Цветок каштана

             Он прошагал целый квартал, прежде чем понял, что на нем чужая куртка. Она давила под мышками и в плечах, только Слава был слишком зол, чтобы сразу это заметить. Он остановился под фонарем, схватил куртку за полы и оттянул вперед, рассматривая на блеклом свету. Блин, ну так и есть. Он впопыхах схватил с вешалки куртку Мирона.       — Блядь, — сказал Слава вслух.       Услышать его было некому. Ночная улица была абсолютно пустой, даже машин не виднелось. Автобусы уже давно не ходили, да и метро закрыто. И к тому же, внезапно понял Слава, бумажник остался в его куртке. Как и телефон. Черт!       Он сунул руки в карманы, как будто надеясь на какое-то чудо. Само собой, телефона там не оказалось — Мирон носил свой при себе в кармане брюк. Но Слава нащупал кое-что другое: какие-то листки и пачку карточек, небрежно перетянутых канцелярской резинкой.       Сам не зная, зачем, он вытащил богатое содержимое Мироновых карманов на свет божий. Карточки были дисконтные — разумеется, со своим непревзойденных скупердяйством Мирон Янович не пропускал ни единой скидочной или бонусной акции. Но поверх них в пачке лежала еще и кредитка — видимо, для мелких расходов. Слава тут же сунул всю пачку назад в карман. Пользоваться чужой кредиткой он не собирался, даже в долг. Но налички у него тоже не было, так что ситуация постепенно становилась довольно неприятной.       «Не психуй, — шепнул в его голове знакомый голос послушного, смирного сабмиссива. — Ну чего ты так? Он же хотел как лучше. Он любит тебя. А ты любишь его. Не делай проблему на ровном месте. Вернись».       Голос был прав, но слушать его Славе не хотелось. Слишком часто он шел на поводу у этого голоса, и это, как правило, ничем для него хорошим не заканчивалось. Не зная, что делать дальше, Слава продолжал машинально просматривать бумажки из карманов Мирона — какие-то рекламные буклеты, флаеры... Вечно он хватает их где ни попадя и набивает карманы, «а вдруг пригодится».       Слава зацепился взглядом за один из флаеров, уже шагая из-под фонаря в ночной полумрак — и остановился, как вкопанный.

             «САБ ДЛЯ САБА»       Кризисный центр для сабмиссивов, находящихся в трудной жизненной ситуации.       Юридическая и психологическая помощь, временное бесплатное проживание.       НАМ НУЖНЫ ВОЛОНТЕРЫ!       

      Флаер был большой, желтый, кричащий. В верхней части, под названием, размещалась цветная фотография девушки с подбитым глазом. Она смотрела на Славу затравленным, беспомощным взглядом, который он слишком хорошо знал, потому что сам раньше регулярно видел его в зеркале. Хотя Доминанты никогда не поднимали на него руку, но, возможно, в этом была заслуга Славиной комплекции — он не выглядел как тот, кого можно походя избить. Но зато он вполне позволял причинять себе вред множеством других способов.       Внизу флаера Слава обнаружил адрес. И, надо же, он находился в этом самом районе, через пару улиц. Не сказать что прямо рядом, но пешком дойти вполне реально.       Ладно. Похоже, сегодня у Славы не особо широкий выбор вариантов.       Он быстро нашел улицу, но очень долго искал дом — на флаере значился номер 12, а на самой улице после 10-го шел сразу 14-ый. К тому же тут почти не было уличного освещения, а у Славы не было даже телефона, чтобы подсветить, и он полчаса пробродил в потемках по каким-то глухим дворам, тычась в закрытые подъезды и калитки на воротах. Наконец он увидел старое двухэтажное здание, зажатое между безликими многоэтажками. Над дверью горел фонарь, высветляя бледную маленькую табличку: «Саб для саба». И еще что-то внизу мелким шрифтом, который в темноте было не разобрать.       Слава нажал на ручку двери — заперто. У него упало сердце, и тут он заметил слева вверху дверной звонок. Надавил на кнопку, ничего не услышал, но через несколько секунд динамик домофона затрещал, и из него донесся мужской голос:       — Чем могу помочь?       Его не послали матом и не спросили, какого хрена он не дает людям спать в полвторого ночи. Слава сглотнул и сказал первое, что пришло в голову:       — Я саб, и мне негде переночевать.       Он ждал каких-нибудь уточнений или вопросов, но вместо этого щелкнул замок. Слава положил ладонь на дверь, и она качнулась внутрь.       Вот так вот все оказалось просто.       Внутри темнел неосвещенный коридор. Слава закрыл дверь, замок защелкнулся, и он оказался в непроглядной темноте.       — Стой там! Сейчас свет включу, — сказал откуда-то спереди тот же мужской голос.       Свет действительно загорелся через пару секунд. Слава увидел кучу досок, каких-то мешков и ведер, наваленных поперек прохода.       — У нас тут ремонт. Осторожно иди, справа, там картонками застелено.       Двигаясь на голос невидимого проводника, Слава пробрался через полосу препятствий — и наконец встретил в конце коридора человека, который его впустил.       Ему было лет тридцать на вид, у него была борода и он улыбался.       — Я Петр, — сказал он, протягивая Славе руку. — Дежурю сегодня. Идем, оформим тебя.       Он провел Славу в небольшую тесную комнатку с неплотно задернутыми шторами, между которыми проглядывала наружная решетка на окне. Слава бросил на решетку обеспокоенный взгляд, и Петр сразу пояснил:       — Это от погромщиков и вандалов. Нас не особо любят, особенно в этом районе. Домы-малолетки лезут, бью окна, всякое такое. Давно хотим переехать, но пока финансы не позволяют.       Он сел за стол с работающим компьютером, на экране которого была запущена какая-то игра. Свернул окно и открыл документ с формой.       — Имя? Можно ненастоящее, — сказал Петр, заодно кивая Славе на стул рядом с собой. — Просто для отчетности.       