Театр Кихо

— Ой-ой, посмотрите на неё, принюхайтесь. Кихо! Девочка спряталась в старом шкафу, поставленном за двумя тумбами. Это было старая, почти подвальная комната, спрятанная далеко в глуби их величественного дома, возвышающегося под маленькой горой, откуда было видно реку Омоно, протекающую недалеко от сада и театра. — Кихо! — задорно пропели у двери в комнату. Можно было ощутить этот тягучий, чуть хриплый, но звонкий «цок» почти у уха, словно бы она сидела прямо за ней, а девочка устроилась между её ног, ожидая желанной ласки, заботы и материнской любви. Этот голос, первый голос, что она услышала в своей жизни, голос, который она слышала во снах длиною в бесконечные дни и недели, был совсем рядом — весёлый, едва строгий, будто и не была женщина за шкафом недовольна, будто бы не позвала только что отца, чтобы посмотреть на неё, такую непослушную, распущенную девчонку. Губы сами сжались в тонкую полоску, вспотевшие ладошки легли на пыльный пол шкафа, ища в нём хоть какую-то опору. Девочка отодвинулась подальше от дверок, опуская голову и утыкаясь ей в тёплую куртку, через открытый воротник которой можно было услышать броский запах найденных на столике у приехавшей к ним на местный рынок тёти духов, напоминающих что-то далёкое, что-то из города, Акиты и далёкого Йокоте, про которые ей только доводилось слышать. Что-то человеческое? — Кихо, вылезай! Дверь в шкаф открылась ровно через шесть секунд, и на девчонку уставились две пары чёрных глаз с красными, кровавыми радужками. Женщина наклонилась к ней с хитрой улыбкой, прижалась носом к шее и тихо захихикала в ворот чёрной куртки, сжимая и сжимая всё крепче. Девочка замерла, боясь пошевелить хотя бы одним мускулом и едва дыша под взглядом отца. С высоты своего роста, сложив руки на груди, на неё, нахмурившись, глядел мужчина средних лет, с сединой в висках и в хакаме и накинутом на него хаори. И, пока девчонку сжимала в своих сильных шальных руках её мать, а кислород в лёгких заканчивался, мужчина недовольно начал отчитывать несносного ребёнка. — Да от тебя духами за километр несёт, милая, — с явной неприязнью хмыкнул он, холодно и раздражённо оглядывая её замершее в страхе лицо, с маленькими бровками, губами, искусанными и обветренными на акитских ветрах, сухими чуть пухлыми детскими щеками, глазами, серыми, затуманенными дымкой подступающих слёз. — Ну-ка вставай, — мужчина потянул за её подбородок, поднимая девочку вместе с женщиной, повисшей на её шее. Девочка зажмурилась, сжимаясь в комок. Мужчина притянул их к себе, скользнул рукой в карман на широких брюках женщины. — Ты знаешь, Кихо, что делают домашние крысы, когда не чувствуют своего запаха на территории после уборки? — женщина ещё теснее прижалась к девочке и сжала затылок, царапая ноготками, заставила поднять голову и не прятаться от взглядов в чужой хакаме. — Они выделяют особый секрет и расчесывают себя, чтобы оставить его на территории, таким образом ещё раз её помечая. И мужчина прошёлся ладонью по лицу девочки, растрепал волосы, размазывая по ней стекающую со среднего размера куска мяса алую жидкость, заставляющую такую же стыть в венах. — Перестаньте… Глаза заслезились сильнее. Активизировался какуган. В голове раздался громкий, непрекращающийся крик, то ли женский, то ли детский. Она точно его слышала, слышала и запомнила. Он дребезжал в голове, менял громкость и переходил от тихого жужжания до невыносимого рёва снова и снова, мешая двигать руками. Или их держали? Или она боялась их поднять? Стереть с себя кровь, убрать её со своей кожи, убрать этот запах. Она вылила на себя столько духов, что даже не почувствовала свежий кусок мяса в кармане матери, пока всё её лицо не оказалось измазано в крови, а губы не дрожали, как и испещренные царапинами от заноз коленки, как и сжатые в крепкой хватке руки, в неминуемой истерике. Почему так тесно? Почему так неприятно? Почему она не ест? Палец мужчины протиснулся в рот, заставляя проглотить слюну, смешавшуюся с кровью с его пальца. — Неужто неголодна? — елейно промурлыкала женщина, не переставая царапать затылок. — На сегодня большая программа, ты должна поесть. Поешь, — один ноготок неглубоко вонзился в кожу. — Ешь, Кихо. — Не зли меня, милая. — раздалось над ухом. — Не зли меня, Кихо. — повторили у макушки. Девочка застыла, не смея дышать, без возможности сглотнуть скопившуюся от неубранного изо рта пальца слюну, не смея поднять руки и взять предложенный кусок мяса. Сегодня большая программа… Не хватит сил… Не сможет восстановиться… Почему руки трясутся? Не злить отца… Не злить маму… Она не хочет опять слышать крики!.. Почему не получается? Почему она трясёт головой? — Я не буду! Мужчина зарычал, в затылок вонзился второй ноготок, ухо прикусили. Он откусил кусок мяса, разжевал, пока она жмурилась от боли и сжимала губы в немом стоне, и наклонился к ней, силком открывая рот пальцами, и прижался к ней губами, заставляя поднять сжатые зубы, и протолкнул разжеванное мясо в рот, и ждал, не открываясь, пока она не сглотнёт, начиная задыхаться. Живот скрутило, горло заболело, в районе груди можно было ощутить, как тяжело идёт мясо, и девочка наконец не без труда подняла одну руку, отталкивая от себя лицо отца. — Какое зрелище! — хохотнула женщина, поглаживая затылок. Пол появился под ногами внезапно, когда она упала к их ногам, в очередной раз ударяя коленки, не ощущая на себе своей куртки, в слезах и крови на лице и волосах, словно она молила о пощаде. Две жесткие ладони легли на её макушку, опуская до осознания, что она не сможет ничего вымолить. А в голове всё вертелось заевшим радио: не злить отца, не злить маму…

