Цветок каштана

      Это был идеальный медовый месяц. Блин, идеальный. Как в кино.       Они теперь спали вместе. Утром Мирон всегда вставал первый, успевал потренироваться, принять душ и приготовить завтрак, пока Слава досматривал последний сон. Потом они занимались любовью — причем иногда это был уже не первый раз за день, Мирон нередко будил Славу минетом или бережно, сладко вводил в него наполовину вставший член, пока Слава еще посапывал, и в любом случае такое пробуждение было охрененным. Экшенов, как таковых, у них не было: в квартире Мирона не имелось специально оборудованной комнаты для сессий, они делали это там и тогда, где и когда желание накатывало на обоих. Иногда Мирон связывал и шлепал Славу, иногда просто зацеловывал с головы до ног, заласкивал до умопомрачения, вылизывал, и в конце неизменно трахал — то нежно и медленно, то грубо и властно, а иногда начинал одним и срывался в другое, как на качелях. В том, что касалось секса, между ними мгновенно установилась прочная и всеобъемлющая гармония.       Как-то раз, в первые дни, когда они трахались просто круглыми сутками. Слава улучил момент передышки и спросил:       — А тебе-то самому что нравится в постели?       — То же, что и тебе, — уверенно ответил Мирон.       — Ну блин, это не ответ. У тебя наверняка есть какие-то свои предпочтения. Что ты любишь делать с сабами?       — То, что приятно сабам.       — Ты нарочно, что ли?!       — Нет, — сказал Мирон и поцеловал его в сердито поджатые губы. — Я правду говорю, Слав. Ты уже мог заметить, что у меня, так сказать, сдвиг на заботе. Мне постоянно нужно делать сабу хорошо. По жизни, в быту, в койке. Это так надрачивает мое эго, что мама не горюй.       — Доминант-альтруист? — усмехнулся Слава.       — В некотором роде. Хотя, конечно, альтруизмом тут и не пахнет. Я просто дико тащусь, когда вижу, что тебе хорошо, когда чувствую эти волны наслаждения и покоя, которые от тебя исходит. И понимаю, что это моя заслуга. Мне только одного этого достаточно, чтобы кончить. Серьезно.       — Потому что это тоже своего рода власть? — предположил Слава.       Мирон ничего не сказал, только снова поцеловал его — на этот раз в макушку. А потом в губы. На этом перерыв между актами неистового траха был закончен.       И Мирон действительно подтверждал свои слова делами, каждый день. Ему доставляло особое удовольствие не просто выполнять все желания Славы, а предугадывать их. Это нельзя было назвать услужливостью, в его заботе не было ничего самоуничижительного — ничего сабского. Он заботился, как Доминант. К примеру, с первых же дней выяснил, какие у Славы любимые блюда, но готовил только те из них, которые были наиболее калорийными.       — Ты слишком худой, — сказал он как-то раз, когда Слава ковырялся вилкой в тарелке, гадая, как запихнуть в себя огромную порцию гавайской смеси. — Думаю, это нервное.       — Вряд ли, — пробормотал Слава.       Хотя Мирон попал в самую точку: находясь в стрессе, он часто забывал поесть, а иногда просто кусок не лез в горло. Но Мирон сидел напротив с чашкой кофе или бокалом виски и строго смотрел на Славу, пока тот не получал положенные ему дневные калории. Иногда это капельку напрягало, но только капельку — Слава слишком хорошо понимал, что Мирон поступает так из заботы о нем. И покорно эту заботу принимал.       Впрочем, в отличие от Романа, Мирон не спешил заваливать Славу подарками. Он вообще оказался на удивление экономен в быту, даже скуповат. Ему ничего не стоило отвалить полтора миллиона за долг Арины Карелиной, но зато он мог торчать в супермаркете по полчаса, придирчиво изучая цены на продукты, и радовался, как ребенок, когда попадал на удачную акцию — мог тогда набрать по дешевке целую корзину каких-нибудь консервов, которые они бы и за год не съели. Гардероб у него состоял в основном из дешевых шмоток, явно взятых на распродаже, за исключением нескольких брендовых костюмов, которые он на памяти Славы ни разу не надевал — видимо, они предназначались для деловых встреч и статусных мероприятий. Машина у него тоже была далеко не статусная. Однажды, когда они со Славой возвращались домой из ресторана, она заглохла на перекрестке. Пришлось вызвать эвакуатор, а домой добираться на такси. И Мирон чуть не свел с ума и таксиста, и Славу, яростно торгуясь за цену поездки, так что в итоге таксист высадил их с матами.       — Почему ты такой скупердяй? — не выдержав, спросил Слава, когда они добрались до дома.       — Потому что платить нужно всегда только ту цену, которую вещь действительно стоит, — сухо и наставительно ответил Мирон.       — М-да? И сколько дашь за минет? — поинтересовался Слава, подцепляя пуговицу на его джинсах и притягивая к себе ближе.       На лице Мирона появилось страдальческое выражение.       — Не начинай.       — Уже начал. Ответь на вопрос.       — Твой минет стоит больше, чем у меня есть. Он стоит всех денег мира.       — Романтик, блин, — фыркнул Слава.       