Надо же, у них тут еще и отчетность. Слава присел на краешек стула, оглядываясь по сторонам, и сказал:       — Слава Федоров.       Что, блядь? Федоров? Почему он выбрал эту фамилию? Оговорочка по Фрейду? Если ты в глубине души так мечтаешь про брачный контракт с Мироном, то какого хрена тут делаешь?       Петр как будто не заметил его смятения — или ловко сделал вид, что не заметил, — и задал еще несколько формальных вопросов: статус, возраст, прописка. Никаких документов или контактов он не потребовал. Регистрация тут действительно была чистой формальностью.       — Хочешь чаю? — спросил Петр через пять минут, когда с процедурой было покончено. — Покрепче не наливаем, уж извини.       — Да нет, я просто... Сам не знаю, зачем пришел, — вздохнул Слава.       — Потому что податься больше было некуда, — понимающе кивнул Петр. — Это нормально. Со всеми нами иногда бывает.       Со всеми нами? А, ну конечно, Петр явно саб. Может, и сам когда-то пришел в этот кризисный центр, как Слава сегодня.       — Ты как вообще? Медицинская помощь не нужна?       — Нет, — замотал головой Слава. — Я в порядке. Ничего такого не случилось.       — Если нужно поговорить, я завтра утром вызову нашего психолога. Или юриста.       — Спасибо. Мне бы только переночевать одну ночь. Я заплачу потом, но сейчас у меня денег нет с собой.       — Первые три ночи платить не надо. Потом — по договоренности. Мы не можем предоставлять бесплатное убежище надолго, но ценник у нас социальный.       Он сказал это с некоторой гордостью, и Слава улыбнулся. Здорово все-таки, что есть такое место, он раньше даже и не слышал ни о чем подобном. И здорово, что Мирон имеет привычку набивать карманы рекламными флаерами в своей азартной охоте за скидочными акциями.       Они поговорили еще немного, но Слава безумно устал от долгих поисков центра и просто валился с ног. Петр это заметил и предложил ему пройти в спальню. Но сначала выдал комплект постельного белья — запечатанный, как на железной дороге, пахнущий хлоркой и отбеливателем.       Спальня оказалась довольно большой комнатой, уставленной двумя рядами двухъярусных кроватей. Несколько коек были заняты. Петр не стал включать свет, чтобы не будить спящих, тихонько подвел Славу к нарам и показал его место. Потом шепотом пожелал спокойной ночи и ушел.       Слава сел на койку и посмотрел на зарешеченное окно, за которым абсолютно ничего не было видно. Вокруг него посапывали незнакомцы. «Как же это странно», — подумал он. Посидел еще немного, потом опомнился, вскрыл пакет с бельем, в потемках постелил простыню и натянул на подушку наволочку, стараясь не слишком суетиться и никого не потревожить. Потом снял куртку Мирона, свернул ее и задумался, куда бы деть. Возле койки стояла тумбочка, но мало ли, вдруг тут воруют... Слава сунул куртку под подушку, снял обувь и лег на койку, не раздеваясь.       Несмотря на усталость, он очень долго не мог уснуть. Мысли без конца возвращались к бару и сцене в туалете. Слава прокручивал ее в голове снова и снова, то заново злясь, то становясь на место Мирона и слишком ясно представляя, что он мог подумать. Вот Ванька подбегает к их кабинке и драматично, с преувеличенным ужасом сообщает, что «там в туалете Худяков и Слава с ним!» Вот Мирон, не дожидаясь никаких объяснений, срывается с места и мчится в сортир. Вот он влетает туда — и видит Романа вплотную к Славе, протягивающего руку к его плечу...       Действительно, что Мирон должен был подумать? Что бы сам Слава подумал на его месте?       А потом Слава накинулся на Мирона, вылил на него ведро помоев и сбежал в его куртке. Даже телефон не взял. Наверное, Мирон попытался ему позвонить, потом обнаружил, что Слава перепутал их куртки и забыл свой телефон — и, поняв, что не имеет с ним никакой связи, по-настоящему испугался. Вани были в тот вечер с ними, так что Славе реально некуда пойти, кроме как к матери. И вот Мирон звонит Арине в час ночи, спрашивая, не знает ли она, где Слава. А получив отрицательный ответ, начинает медленно ехать крышей. Он ведь беспокоился, даже когда Слава задерживался после собеседований, а тут просто в нервах умчался в ночь, ищи-свищи...       Для контрол-фрика вроде Мирона Федорова такая ситуация должна быть сущим адом. И Слава вовсе не ощущал злорадства, когда думал об этом. Скорее, стыд. И сожаление. Он же знает характер Мирона, со всеми его достоинствами и недостатками, и было жестоко так с ним поступать, бить в самое больное место. И за что? Только за то, что Мирон уж слишком сильно о нем заботится?       Заснуть с такими мыслями было невозможно, тем более что вокруг храпели и сопели чужие люди. Слава сел в постели, бездумно глядя в темное окно. Потом снова лег, сцепив на затылке пальцы с такой силой, что они заныли. Почему он вообще так отреагировал на поступок Мирона? Как будто это стало последней каплей. Точно как тогда с Романом, когда Слава ушел от него после опасного подвеса. Значит, и раньше было нечто такое, что его напрягало все эти месяцы. И, в точности как с Романом, Слава носил свое недовольство в себе, не проговаривал, не пытался донести до своего Доминанта свои потребности. Только с Романом ему мешал это сделать страх и чувство собственной неполноценности, а с Мироном — нежелание его обидеть. Ведь Мирон так старается. Старается быть идеальным Домом для Славы, и в постели, и за ее пределами. И в этом-то вся проблема. Слава не хотел идеального Дома, он хотел просто быть с человеком, которого любит и которым любим. Но в жизни так не бывает — у каждого есть свои заморочки, и если ты выбираешь кого-то, чтобы пройти с ним жизненный путь, тебе нужно примириться с этими заморочками и надеяться, что твой партнер примирится с твоими. Высказывать взрослому человеку претензии за то, какой он есть, и требовать, чтобы он ради тебя изменился — так же неправильно и непродуктивно, как и упрямо замалчивать свое недовольство.       