✤ ✤ ✤
Интерлюдия. Подземелье Палаццо дей Приори. Около 10 часов вечера. — Кем был человек, чью кровь я пила вчера? (Произнесено с деланным трагизмом.) — Бродягой из соседнего города. — Фу. — Не ожидал, что ты настолько чувствительна в вопросах питания. Кого привести тебе в следующий раз? Миллионера? Кровную принцессу? — Ты прекрасно знаешь, о чем я. (Она хлюпает носом, на этот раз искренне.) Моя семья никогда не простит мне этого. Я сама себе не прощу. — Ну-ну-ну. (Он достает платок, вытирает ей слезы сквозь решетку.) Что случилось с тобой, моя маленькая вольная пташка? Не далее как две ночи назад ты рассуждала о том, как важно не идти вопреки собственной природе, и убеждала меня вместе отправиться на охоту. А потом сломала человеку шею так, что я поневоле залюбовался. (Она морщится — он абсолютно прав.) — Неужели ты не понимаешь, что это совсем другое? Тот мерзавец калечил жизни и продолжил бы делать это, если бы только мы от него не избавились. А чем провинился этот несчастный странник? (Ее голос становится плотным, она готова разреветься со сладостью подлинного раскаяния.) — Настоящих злодеев на свете не так уж много, пташка. Если бы бессмертные взяли на себя кредо питаться одними отбросами, то вскоре озверели бы от голода. К тому же, неужели ты думаешь, что человеческая суть высечена в камне? А если и так, неужто ее не сотрут ветра и годы? Даже самый праведный человек может превратиться в злодея, если на него достаточно долго давить. Или просто превратно истолковать его действия. (Она запрещает себе рыдать. Проглотив свою горечь, она прислоняется ближе к решетке и протягивает сквозь нее пальцы, ища его утешительной руки. Спустя мгновение бездействия он крепко сжимает ее ладонь.) — Когда-то мой отец пил человеческую кровь. Он выслеживал убийц и насильников, а потом выпивал до дна. Но надолго его не хватило. Осознание ценности человеческой жизни так мучило его, что он в конце концов последовал дедушкиному примеру. Получается, что так существовать нельзя, ты все равно рано или поздно вынужден будешь смириться с мыслью, что ты — чудовище. — Не обижайся, но твой отец — семнадцатилетний мальчишка. И, следственно, максималист. Мир не делится на героев и злодеев, как бы очаровательна не была идея. Вспомни, что я говорил тебе о человеческой сути. (Она жалеет о том, что начала этот разговор. Ей хотелось, чтобы ее приголубили и утешили, а вовсе не потчевали циничными идеями. Она приподнимает подбородок, тянется к нему, требуя поцелуя, но он всего лишь смотрит на нее, улыбаясь краем рта и поигрывая почерневшим от древности амулетом. От резкого понимания того, насколько он стар и опытен по сравнению с ней душа уходит в пятки — но, возможно, впервые в сознательной жизни она действительно испытывает что-то помимо скуки. А скука — куда более ядовитая субстанция, чем страх.) — Взгляни на меня. Я — чудовище? — Нет. — Да. Я чудовище в самом классическом смысле этого слова. Мое существование противоестественно, но это полбеды. Беда — или благословение — в том, что оно совершенно не мешает мне находиться в гармонии с собой. — Тогда и я чудовище? Мое существование тоже противоестественно. И оно не особо тяготило меня до сегодняшней ночи. Я иногда злилась на других, но не горевала из-за себя. — Ты очень умна. Я всегда это знал. (Он внезапно открывает дверь камеры настежь. Она испуганно отстраняется, шумно отползает в глубину камеры, но он не пытается проникнуть внутрь и броситься, хотя в полумраке подземелья его лицо действительно выглядит куда более хищным, чем в сердцевине освещенного города. Напротив — он манит ее наружу, дразнит, словно насмехаясь над ее подсознательным страхом снова преступить границы допустимого и жестоко за это расплатиться.) — Ты уже нарушила с десяток заповедей, Фанес. (Она изумляется, откуда он знает, о чем именно она думала; ей не приходит в голову, что, когда ты прожил с десяток веков, мало кто остается для тебя по-настоящему непредсказуемым.) Поздно каяться. Ты уже никогда не будешь их принцессой, их куколкой, их счастьем. Теперь у тебя есть два пути. (Она еле слышно всхлипывает; он цокает языком и снова манит ее наружу, на этот