Театр Кихо

— Ты сама виновата, — шепнули на ухо. Нана с криком вскочила в постели, покрытая холодным потом, с всё ещё невысохшими после долгого душа волосами, — вероятно, счёт за воду придёт крышесносный — с дрожащими губами и мокрыми глазами. Мрак комнаты окатил её ведром ледяной воды — здесь никого не было. Пустота квартиры, влажные одеяло и простынь, голая, чистая кожа, которую она больше часа пыталась оттереть от воспоминаний, словно хотела её к чертям содрать, — это привело Нану в чувство, заставляя упасть обратно на единственную подушку, хоть и ненадолго. К горлу комком подступили слабые «нет-нет-нет», и она заворочалась, сжимая ладони на голых рёбрах, прижимая колени к животу, желая только поскорее забыться, утонуть в беспамятстве, словно это сможет помочь перестать слышать проклятья, нашептываемые ей на ухо. Сама виновата. Во всём. Нана, поморщившись, повернула голову к поставленным на стуле часам. Пять часов утра. Два часа сна. Голова откровенно раскалывалась, совсем не прикрываясь в намерении расколоть её черепную коробку тяжелыми, увесистыми ударами молотка. Нужно было вставать — через полтора часа пора ехать в университет, на пары, к Соре. Тело мелко трясло от холода и промокшего из-за её кожи постельного белья, ломило в рёбрах и грудине, словно через них пыталось проломиться чьё-то кагуне. Она закрыла глаза, начиная тонуть в панике, испытываемой при мысли, что ей придётся выходить на улицу — там были люди, там были гули, там шумно, страшно, нужно говорить. Ей хотелось только спрятаться на несколько тысяч лет, скрыться и больше никогда не выходить на связь с другим миром. Небольшое зеркало, когда она доползла до тесной ванной, показало, что она хочет и вовсе исчезнуть, не чувствовать своего тела и не быть наедине с собой — с дурной головой, гнилыми внутренностями, отравляющими мысли, наводящими животную тревогу, панику. Голод. Страх. Перед ней стояла неприятная картина: голая тощая фигура, бледное тело с впалым животом, торчащими тазовыми костями и ключицами, худые ноги переминались на полу, стопы от прохладного пола стали ещё холоднее, маленькая грудь была покрыта мурашками, соски встали и сжались маленькими горошинами, устремляясь в разные стороны. Обесцвеченные жидкие волосы с отросшими корнями тёмного цвета были влажные, растрёпанные и беспорядочно падали на плечи. Нана приблизилась к зеркалу и включила воду в раковине, оттянула тёмные нижние веки и с неприязнью посмотрела на красные глаза: сероватая радужка меркла на фоне капилляров. Тонкие губы сжались в полоску, тёмные невыщипанные у век брови напряжённо сошлись на переносице. Она выглядела как живой труп — будто без щёк, с нездоровым румянцем на скуле, тонкими пальцами с неровными ногтями и торчащими заусенцами. Ни на кого непохожая, нагая, с шелушащейся кожей. К горлу подступил ком. В голове набатом била только одна мысль: почистить зубы, одеться, убраться из квартиры. Никогда больше не смотреть в зеркало. Глаза заслезились, когда по коже прошла ткань брюк. Ранка на колене из содранной в падении кожи заживала с трудом: ночью в душе Нана только сильнее расчесала её, теперь всё было красно-розовое, при прикосновении болело. Пальцы мелко дрожали, когда она открыла банку холодного кофе с маленького стола на «кухне», в животе неприятно заскребло, задевая то рёбра, то невидимые струны у почек. На улице было страшно: за окном от ветра дрожали листья на деревьях, а тёмные переулки скрывали своих обитателей. Неужели было так нужно выходить за дверь? Холодный кофе обжег горло, Нана сглотнула, подходя поближе к стеклу, проводя пальчиком по оконной раме — сейчас она опять видела своё отражение: силуэт в прямых брюках и с полностью голым верхом, и его наверняка видели люди с улицы, проходящие мимо, торопящиеся на работу и случайно задравшие голову вверх. Такахаши