Получается, что за все эти месяцы, когда их отношения казались идеальными — но с маленькими оговорками, — Славе ни разу не пришло в голову поговорить с Мироном о том, что ему не нравится в их отношениях. И вот результат. Его просто прорвало, он вывалил гору претензий и сбежал, не дав Мирону даже попытаться объясниться.       Слава выдернул руки из-под затылка, схватил подушку и опустил ее на свое лицо, глуша стон. Блядь, как же это все глупо! Он обвинил Мирона в том, что тот ведет себя с ним, как с ребенком — и сам при этом повел себя, как ребенок! Ну и как еще Мирону с ним обращаться, скажите, пожалуйста? Был бы Слава зрелым и взрослым, так и заслужил бы соответствующее отношение. А пока он мечется, как бунтующий подросток — до тех пор такого отношения и заслуживает. Разве нет?       И было что-то еще... что-то очень важное, все определяющее. Эта мысль крутилась у Славы в голове, но никак не могла оформиться. Он замучился ее ловить и стал наконец-то засыпать, когда его вдруг словно подкинуло, и сон разом пропал.       Мирон вошел в туалет и увидел Славу, застывшего перед Романом, как кролик перед удавом. Слава всегда так замирал перед ним. И даже уйдя от него, некоторое время еще не мог избавиться от этой опасливой настороженности, от инстинктивного недоверия к Доминантам. Мирон пробил эту стену. До такой степени пробил, что Слава с легкой душой смог позволить себе наорать на него, обвинить во всех смертных грехах и сбежать в ночь холодную в его куртке и с его кредиткой в кармане. С Романом такой поступок был просто немыслим. Его обращение довело Славу до состояния безропотного животного, и даже оказавшись перед угрозой своей жизни по вине Худякова, Слава не вылил на него ушат дерьма и не высказал в его холеную рожу все, что о нем думает, а просто тихонько позвал на помощь другого Доминанта. А теперь? Теперь все совершенно иначе. Слава наконец вспомнил, что у него есть достоинство, и решился его отстаивать, абсолютно не опасаясь реакции своего Дома — и не думая о его чувствах. От абсолютной, унизительной самоотдачи он перекинулся на такой же абсолютный эгоцентризм — из одной крайности в другую. Он не думал о себе, живя с Романом — а теперь думал только о себе. Но кто сделал это возможным? Сам Мирон и сделал. Его доброта, терпение, уважение — все это было оборотной стороной стремления оберегать и защищать, которое казалось Славе чрезмерным и так взбесило сегодня в баре. Но одно, похоже, не существует у Мирона Федорова без другого. И заботу, и гиперопеку получаешь комплектом. И если бы не это, Слава так и остался бы зашуганным зверенышем с растоптанным самоуважением. У него не было бы даже шанса отстоять свое человеческое достоинство, если бы не Мирон.       Осознав это вместе с первыми лучами солнца, высветлившими небо за оконной решеткой, Слава наконец-то уснул.       Он проспал всего пару часов, но проснулся на удивление отдохнувшим и бодрым. Все койки в комнате уже пустовали, и, одеваясь и заправляя постель, Слава обратил внимание, каким убогим и обшарпанным выглядело помещение — потолок в потеках, штукатурка отсырела, старенький паркет весь в трещинах. А уж кровати, похоже, списали из какой-то тюрьмы по давности лет. Впрочем, несмотря на убогость, помещение было чистым, а незанятые постели аккуратно застелены — за чистотой тут явно следят.       Слава нашел Петра в его кабинетике, который при свете дня оказался таким же бедным, как спальня. Петр поприветствовал Славу широкой улыбкой и сообщил, что он проспал завтрак.       — Но я могу тебе сделать бутерброды, — добавил он так радостно, что Слава не посмел оказаться.       Бутерброды с сыром и колбасой оказались очень вкусными, как и кофе. Слава жевал их, сидя в маленькой столовой, где доедали поздний завтрак еще двое сабов, парень и девушка, оба замученные и молчаливые. Доев, Слава помыл за собой посуду в общей раковине, потом подошел к Петру и, поблагодарив, сказал, что ему пора уходить.       — Уверен? Может, я все-таки позвоню нашему психологу?       — Нет, не надо. Сам справлюсь, — улыбнулся Слава.       Они попрощались, и Слава уже ступил к выходу, когда вдруг вспомнил кое-что и оглянулся.       — Петр, там на флаере вроде было написано, что вам нужны волонтеры?              * * *              Дверь в квартиру оказалась не заперта. Слава осторожно нажал на ручку, тихонько скользнул внутрь и, не включая свет в коридоре, прокрался в спальню. И услышал громкий прерывистый вздох, донесшийся из гостиной.       Слава стянул куртку и сел на кровать, чтобы разуться. Когда он наклонился, дверь чуть слышно скрипнула. Стащив с ног кроссовки, Слава поднял голову и посмотрел на Мирона, замершего в дверном проеме.       Какое-то время они молча смотрели друг на друга.       — Не спросишь, где я был? — спросил Слава наконец.       — Чтобы ты тут же опять разозлился и свинтил? Спасибо. Перебьюсь.       Слава оторвал пятки от пола и указал пальцем на свои ступни.       — Сразу свинтить не получится. Я уже разулся.       Напряженный взгляд Мирона стал чуть мягче. Но он по-прежнему стоял в дверях, скрестив руки на груди и хмурясь. Он не сердился — во всяком случае, Слава на это надеялся, — но его настороженность была вполне понятна. Сложно кидаться с объятиями на человека, который накануне взорвался, как пороховая бочка, именно потому, что ты слишком часто кидаешься на него со слишком крепкими объятиями.       Вот только могут ли объятия быть слишком крепкими в принципе? Хороший вопрос.       — Я был в приюте, — сказал Слава.       — В приюте?       — Ну, в кризисном центре. Называется «Саб для саба». Это...       — Я знаю, что это.       Слава удивленно взглянул на него снизу вверх.       — Знаешь?       — Ну да. Взял вчера их флаер, хотел тебе потом показать, но не успел.       — Так это...       Слава осекся. Сунул руку в карман Мироновой куртки, вдруг покраснел и быстро сказал:       — Там была твоя кредитка, но я ее не трогал.       — Не сомневаюсь, — сухо сказал Мирон.       Как будто его задело, что Слава не захотел воспользоваться его деньгами, чтобы снять номер в отеле после их ссоры. Да уж, в этом весь Мирон Янович.       Слава извлек из кармана желтый флаер и показал Мирону. Тот кивнул.       — Да, этот.       — Так ты не случайно его захватил?       — Нет, конечно. Я вчера утром ездил к ним, поговорил с администратором.       — С Петром?       — Нет, там была женщина, Анна.       А, ну да, Петр же говорил, что у него ночная смена. Позже, когда Слава заинтересовался волонтерством, он рассказал, что они дежурят в приюте по двенадцать часов, а иногда и по суткам — людей не хватает.       — Мирон, зачем ты туда ездил? Зачем тебе их флаер?       Мирон промолчал.       — Ты хотел предложить мне там поработать, да? Волонтером?       Мирон пожал плечами, все так же молча.       Слава глубоко вздохнул. Встал, шагнул к нему, и Мирон чуть заметно вздрогнул, как будто чего-то боясь. Это было так... неправильно. Доминант не должен бояться ничего на свете.       Ну разве что потерять своего саба.       Слава накрыл ладонями его шею, наклонил голову, тронул его губы своими.       — Я тебе звонил, — хрипло сказал Мирон ему в губы. — Даже когда понял, что ты телефон забыл в своей куртке. Все равно звонил. И слушал, как он вибрирует. Как будто так ты был ближе.       Слава больше не мог это выносить. Схватил Мирона за плечи, дернул на себя, втаскивая в комнату. Мирон не сопротивлялся, он весь обмяк, и на какую-то абсурдную минуту они словно поменялись ролями: Слава стал активным, напористым, даже агрессивным, а Мирон — податливым и мягким, ждущим его действия. Не переставая целовать, Слава сгреб его за воротник, подтащил к кровати и толкнул на нее. Потом оседлал, сжимая его бедра коленями, схватил его лицо в ладони, целуя в ухо и в шею. Руки Мирона наконец сжались на его талии, крепко стиснули бока и тут же двинулись ниже, накрывая задницу. Мирон издал долгий, низкий стон. У него уже вовсю стояло.       И тут он вдруг с силой швырнул Славу на кровать, перекатывая на спину. Оказался сверху, окатил острым запахом феромонов, и Слава, млея, инстинктивно развел ноги в стороны, нашаривая пальцами застежку ремня.       Но Мирон отстранился от него и сказал:       — Я так не могу.       Слава моргнул. Как всегда с Мироном, он возбудился мгновенно и очень сильно, в трусах уже было тесно. Обычно Мирон чувствовал его настроение, и им никогда не требовалось говорить фраз вроде «Я хочу тебя» или «Трахни меня», если это не было частью экшена или игры. Все и так слишком очевидно.       Но не в этот раз. Мирон встал, провел ладонью по темной щетине на темени — он недавно опять побрил голову, и волосы только-только начали отрастать.       — Нельзя затрахивать проблему, — отрывисто сказал он. — Это не сработает. То есть сработает один раз, другой, а потом ты снова уйдешь, и тогда уже навсегда.       Его голос был сухим и одновременно каким-то ломким. От этого странного тона у Славы мурашки побежали по спине. Он сел, свесив руки между колен, глядя на Мирона в упор — а тот отворачивался, отводил глаза. И в конце концов отошел от Славы и уставился в окно, как будто избегая на него смотреть.       — Я всю ночь думал про то, что ты сказал.       — Я тоже! — вскинулся Слава. — И мне...       — Не перебивай! — резко сказал Мирон, и Слава затих. — Ты был абсолютно прав. Абсолютно. Я действительно воспринимаю тебя как отец, в какой-то степени. Это проблема большинства Доминантов: у нас у всех родительские комплексы по отношению к сабам. Просто одни родители бывают властными и жестокими, а другие мягкими и опекающими. Но контролировать саба хотят и те, и другие. И я тоже пытаюсь контролировать тебя. Пока ты делаешь то, что не вызывает у меня возражений — у нас все прекрасно. Но если ты начинаешь смотреть куда-то не туда, по моему мнению — я сразу это пресекаю. Иногда даже незаметно для тебя. Хуже всего вышло с этими сраными суфражистами. Ты не представляешь, как я разозлился на тебя за тот митинг. Хотя ты совершенно ни в чем не был виноват. Но это именно то направление, в котором ты не должен смотреть... то есть, — смущенно добавил он, бросив наконец на Славу быстрый взгляд, — мне бы не хотелось, чтобы ты туда смотрел. Я уже много раз объяснял, почему. Но ты же упрямый, как черт. И знаешь, чего хочешь. Это и делает тебя таким потрясающим.       — Спасибо, — нетерпеливо сказал Слава. — Теперь иди сюда и давай трахаться.       — Ты меня слушаешь вообще или нет? Я пытаюсь объяснить, почему вел себя как мудак, а ты...       — Ты не вел себя, как мудак. И не нужно ничего мне объяснять. Я тоже обдумал все и понял, что психанул. Прости меня.       Мирон изумленно посмотрел на него, словно решил, что Слава над ним издевается.       — За что простить? Что ты отстаиваешь свое право быть взрослым человеком? Блядь, Слава, если тебе приходится извиняться передо мной за такое, то наши отношения реально зашли куда-то не туда.       Теперь уже Слава ощутил нарастающую тревогу. Блин, к чему он ведет? Ведь не к тому же, что им надо расстаться? От одной этой мысли ему стало так страшно, что он вскочил и решительно шагнул к Мирону. Но тот предупреждающе вскинул ладонь и сказал:       — Я еще не закончил.       Слава послушно опустился обратно на кровать. И слушал, изо всех сил пытаясь игнорировать невыносимо ноющий от сильнейшего возбуждения член.       — Это твоя жизнь. Твой выбор, связываться с суфражистами или нет. Я могу высказать свое мнение, но не должен тебя отговаривать. Если они тебя используют и кинут, как обычно поступают с неофитами, то это будет твоя собственная лажа и твой жизненный опыт. Может быть, это даст тебе что-то такое, что потом пригодится в жизни. Не знаю. И не имею права за тебя решать. Потому что ты правильно сказал — я не твой отец.       — Ты мой Доминант.       — Это не одно и то же. Несовершеннолетние дети зависят от родителей во всем, но Доминант не владеет своим партнером. Ни его телом, ни душой, не жизнью. Доминант предлагает защиту, помощь, опору, секс. Саб может принять все это или что-то из этого, если захочет, и отплатит Доминанту своим доверим. Так это работает. Без взаимного уважения нет отношений, и любви тоже нет. А я тебя уважаю, Слава, действительно уважаю. Ты очень сильный. Но не буду врать, я это рассмотрел далеко не сразу. Когда ты был с Худяковым и я видел, как он над тобой издевается, а ты терпишь, у меня включилось звериное желание защитить слабого. Просто инстинкт, понимаешь? Это не было любовью с первого взгляда. Я даже не хотел тебя делать своим сабмиссивом. Просто пытался помочь.       — А когда понял, что все-таки хочешь? — тихо спросил Слава.       — Когда ты попросил связать тебя, обнять и полежать рядом. Ровно в тот момент я в тебя и влюбился. Точно помню.       На минуту повисла тишина. Слава сидел, сунув ладони между колен, и со страхом ждал, что еще скажет Мирон. Все это звучало как начало конца. Но Мирон должен выговориться, так же, как вчера выговорился Слава.       — Но я ошибся. Ты не жертва. Твоя слабость была временной, ситуативной. Достаточно было вырвать тебя из-под влияния Худякова, и ты очень быстро пришел в себя и восстановился. Большинство сабов действительно беспомощны в быту и по жизни, им нужна постоянная опека. Но ты не такой. У тебя есть амбиции, идеалы, ты не боишься выйти из зоны комфорта. Всего этого не хватит, к сожалению, чтобы стать адвокатом, но если ты решил, что хочешь помогать другим сабам — то кто я, нахрен, такой, чтобы тебя останавливать?       — И поэтому ты поехал в кризисный центр? Решил узнать, какие там есть варианты для меня?       — Ну да. Вообще-то я договорился, чтобы тебя взяли на должность младшего администратора. Зарплата небольшая, но там-то уж точно никто не будет требовать, чтобы ты учил сабов послушанию. Скорее наоборот.       Слава помолчал, обдумывая услышанное. Потом сказал:       — Спасибо, Мирон. Правда, спасибо тебе. Но я уже договорился с ними сам. Пока что поработаю у них волонтером. Петр сказал, если я хорошо себя проявлю, через пару месяцев можно будет обсудить зачисление в штат с окладом. Так что...       — Блядь, — вздохнул Мирон. — Значит, нужно позвонить в банк и аннулировать чек, который я им выписал.       Слава закатил глаза.       — Да ну, блин, ты этого не сделаешь.       — Не сделаю. Ты не злишься?       — За то, что ты им выписал чек? Нет. Я видел, какие у них там кровати. Не факт, что лавочка в парке была бы худшей альтернативой.       — Нет, за то, что пытался купить для тебя эту работу. А ты, как видим, отлично справился с этим сам. То есть я снова лоханулся. Можешь удирать опять. Честное слово, я подожду, пока ты кроссовки наденешь.       Ну все, Слава дал ему достаточно времени выговориться. Он опять встал, и на этот раз Мирон его не остановил.       — Мирон, хватит. У меня есть голова на плечах. Все, что ты делал и делаешь — это объяснимо. И ты по-своему прав. В конце концов, ты меня поначалу совсем не знал как человека. Видел во мне только жертву плохого Доминанта. И сейчас изо всех сил стараешься поменять это отношение ко мне, и у тебя получается, просто иногда все еще заносит. Но ты понимаешь меня. Понимаешь, кто я и что мне нужно. И в койке, и за ее пределами. Ну чего еще сабу хотеть от Дома?       — Так ты меня не бросишь? — осторожно спросил Мирон.       Слава выдохнул всей грудью. Так вот к чему он вел! Это все была попытка отговорить Славу от него уходить, а не подводка к тому, что им нужно расстаться. Блин, ну нельзя же так пугать-то!       Слава подошел к нему вплотную и обнял. Просто обнял, крепко-крепко, ткнувшись подбородком ему в плечо. И стоял так, не шевелясь и почти не дыша, пока руки Мирона не сжались на его спине в ответ.              * * *              Часа через три, насытившиеся друг другом и до предела обессилевшие, они лежали на кровати в спальне, привычно обнявшись, и лениво препирались, кому вставать и переться на кухню за чаем. В конце концов сыграли в «камень-ножницы-бумага», Слава продул два из трех и, страдальчески застонав, с трудом оторвал сладко ноющую задницу от постели и поплелся на кухню. Еще черед десять минут они пили мятный чай из одной поллитровой чашки, передавая ее по очереди друг другу. Мирон казался странно притихшим и задумчивым, но Слава решил, что он просто переваривает все, что случилось накануне и утром. Ему и самому не мешало это хорошенько переварить, но сейчас ему было слишком хорошо, чтобы размышлять о высоких материях. Хотелось просто нежиться и балдеть, и мятный вкус чая во рту, мягкое тепло в груди, ощущение еще не высохшей спермы Мирона между ягодиц способствовали этому в полной мере.       — Ты сказал, я знаю, что тебе нужно, — сказал Мирон, нарушив уютное спокойное молчание. — Точно знаю?       — Ну, — усмехнулся Слава, — до сих пор вроде ни разу не промахивался.       — Просто если уж мы вытянули на свет божий все твое недовольство мной как Доминантом, может, стоит уже дожать тему до конца?       — О чем ты вообще? — Слава поставил чашку на столик у кровати и непонимающе посмотрел на него.       