***

Нана услышала раздражённый рык прямо перед лицом: напротив неё стоял всё тот же молодой человек, похожий на старшеклассника, только теперь ещё более походящий на какого-нибудь хулигана, собирающегося её избить и собрать все карманные, только она, вероятнее всего, была старше и куда отчаяннее. Парень зарычал «Да что с тобой?», сверкнул озлобленным взглядом, будто прожигая в ней дыру и опуская на самое дно. Нану затошнило, скулы наверняка заалели от воспоминаний и ужасного вкуса во рту, в коленях все ещё чувствовалась боль и понатыканные заносы и ранки, а руки едва поднялись, чтобы она смогла опереться на кассу и, тяжело сглотнув, отойти от незнакомца подальше. От него пахло так же, как и от родителей. Кто это вообще такой? — Что тебе надо? — прохрипела она, бестактно переходя на «ты», расслабляя на себе рубашку, расстегнув верхние пуговицы, и собирая волосы в небрежный пучок на затылке. Нужно было открыть окна. Сейчас же — иначе она задохнётся, захлебнётся в своей же слюне или фантомной крови, сладость которой можно ощутить на языке, иначе, наконец, её вырвет прямо на парня напротив. — Что тут забыл? Парень, явно от раздражения сжав в кулак руки, спрятанные в карманы куртки, рыкнул: — Цукияме жалко на тебя смотреть, и я вынужден это расхлёбывать. На, — не обращая внимания на немой шок Наны, парень протянул ей бумажку, словно визитку, с какой-то надписью (она не утруждала себя чтением этой бесполезной бумаги). — До встречи. — Какой к чёрту встречи? Ты кто такой, парень? — начиная вскипать, просипела она и сама не узнала свой голос. Сбитая с толку сначала глубоко ненавидимой фразой и запрятанными, но не закопанными на туманном кладбище воспоминаниями, где она хоронила всю свою жизнь, а потом и тем именем, Нана совсем забыла, как управляться с собой и вот-вот была готова расклеиться или утопить эту цветочную лавку в крови. — Пока. Он ушёл, проигнорировав все её вопросы, — даже не обернулся, впрочем, может, ей послышалось его немногословное «пока», может, она сама придумала себе всё это? И этот полусон, введший её своей отвратительностью в полуобморочное состояние, — или то был запах крови, исходящий от этого гуля? — быть может, и это всего лишь злая шутка её воспалённой головы? Она не могла сомкнуть глаз всю ночь, уснула лишь к позднему утру, в метро, когда ехала на работу, и проснулась от громкого, пронзительного крика. А за ним последовал будничный, весёлый голосок: «Спишь, спишь, Кихо, родная?». Почему кто-то думает, что может без предупреждения возвращаться в её жизнь или приходить гребаным незнакомцем, вламываться и разрушать все её хрупкие устои? Она не будет, не будет перестраивать свою жизнь снова, она не хочет иметь с ними ничего общего. «Шуу-чан желает тебя увидеть». — Заткнись. «Не зли меня, Кихо».