раз более требовательным жестом. Медленно, роняя на своем пути клочья запутавшейся в волосах соломы, она приближается к нему. Мимолетным движением руки он гасит факел и мрак захлопывается вокруг них прохладным коконом.) — Ты можешь ползать у них в ногах и умолять принять тебя обратно, чтобы потом всю жизнь провести, глядя в чужой рот. А можешь отряхнуться и идти дальше, чтобы самозабвенно творить глупости и учиться всему самой. — А что выбрал ты? (Дерзость — ее последнее оружие.) — Смотреть одним глазом в рот, а другим — на свою собственную выгоду. Думаешь, я позволил бы Аро обречь тебя и твою подружку на казнь, если бы это не сыграло мне на руку? — Что ты задумал? — Преподать тебе урок. И Аро со старейшиной Каллен заодно. Что ты предпочтешь — наблюдать или участвовать? — (Краткая пауза, во время которой с безмолвным грохотом обрушиваются остатки ее морального постамента.) Участвовать. — Тогда — за мной. (Он берет ее под руку и, не оглядываясь, ведет сквозь запутанные ходы и тупики куда-то в самую глубь дворца, туда, где не ходят без надобности даже старейшины, и где наверняка никто не помешает окончательному обсуждению условий его небольшого личного альянса. Она спешит следом, ориентируясь то на ускользающее прикосновение, то на впечатавшийся в память звук шагов, то на бергамотовый аромат его дыхания. С каждым мгновением соблазн его идей острее и острее отзывается в ее сознании, и сердце ее стучит все бодрее, готовое вот-вот облечься в новую блестящую чешую измененного понятия мира — если, конечно, сначала оно не разорвется от ужаса.)✤ ✤ ✤
Под убаюкивающий шелест тихой беседы двух влюбленных на Палаццо дей Приори опустилась душная итальянская ночь. После казавшихся бесконечными мрачных раздумий Элизабет наконец задремала — и пришла в себя от непрерывной тряски. Ванесса мотала ее из стороны в сторону, словно тряпичную куклу. Бессмертная кровь давала о себе знать, девушка была напряжена и сосредоточена, как никогда. — Приготовься! — Голос Несс прозвучал над самым ее ухом, тише, чем звук падающего на землю листа. Но этого было вполне достаточно, чтобы понять, что именно должно вот-вот произойти. От стен узкого, мощеного влажным камнем коридора отражался гулкий стук чьих-то каблуков, сопровождаемый непонятным шуршанием. Лиззи нетвердо, но решительно привстала с тюфяка и присоединилась к ждущей у решётки Ванессы. Они обязаны были выдержать — пока бьются их сердца. Железная убежденность в избранном пути заметно дрогнула, когда стало понятно, кого именно прислал за ними Аро: жаркий свет факелов выхватил из густой темноты обманчиво ангельское лицо Джейн. Дверь в темницу перед ней отворилась словно сама по себе. Деметрий явно предпочитал не искать ссоры с любимицей Аро, несмотря на явную брезгливость, которую буквально пару мгновений можно было наблюдать на его скуластом лице. Джейн замерла на пороге и обвела подземелье беспристрастным взглядом. Лишь один раз — когда ее кровавые глаза скользнули по лицам пленниц — в нем мелькнуло нечто похожее на чувство собственного бесконечного достоинства. Она щелкнула пальцами и Деметрий, подхватив у неё из рук два шуршащих чёрных платья, передал их Элизабет и Ванессе. — Аро приказал вам переодеться перед судом. — Элизабет ещё никогда не видела Джейн так близко. Она действительно была совсем ребёнком, не старше двенадцати, но язык тела красноречиво выдавал истинный возраст: узкий подбородок надменно приподнят, в алых глазах равнодушие, младенческие припухлые губы сжаты в суровую линию. Вероятно, почувствовав прикованное к себе внимание, Джейн уставилась на Лиз в упор, и та поспешно занялась переданной одеждой. Платье понравилось бы ей, если бы она получила его при других обстоятельствах: длинное, на тонких бретелях, расшитое и искрящееся настолько искусно, что, казалось, его соткали из полуночного неба. — Смело, — тихо произнесла Элизабет, ни к кому особенно не обращаясь, и, удалившись в угол потемнее, начала медленно стягивать с себя одежду. — Кай желает видеть каждый синяк на твоей коже, — полные губы Джейн растянулись в злорадной улыбке. — У него очень своеобразное понятие красоты. Стягивая кофту через