Мирон ответил ему пристальным, изучающим взглядом, как будто пытался поймать на лжи. Ну что опять такое? Они только что так охрененно потрахались... нет, так охрененно занялись любовью, лучше просто не бывает — и снова какие-то напряги?       Мирон поймал беспокойство в его взгляде и решил не тянуть больше резину.       — Есть что-то такое, о чем ты мне никогда не говорил? Какие-то твои желания, потребности?       — В постели?       — В том числе. Что-нибудь такое, что ты хочешь сделать... или чтобы сделали с тобой.       Слава непонимающе моргнул.       — Да вроде нет. Я тебе уже про все рассказал. Ну или показал.       — Точно? — повторил Мирон.       Слава подтянул ноги под себя и сел на пятки. Упер руки в кровать, наклонился над Мироном, приподнявшимся на локте и неуверенно поглядывающим на него снизу вверх.       — Говори, — потребовал Слава. — Что не так?       — Все так. Просто... блядь... наверное, надо было давно тебе рассказать. Потому что меня это, блин, мучает. С самого начала.       — Да что случилось-то?!       Мирон глубоко вздохнул, обнял его за шею и быстро поцеловал в губы.       — Сейчас — ничего. Случилось раньше, а я из тех долбоебов, кто годами тащит на собственном горбу всякую дрянь. Не умею отпускать прошлое.       До Славы наконец дошло, что Мирон пытается ему в чем-то признаться, и это явно не дается ему легко. От этой мысли у него засосало под ложечкой: он оценил доверие, но почему-то не был целиком уверен, что хочет это услышать.       — Нужно уметь отпускать, — сказал Слава, и, подумав, добавил: — И прощать. Тебе самому будет легче.       — Мне некого прощать, тут другое. В общем, Слав, такое дело. Диляра была моим сабом.       Слава раскрыл рот. Мирон тронул двумя пальцами его подбородок и аккуратно надавил, заставив с коротким стуком сомкнуть челюсти.       — Именно, — усмехнулся он. — Сам в шоке.       — Женщина? — выдавил Слава. — Я не знал, что ты...       — Бисексуал? Ну да. Как говорится, выебал и Герду, и Кая. Но все-таки к мужчинам меня тянет больше. Хотя дело даже не в поле, дело в личности. Я всегда выбирал незаурядных сабов. Может, поэтому у меня их было совсем немного. А Ди вообще стала первой. Как и я у нее. Она была уже совершеннолетней к тому времени, не подумай — как раз поступила на юрфак. Ее непросто было туда устроить, пока суть да дело, мы много общались, и как-то незаметно сошлись.       — Ты ее любил?       — Не знаю. Возможно, хотя скорее как сестру. Но проблема была не в этом. Мы оба были неопытными, открывали доминантно-сабмиссивные отношения вместе. Но Ди, в отличие от меня, уже в восемнадцать лет четко знала, что ей нужно. Слишком четко. Бескомпромиссно.       Он замолчал. Рассеянно погладил Славину шею, как будто ускользнув в воспоминания — не самые приятные, судя по складке между бровями. Слава терпеливо ждал.       — По ней не скажешь, что она саб, — наконец проговорил Мирон. — И тем более по ней не скажешь, что она мазохистка. Настоящая, эталонная мазохистка, как из книг маркиза де Сада. То, чем мы с тобой занимаемся на экшенах — просто детский сад по сравнению с ее запросами. Нет, ты не понял, — тут же добавил Мирон, когда Слава стал обиженно выпрямляться. — Не в этом смысле. Меня нереально штырит абсолютно все, чем мы с тобой занимаемся, Но Диляра хотела экстремальных практик. Кровь, ножи, шрамирование, клеймление. Настоящая сильная боль. И настоящая опасность. Она как-то сказала мне, что ничто не дает ей таких ярких оргазмов, как риск для ее жизни во время сессии. Не игровой риск, настоящий.       Слава мысленно увидел самого себя, висящего вниз головой в студии Романа Худякова. С раскрасневшимся лицом, одеревеневшим телом, гулко стучащей в голове кровью... Нет, такого ему никогда не понять. Он не знал, как некоторые сабы находят в себе смелость заключать абсолютные контракты, в буквальном смысле вручая Доминанту свою жизнь. Но, возможно, смелость тут вовсе и не требовалась. Они просто не могли без этого жить.       — Ну она дает, — только и смог выговорить он. — Я бы так не смог.       Лицо Мирона как будто немного просветлело. Он кивнул и сказал:       — И я не смог. Мы пытались полгода. Я старался как-то смягчить ее предпочтения, приучить к более безопасным и щадящим практикам. Ну, ты знаешь меня — если я хочу защитить своего саба, то иногда меня заносит совсем не в ту степь. Я не имел права ее ломать, но попытался. Кончилось тем, что она вообще перестала испытывать со мной оргазм, не говоря уж про сабспейс. А потом ушла. К другому Дому, который смог дать ей то, что она хотела.       — Блин, Мирон. Мне жаль.       — А мне нет. Это было правильно. Проведи мы с ней вместе больше времени, и кто-то из нас начал бы меняться в угоду другому. Мы были слишком молодыми, оба. Но Ди — огромная умница, она не затаила на меня никакой обиды. Мы остались хорошими друзьями. Только теперь...       — Теперь ты боишься, что я тоже захочу ножи и клеймление?       — Не знаю. Я не знаю, чего ты хочешь. Мы уже полгода живем вместе, а ты, как выяснилось, носил в себе столько невысказанных обид. Может, свои желания ты тоже скрываешь, потому что привык их скрывать с Худяковым. Если это так, Слав, то скажи прямо сейчас. Пожалуйста.       Слава наклонил голову, потерся кончиком носа о его нос.       — Нет. Честное-пречестное слово, Мирон. Ничего нет. У меня самые простые и примитивные запросы: свяжи, выпори, выеби. Сплошная ваниль. Я вообще боюсь, что тебе со мной со временем станет скучно.       — Не станет.       Они целовались долго, лениво, сладко, спокойно, с обоюдным чувством полной безмятежности и доверия друг к другу. Слава на удивление легко принял признание Мирона. И знал, что на их дружбе с Дилярой это никак не отразится. Она всегда была со Славой такой приветливой, милой, откровенной, искренне старалась отстаивать его интересы — и все это при том, что он саб ее бывшего партнера. Удивительная она все-таки девушка. С такой кто угодно бисексуалом станет...       