Мёртвая ласточка
25 января 2021 г. в 19:49
Я рассказал в тот день своему новому знакомому историю, о том, как случилось так, что прославленный адмирал, оказался преступником и сколь тяжело нам теперь живётся с матушкой. А он, выслушав, честно признался, почему над ним издеваются. Мы были похожи с Гильермо. Оба никому ненужные мальчишки. Брошенные, поставленные на грань выживания. Отец Лесаро – прослыл картёжником. Но не очень удачливым. Промотавшим за несколько лет всё семейное состояние, которое получил как приданное, женившись на богатой девушке. Предоставив дочери купца, громкое имя, мелкого дворянина, а так же троих отпрысков: Гильермо, Косме и Патрицию.
— Патриция и мама – белошвейки. А мы с Косме работаем на конюшне, чтобы платить за своё обучение и помогать маман, сводить концы с концами, — поморщился юноша. — Поэтому другие ребята дразнят меня. Что и в самом деле воняю, как они говорят?
— Ну… — я принюхался, не обнаружив ничего предосудительного, — кажется, они беспричинно цепляются. Их родители имеют высокое положение, а сами они, без протекции, представляют из себя ноль без палочки! Никогда и ничего своими руками не делали. Только важничают.
— Откуда ты знаешь?
— Совсем недавно я сам был таким. И проходя по коридору, я бы никогда не заметил тебя. А ведь у нас всего в один год разницы! Ты учишься младше на курс?
— Ага — мой новый товарищ окончательно успокоился, почувствовав себя более раскованно и осторожно поинтересовался, где, собственно, обретаемся мы с матерью?
— За рыночной площадью, позади рыбных рядов, есть гостиница. Там. — Вздохнул я. Но ответил искренне. Не было смысла скрывать и без того очевидное. Всё отражалась на мне как в зеркале. — Моя матушка – осуждена и приговорена к обязательным работам при прачечной. Её труд никак не оплачивается, а моя стипендия… Сам знаешь, что мы имеем от академии. Так что пока у нас нет денег на что-то лучшее. Придётся немного потерпеть. Всё это временные трудности. Я написал сегодня письмо нашему родственнику в Барселону. Может быть, он не станет стыдиться нас в этот раз и поможет заплатить хотя бы за обучение?
— Я тебе очень сочувствую… Мне думалось, что мы живём в бедности – оказывается не хуже других! — Лесаро искренне расстроился, попытавшись помочь моей беде. — Армандо, если получится, то я поговорю со своим батюшкой. Может быть, папа согласится сдать вам в долг комнату. Не обещаю, но очень может быть. Главное его правильно замотивировать, — парнишка весело подмигнул. — А за этим у меня не заржавеет!
— Ты слишком добр ко мне — та лёгкость, с которой Гильермо завёл со мной дружеское общение, тронула сердце. Юноша подкупал своей приветливостью. — Это неравноценный обмен за заступничество.
— Ничего страшного, для этого Бог и посылает нам приятелей. — Улыбнулся мне новый друг. Теплота, что отразилась в его тёмных глазах, оказалась красноречивее дальнейшей полемики.
— Спасибо — поблагодарил я, не подозревая, на какой срок судьба связывает нас в это мгновение. Как долго продлиться наше товарищество. Но ни секунды, впоследствии, я об этом не пожалел.
Гильермо удалось договориться с отцом о постое для нас с матушкой. Это было так великодушно со стороны семьи Лесаро, что я чувствовал себя им обязанным, старательно помогая другу и его младшему брату Косме, подтянуться по дисциплинам в академии. У нас сложилась небольшая приятельская компания. Мы упражнялись вместе в картографии и математике, не отставали друг от друга в зале для фехтования. Я даже научил Гильермо нескольким секретным позициям, которые однажды показал мне батюшка, когда взялся посвятить меня в философию и тактику сражения. Это была настоящая взаимовыручка и доверие. Дружба, в которой долгие годы мне было отказано, по разным обстоятельствам. Мне казалось, что кошмар закончился, и луч долгожданного спокойствия осветил мрачные небеса. Думал, что самое страшное осталось позади, однако в следующем году, мать слегла. К лету, она будто истаяла, растеряв последние силы для сопротивления, всё ещё свято веря, в то что отец вернётся из застенок, невинно оклеветанный и его вновь поставят командовать Армадой, дабы спасти флотилию из того положения в которое её загнали французы. Но Мадрид был неумолим. Все прошения о помиловании, возвращались назад. Опальный адмирал должен был оставаться там же, где и раньше, то бишь в тюрьме, как можно дальше от соратников.
