдать тебе все. Но сейчас думаю, что это глупо. Триста штук для тебя мелочь, да и за мамин долг ты выплатил в пять раз больше. Я никогда не смогу вернуть тебе всю сумму целиком.       Мирон споткнулся на бегущей ленте, чуть не упал, еле успев схватиться за поручни тренажера. Выругался, ударил ладонью по дисплею, выключая программу.       — Значит, Ди тебе сказала, — бросил он, сходя с дорожки. Сдернул со стула рядом полотенце, вытер взмыленную шею. Он занимался, раздевшись до пояса, и на его поджаром, жилистом торсе поблескивал пот.       — Сказала. Думаю, ты подозревал, что так будет.       — Да уж. Я ее слишком давно знаю. А тебя — нет. Но есть у меня подозрение, что ты сейчас выложишь пафосную тираду, бросишь ключ от квартиры на пол и свалишь в закат. И я больше никогда тебя не увижу.       Его голос звучал ровно, но в нем прорывались какие-то клокочущие нотки, и Славе это болезненно напомнило напускную бесстрастность Романа. Взбешенный Доминант — непростое испытание для саба. Вот только Мирон не был взбешен. Он был недоволен, растерян и ужасно расстроен. Ужасно.       — Я не мог рисковать, Слава. Пока твоя мать оставалась на крючке у Худякова, он всегда был бы связан с тобой через нее. Сейчас ты победил его, но не думай, что он это просто забудет. Он бы отомстил, если не лично тебе, так вашей семье через твою мать. Домы вроде него вообще теряют тормоза, если считают, что их унизили.       — Вроде него? — переспросил Слава. — Можно подумать, ты сам не такой? Тебе самому, что ли, нравится быть униженным?       — Нет. Как и тебе. Ни одному нормальному человеку это не нравится. И пофиг, Дом он или саб.       Слава глубоко вздохнул.       — В принципе, ты прав. Сначала я, конечно, разозлился. Решил, что ты такой же, как Роман. Но у меня было время подумать, целая неделя.       — И что надумал? — настороженно спросил Мирон.       — Что ты прав, и Диляра тоже права. Хорошо, что с мамы свалился этот груз, но все-таки я должен хоть что-нибудь сделать. Я выплачу тебе сто пятьдесят тысяч. Это всего лишь десять процентов от суммы кредита, а ведь ты потратился еще и на гонорар Диляре, и вообще… Но больше дать не могу. Мне нужно еще хотя бы сто штук, чтобы помочь отцу. И пятьдесят оставлю себе, потому что мне надо на что-то жить и как-то выруливать из всего этого дерьма. Так что вот. Довольно фиговый расклад, но уж какой есть.       Мирон кивнул, глядя на Славу серьезно, но гораздо мягче, чем несколько минут назад. Более того, Слава впервые увидел в его взгляде не жалость, не сострадание и не старательно скрываемое влечение, а кое-что совершенно другое. То, что никогда не надеялся увидеть во взгляде Доминанта.       Уважение.       — Это Диляра тебе посоветовала?       — Нет. Вообрази, у меня есть и свои мозги.       — Я заметил. Не злись. Пятидесяти тысяч тебе будет мало, чтобы начать жизнь с нуля.       — Хватит какое-то время прожить и снимать квартиру. Там будет видно.       — Понятно. — Мирон долго молчал, потом сказал глухо, словно силой выталкивая слова: — Значит, уходишь?       Слава кивнул. Он не знал, как это объяснить, просто не мог подобрать слова. Он был невероятно благодарен Мирону за все, и его тянуло к нему, тянуло неодолимо, но именно в этом заключалась проблема. Слава не хотел кидаться в новый омут так скоро. Не хотел становиться сабом человека, которому обязан, по сути, своей жизнью.       Потому что тогда он никогда не перестанет отдавать долги.       Он ждал, что Мирон скажет что-нибудь, начнет его отговаривать, а может, наконец-то обнимет. Но Мирон просто стоял на расстоянии трех шагов от него, уронив руки вдоль тела, потный, взъерошенный… одинокий. Трудно было поверить, что это тот самый надменный Доминант, который неоднократно давал отпор Роману Худякову и в конечном итоге увел у него саба. Он не выглядел сейчас беспомощным, нет. Но он выглядел уязвимым.       Слава не мог уйти, оставив его таким, не хотел заканчивать все на такой ноте. Это было просто неблагодарно. Мирон этого не заслужил. Не задумываясь, что делает, Слава шагнул к нему вплотную, взял его лицо в ладони и прижался к его губам своими.       — Спасибо, — прошептал он через минуту, разрывая поцелуй — ужасно неохотно, буквально силком заставив себя это сделать, такими теплыми и манящими оказались эти узкие сухие губы.       Он отступил на шаг, смущенный собственной смелостью. Неловко повернулся к двери и…       — А вот это было очень зря, — низким, рокочущим голосом сказал Мирон.       В следующую секунду он оказался рядом. Его пальцы сгребли Славины запястья с такой силой, что Слава охнул. Мирон толкнул его к стене, вжал в нее своим обнаженным, мокрым от пота торсом, и набросился на его губы с такой сокрушительной страстью, что у Славы оборвалось дыхание. Сердце пустилось вскачь, он инстинктивно дернулся — и через миг так же инстинктивно замер, парализованный обрушившимся на него шквалом доминантных феромонов. Он попытался что-то сказать, возразить, попросить пощады, но начисто забыл, как говорить. Сознание полностью затопило мощным, сладостным, упоительным пониманием, что его только что подчинили, безоговорочно и бесповоротно.       И от этого понимания он был счастлив.       Слава затрепетал, издал дрожащий вздох и обмяк, сдаваясь на милость победителя.       Мирон сгреб его за воротник рубашки, потянул в центр комнаты, не переставая целовать. Когда они оказались на полу, снова схватил его запястья, вздернул над Славиной головой и вжал в пол.       А потом отпустил и выпрямился.       — Лежи так. Руки не опускай.       Слава тихонько застонал, и Мирон добавил:       — Нет, связывать не буду. Иногда нужно просто слушаться.       И тут же зацеловал обиженную гримасу на Славином лице.       Но Слава быстро забыл про обиды. Он лежал, вытянувшись в струну, в позе пловца, готового к прыжку с вышки, и примерно так же себя и чувствовал — как будто перед прыжком с головокружительной высоты в залитую сияющим светом пропасть. Мирон расстегнул его рубашку, распахнул и прильнул ртом к соску, покусывая, посасывая и дразня. Это было что-то сногсшибательное, Славу так никто никогда не ласкал. Безумно хотелось сгрести Мирона за бритый затылок и притянуть к себе сильнее, но ему было велено не опускать руки, и Славе в голову не пришло нарушить приказ. Налет цивилизованности слетел в один миг, как только Мирон вжал Славу своим худощавым телом в стену, и их комплекция не имела абсолютно никакого значения — Мирон был Доминантом до мозга костей, и каждая клетка Славиного тела изнывала от желания ему подчиниться.       Когда Мирон стащил с него джинсы, Слава охотно помог, двигая бедрами и дергая ногами, чтобы поскорее избавиться от чертовой одежды. Широко раздвинул колени и призывно выгнул таз, часто дыша и неотрывно глядя на Мирона сквозь трепещущие ресницы.       — Когда я тебе делал массаж, — хрипловато сказал Мирон, накрывая ладонями его колени, — и ты оттопыривал задницу, знаешь, чего мне стоило тебя не трахнуть? И сейчас опять делаешь то же самое.       — Что? — пролепетал Слава.       — Ничего, — сказал Мирон и поцеловал его в подрагивающее колено.       Его палец нащупал Славину дырку, и Слава жадно подался бедрами вперед, насаживаясь на него, хотя этого было мало, блин, слишком мало! Член был напряжен до предела, истекал смазкой. Мирон накрыл его ладонью другой руки и стал дрочить, медленно, дразняще, одновременно проталкивая палец глубже в Славину задницу. Потом увидел, что ему мало, и добавил еще сразу два. Всунул глубже, нащупал простату, надавил, одновременно ускоряя ритм, с которым продолжал надрачивать Славин член. Слава дрожал всем телом, выгнувшись в пояснице, судорожно стиснув запрокинутые над головой руки в замок. Волны наслаждения окатывали тело с головы до пят, он дурел от мощных ароматов феромонов, смазки, секса, затопивших комнату. Дурел от запаха собственного члена — и спермы, когда она выстрелила прямо в ладонь Мирона. Тот дождался, пока Слава изольется до конца, потом поднял руку к лицу, оттопырив большой палец, усмехнулся и медленно слизнул Славину сперму со своей ладони.       — Боже мой, — только и смог прошептать Слава, глядя на него во все глаза и больше, чем когда-либо, сомневаясь, что все это ему не снится.       Мирон потянулся вперед, лег на него сверху, снова сжал его запястья — теперь не жестко, а бережно, хотя все так же крепко. И поцеловал в приоткрытые губы. Это был очень долгий поцелуй.       Славе понадобилось немало времени, прежде чем осознать, что собственные штаны за все это время Мирон так и не снял.       — А ты? — выдохнул он. — Ты разве не…       «Ты тоже меня не хочешь. Не так. Как и Роман не хотел», — подумал он, и от этой мысли стало так больно, что лицо, кажется, исказилось, потому что Мирон тут же слегка отстранился.       — Хочу, — сказал он, как будто видя Славу насквозь. — Очень хочу. Ты не представляешь, насколько. Но не буду делать это с человеком, с которым у меня нет партнерского договора.       — Да почему?! — простонал Слава, и досадливые, даже сердитые интонации в его голосе заставили Мирона улыбнуться.       — Ну считай, заебоны у меня такие. Я вообще довольно стремный чувак, хотя с виду. может, сразу и не скажешь. Видишь, предупреждаю честно.       — Диляра говорила, что ты в курсе всех своих недостатков, — пробормотал Слава.       — А что еще Диляра говорила?       — Чтобы я дал тебе шанс… нам.       Мирон какое-то время просто смотрел ему в лицо. Потом нагнул голову и легонько поцеловал — не в губы, и не, а лоб, а в кончик носа.       — Дашь? — очень тихо спросил он.       Кончики его пальцев легонько поглаживали Славины запястья. И хотелось, чтобы это не прекращалось никогда. Никогда.       И еще хотелось гораздо больше, чем только этого.       — Более идиотского вопроса я давно не слышал, — сказал Слава. — Вот серьезно.              * * *              На следующее утро его разбудил упоительный аромат кофе и свежей выпечки, такой близкий, что Слава, еще не успев открыть глаза, раздул ноздри и сладко его втянул. Он уже понял, что Мирон ранняя пташка. Лениво приоткрыв один глаз, Слава сонно посмотрел на тумбочку у кровати, с той стороны, откуда чувствовался запах.       Так и есть: чашка кофе и пара круассанов на блюдце. И все это аккуратно сервировано на подносе.       — Половина одиннадцатого, — раздался из коридора голос Мирона. — Скоро Ди приедет, так что просыпайся потихоньку.       Слава подтянулся на кровати, сел и откинулся спиной на подушку, продолжая таращиться на поднос, как будто ничего более странного в жизни не видел.       — Мирон! — не очень уверенным тоном позвал он. — Можно тебя на минутку?       Тот приоткрыл дверь, просунул голову в щель, улыбаясь во весь рот.       — Это что, завтрак в постель? — неверяще уточнил Слава, указывая на поднос.       — Вроде того, — подтвердил Мирон, и вдруг его улыбка стала беспокойной. — Что? Все-таки перегиб, да?       — Вот теперь уже да. Не стоило… ну блин… я же на кухню прийти могу. И кофе заварить самостоятельно.       — Круассаны зато печь не умеешь, — заметил Мирон, и когда у Славы отвисла челюсть, со смешком добавил: — Шутка. В кофейне заказал на вынос, пока ты дрых.       — Какое облегчение.       — Ешь, — приказал Мирон. — И вставай. Сегодня великий день, ты вот-вот снова станешь свободным человеком!       И скрылся за дверью, оставив Славу обдумывать это заявление.       Диляра приехала, как обычно, вовремя — она была исключительно пунктуальна, — и уже через пять минут Слава поставил подпись на соглашении о разрыве контракта с Худяковым. Подпись Романа там уже стояла. Получив на руки свою копию документа, Слава со смешанным чувством окинул его взглядом, а потом протянул Диляре руку для пожатия. И в который раз удивился тому, какой крепкой была эта узкая ладонь, принадлежащая сабмиссивной женщине.       Когда Ди ушла, Слава еще сидел какое-то время, разложив на журнальном столике перед собой листки соглашения. Мирон молча ждал, сидя в кресле в углу и давая Славе время сполна осознать перемены в своей жизни. Наконец, когда тянуть дальше было уже просто невыносимо для них обоих, Слава поднял голову.       — Если я останусь, нам придется заключить договор, — сказал он. — Так ведь?       — Хотел бы ответить «не обязательно», но не могу, — с сожалением сказал Мирон.       Слава задумчиво кивнул. Случалось, что Домы и сабы встречались и даже жили вместе. не оформляя свои отношения. Но это было серьезным риском для них обоих. Стандартный договор включал спектр взаимодействий на сессиях, за пределы которого Доминант не должен выходить. Если Дом делал со своим сабом нечто, не оговоренное в контракте, то это могло быть квалифицировано как насилие. И хотя в гражданских исках Доминанты всегда оставались в выигрыше, но в криминальной плоскости закон был на стороне жертвы. Не потому, что здоровье и жизнь сабмиссива так уж ценны, а потому, что иначе общество скатится к неконтролируемому насилию и хаосу. Когда одна половина человечества на физиологическом уровне испытывает постоянную потребность контролировать, подчинять и овладевать, а другая — потребность быть подавленной и униженной, нужно как-то регламентировать это, установить правила, единые для всех. Иначе слишком многие экшены начнут превращаться в настоящие, не игровые изнасилования и пытки.       Поэтому можно сказать, что партнерский договор защищал не только сабмиссива, но и Доминанта — от манипулятивных обвинений в насилии. Мирон не делал Славе очередное одолжение, говоря, что не станет заниматься с ним сексом без контракта. И дело было совсем не в том, что у Славы в качестве саба уже и так подмочена репутация. Просто Мирон предпочитал честные партнерские отношения. Без двусмысленностей и подводных камней.       Да и в конце концов, саб, который трахается с Домом без контракта — это попросту шлюха. Слава уже прошел через такое однажды. Больше не хотелось.       — Ладно, — вздохнул он. — Надо, значит надо. Когда к нотариусу пойдем?       Вместо ответа Мирон встал, подошел к комоду и достал из ящика тонкую желтую папку.       — Ты уже подготовил? — чуть дрогнувшим голосом спросил Слава.       — Давно, — признался Мирон. — Как только ты ко мне переехал. Просто на всякий случай.       — Ты знал, что до этого дойдет в конце концов, — почти обвиняюще сказал Слава. — Знал, что у меня просто не будет другого выбора!       — Слава, у тебя есть выбор. Ты не нищий. Я согласен взять твои сто пятьдесят штук, раз для тебя это вопрос принципа, и все еще считаю, что себе ты оставляешь слишком мало. Но ты не станешь бомжевать и на панели не окажешься.       — Прости меня.       — Что? — Мирон осекся, непонимающе глядя на Славу, который, слушая его спокойный голос, пристыженно опустил глаза.       — Прости. Я все время на тебе срываюсь. Потому что, ну, боюсь. У меня был только один Доминант… ладно, технически больше, но по сути дела — один. И сам видишь, чем все кончилось. Я верю тебе, но… блин, просто не знаю, правильно ли делаю, что верю.       — А не верить не можешь, да?       — Не могу, — признался Слава, невольно улыбнувшись. — Это что-то на уровне инстинкта, наверное.       — С Худяковым поначалу было так же?       Слава задумался. Потом решительно ответил:       — Нет. Он мне нравился, очень, к тому же тогда в клубе за меня заступился. То есть я так решил, на самом деле он просто не хотел, чтобы его приятель вляпался в скандал. И я с самого начала чувствовал, что тут что-то не так. В его отношении ко мне. Даже когда все выглядело отлично, была какая-то…       — Червоточина? — подсказал Мирон.       — Ага.       — И сейчас есть?       — И сейчас есть. Завтрак в постель, например. И вообще твоя доброта. Это все слишком хорошо, и меня это напрягает.       — Почему напрягает, Слав? Ты думаешь, что не заслуживаешь хорошего отношения? Не заслуживаешь заботы и любви? Так выходит?       — Так, — неохотно ответил Слава. Помолчал немного и ворчливо добавил: — Знаю, мне нужно к психотерапевту. Сразу говорю: не пойду.       — Я и не предлагаю.       