прикрыла грудь рукой, чтобы хоть как-то походить на нормальную девушку, а потом увидела мимолетное движение в какой-то подворотне за соседним домом. Один маленький взмах гульей руки — и на стену брызнула кровь, хлестая фонтаном. Нана, расширив глаза, прижала ладонь сначала ко рту, пряча в ней крик ужаса, смешанного с отчаянием, крепким и терпким сочетанием, вызывающим головную боль и тошноту, а потом к глазам, едва не уронив из второй руки банку кофе. Она едва успела поставить её на подоконник, как опустилась на колени, отползая к другой стене, — ей нельзя было это видеть, нельзя, нельзя, не так просто. Нельзя рушить построенные стены так просто, не сейчас, не когда Нане почти удалось забыться. А потом в голову снова вернулось страшное вчера: как в её нижем белье были чужие руки, как притягательно отбивало последние удары сердце на асфальте, облитом чужой кровью: красной, вишневой; она ощущала её на своём языке, могла представить, какими розовыми были бы её зубы из-за прокушенных пальцев гуля. Сердце забилось с двойной силой от мысли, что она поступила так же, как поступали в театре. Такахаши, тяжело дыша через нос, на четвереньках, шаркая по скользкой плитке больными коленями, поползла в туалет, и унитаз принимал жалкие остатки, к несчастью всё ещё присутствующие в желудке. Маленькими шажками идя к метро, Нана старалась сдерживать себя: кусала губы, цепляя их под тканевой маской, коротко улыбалась детям, бегущим с мамами в детский сад и обращавшим на неё внимание, сжимала тонкие лямки рюкзака и теребила неудобную куртку. Университет был в шести станциях от станции в её районе, поэтому требовалось выходить раньше, чем той же Соре, общежитие которой было в десяти минутах ходьбы. Нана не была там около четырёх дней, и её успеваемость ожидаемо катилась к чертям собачьим, хотя в начале года она старалась предпринимать как можно больше усилий, чтобы к ней не возникало вопросов. Люди и гули облепили со всех сторон: на улице было чуть темно, в метро в глаза светили лампы. Волосы липли ко лбу, куртка жарила, воротник водолазки душил, маска, надетая впопыхах, мешала нормально дышать. Жарко. Как же было жарко. Как же хотелось есть. Такахаши передёрнуло: пару людей из метро, заметив её нервные движения, подобрались и отошли подальше, освобождая место рядом. Какой-то школьник на сидении напротив торопливо и скрытно уплетал онигири, кидая взгляды на сидящих рядом людей. В низу живота закололо. Менструальная боль напомнила желудку о его пустоте. «Когда ты в последний раз ела?», — пропел сладких голос в голове, будто мёдом смазывая жадные до крови стенки желудка. Знакомые звонкие нотки прорезали в подкорке новую трещину: прошлое мелкими капельками просачивалось в голову, заставляя стонать от отвращения к себе, от боли в ногах, стираемых в кровь, от зияющих внутри дыр — вновь Нана чувствовала в себе инородные предметы, горячащие удары приходились по животу, бёдрам, плечам и ключицам. Когда она в последний раз ела? Нана встряхнула головой, кусая губы. Коленки свело, она тесно сжала их, уставившись в пол, забывая слушать голос диктора, объявляющего остановки. Руки сжались в кулаки, кожа на косточках пальцев натянулась, незаживающий на указательном пальце шрам стал желтоватым. Успокоиться. Только бы успокоиться. Никогда. Она никогда не ела. Она не ест. Она никогда не будет есть. Она не гуль. Она не помнила, когда ела. Пожалуйста, хоть бы она не помнила. «Да-а! Точно-точно! Не когда, а как! Как ты ела, как ты ела, Ки-хо?», — прицокнули над ухом, весело хохоча. Ки-хо? Как ты ела? Человеческая плоть была горячей, кровь текла от мяса к ее пальцам, но девушка упорно слизывала её, хищно скалясь и откусывая куски побольше. Мужчина, парень, лежащий под ней, продолжал уныло поскуливать, когда она особенно сильно давила на его тазобедренные кости своими коленями