И, толкнув Мирона к стене, отсосал ему совершенно бесплатно и с большим удовольствием для обоих. Бесплатно и бесценно — иногда это было одно и то же, как в их случае.       При этом Мирон действительно оказался фантастически богат. Слава мог только гадать о реальных размерах его состояния. Основой этого состояния стало крупное наследство, полученное, когда Мирон еще был подростком. Превратившись в несметного богача, он не стал поступать в институт, а вместо этого нанял штат людей, которые пустили его деньги в оборот. Слава как-то спросил, чем Мирон вообще занимается по жизни, и тот кратко ответил: «Инвестициями». И это, похоже, действительно было его единственным занятием: с помощью команды маклеров, а также личных связей и собственного чутья он постоянно искал места выгодного капиталовложения, и за десять лет его состояние выросло многократно. При этом он до сих пор жил в той же самой квартирке, что и до получения наследства. По словам Мирона, она досталась ему от бабушки, в ней прошли немногочисленные счастливые дни его детства, когда он приезжал домой на каникулы из частной школы-интерната для Доминантов. О своих родителях Мирон не говорил никогда, а Слава не расспрашивал. Расскажет, когда сам захочет. И если захочет.       Что до родителей Славы, то Мирон знал о них даже больше, чем Славе бы хотелось. С Ариной они даже встретились, правда, без Славиного присутствия. Вернувшись, Мирон сказал Славе:       — Позвони ей. Один раз. Этого будет достаточно.       Все эти месяцы Слава продержал мать в черном списке телефона, и сейчас ощутил за это укол вины. Набрав ее номер, он с гулко стучащим сердцем ждал, пока она ответит. А потом услышал в трубке ее ласковый, елейный голос:       — Славик, ну наконец-то. Больше не сердишься на меня?       Этот слащавый тон настолько отличался от того, которым она говорила в последний раз, убеждая Славу вернуться к Роману, что Слава онемел. Неужели все дело только в деньгах? И с самого начала было только в них?       — Привет, мам, — с трудом выдавил он. — Мирон сказал, что вы встречались. Как ты?       — Все хорошо, все просто прекрасно. У тебя замечательный Доминант, такой внимательный. Если бы я знала, что ты ушел от Романа к нему, то никогда бы не стала тебя упрекать. Почему ты мне сразу все не рассказал?       Слава слушал ее с нарастающим отвращением. Безумно захотелось просто бросить трубку, но он собрал волю в кулак и заставил себя поговорить с матерью еще несколько минут. По ее словам, Мирон документально подтвердил отсутствие к ней финансовый претензий — для этого они и встречались, он хотел передать ей расписку, чтобы закрыть эту тему раз и навсегда. Раз и навсегда, подумал Слава. И правильно. Только так подобные темы и надо закрывать, иначе это дерьмо тебя сожрет.       — Ты звони, если что-нибудь будет нужно, — сказала мать напоследок, и Слава ответил:       — Да.       Хотя в эту минуту уже знал, что ему больше никогда, ничего в этой жизни не будет нужно от его матери.       С отцом прошло легче, хотя тоже не без напрягов. Слава снял ему квартиру в хорошем районе, в отличном состоянии, и открыл на его имя счет, куда пообещал закидывать по тысяче ежемесячно. Давать спившемуся родителю в руки крупную сумму денег сразу он все-таки поостерегся. Отец при встрече прослезился, обнял Славу и долго, сбивчиво его благодарил, а Слава не знал, куда девать глаза и руки, так что был рад, когда эта семейная сцена закончилась. По дороге домой он спонтанно купил бутылку виски и безобразно надрался в одиночестве. Вечером вернувшийся Мирон обнаружил Славу пьяного вхлам, зареванного и такого несчастного, каким он не был со времен своего бегства от Худякова. Мирон отволок его в ванную, помог проблеваться, вытер ему лицо, довел до спальни и держал его голову на своих коленях, гладя по волосам и спине, пока Слава не уснул. Он ничего не говорил и ни о чем не спрашивал. Только утром, подавая умирающему от жестокого похмелья Славе стакан с рассолом, сказал:       — Я хочу купить твоему отцу квартиру. На твои сто штук он долго на съемной жить не сможет. Когда созреешь принять это от меня — скажи.       Через месяц Слава решил, что пора наконец поискать работу. Свои пятьдесят тысяч он положил на депозит и почти не тратил, за исключением мелких покупок вроде книг и посиделок в баре с Ванькой. И хотя Мирон, как положено официальному Доминанту, полностью его обеспечивал, Слава не хотел даже обсуждать вероятность того, что он вообще не будет работать. В конце концов, он закончил свой чертов пединститут с красным дипломом, на защите комиссия и декан хвалили его выпускную работу. И теперь у него была рекомендация Доминанта, благодаря чему он не просто получил распределение, но и возможность выбирать между лучшими частными школами в городе. Теперь оставалось только пройти собеседование в каждую из них и выбрать ту, которая ему больше понравится.       