– Ты не умеешь блефовать, Фишер.

После произошедшего Джонсон пнул камень, лежащий на дороге, и, засунув руки в карманы своего костюма, потопал домой. Когда он на эмоциях, то привык рисовать. Странно, но ему действительно приносило это удовольствие, сначала придумать то, что хочет воплотить в реальность, а затем, плавно водя кистью по холсту, воссоздавать задуманное. Это приводило его в чувства. Он никогда не ходил в художественную школу, но очень хотел поступить в университет рисования, однако жизнь распорядилась иначе, оставив мечты на заднем плане. Иногда тот отдавал свои «отплески души» в какой-то магазин, потому что хранить их все дома бессмысленно. Почему бы ему не продавать их самому? Если все узнали бы о таком хобби довольно известного человека, за его бы картины готовы были отвалить много денег. Но это ему не нужно, он и не брал доход магазина от его произведений, денег у него было достаточно. И вновь Лар зашёл в специальную комнату, устроенную под художественную, взял запечатанный холст из натуральных материалов и освободил его от тонкой защитной плёнки, вдыхая специфический аромат. Обычно парень рисовал масляными красками и комната хорошо проветривалась, ведь из-за долгого вдыхания разбавителя может стать плохо. Но это было только поначалу, сейчас же Джонсон привык к этому запаху, но проветривать помещение не забывал. И наконец, поставив холст на мольберт и взяв кисть с натуральным ворсом, он сделал первый мазок. Вся голова была забита голубоволосым, поэтому он взял небесный цвет, пытаясь вспомнить его нежно-голубые глаза. Странно, но, как художнику, ему они показались довольно красивыми. Ларри чертыхнулся, мотнув головой пытаясь выбить из головы эти мысли. Волосы так же соответствовали глазницам. После двух часов беспрерывного потока вдохновения и воспоминаний тот наконец закончил хоть и не точный образ синевласки и поставил картину перед собой, открыв окно. Оттуда сразу подул весенний, почти летний ветерок, заставляя покачиваться прямые длинные волосы Джонсона. Он сел напротив картины, гадая над именем, которое бы ему подошло, ибо он не знал настоящего. — Джеймс? Нет, слишком грубо, — рассуждал в голос художник. — Адам? Чёрт побери! Как же тебя звали?! Вдруг его глаза широко раскрылись и тот вспомнил момент, когда голубоволосый подошёл к так званой регистратуре, чтобы назвать своё имя. — Сал! Его зовут Сал Фишер! — он аж вскочил с места, выбегая из комнаты и чуть не спотыкаясь о художественные приспособления.