и ранила ещё больше: прокусывала артерии, из-за чего на кровать попадали новые струйки. Более чем полугодовое голодание снесло крышу в самый неподходящий момент — когда они занимались сексом, и мужчина чуть прикусил её губу, аккуратно поглаживая грудь, и собственная кровь смешалась с его, потому что девушка, съезжая с нормальной модели поведения, прокусила его язык. Голову горячило, она не могла остановиться и хотя бы вдохнуть воздуха — всё продолжала заполнять свой, казалось, бездонный желудок. Она смогла одуматься только в тот момент, когда от руки мужчины в мясе осталась только кисть. «Да ты его живьём съела, родная! Солнышко, ты его съела». Такахаши глухо зарычала, сжимая зубы и глаза так, что снова заболела воспалённая голова. В уголках глаз грозили появиться солёные капельки, и она запрокинула голову назад, прислушиваясь к посторонним шумам. Приближалась остановка у университета, на которой нужно было выпрыгнуть из человечьего муравейника. Нана, смотря под ноги, побрела к учебному заведению, снуя между студентов и оглядываясь по сторонам. Дома она, не найдя других сухих брюк, натянула широкие джинсы, которые никогда до этого не носила. Ночью злосчастные штаны пришлось стягивать сквозь боль, едва завалившись в свою квартиру, которая открылась с трудом. Трясущимися руками вставив ключ в замочную скважину, Нана навалилась на дверь всем своим весом, со страхом оборачивалась назад, надеясь, что на неё не смотрят. В институте на первых нескольких парах не было Соры — учась в другой группе, та обычно прибегала к её столику в столовой на обеденном перерыве. Пока Соры не было видно, Нана выдохнула, садясь на свободное место: в уголке университетской столовой, рядом с большим окном, которое открывало вид на соседнюю от здания улицу с большим ателье. Достав из сумки стеклянную тёмную бутылку коричневого цвета, скрывающую неяркий цвет жидкости, девушка устало отпила воды, щурясь под светлеющим с течением дня небом. Преподаватели на парах надавили на и так напряженные мозги, отчитывая её за отсутствие и расспрашивая все пропущенные темы. Глаза закрылись, и Такахаши прилегла на стол, морща нос из-за попадающего на лицо солнечного света. Внезапно до уха долетел приближающийся к столику женский голос: — А чего у неё еды нет? — Она с утра ест, говорит. — шепнул голос Соры. Нана навострила уши. — Ты ей только не говори об этом, ладно? У неё нездоровое отношение к еде, мне кажется. — Хорошо, — хмыкнула девушка. — Но я сомневаюсь, что избегание этой темы поможет ей вылечиться. Нана нахмурилась и вздохнула, не желая больше никогда ничего слышать о еде. На скамейку напротив приземлились две девушки — Такахаши лениво открыла глаза и узнала в одной из них свою подругу. Сора ярко улыбалась и приподнялась, потягивая руки к Нане, чтобы обняться, и Нана разрешила прижаться к себе, рассматривая, кажется, новую девушку однокурсницы. То была миловидная брюнетка с длинными, собранными в косу, закинутую набок, волосами, в очках с чёрной оправой, медицинском халате, накинутом на такую же, как у Наны, водолазку с воротом. Тёмно-карие, пугающе похожие на чёрные бездны глаза оглядывали её с таким же любопытством. С первого взгляда эта девушка выглядела совершенно отлично от Соры. Исери была лучезарной, по-летнему тёплой в своих улыбках, словно слетевшая с ветки сакуры фея, одним словом — была той цветочной девушкой, чьи медовые, почти оранжевые глаза согревали своим вниманием. Девушка Соры же была похожа на скептично настроенную скалу, с едва заметным подозрением взирающую прямо в глаза. — Я так рада, что ты пришла наконец, Нана-чан! Признавайся, Ватанабэ-сенсей сильно журил? — пропела Сора в ухо, стискивая в объятиях и выбивая из легких хрип. — Я соскучилась. — Мы же виделись позавчера… — начала Такахаши, когда они сели на свои места, но быстро перевела