Этим Слава и занялся, как только уладил все дела с родней, и когда они с Мироном наконец-то немного насытились друг другом и могли теперь заниматься сексом всего раз в день, а не с утра до ночи. Слава составил график собеседований, благо спешить теперь было некуда. В первую неделю он посетил три школы, одна лучше другой. Директора встречали его с самой искренней сердечностью, расхваливали свой образовательный план, соцпакет для учителей, и, конечно же, чудесных, прекрасно воспитанных детей, которым Слава должен будет преподавать этику и психологию семейной жизни. И он мог только гадать, какую роль в этом сердечном отношении работодателей играл красный диплом Славы, а какую — имя его Доминанта на рекомендации. Как обладатель одного из крупнейших состояний в городе, Мирон был хорошо известен в том элитном кругу, члены которого отдавали своих сабмиссивных детей в эти школы.       И вроде бы Славе грех было жаловаться. Но после каждого из таких собеседований у него почему-то портилось настроение. Не из-за протекции Мирона, а потому, что собственный горький опыт внезапно заставил его совершенно иначе взглянуть на сабмиссивную педагогику. Слава и сам учился в частной школе, и ему с первого класса вбивали в голову, что его главное жизненное предназначение — стать хорошим сабом. «Хорошим» значит — послушным, услужливым, терпеливым, ласковым, непорочным… или порочным ровно в той степени, которая требуется твоему Доминанту, но про это ученикам говорили только в выпускном классе, на уроках сексуального воспитания, а Слава специализировался на средней школе. Ему предстояло внушать тринадцатилеткам, что они должны усмирить свою мятежную подростковую натуру и осознать, что их жизнь будет успешной и комфортной ровно настолько, насколько они сами будут смирными и послушными. Потому что так устроен мир. Однако парадокс заключался в том, что если бы Слава сам следовал этой жизненной философии, то так и остался бы в больных, разрушающих душу и тело отношениях с Романом Худяковым. Так какое право он имеет вдалбливать этим детям в головы то, что может сделать их такими же несчастными, каким был он сам?       Это мысли сильно тревожили Славу, и с каждым собеседованием он мрачнел все сильнее. Мирон, конечно, заметил это, но решил, что проблема в работодателях.       — У меня есть знакомый в городском управлении образования, — заметил он как-то вечером, когда они валялись на диване в своей привычной позе: Мирон сидел, Слава лежал головой у него на коленях. — Если тебе не подойдут варианты по распределению, подыщем что-нибудь другое.       — Не стоит, — отрывисто сказал Слава. — Сам разберусь.       — Ладно, — тут же согласился Мирон.       Он действительно временами перегибал палку, но Слава моментально на это реагировал — потому что полностью ему доверял и совершенно его не боялся, — и Мирон тут же чутко улавливал его раздражение и сдавал назад. Благодаря этому они до сих пор ни разу не поссорились. Слава очень надеялся, что так и останется впредь. За всю жизнь никто его так хорошо не понимал.       Четвертое собеседование прошло хуже всех остальных, при том, что директор школы явно был в восторге от перспективы заполучить Славу в штат. Вот только он целый час распинался вовсе не про школу и ее особенности, а исключительно про богатые и влиятельные семьи, которые отдавали в нее детей. При этом он не меньше десяти раз упомянул господина Федорова и заверил Славу, что родители его будущих учеников принадлежат к тому же элитному кругу, к которому и многоуважаемый Мирон Янович. К концу этой встречи Славе хотелось то ли орать, то ли материться, и он вышел из кабинета директора с совершенно иррациональной злостью на Мирона, вся вина которого заключалась в том, что он, мать его, богатый и влиятельный Доминант.       Эта школа располагалась в самом центре города, недалеко от здания мэрии. Как всегда, Слава попытался успокоить расшалившиеся нервы прогулкой и пошел через центр пешком. Но далеко он не ушел: в одном квартале от здания мэрии его встретило полицейское оцепление.       — Прохода нет! Обходите через Академическую! Не толпиться! — выкрикивали полицейские, отгоняя зевак.       Слава обычно не обращал внимания на такие вещи, но тут что-то заставило его остановиться.       — Что там такое? — спросил он какую-то женщину, которую как раз прогнали полисмены.       — Опять суфражисты митингуют возле мэрии, — бросила она. — Третий раз за месяц, чтоб им провалиться! На работу из-за них не доберешься!       Суфражисты были новым политическим движением, отстаивавшем права сабов — прежде всего, как следовало из названия, на участие в выборах и в политической жизни страны. Сам Слава был глубоко равнодушен к политике вообще и к отсутствию у него, как сабмиссива, избирательных прав в частности. К голосованию на выборах допускались только Доминанты, и, само собой, кандидатом тоже мог стать только Доминант. Многим это не нравилось, особенно сабмиссивам из низших слоев населения, пролетариям и фермерам, которым приходилось тяжело работать наравне со своими Домами, не способными их содержать.       