Тот страшные вечер, когда мать умирала, я запомнил навсегда. Она силилась встать весь день, но её останавливала сеньора Эмелина – родительница моего приятеля.
— Донна Инес, голубушка, вам нужно оставаться в постели. Вы ещё очень слабая! — уговаривала хозяйка дома, промакивая пылающий лоб своей постоялицы, чистой тряпицей, смоченной в холодной воде. — Полежите ещё. И даже не вздумайте преставиться! Рано вам!
— Я не могу, я жду его возвращения… нужно подготовить всё… — мама бредила. Пересохшими губами, бледная и осунувшаяся, она шептала, что очень любит моего отца и меня. Что мы все вот-вот встретимся у лестницы. Говорила и будто уже не видела ничего в комнате. Узнавала и не узнавала нас, одновременно. А остекленевший взгляд, принадлежал скорее покойнице, нежели живой женщине. Только руки, тонкие и дрожащие, были очень тёплыми.
Когда мне было позволено войти в комнату, я упал на колени у постели умирающей, сжав узкую ладонь, которую матушка протянула ко мне. Слёзы сами полились из глаз и никак не хотели останавливаться. Происходящее не выглядело реальностью. Даже время тянулось невыносимо медленно:
— Не покидайте меня, прошу… — Молил я. Мой голос сел, зазвучав глухо и растерянно. — Я тоже люблю вас, слышите?
— И я тебя, сынок… — На секунду, с донной Инес случилось прозрение. Она внимательно посмотрела на меня, а после, будто ласточка сложила свои крылышки и упала с высоты, вниз, разбившись о холод собственного отчаяния. Оставив меня одного на этой бренной земле. Полного боли и ожесточения, сбившегося с курса шестнадцатилетнего паренька, который не знал, как и куда дальше двигаться. Куда идти и о ком заботиться. Как дальше жить вообще? Слишком болело в груди. Хотелось забиться в уголок. Не знаю, сколько времени я провёл у смертного одра, не отпуская безжизненную длань. Я много говорил, всё очень-очень важное… то, что следовало сказать, пока мать была жива. Но я не успел. И поздно понял, в чём суть любви между близкими. Глотал слёзы и снова бормотал бессвязное, жаль, что она меня уже не слышала. Моего глупого мальчишеского раскаяния, за все наши ссоры и препирательства.
На следующий день, когда сеньора Эмелина и её дочь Патриция, обрядили и подготовили к погребению покойницу, ожидая пастора с плотником, я уже не мог рыдать. Скорбное выражение застыло на моём лице маской, но похоронные хлопоты отвлекли от горестей. Даже в старой часовне, куда скрипучий обоз привёз матушку, мои глаза были сухими. До такой степени, что злые языки соседушек, зашептались за спиной, что единственный сын видно, брезгует плакать над преступницей.
— Его отец якшался с корсарами — говорила одна кумушка, обмахиваясь потрёпанным веером. — А донна Инес была пособницей. Папашка брал взятки от английских каперов в Новом Свете – предатель родины!
— Ну и дела, моя милая! Такой грех на душу… — отвечала вторая сплетница, осеняя себя крестным знамением. — Прости, Господи! Не в церкви будет сказано.
— Вот-вот. Остался мальчишка один, но и он скатится. Посмотри на него! У них всё конфисковали, ты слышала? Видишь, кроме гардемаринских обносок, даже надеть нечего. Однозначно подастся в разбойники. Лиха беда начало.
Я слышал всё, о чём злословили окружающие. Гнев закипал во мне, а кулаки сами собой стискивались. Я как мог, сдерживался, чтобы не обернуться и не сказать «доброхотам» что-нибудь грубое. В то время было неприлично выдать свое раздражение на публике. Нужно было «держать лицо» и покорно принимать соболезнования. Когда после службы в могилу опустили простой деревянный гроб, наспех сколоченный и маленький, а последняя горсть земли упала на его крышку, я пообещал себе, что ни одного пирата не останется. Нигде и никогда. Потому что это целиком их вина. Они повинны в том, что случилось с моим отцом и с моей матушкой. В том, что случилось со мной самим. Пусть Всевышний, если он есть, покарает меня, если хоть раз я отступлюсь от своего замысла.