тему, устремляя своё внимание на новоприбывшую в ряды их столика. — А это, как я понимаю… — Да-да, это Тао Арису. — незамедлительно продолжила Сора, кивнув и повернув голову к Тао, и указала на Нану. — А это моя подруга Такахаши Нана, ну я вам уже подруга о подруге рассказывала, так что… — неловко улыбнулась она, щуря глаза. Такахаши заметила, как выражение лица Тао потеплело при виде улыбки Соры. Это было мило и, наверное, стоило того, чтобы пару раз за день открыть рот. — И что же ты обо мне такого рассказывала, Сора-чан? — искренне полюбопытствовала девушка, насмешливо выгнув бровь, — что, мол, обо мне вообще можно рассказать? — О, Исери-сан мне поведала, что ты её как-то вытащила из душевного застоя, а потом ей пришлось вытаскивать из него тебя. У вас, кажись, симбиоз? — мягко усмехнулась Тао, принимаясь уплетать очень сильно пахнущее блюдо, отдаленно напоминающее пожаренную в приправах курицу. Нану воротило от запаха, залетающего прямо в нос. — Глупости какие, — фыркнула Сора, напряженно поглядывая на Нану, и, не уловив негативной реакции на фразу Арису, спокойно откусила кусок омурайсу*. Продолжила: — Просто подруга помогает подруге. Нана-чан, Тао-семпай мне тоже помогла! Я думала, меня по философии в этом семестре точно завалят, а она мне свои ответы на билеты с прошлого года дала, представляешь? Спасибо ещё раз, Тао-семпай. Нана аккуратно отпила воды. — Думаете, Сузуки-сенсей не будет, как в прошлом году, кардинально менять вопросы на экзаменах? — спросила она, задумчиво отводя взгляд к окну. И застыла. Сора что-то ответила, но сквозь внезапно возникшую пелену белого шума было не слышно: звук, словно ударная волна, прошёлся по голове, едва стоило увидеть у ателье знакомую фиолетовую мужскую голову, лицо, выражавшее искреннее восхищение, и костюм, сделанный в лучших традициях дорогого пошива. И исчез, когда исчез мужчина, словно видение, словно шанс на спокойствие. Нана напряженно повернулась обратно к девушкам, сидящим напротив, про себя со страхом шепча имя пропавшего человека. Цукияма Шуу.

***

В цветочном было душно: Нана не открывала окно с самого полудня, когда она только пришла на работу, а покупатели захаживали редко, раз в два часа. Собранные в вазах букеты мозолили глаза своей яркостью, поэтому она отвернулась от входной двери, смотря на дверь в подсобное помещение — в дневном свете, попадающем через окошко сверху двери, кружились пылинки. Такахаши, прижав ладони к вискам, думала, почему её мозг выдаёт ошибки, как вчера: как она увидела Цукияму, — от имени по телу прошла нервная дрожь — а потом сразу потеряла его из виду, едва мимо прошли другие люди? Это было нечестно. Нельзя было нарушать шаткое равновесие в её жизни. Это не смешно. Кто-то определённо смеялся, подсылая в её магазин гуля. Звоночек над входной дверью зазвенел, оповещая о новом посетителе цветочной лавки. Нана привстала, поворачиваясь к гулю полубоком и поправляя зелёный фартук. Гуль выглядел достаточно молодо: куртка, похожая на короткий плащ, нестриженые тёмно-синие волосы, серьга в одном ухе — похоже на циничного старшеклассника. Девушка кротко растянула губы в дежурной улыбке, не желая пререкаться с клиентами из-за их неудачного расположения духа. Терять деньги из-за их жалоб не входило в планы. — Здравствуйте. Чем я могу помочь? — спросила она, вжимая ногти в стол. От него пахло кровью. — От тебя духами за километр несёт. — хмыкнул парень. Нана шокировано выдохнула, делая шаг назад. Мозг прошибло одной его этой фразой: «От тебя духами за километр несёт». Чёрта с два она хотела слышать это когда-либо ещё в жизни. А в голове захохотали, силком хватая за плечи и погружая далеко-далеко в болото, напоминающее старый театр, старый дом, где её застали с пузырьком найденного где-то на рынке одеколона. «Да от тебя духами за километр несёт, милая».