Вот эти-то недовольные тут и собрались. За оцеплением можно было разглядеть задние ряды толпы, собравшейся возле мэрии и размахивающей транспарантами. Слава обогнул оцепление, и, перейдя на другую сторону улицы, смог разглядеть несколько надписей.              «ПОДЧИНЕНИЕ — МОЕ ПРАВО, А НЕ ДОЛГ!»       «Я ВКАЛЫВАЮ, КАК ВОЛ, ДАЙТЕ МНЕ ПРАВО ГОЛОСА!»       «ДАЖЕ САБ СПОСОБЕН УПРАВЛЯТЬ ГОСУДАРСТВОМ»              Последняя фраза была цитатой из классика, сказанной в совершенно другом контексте, крайне далеком от идей суфражистов. Слава усмехнулся, а потом вдруг, неожиданно для себя самого, нырнул под ленту оцепления. Полицейских в этой части улицы было мало, и его никто не задержал. Он скользнул вдоль стены, ближе к гудящей толпе, вслушиваясь в негодующие крики, сквозь которые пробивалась страстная речь оратора, которую тот выкрикивал в громкоговоритель, взобравшись на крышу машины.       — Мы требуем, чтобы нас услышали! Разгоните — соберемся снова! Кем вы станете управлять, если мы перестанем подчиняться?!       Толпа встречала каждую фразу одобрительным ревом. Слава удивился, как много в ней было людей с суровыми, жесткими лицами — большинство из них он бы в жизни не принял за сабов, если бы встретил в другом месте. Хотя, конечно, со своими Доминантами все они становились робкими, заискивающими и почтительными — ведь это не твой собственный выбор, это чертова физиология… или нет?       Слава сам не заметил, как оказался в толпе. Придержал шаг, чтобы не забираться слишком глубоко внутрь, остался с краю, но его тут же обступили со всех сторон, зажимая потными телами. Оратор продолжал вещать с импровизированной трибуны, обращаясь то к своим единомышленникам, потрясавшим транспарантами, то к глухим и равнодушным окнам мэрии, откуда, разумеется, никто не вышел к демонстрантам. Слава почувствовал нарастающее волнение, возбуждение — и злость. А ведь эти люди во многом правы. Пусть даже Славе плевать на избирательное право, но ему не плевать на право жить и сохранять собственное достоинство. То самое право, на которое его первый Доминант, Роман Вениаминович Худяков, попросту насрал. И еще пытался срубить со Славы штраф за это! За то, что он не позволил себя растоптать! И таких историй — тысячи! Только никто о них не думает и не говорит вслух. Никто, кроме этих людей.       Митинг все длился и длился, а толпа росла, несмотря на оцепление — видимо, его поставили чисто для галочки, и при желании люди просачивались и присоединялись к протесту. В какой-то момент, оглянувшись, Слава увидел вокруг себя безбрежное море голов. Он оказался практически в центре толпы. И тут его наконец кольнуло страхом, прорвавшимся сквозь опьяняющее возбуждение. Он изучал в институте психологию толпы, и теперь запоздало осознал, что сам попал под ее магнетическое воздействие. В толпе человек сохраняет здравый смысл не дольше получаса, особенно если этот человек — сабмиссив. А Слава тут уже гораздо дольше.       Он опомнился и стал выбираться. Это оказалось не так-то просто: ему отдавили ноги раз двадцать, истыкали бока локтями, но в конце концов толпа стала редеть, Слава вывалился за пределы плотного человеческого месива и выдохнул от облегчения. Блин, что на него нашло, зачем он вообще туда полез? Надо скорее возвращаться домой, уже поздно, Мирон наверняка волнуется.       И он не ошибся. Мирон метался по квартире, как зверь в клетке, а увидев входящего Славу, накинулся на него, будто коршун.       — Где ты был?! Почему на звонки не отвечаешь?!       — Я не…       Слава застыл, схватился за карман. Блядь, ну этого следовало ожидать! У него сперли телефон в толпе! А он даже и не заметил.       — Я телефон потерял, — сказал он, глядя в потемневшие глаза Мирона.       — С тобой все в порядке? — тут же спросил тот, мгновенно ослабляя напор.       По его напряженному лицо с затвердевшими скулами можно было решить, что он еле сдерживает ярость, но Слава уже немного изучил его и сразу понял, что Мирон больше беспокоится, чем злится.       — Да, просто… блин, я ступил, — признался Слава. — Зачем-то пошел на митинг суфражистов. Наткнулся на него в центре, возле мэрии, ну и…       — Митинг суфражистов? — переспросил Мирон таким тоном, как будто Слава признался, что завалил по дороге в травести-клуб за анонимным отсосом.       Слава кивнул и нервно усмехнулся.       — Не спрашивай. Это было какое-то наваждение. Уже прошло.       — И хорошо, — сказал Мирон странно отстраненным тоном. — А как собеседование?       — Плохо. Не хочу о нем говорить. Есть пожрать чего-нибудь? Я как завис там, так про все забыл.       — Конечно. Ужин готов.       Это прозвучало так смиренно, что Слава ощутил угрызения совести. Положил ладонь Мирону на шею, виновато чмокнул его в губы.       — Прости, надо было сразу позвонить. Я не ждал, что так сильно задержусь там.       — Я думал, ты решил к нему вернуться, — сказал Мирон.       Он не ответил на Славин поцелуй, но и не попытался стряхнуть его руку. Стоял, чуть пригнув голову, и его светлые глаза в оперении пушистых ресниц поблескивали подозрением и… неуверенностью?       — К кому вернуться?       — К нему. К Худякову.       Слава уставился на него. Потом смог выдавать только:       — Зачем?       Мирон пожал плечами, отступил, и Славина рука соскользнула с его шеи.       — Старайся предупреждать, если задерживаешься, — ровным голосом сказал Мирон, шагая к кухне. — Не обязательно отчитываться, куда именно ты пошел, просто я должен знать, когда тебя ждать дома.       — Чтобы вовремя приготовить ужин? — сам не зная зачем, спросил Слава.       И сразу же об этом пожалел. Потому что шутка не удалась.       — Да, — сухо сказал Мирон. — И для этого тоже.              * * *              — По предварительным оценкам полицейского управления, число протестующих составило от пятисот до семисот человек. В основном это представители рабочего класса, а также приезжие сезонные работники, которые, как известно, не обладают критическим мышлением и легко поддаются манипулятивной риторике сфуражистов…       — От пятисот до семисот, как же! — негодующе бросил Слава в сторону телевизора, где миловидная прилизанная дикторша с обеспокоенным видом рассказывала про вчерашние беспорядки. — Еще б сказали от пятидесяти до семидесяти. Ну правда, какая разница?       — А она есть? — спросил Мирон, наклоняя кофейник над его чашкой.       Со вчерашнего дня он был странно немногословен. Они вроде бы не поссорились, занялись любовью перед сном, все было очень нежно, но обычно их общение не сводилось только к сексу и совместному приему пищи, как было у Славы с Романом. За этот месяц Слава привык, что они постоянно общаются, рассказывают друг другу про свои дела и мысли, смотрят вместе кино или дурачатся в парных играх на приставке. А сейчас Слава впервые ощутил между ними какой-то холодок.       Он вскинул голову и посмотрел в спокойное лицо Мирона, наливавшего ему кофе.       — Я там был, — напомнил он. — В самой толпе. Народу собралось несколько тысяч, это точно. Зачем врать, что это не так?       Мирон не ответил. Диктор тем временем продолжала:       — К сожалению, на многократные просьбы прекратить несанкционированный митинг протестующие не отреагировали. Более того, были зафиксированы акты агрессии в адрес правоохранителей. Митингующие атаковали полицию, используя камни и даже коктейли Молотова.       — Не было такого! — опять вскинулся Слава.       И осекся, когда картинка на экране сменилась. Вместо телестудии он увидел площадь перед мэрией и толпу, которая уже не размахивала транспарантами, а ожесточенно дралась с полицейскими, теснившими людей к зданию мэрии. Машина, на которой раньше стоял оратор, теперь горела, хотя нельзя было сказать, поджег ли ее брошенный протестующими коктейль Молотова или что-то другое. Внезапно картинку заволокло дымом, поползшим со стороны оцепления в толпу. Люди стали кашлять и валиться на землю, а те, кто остался на ногах, бросились врассыпную, топча головы своих упавших товарищей.       — Полиции пришлось применить слезоточивый газ. По итогам столкновения было задержано более двухсот человек. Следствие…       Мирон взял пульт и выключил телевизор.       — Ты вчера вовремя оттуда свалил, — сухо сказал он.       Слава неверяще посмотрел на темный экран, а потом опять на Мирона.       — Мирон, я же был там. Люди сердились, но вели себя совершенно мирно. Никто не призывал к драке. И когда я ушел, все тоже было спокойно.       — Вполне возможно, в толпу послали провокаторов. Они бросили пару бутылок с зажигательной смесью, это стало поводом для разгона демонстрации. Так всегда делается.       — Всегда делается? — переспросил Слава. — И часто?       — Ты, вижу, за новостями не особо следишь, — улыбнулся Мирон. — И правильно делаешь. Как кофе, не слишком крепкий?       Слава машинально сделал глоток. Потом со стуком отставил чашку.       — А если бы я так остался до конца? Если бы меня тоже задержали? Что бы ты сделал?       — Ну что, что, отмазал бы тебя, конечно. Хотя вполне возможно, что тебе пришлось бы ночь проторчать в обезьяннике.       — У тебя и в полицейском департаменте тоже связи, да?       — У меня связи везде. Не вини меня за это, если можешь.       Его голос опять зазвучал сухо и даже резко. Интонация опасно напомнила Славе тон, которым Мирон обращался к Роману. И это совершенно ему не понравилось.       — Если я правильно понимаю, — сказал он, пытаясь сохранять спокойствие. — суфражисты тебе не нравятся.       — Категорически, — подтвердил Мирон.       — Интересно. Можно спросить, почему?       — Ну уж точно не потому, что я убежденный радикал, считающий сабов грязью под ногами Домов.       Слава вспыхнул, уловив в его голосе упрек. Но все равно не сменил тему:       — Тем более не понимаю. Ты уважаешь сабов, считаешь личностями. Дружишь с Дилярой, защищал меня в суде, нанял для меня адвоката, чтобы он отстоял мое достоинство. Разве суфражисты требуют не того же самого?       — То, что я делал, Слава, это совершенно другое. Не имеющее никакого отношения ни к благотворительности, ни к политике. Я просто хотел помочь тебе. Именно тебе, а не абстрактному сабу с его абстрактной борьбой за абстрактные права.       — Помочь мне? — с горечью переспросил Слава. — Отлично. А им кто поможет?       — Они о себе позаботятся, можешь не сомневаться.       Они доели завтрак в полном молчании.       И, кажется, все-таки наконец-то поссорились. В первый раз.              * * *              — Почему ты никуда не ходишь?       Слава задал этот вопрос, когда они, по своему обыкновению, валялись вечером на диване перед телевизором (их ссора надолго не затянулась — Мирон оказался отходчивым, не в пример Роману). На полу лежали две коробки с недоеденными пиццами, по телеку шла какая-то старая комедия, Мирон рассеяно перебирал Славины волосы, и почему-то Слава решил, что сейчас самый подходящий момент для вопроса, которым он задавался уже не первую неделю.       — В смысле? Куда не хожу?       — На вечеринки. Званые ужины. Благотворительные мероприятия. Ну, куда там еще ходят люди твоего круга?       — Люди моего круга? — переспросил Мирон, перестав перебирать его волосы. — Это кто, по-твоему? Худяков и Собчак?       — В том числе. Скажешь, нет, что ли?       Мирон какое-то время молчал. Потом потянулся, и на секунду Славе показалось, что он намеревается сбросить его голову со своих колен. Но он всего лишь перегнулся через Славу и поднял из коробки кусок пиццы.       — Мы с тобой на таких вечеринках пересекались сколько раз? Два, три?       — Вроде бы два, — почему-то смутился Слава. Он хорошо помнил надменного Мирона Яновича, с неохотой общавшегося с Романом и Никитой, и внимательного, чуткого Мирона, который набросил ему свой пиджак на голые плечи и гладил по спине, помогая выйти из сабдропа.       — При том, что вы с Худяковым ходили на них постоянно, так ведь? Я там оба раза оказался практически случайно. Точнее, там присутствовали нужные мне люди, с которыми я не мог пересечься больше нигде.       — То есть шибари-шоу тебе не нравятся?       — Смотря какие.       Мирон подцепил кусок пиццы вилкой и отправил в рот. Он ел пиццу не руками, как нормальные люди, а с тарелки и с приборами. Славу это смешило, но, с другой стороны, такая привычка позволяла Мирону одновременно есть и трогать его волосы.       — А то шоу со мной… понравилось?       Мирон не отвечал, пока не доел кусок. Потом сказал, внезапно меняя тему:       — Как насчет того, чтобы на выходных зависнуть в баре? Мы с тобой оба никуда не ходим, если уж на то пошло.       — В баре? Вдвоем?       — Нет, — Мирон убрал тарелку, тщательно вытер салфеткой и так чистые руки и взъерошил Славины волосы надо лбом. — Думаю, пора тебе и вправду показать «мой круг».       Бар, о которой он говорил, находился не в центре и не в фешенебельном пригороде, где располагались элитные клубы для Доминантов. Да и элитным клубом он не выглядел даже снаружи. Это оказалась неприметная забегаловка в подвальном помещении, на самой обычной загазованной улице. Единственное, что бросалось в глаза — вывеска над дверью. Громадные цифры «1703».       Увидев их, Слава изумленно обернулся на Мирона.       — Это отсюда твоя татуха на шее? Название бара?!       — В том числе, — ухмыльнулся тот, подталкивая Славу ко входу.       Внутри было темно и задымлено — на каждом столике стоял кальян, а помещения для некурящих тут вообще не предусматривалось. В дальнем углу сидела большая шумная компания, человек десять. И, к замешательству Славы, именно к этой компании его повел Мирон.       — Привет, ребята, — сказал он, выныривая из дымного тумана.       Галдеж за столом моментально улегся, и несколько голосов один за другим выкрикнули его имя.       — Охренеть, а мы только о тебе говорили! — сообщил бритоголовый парень, сидевший с краю стола, и подвинулся, освобождая место.       — Не сомневаюсь, кому ж еще кости перемывать, — усмехнулся Мирон. — Ребята, это Слава. Слава, это ребята. Все, познакомились, давайте бухать.       Слава, страшно робея, осторожно присел на краешек обитой кожзамом скамейки. За столом были только мужчины, по виду — Доминанты, хотя после Диляры Слава бы уже ни за что не поручился. Он не посмел бы заговорить с ними первым, тем более после небрежного «знакомства», которое им устроил Мирон. Но к нему тут же стали обращаться сами, тянуть руки для пожатия через стол, называть имена. Для этого им как будто совершено не требовалось ни посредничество Мирона, ни его одобрение. Только один из всех парней, тот самый, кто потеснился ради них, не протянул Славе руку, а только прищурился и кивнул.       — Александр, — напыщенно представился он, и сидящий рядом Мирон закатил глаза.       — О, господи, начинается. Слав, это Саня, он самый ебучий Дом в нашей тусе, с самым ебучим самомнением и кучей ебучих предрассудков. Что, однако, не мешает ему трахать каждого встречного саба.       — Чего сразу каждого, — возмутился «Саня» (имя Александр ему явно подходило больше). — Только бездомных.       — Бездомных? — невольно переспросил Слава.       