***

Нана медленно встала из-за парты и сдала работу, возвращаясь к своему месту и собирая немногочисленную канцелярию. Пустая аудитория освещалась оранжевым, предзакатным солнцем, преподаватель, восседающий за своим столом, глянул на неё из-за своих очков и, что неудивительно по окружающей обстановке, заметил слегка небрежно: — Ты сегодня последняя, Нана-кун. Переутомилась? — Спасибо за беспокойство, сенсей, но всё в порядке, — тут же словно по сценарию отчеканила Такахаши, ненарочно растягивая слова и, так и не посмотрев в сторону учителя, посеменила прочь из аудитории. — До свидания. Она действительно закончила тест последней, потому что всё не могла сосредоточиться ни на чём значащем, — в голове витали старые, позабытые образы, и она сидела, уставившись в листок с заданиями, с мозгом, превращённым в подобие человеческого желе, и с мелко трясущимися руками, никак не желающими нормально держать ручку. Нана провела ладонью по чуть вспотевшему холодному лбу: казалось, что её лихорадит, и жар, не сходящий весь вчерашний день, злобно насмехаясь, кинул её на растерзание чувству внутренней дрожи. Мало того, что её постоянно клонило в сон, который прерывался не позже тридцати минут, теперь её как будто трясло, и взгляд как будто лишь скользил по окружающей обстановке, смазываясь, а конечности болели так, словно она несколько ночей без устали оттанцовывала какие-то балетные танцы. В узком коридоре было много народу — не продохнуть толком, кажется, все торопились, кто домой, кто в общежитие. Нана прижала свою ветровку ещё ближе, обеспокоенно оглядываясь по сторонам в поисках выхода. Почему в этом году так много новых студентов? Раньше такого не было. Кто-то протолкнулся слева от неё, открывая путь, и она скользнула по следу, проходя мимо часов и направляясь к другому выходу. Украдкой бросив взгляд на циферблат, Нана чуть зависла, глядя на время, но тут же как бы разозлилась на саму себя: забыть! Забыть о времени. Для неё существует только время работы и время дедлайнов. Шесть часов. Нана, с трудом вдохнув ртом побольше воздуха, ещё сильнее надавила на желудок своей ветровкой, чтобы тот унялся и не изводил её чувством тревоги и беспокойства. «Жалкая», — цапнул внутренний голос в один голос с тупым, злорадствующим голосом той женщины из кошмаров. Вчера она посмотрела время, записанное на той бумажке, и сразу выкинула её в мусорное ведро, словно маленький капризный ребенок, которому не понравился «подарок». Она смотрела всего несколько секунд, лишь бросила взгляд — этого хватило, чтобы время выжглось на внутренней стороне век, и Нана осталась без шанса выкинуть его из головы. Над ней смеялись, над ней определённо смеялись, решая о заранее провальных встречах. Она словно тонула, надеясь не всплыть. Медленно умирала, выжигая из себя грубую, плотную стену, чтобы защититься. Хватило одного вырванного сердца, чтобы всё пошло наперекосяк. Время на бумажке указано было «четыре». А она бы и не смогла в четыре. У неё пары целый день. У неё сегодня вообще много дел: забыть про эту встречу, например, снова возвести вокруг себя крепость и никогда больше не попадаться ни в чьи цепкие аристократические руки. Почему так сводит живот? Нана снова тяжело вздохнула, выходя из здания университета. За последний месяц она впервые полностью отсидела весь учебный день, наверное, всё болело ещё и поэтому? Зато она сможет увидеться с Сорой, которая наверняка теперь милуется с Тао. На улице было неприятно прохладно: ветер подул прямо в лицо, Нана быстро надела ветровку и застегнулась, беря рюкзак за ручку сверху, свела лопатки, хмурясь от боли, и пошла к главному выходу — там, возможно, она сможет встретить подругу и сказать, что она не сможет прийти в понедельник из-за работы. Деньги сами себя не заработают. Сора, конечно, скажет, что такими темпами она только ещё сильнее приблизится к отчислению, но ей нужно как-то платить за квартиру, обучение и на что-то покупать кофе. Она не хочет возвращаться в Акиту. — Нана-чан, Нана-чан! К ней подлетала Сора, хватая за руку и почти со скоростью света тараторя в ухо про какого-то поджидающего её молодого человека так, что голова пошла кругом. Такахаши дрогнула, ухватилась за рукава курточки Соры и притормозила их, сипло переспрашивая: — Какого мужчины? Что он сказал? Она сейчас же развёрнётся и уйдет. Да? — Да вот я и говорю, что я не очень поняла, что он имел в виду под «очень близкий знакомый», хотела спросить, это тот парень, с которым ты на свидание ходила? Вон, он там стоит, разговаривает с Тао-семпай, — Сора кивнула налево и показала рукой на двух отдалённо стоящих мужчину и женщину. Нана, прижав к животу руку и надавив при напоминании о свидании (на вопрос подруги о котором она так и не ответила внятно, лишь пробубнила неясное «плохо получилось»), сглотнула и едва удержала нервный смешок от вида мужчины: рядом с Тао стоял Цукияма, в прекрасном чёртом пальто, способном унизить Нану своим ценником, с вежливой улыбкой, чуть сощуренными глазами — одним словом, сама элегантность. И он, гуль, пришёл в университет, где она училась, заговорил с её подругой, беззащитным человеком, рискуя раскрыть, что она может быть для них опасна. Что он опасен, черт его побери. Внутренности загорелись новым огнём, желание сжечь чёртов белый свет двинуло её ногу прежде, чем она успела сообразить, как будет оправдывать своё отсутствие. Даже несмотря на то, что где-то глубоко внутри она понимала, что ей не за что оправдываться, взгляд пригвоздился к носкам грязноватой обуви, а ладони подло вспотели. Ну почему же так сводит живот? Нана молча побрела в сторону «виновника торжества» с Сорой под руку, сжимая в кулаке ручку рюкзака и смотря на старые потрёпанные ботинки. На лбу чувствовался цепкий, жгучий взгляд. Сравнявшись с Тао, Нана чуть подняла голову, скося взгляд на Сору, и просипела нарочито быстро, так, как только позволял стоящий в воздухе гулий запах: — Цукки-сан, по какой причине вы удостоили наш университет визитом?