И тут Славе в голову пришла еще одна мысль. В общем-то очевидная, и странно, что она не приходила раньше.       — Стоп, — сказал он, резко отрываясь от мягких губ своего Дома. — А ты-то сам? Хочешь что-то такое, чего мы не пробовали?       И по потемневшему, напрягшемуся взгляну Мирона понял, что попал в точку.       — Так, — Слава сел на пятки, упер ладонь Мирону в грудь, не давая ему тоже сесть. — А ну-ка, колись. Быстро.       — Да я не...       — И зубы мне не заговаривай, — строго сказал Слава. — Я тебя насквозь вижу. Что ты хочешь со мной сделать? И почему стремаешься про это сказать?       Он еще не закончил говорить, когда тут же сам понял ответ. Ну конечно. Из-за Худякова. Роман заставлял Славу заниматься тем, что ему не слишком нравилось, а временами вообще не нравилось. И теперь Мирон боялся даже заикнуться про практику, к которой сам Слава не проявлял интереса. Думал, что Слава не сможет отказать и ему тоже.       Но Слава уже не тот, кем был полгода назад. Ну, не совсем тот.       — Давай так. Для этого нужны какие-то девайсы?       — Да, — сказал Мирон, пристально глядя ему в лицо.       — Я сейчас выйду из комнаты. Ты все приготовишь. Я войду, и если мне не понравится эта идея, сразу же про это скажу. Без обиняков. И мы тогда просто закроем эту тему. Или, если это что-то не совсем для меня неприемлемое, то обсудим, как бы это сделать так, чтобы мне тоже понравилось.       — Я люблю тебя, — сказал Мирон. — Охренеть как люблю. Никогда ни к кому такого не чувствовал.       — Ой, ладно, разошелся. Я еще ни на что не согласился, между прочим. И ничего не обещаю.       — Знаю.       Еще один долгий, бесконечно томительный поцелуй — и Слава слез с кровати. Подошел к двери, оглянулся, спросил с любопытством:       — А они здесь? Ну, эти девайсы?       — Здесь.       — И давно?       Мирон молча кивнул. Слава, вдруг смутившись, торопливо вышел из спальни и плотно прикрыл за собой дверь. Чтобы все было по-честному и не возникло искушения подглядывать, пошел в ванную — как раз самое время принять душ, тем более, если сейчас будет экшен. В животе возникло приятное щекочущее ощущение, как в ожидании праздника. Хотя Слава совсем не был уверен, что его ждет что-то приятное. Если бы это была какая-то невинная фигня, Мирон бы насчет нее так не парился.       Слава дал ему пятнадцать минут. Выйдя из душа, прислушался — и услышал короткое приглушенное звяканье. Цепи, что ли? На секунду ему стало страшно, но только на секунду. Это же Мирон. Он никогда не принудит Славу ни к чему такому, чего бы он сам ни хотел — ни физически, ни морально.       Набрав воздуху в грудь, Слава толкнул дверь спальни и вошел.       Сначала он ничего не понял. Мирон стоял напротив кровати, а на ней лежало... что-то. Что-то очень большое, размером с человека. Из черной кожи.       А потом Славу обожгло осознанием. Это был мешок для мумификации. И здоровенная связка кожаных ремней с ним рядом.       — Блядь, — сказал Слава.       — Вот видишь, — отозвался Мирон. — Я говорил. Ладно, забыли.       — Стой, — остановил его Слава, когда Мирон нагнулся к кровати, намереваясь свернуть этот немного пугающий арсенал. — Я же не сказал «нет». Просто... блин, не ожидал.       — А чего ты ожидал?       — Понятия не имею.       Слава шагнул к кровати, присел на ее край и осторожно провел ладонью по матовой кожаной поверхности мешка. Он был плотным, по всей его длине шла застежка-молния, а вверху он заканчивался чем-то вроде капюшона или маски. Слава попытался представить, каково будет оказаться там, внутри.       И не смог.       — Сенсорная депривация, — вполголоса сказал он. — Абсолютный контроль, да?       — Да. И абсолютное доверие.       Слава поднял голову. Какое-то время они с Мироном смотрели друг другу в глаза.       Слава взялся за край мешка и потянул его на себя. Он неожиданно оказался очень тяжелым, и Слава поднял глаза на своего Доминанта.       — Поможешь мне?       И конечно же, он помог.       Слава лег на кровать поверх расстегнутого мешка, просунул ноги в разрез. В детстве он пару раз, дурачась, зачем-то залезал в пододеяльник, и неожиданно это напомнило ему то полузабытое ощущение. И еще глубже, на грани подсознательного, всплывало даже не воспоминание, а понимание, что в младенчестве его пеленали, и тогда, наверное, он переставал плакать и засыпал. От этой мысли на душе стало очень спокойно. И он ведь не один. Мирон помог ему забраться в мешок, распрямил внутри его руки и ноги, расправил кожаные складки вокруг его тела. Потом взялся за молнию и медленно потянул ее снизу вверх, неотрывно следя за Славиной реакцией.       — Если станет страшно, сразу скажи.       — Мне не страшно, — прошептал Слава. — Совсем нет.       Молния дошла ему до подбородка, и только тогда он почувствовал, насколько тесным оказался бондажный мешок. Он был на размер или два меньше, чем нужно при Славиной комплекции. И наверняка Мирон не взял такой размер по ошибке. Кожаная ткань плотно облепила голое Славино тело, как будто слилась с ним. Он попытался пошевелить руками, вытянутыми по швам и крепко прижатыми к бедрам, и не смог.       Это было приятно. Очень.       Мирон бережно приподнял его голову, натягивая на нее капюшон. Черная кожаная ткань легла Славе на верхнюю часть лица, заставив закрыть глаза, прижала веки... и нос тоже. Открытым остался только рот, и Слава широко раскрыл его, втягивая воздух.       — Кляпа не будет, — сказал Мирон. — Ты сможешь дышать через рот. И сказать, если что-то не так. Я сразу тебя развяжу.       