И тут до него дошло. Он никогда не слышал, чтобы так называли сабмиссивов, у которых нет Доминанта.       — Короче, Саня — паршивая овца, за Саню стыдно, — строго сказал Мирон. — Где бухло?       Когда они выпили, первое напряжение спало, и Слава стал оглядывать «круг» Мирона уже с меньшей опаской. Это была довольно странная компания: в целом однородная, состоявшая из галдящих, болтливых, явно любящих прибухнуть Доминантов, но с вкраплениями, казалось бы, совершенно чужеродных элементов. Таких, как Саня, и таких, Данила — очень тихий, очень молчаливый плюгавый парень, который совсем не пил и весь вечер что-то черкал на салфетке. Слава был практически уверен, что он саб, только чей конкретно (или вообще «бездомный», по изящному выражению Александра), так и не понял. В какой-то момент парень повернулся к Славе и показал ему салфетку. Слава с удивлением увидел собственное лицо, намалеванное простым карандашом на рыхлой поверхности — схематично, но на удивление точно.       — Похож? — требовательным тоном спросил Данила, и сидящий с ним парень, видя недоумевающее лицо Славы, громко заржал.       — Да забей, Слава, Даник всех новеньких рисует. Считай, обряд принятия в клуб.       Даник возмущенно посмотрел на него, заявил:       — А по-моему, похож! — и спрятал салфетку в карман.       Слава не особо вслушивался в разговоры за столом — болтали в основном про каких-то общих знакомых и дела, в которых он ничего не понимал из-за незнания контекста. Мирон непринужденно поддерживал беседу, то наклоняясь над столом, то откидываясь на спинку сидения и приобнимая Славу за плечи. Ему явно было комфортно и хорошо среди этих людей. И почему-то от этого открытия Слава испытал облегчение. Пусть это и Домы, включая Саню, но с ними точно приятнее и легче, чем в лощеном мире Романа Худякова, где Слава и формально, и неформально был существом второго сорта — «плюс один», придаток к его Доминанту.       Примерно через час Слава совсем расслабился. Он не ощущал себя лишним, хотя и не принимал особого участия в разговоре. Когда компания на секунду притихла, а потом загалдела, точно как при их с Мироном появлении, Слава обернулся и увидел Диляру, идущую к ним через зал.       — Ди, ну наконец, блин! — воскликнул один из парней — Илья, если Слава правильно запомнил имя. — Мы уже думали, не появишься сегодня. Ну что там?       Кто-то вскочил, чтобы взять для нее стул из-за соседнего столика — на скамейках за их столом места уже не осталось. Диляра плюхнулась на стул, и только тут Слава заметил, что она одета в деловой костюм, а волосы собраны в пучок на затылке. Словно прочтя его мысли, Диляра сунула руку в волосы, вытащила шпильку и сердито тряхнула головой, рассыпая черные пряди по плечам.       — Заебалась, вот что там, — зло сказала она — и тут же улыбнулась, увидев Славу. — Ой, Слава! А я тебя не заметила. Привет.       — Так что у Яна с Марком? — опять спросил Илья.       — Да что… Яна отмазала, а Марку таки предъявят обвинение.       — Суки, нахуй! — высказался кто-то с другой стороны стола, и его поддержал негодующий гул голосов.       — Залог нужен? — деловито осведомился Мирон.       И тут до Славы дошло, о чем они говорят. Кого-то из их компании арестовала полиция, и Диляра пыталась уладить этот вопрос — с половинным успехом, судя по всему.       — Нет, Ян за него сам заплатит. Выпустят на поруки, но не раньше утра. Я полдня судью уламывала, но этот долбанный мизосабист пошел на принцип.       Мизосабист? То есть, очевидно, человек, который ненавидит сабов… Еще одно новое слово за вечер, после «бездомного». Удивительно, но там, где Слава рос и жил всю сознательную жизнь, таких словечек никто не употреблял.       — Ян — Доминант, Марк — его сабмиссив. — пояснил Мирон Славе. — Они участвовали в позавчерашнем митинге суфражистов, обоих задержали. Яна отпустили, ведь он Доминант, а вот Марку перепало по полной. Большинство судей просто не любят сабов. По крайней мере, чужих.       — Я тоже там был, — выпалил Слава. — На том митинге.       Если бы это была пафосная вечеринка из тех, на которые его таскал Роман, он бы и пикнуть не посмел. Но атмосфера за столом и бурные эмоции компании по поводу Диляриных новостей раскрепостили его. Возможно, сильнее, чем следовало.       Все головы разом повернулись к нему. Даже надменный Саня (тоже очевидный «мизосабист», пользуясь словечком Диляры) удостоил Славу пристальным взглядом.       — На митинге суфражистов? И Мирон тебя отпустил?       — Мирон не знал, — скучным голосом отозвался тот, прежде чем Слава успел раскрыть рот. — А иначе, конечно, Мирон запер бы его в чулане и к батарее приковал, а то бы еще и выпорол профилактически.       — Ох, да ладно тебе, — бросил кто-то из ребят, чьего имени Слава не запомнил. — Кому еще ходить на такие митинги, как не сабам?       — Людям, которым нехуй чем заняться, — невозмутимо сказал Мирон, поднося к губам бокал с выпивкой. — Независимо от того, Домы оно или сабы.       — Янович у нас прожженный циник. Ни капли веры в светлое дело социальной борьбы, — ухмыльнулся Саня, и Мирон подтвердил:       — Ни капли.       — Почему? — спросил Слава.       И опять все уставились на него. Вряд ли потому, что он, сабмиссив, посмел задавать вопросы. Скорее, это выглядело немного странно после того, как он весь вечер просидел в уголке молча, а теперь вдруг его понесло.       — И правда, Мирон, — сказала Диляра. — Объясни Славе, почему ты, при всех твоих ресурсах, финансовых и не только, так категорически осуждаешь суфражистское движение.       — Потому что я не политик, Ди, — ответил Мирон, без малейшего колебания встретив ее обвиняющий взгляд. — Я инвестор. Меня интересуют биржевые сводки, а не программные заявления. Я уважаю Яна, Марка и любого, кто имеет собственное мнение и смелость его отстаивать, даже ценой столкновения с нашей прекрасной госмашиной, самой гуманной госмашиной в мире. Но лично мне это просто неинтересно. Я ответил на вопрос?       — Слава, он ответил на вопрос? — спросил Илья.       Все опять смотрели на Славу. Он не понимал, почему. Может, дело было в алкоголе, который успел разогнаться по его венам, может, в атмосфере, а может, в том, как до сих пор складывались их с Мироном отношения.       Так или иначе, Слава сказал:       — Это отмазка, а не ответ.       Мирон выгнул бровь. Слава уже знал этот жест. Не хороший и не плохой, но очень для него характерный.       — Сто пудов! — воскликнул Илья и потянулся через стол, вскинув ладонь вверх. — Слава, дай пять!       Слава машинально наклонился и хлопнул по его ладони своей.       — Давай-давай, Янович, объясняй подробнее свою противоречивую позицию! От наших наездов только отмазываешься, а от Славиных, походу, не выйдет.       — Что именно тебе кажется уклончивым или натянутым в моем ответе, Слава? — спросил Мирон, прямо глянув в его слегка раскрасневшееся лицо.       — Все, — выпалил тот. — Ты не раз говорил, что сабы тоже люди, что они… что мы заслуживаем уважения. И Диляра говорила, если уж ты взялся помочь какому-то сабу, то тебя ничто не остановит. Но на митинги ты смотришь через экран телека, презираешь тех, кто там был, что-то надменно цедишь через губу. А твой друг пойдет под суд, потому что просто вышел туда высказать свое мнение! А если б на его месте оказался я? Задержался бы там еще на пару минут, и вполне мог оказаться!       Тихий художник Данила смотрел на Славу через стол в нескрываемом восхищении. Некоторые парни одобрительно кивали, Саня спрятал физиономию в бокале с пивом. Диляра улыбалась знакомой Славе змеиной улыбкой юриста, загнавшего противника в ловушку.       Когда Мирон заговорил, его голос звучал все так же ровно, без малейшей дрожи или холода:       — Разница между мной и суфражистами в том, что они готовы сражаться за идею, а я — за конкретных людей. Любая идея, превращаясь в политическую, становится инструментом для достижения личных целей конкретной группы лиц. И я не готов расплачиваться своими средствами, репутацией, нервами и временем, чтобы кто-то отхватил от этого пирога кусок пожирнее.       — Да все еще проще, Мирону просто не нравится Юнусов, — бросил кто-то, и Диляра пояснила Славе:       — Тимур Юнусов — бизнесмен, поддерживающий суфражистское движение. Его главный спонсор, можно сказать.       — Я с ним когда-то давно имел дело, и никому не посоветую повторять моих ошибок, — вставил Мирон. — Все, к чему он прикасается, превращается в говно.       — А если за говно берется, то просто тратит меньше сил, — продекламировал Илья.       Все дружно заржали. Это разрядило обстановку. Слава тоже усмехнулся, но, опять глянув на Мирона, увидел, что тот не улыбается. Его взгляд, обращенный на Славу, был предельно серьезным.       — Политические движения — это в любом случае грязь и манипуляции, Слава. Вне зависимости тот того, насколько благородно и пафосно звучат лозунги. Политика не бывает чистой.       — А бизнес бывает, что ли?       И вот тут он, похоже, все-таки хватил через край. Во взгляде Мирона повеяло холодком. Ему явно было что ответить на этот неявный — а может быть, и слишком явный — упрек в нечистоплотности его собственных дел. Причем упрек, надо отметить, ничем не подкрепленный. Слава не знал, во что и как инвестирует Мирон — просто поддался расхожему стереотипу, что большие деньги честным путем нажить невозможно. Но что он на самом деле знает о Мироне, чтобы так безапелляционно это утверждать? Еще и на виду у его друзей…       До Славы стало медленно доходить, что он натворил. Во рту мгновенно стало сухо, как в пустыне.       — Прости, — сказал он. — Я не имел в виду…       Рука Мирона с силой сжала его запястье под столом, и Слава подавился окончанием фразы.       — Ерунда. Проехали, — коротко сказал Мирон.       После мимолетной заминки кто-то стал расспрашивать Диляру о подробностях сегодняшнего дела. Компания перешла на другие темы, но Слава до конца вечера сидел, как воды в рот набрав.       И со страхом думал, что будет, когда они окажутся дома.