голову, Лиззи исхитрилась еще раз незаметно изучить облик Джейн. Необъяснимым образом ее фигурка внушала одновременно антипатию, трепетный страх и — как ни странно — жалость. Тело казалось бесплотным под изысканным и слишком взрослым шелковым платьем, руки и ноги были тоненькими, как прутики. Внезапно Лиззи осознала, что Джейн вглядывается в неё так же остро, но не на лицо, а на обнажившуюся грудь. У самой жемчужины коллекции Аро на этом месте не было ничего. Уязвимое место было найдено. Пора было действовать, пусть столкновение с зловещей целью и произошло чуть раньше ожиданного. Лиззи выпрямилась и приступила к спектаклю. Она пропустила копну волос сквозь пальцы, позволив им соблазнительно рассыпаться по голым плечам, медленно натянула платье и придирчиво поправила лиф так, чтобы его содержимое было едва прикрыто. Угол рта Джейн еле заметно дрогнул. Самое время атаковать. — Надеюсь, я успею поблагодарить твоего господина за такой восхитительный наряд, прежде чем он вцепится мне в горло. И твоё платье мне тоже очень нравится. Жаль, только… — и она уставилась на Джейн со снисходительной улыбкой, — что на тебе оно так никогда и не сядет, как надо. Сосредоточившись на одном только зрительном контакте с Джейн, Элизабет даже не расслышала запоздалый вопль Ванессы. Она с долей упоения наблюдала за спектром эмоций бессмертной: губы дрогнули, личико резко осунулось, на мгновение перекосившись от унижения. Но смятение практически сразу же сменилось жестокостью. Детские черты снова окаменели, багровые глаза заволокла темная дымка, и Лиззи повалилась на пол. Рассказы Эдварда о даре Джейн оказались более чем правдивы. Если бы не зрение, доказывающее иллюзорную природу дара, она была бы убеждена, что горит заживо. Она обещала себе не кричать, но надолго ее не хватило. — Джейн! Пожалуйста, хватит. Она ведь вовсе не это имела в виду, — Ванесса бросила отчаянный взгляд на Деметрия, который с показным бесстрастием наблюдал за пыткой из угла. Тот покачал головой. Мучительный крик Элизабет гулко разносился по подземелью. — Я тебя прошу. Я тебя умоляю! — Ты не знаешь, что такое мольба. Джейн прищурилась, и Элизабет сорвалась на хрип, потеряв голос после очередного приступа гложущего жара. Мысли растеклись в бесформенное месиво, но все же уголком сознания она четко видела суть дара, суть самой Джейн. Ее несправедливо обвинили, ни она, ни Алек ничего не знают о колдовстве, но кто же их станет слушать, мор скота надо на кого-то свалить, пламя инквизиционного костра подобралось к ногам и перескочило на сорочку, она видит искаженное рыданиями лицо матери и слышит крики брата, отпустите брата, он лечит брошенных птенцов, он, в отличие от неё, не держит ни на кого обид, эти лица, эти руки, как же она их ненавидит, пламя жрет ее без соли, она готова отправиться прямиком в ад пешком, если только ей дадут возможность причинить этим мерзавцам ту же боль, которая сейчас практически ничего не оставила от обычной девчонки, которой она когда-то была. — Джейн, она того не стоит. — Голос Деметрия вклинился в видение, и внезапно огонь потух так же резко, как и загорелся. — Пусть с ней разбирается господин. Лиззи лежала неподвижно, прижавшись пылающей щекой к холодным камням. Суть испытанного дара пульсировала у неё на кончиках пальцев, словно колючая звезда. Только что пережитая мука не была сравнима ни с чем испытанным ранее, но теперь, по крайней мере, у Лиз была уверенность, что хотя бы часть плана сработает, как надо. Она почувствовала деликатное прикосновение Ванессы и позволила полукровке отвести себя в дальний угол клетки и уложить на тюфяк. Отдаленный перезвон башенных часов на площади отсчитал одиннадцать ночи. Лиззи закрыла глаза, а когда снова открыла, пробило половину двенадцатого, а Джейн уже и след простыл. — А вы не такая мягкотелая, как мне раньше казалось. — Деметрий стоял вполоборота к решётке и, казалось, полностью игнорировал переодевающуюся рядом полуголую Несс. — Единственное уязвимое место Джейн вы определили весьма точно. По крайней мере, до вас ещё никто не осмеливался настолько открыто ее провоцировать. — Я просто увлекаюсь мазохизмом. Так, на досуге.