Слава шумно выдохнул, втянул воздух ртом, снова выдохнул. Дышать так было непривычно, но не особенно дискомфортно. Даже наоборот: от частого, глубокого дыхания ртом кровь прилила к голове и паху, и член начал быстро затвердевать, с силой упираясь в кожаную ткань, которая вжимала его в низ живота. Слава сжал колени и дернул ими, и ладонь Мирона легла ему на грудь.       — Все хорошо?       — Да, — сказал Слава одновременно с шумным выдохом. — Да-а-а...       Маска обхватила его голову еще плотнее. Мирон как-то закрепил ее, так что она не могла сползти и ее невозможно было сдвинуть. Подбородок тоже обхватила полоска кожи, придерживая челюсть и не давая раскрыть рот слишком широко.       Слава опять услышал тонкий звон, который поначалу принял за лязганье цепей — но это были не цепи, а стальные пряжки ремней, которые шли в комплекте с мешком. Первый из этих ремней обвил его щиколотки, стягивая их вместе.       — Туже, — выдохнул Слава. — Сильнее!       Он не мог видеть лицо Мирона и уже почти не слышал его голос: кровь в ушах шумела все сильнее. И ему было трудно думать о Мироне сейчас, когда он весь невольно сконцентрировался на этих непривычных, острых, немного пугающих и таких ярких переживаниях. Второй ремень обхватил его ноги выше колен, третий — бедра, четвертый и пятый туго стянули торс, еще крепче прижав руки к бокам. Последний ремень Мирон просунул ему под шею — он оказался самым широким и твердым, и Славе пришлось запрокинуть голову. А когда он попытался ее повернуть, ничего не вышло — жесткий, как ошейник, ремень упирался в подбородок, окончательно зафиксировав его в полностью неподвижной позе.       Было темно, жарко, беспомощно, восхитительно. Пальцы Мирона скользнули по его пересохшему рту, погладили нижнюю губу, и Славе захотелось попросить кляп. Хотя это было бы безумием — как он тогда будет дышать?       — Я рядом. С тобой. Все хорошо. Ты в безопасности. Я тебя люблю.       Он говорил тихо, мягко и гладил Славины губы — единственную часть его тела, оставшуюся открытой, не облепленную черной кожей и не стянутую ремнями.       — Ты готов?       Слава не понял, к чему он должен быть готов, и не смог ответить. Вместо ответа из последних сил потянулся губами и поймал указательный палец, ласкающий его лицо.       Наверное, такого ответа Мирон и ждал. Через несколько секунд Слава почувствовал, как ему что-то надевают на голову поверх капюшона — что-то тяжелое, крепко прижавшееся к ушам. А еще через пару секунд весь мир заполнился ровным шелестом белого шума.       Мирон лишил его возможности видеть, слышать, обонять, двигаться. И чувствовать что-либо, кроме собственного неподвижного тела и ласковой руки на своей пылающей коже.       Что было дальше, Слава не помнил. Он улетел в сабспейс — нет, не просто улетел, а рухнул, словно со стометровой скалы, и падал, падал без конца. Позже — гораздо позже — он вспомнил то, что читал о сенсорной депривации раньше, и не удивился такому эффекту. Люди в таком положении обычно либо впадают в панику, либо входят в сильнейший транс, которого невозможно достигнуть другими средствами. Вот чего добивался Мирон. Он хотел подарить Славе это исключительное ощущение потустороннего, космического покоя, в котором саб, лишившись какой бы то ни было связи с чувственным миром, выходит за рамки собственного тела. Это был риск. Но это был контролируемый риск. Мирон не отходил от него ни на секунду и не спускал с него глаз, не убирал руки с его тела, поглаживая, лаская, трогая его поверх мешка, и если бы хоть на миг заподозрил неладное, то немедленно прекратил бы экшен.       Но все было хорошо. Он зря беспокоился. Все было фантастично.       Хотя понял это Слава только тогда, когда ошеломляющий сабспейс стал понемногу ослабевать и он снова обрел способность мыслить.       Он очнулся, лежа поперек кровати, мокрый от пота, укрытый одеялом, полностью освобожденный от всех пут, дрожащий и плачущий. Только эта дрожь и эти слезы не имели ничего общего с дрожью и слезами, до которых его доводил Роман. Хотя, казалось бы, в чем тут разница? Но она была. Настолько гигантская, что всех слов мира не хватило бы ее описать.       Мирон, как всегда после особенно мощных экшенов, лежал рядом и обнимал его, утирая струящиеся по лицу слезы, слегка массировал мышцы на спине и плечах. Когда Слава перестал дрожать, снял с него одеяло, прижался к нему сзади своим голым телом и осторожно поцеловал в ухо.       — Ну как ты? — шепотом спросил он. — Немножко отпустило?       Слава судорожно кивнул. Он никак не мог перестать всхлипывать, и Мирон бережно провел пальцами по его щеке, вытирая неудержимо струящиеся слезы.       — Тебе понравилось?       — Охуенно, — еле шевеля пересохшими губами, выдавил Слава. — Не знаю, что это такое нахуй было. Но это было охуенно.       Мирон поцеловал его в плечо.       — Спасибо. Спасибо, что веришь мне. Не плачь, пожалуйста.       Но Слава просто не мог перестать. Это было слишком много, слишком сильно. Слишком глубоко. Он ни за что бы не смог передать словами то, что почувствовал, услышал и увидел, лишенный своим Доминантом способности видеть, слышать и чувствовать. Это было за гранью человеческого понимания.       И все равно оставалось прекрасным.       — Сколько я провалялся? — спросил он уже почти нормальным голосом.       — Полчаса.       — Офигеть. Я думал, неделю.       — Дольше не надо. Это как наркотик. Я слышал, даже можно пристраститься. Тебе правда понравилось?       Слава обессиленно повернулся к нему. Протянул руку, обхватил его за голову, притянул к себе. И уткнулся носом в его шею, прямо в татуировку с цифрами 1703.       — Никогда тебя не отпущу, — прошептал он. — Слышишь? Никогда. Никогда.