Мирон подошел к нему, сел на диван рядом. Ощутив его теплое бедро возле своего, Слава сразу же оттаял. Зачарованно посмотрел на татуированные руки, кладущие папку с договором поверх рассыпанных по столику листов.       — Ознакомься пока.       — Да я читал уже.       — Нет, не читал. Это не типовый договор. То есть в целом — типовый, но там есть несколько важных пунктов, который обычно не включают. Прочитай внимательно, потом продолжим разговор. Хорошо?       Славе ничего не оставалось, как прочитать. И вскоре он понял, о чем говорит Мирон. В договоре значилось, что Доминант заранее оставляет сабмиссиву полную свободу разорвать отношения по собственной инициативе, по любой причине, без дополнительных объяснений и доказательств. При этом сабмиссив освобождается от любых штрафов и неустоек, предусмотренных законодательством. Проще говоря, Слава мог в любой момент уйти от Мирона, как ушел от Романа — в никуда, хлопнув дверью, и Мирон не имел ни малейших юридических возможностей ему помешать. При этом сам Мирон не освобождался ни от одной из своих обязанностей Доминанта, включая и все возможные штрафы, если он окажется плохим Домом.       — Если это недостаточная гарантия, можно ее расширить, — сказал Мирон, заметив, что Слава дочитал документ. — Можем нанять независимого нотариуса, по твоему выбору, чтобы исключить любую предвзятость с моей стороны и…       — Мирон, — хрипловато сказал Слава. — Хватит. Достаточно.       Он взял ручку, которой только что подписал документ о своем освобождении. И поставил подпись под новым документом, которым снова отдавал свою свободу другому человеку.       Потому что просто хотел быть с ним. Просто. Быть. С ним.       Мирон взял документ с немного смущенным видом.       — Х-хорошо, — слегка запнувшись, сказал он. — Надо съездить к нотариусу и заверить все в его присутствии. Можем прямо сегодня, после обеда.       — Ладно, — сказал Слава, неотрывно глядя на его дергающийся кадык. — А теперь трахни меня наконец.       Мирон вздрогнул и повернулся к нему. Накрыл ладонью его горячо пылающую щеку.       — Я просто поверить не могу, что так легко получилось, — тихо проговорил он. — Дай мне минутку… на тебя насмотреться.       Слава молчал. Сухая ладонь на его щеке была твердой, теплой, надежной. Хотелось зарыться в нее лицом. Может быть, он поспешил и еще пожалеет о сделанном. А может, и нет. Он устал думать, устал сомневаться. А больше всего устал считать себя пустым местом.       Здесь, в этом доме, рядом с этим человеком, у него никогда не возникало этого паршивого чувства.       — Я хочу, чтобы в первый раз у нас все было так, как хочется тебе, — сказал наконец Мирон, не убирая ладонь с его щеки. — Все, что ты любишь. Любой каприз. Только скажи.       — Я не…       — Скажи, Слава. Я хочу узнать, как сделать тебе хорошо. Дай мне такую возможность. Пожалуйста.       Его голос становился все более низким, а глаза начали опасно темнеть. Слава внезапно осознал, с каким трудом он сдерживается.       — Да ты просто кремень, — выдохнул он, нервно усмехнувшись.       И почти испугался, когда Мирон не улыбнулся в ответ, а только кивнул.       — Говори, — коротко приказал он.       Слава вздохнул.       — Связывание веревкой. Порка, только по заднице и желательно ладонью, без девайсов. И член. Ваш член в моей заднице, Мирон Янович, на всю глубину, и чтобы вы обязательно в меня кончили, господин.       Мирон издал какой-то странный гортанный звук. Его ладонь скользнула со Славиной щеки на шею, пальцы обвили загривок, стиснули и надавили, так что Славе пришлось наклонить голову. По спине у него пробежала сладкая дрожь, и он опустил глаза. Ну вот, наконец-то.       Наконец-то.       — Иди в спальню. Разденься и ложись на кровать. Жди меня.       Последние слова Славу встревожили — опять жди?! Но, к счастью, Мирон больше не был настроен мучить ни его, ни себя. Когда он вошел, Слава изнывал от нетерпения, но еще не начал всерьез волноваться. Член у него стоял колом, и он нетерпеливо заерзал на кровати, пока Мирон подходил к ней, держа в руке моток веревки.       — Повернись, пожалуйста, — сказал он все тем же низким, хрипловатым голосом, выдававшим сильнейшее возбуждение. Слава никогда не слышал, чтобы Роман говорил таким тоном.       Он повернулся и торопливо сложил руки за спиной. Мирон связал ему только запястья, очень аккуратно, так же, как раньше связывал шарфами. Только теперь вместо них была джутовая веревка, приятно щекотавшая чувствительную кожу. Как и в предыдущие разы, обвязка была удобной, комфортной и при этом абсолютно надежной, и у Славы мелькнула мысль, что уметь так связывать — тоже своеобразное мастерство, не хуже шибари.       Тем не менее, любимые Славины шарфики Мирон тоже не забыл. Оба. Он поднял руки, показывая Славе один и другой, с вопросительным, но в то же время успокаивающим выражением.       — Глаза и рот, — тихо проговорил он. — Можно?       Слава сглотнул. Он не особенно любил кляпы, хотя не то чтобы их часто на нем использовали. А вот повязка на глаза казалась довольно интригующей…       — Только глаза, — тут же сказал Мирон, опять читая его мысли.       — Да, — выдохнул Слава.       Мирон бросил на пол один из шарфов, а другой накинул Славе на лицо. Мягкая плотная повязка легла на глаза, заставив сомкнуть веки. Это моментально обострило все чувства, и Слава отчетливо ощутил приятное давление веревки на запястьях, услышал собственное учащенное дыхание, почувствовал запах цветущего каштана, разливавшийся по комнате… и кофе с круассанами. Здесь все еще пахло ими, так уютно, так тепло.       Здесь пахло безопасностью.       Мирон накрыл ладонями его плечи и бережно уложил на кровать лицом вниз, так, что Славина щека оказалась на мягкой подушке, и никакие узлы нигде не впивались и не давили. Мирон забрался на кровать позади него, Слава ощутил, как она вдавилась, и задышал чаще, опять бесстыже оттопыривая задницу, изнывавшую в предвкушении порки.       Но Мирон снова не дал ему все сразу. Снова сперва подразнил. Разминал плечи, как тогда, только теперь прикосновения сильных пальцев перемежались легкими поцелуями. И вот он наконец-то сжал Славины ягодицы своими крепкими пальцами, Господи, как же хорошо-то!       — Сильнее, — попросил Слава, и руки Мирона тут же сжались так, что он коротко вскрикнул. — Ой! Ну не настолько сильнее.       — Как скажешь, — промурлыкал тот над его плечом. — Я же говорю, любой каприз.       Его ладонь хлестко опустилась на Славину ягодицу. Потом другая. И снова — поглаживания и растирания, сильные и нежные, а за ними — опять два удара, один за другим — раз, два! — сильно и чувственно, и снова нежность… Слав не мог понять, то ли его порют, то ли ласкают, ощущения от поглаживаний и шлепков были такими контрастными, но в то же время сменялись так ритмично, что скоро он перестал понимать, где заканчивается одно и начинается другое.       Потом Мирон на секунду как будто отвлекся, а когда накрыл его ягодицы, Слава понял, что он смазал ладони каким-то гелем, прохладным и мягким. Только в этот момент Слава осознал, что его задница уже горит огнем — Мирон обработал ее на совесть. Вздрагивая от сладкой боли, Слава упоенно впитывал ощущение блаженной прохлады на разгоряченной коже, и застонал, когда пальцы Мирона, обильно покрытые смазкой, скользнули между ягодицами к анусу.       — Глубже, — простонал Слава, подаваясь задницей ему навстречу. — Глубже-е, пожалуйста-а…       Три пальца свободно, легко скользили в его дырке, он постанывал и подмахивал, пытаясь насадиться на них и сделать ощущения острее. Когда пальцы исчезли, Слава замер, готовясь к проникновению — но вместо этого Мирон внезапно перекатил его на спину.       Несмотря на гель, выпоротые ягодицы вспыхнули болью, соприкоснувшись с кроватью. Но это ощущение сразу прошло, потому что Мирон просунул под Славину поясницу что-то вроде мягкого валика, заставляя выгнуть спину и приподнять задницу. Его пальцы сжали и потеребили Славины соски, губы коснулись шеи над ключицей, всосали кожу.       — Трахни меня, — выдохнул Слава. Невозможность видеть лицо Мирона и предугадать его действия становилась невыносимой… и в то же время он ни за что бы от нее сейчас не отказался. — Ну трахни, ну пожалуйста!       Влажные от геля пальцы легли на его губы, заставив задохнуться на полуслове.       — Будешь шуметь, завяжу рот все-таки, — вкрадчиво пообещал Мирон.       Слава застонал и попытался поймать его пальцы губами, но он уже убрал руку. И продолжил ласкать Славин торс, выгнутый, вздрагивающий, мокрый от пота. Слава извивался под его руками, остро ощущая, насколько крепко связаны его запястья, насколько добросовестно выпорота задница, насколько хорошо он растянут и подготовлен внутри. Блядь, он ни разу в жизни не был так хорошо подготовлен! Ну давай, давай, давай же!       Губы Мирона скользнули вниз по его животу и задели тугую, ноющую головку. Обхватили ее, будто ловя, и Слава ощутил, как жаркий, жадный рот втягивает в себя его член. Уперся во что-то мягкое и понял, что это язык. Язык его Доминанта.       Который делал минет своему сабмиссиву в их «первую брачную ночь».       Слава содрогнулся всем телом, изнывая от желания дотронуться до него, посмотреть на него, поцеловать его, кончить ему в рот и ощутить его сперму внутри себя. Его буквально трясло от желания, и он сам не заметил, как стал хныкать, издавая жалкие, скулящие звуки, буквально умирая от того, как все это было хорошо — и как недостаточно. Мирон всосал его член, стал ласкать губами и языком, поглаживая пальцами мошонку, задевая мизинцем смазанную, жадно приоткрытую дырку ануса. Слава понял, что вот-вот кончит, вылетающие из горла звуки стали еще более рваными — и тут Мирон выпустил его член изо рта, резко подхватил под бедра, рванул на себя и вошел в него одним движением сразу до упора.       Это было так крышесносно, что Слава закричал — и кончил себе на живот, буквально после первых же движений Мирона у него внутри. Оргазм был бурным и длинным, Слава кончал и громко стонал на одной ноте, пока в него продолжал быстро, глубоко, почти свирепо вбиваться немаленький, как он теперь осознал, член Мирона Федорова. Его Доминанта. Его настоящего Доминанта. Того самого. Одного среди всех других.       Слава обмяк, одурманенный силой оргазма, запрокинув голову назад и продолжая чувствовать внутри сильные властные толчки. Это было немножко больно, самую капельку, и он наслаждался этой болью не меньше, чем всей лаской, которая ей предшествовала. Никита был совершенно прав начет Славы: он — шлюшка. он — сучка, он любит, когда с ним грубы, когда его дерут, любит целиком отдаваться во власть человека, чья природа — подавлять других, так же, как природа Славы — подчиняться. И Мирон парадоксальным, невообразимым образом сочетал в себе эту грубую, напористую похоть, которой хотела животная сторона Славиной сущности — и нежную, заботливую чувственность, в которой Слава нуждался чисто по-человечески. Они не трахались, нет… точнее, не только — одновременно и трахались, и занимались любовью. И одно было невозможно отделить от другого.       Мирон не кончал на удивление долго. Позже Слава решил, что так и было задумано — он нарочно решил измотать своего саба по максимуму, дать ему все, чего тот просил. И только когда у Славы внутри начало уже немного саднить, наконец выстрелил, заполнив его задницу спермой. Было больно, сладко, потрясающе. У Славы уже не осталось сил ни дергаться, ни подмахивать, ни стонать. Он ощутил, как с лица стягивают повязку, и мутным взглядом посмотрел в склонившееся над ним лицо его Доминанта.       Нежное. Влюбленное. Чуть-чуть встревоженное.       — Все, Славик. Все. Тебе хорошо?       — Это так будет каждый раз? — прошептал Слава. — Каждый божий раз?       — Да, — сказал Мирон почти виновато. — Иногда по несколько раз в день.       Слава судорожно вздохнул. Потянулся к Мирону — и вспомнил, что у него все еще связаны руки.       — Развяжи меня, пожалуйста, — попросил он. — Я хочу тебя сейчас обнять. Очень, очень хочу. Ужасно.