Diario de memoria

К ночи моё настроение несколько улучшилось. Я прилег и попытался заснуть, – ничего не получалось. Ночь была душной, я ворочался в своей крошечной каютке, с боку на бок, не находя удобного положения. Мысли об Агнесс всё ещё вызывали прекрасный образ в подсознании. Наконец, в ярости вскочив с койки, я взбежал по трапу и снова очутился на палубе. Свежий ночной ветер охладил мою голову и сразу принес облегчение. Такелаж скрипел, на постах стояли зевающие вахтенные, полные паруса не полоскали бриз. Облокотившись на планширь и глядя в чёрную воду, некоторое время я провел в глубокой задумчивости. В воображении, освещённая каким-то дьявольским светом, подруга детства улыбалась мне, обнимала и умильно поглядывала. Я замотал головой, пытаясь прогнать наваждение, но вместо этого, практически ощутил прикосновения нежных женских рук. Губы пересохли от предвкушения. В это время, разорвав тишину, до экипажа каракки «Понси» докатилось звучное эхо первого пушечного выстрела. И мгновенно, словно призрак, вызванный заклинанием, появился грозный капитан Педро Муньос в сопровождении нескольких старших офицеров в кирасах. Они о чем-то говорили, сыпали едкими проклятиями, не обращая на меня внимания. Я с интересом прислушивался к их беседе, которая становилась оживленной, по мере того, как звучали всё более тревожные сигналы и один за другим исчезали огни на корме кораблей, что шли впереди. «Понси» тоже погасила свой фонарь. — Клянусь преисподней! — рявкнул капитан. — Дело серьезное! Черт побери, кто знает, может завязаться бой, а «Понси» слишком неповоротливая. Если это пираты или английские псы, просто так они не отцепятся. Сигналы следовали один за другим, и эскадра из трёх судов начала маневрировать, принимая боевой порядок. Ветер донес до ушей капитана сигнал горна. — Теперь-то завяжется настоящее дело!.. — Он как безумный бросился на мостик, заняв место штурмана у рулевого колеса. — Всем немедленно занять свои позиции! Я слегка поёжился. Не так чтобы меня пугала перспектива грядущего кровопролитного сражения… Просто до этого, я не сражался в море никогда. Никогда из-под моих ног не уходила при качке палуба. Никогда крутые бока судна не вздымались вверх – вниз. Сейчас я чувствовал внутри липкое напряжение. Что будет, если наша партия не справится, и нас возьмут на абордаж? Я юркнул в люк, на нижнюю палубу, где был обязан контролировать артиллерийский расчёт. При крупной стычке, самое отвратительное местоположение. Ядра всегда летят по корпусу и под ватерлинию. Но тогда я не знал этого. В Альма-матер, менторы такое не описывали. И, как известно, книги, да обучение, не имеют ничего общего с практикой. Новый залп прокатился совсем поблизости. — Противник идет в крутой бейдевинд! — воскликнул командир. — Пора приготовиться. И он принялся отдавать распоряжения на случай опасности. Когда адмирал испанской эскадры, прославленный Альваро де Базан, услыхал сигнал – «противник лег на другой галс», а затем – «противник идет в крутой бейдевинд», он понял, что пираты готовятся к дерзкому нападению. Не зная толком ни кораблей, которыми располагал неприятель, ни даже их количества, он решил собрать все силы и немедля дал приказ судам, идущим кильватерной колонной под ветром, принять боевой порядок. Эта операция в морской тактике подобна тому, что в пехоте зовется быстрым развертыванием. Авангард эскадры ложится в дрейф, затем центр её и колонна, идущая с наветренной стороны, подтягиваются и тоже ложатся в дрейф, пока не подоспеет подветренная колонна и не установится одна общая линия. При быстром развертывании каждое судно стремится занять своё место, не дожидаясь тех, кто отстал, но уступая путь тем, кто подходит вовремя. Этот маневр применяется лишь в самых крайних случаях, когда непосредственно возникшая опасность не дает времени установить другой боевой строй. Известность, которую приобрели местные флибустьеры своими сказочно смелыми налетами на «серебряные» конвои, заставляла испанских адмиралов принимать все меры предосторожности против безвестных людей, превративших свой флот в несокрушимую морскую державу. Трубный глас боевой тревоги продолжал звучать, подготовка к сражению шла с величайшей поспешностью. Солдаты и матросы были разбиты на отряды, и каждый занял свое место. Десять артиллеристов встали у каждой 36-фунтовой пушки, по девять – у 18-фунтовых и по семь – у 12-фунтовых. Второй кормчий с двумя людьми стоял наготове у порохового погреба. На шканцах первый кормчий, окруженный помощниками и офицерами, наблюдал за штурвалом и сигналами флажков и фонарей. Часть орудийной прислуги и юнги, расставленные в разных местах, готовились переносить убитых и раненых, остальные рассыпали в пороховом погребе порох по мешкам и подносили их к люкам. Боцманы со своими людьми расположились на баке и на шканцах. Меж тем матросы, которым надлежало идти на абордаж или отражать врага, в мрачном и грозном молчании получали кто ружья, пистолеты, сабли, ручные гранаты и пороховницы, кто абордажные багры, копья, концы троса с крючьями и топоры. На корабле кипело движение, но все совершалось в глубокой тишине. Матросы сооружали парапеты, освобождали от цепей и готовили к бою пушки, складывали запасы пуль, ядер и картечи. Наконец все было готово: установлен общий план сражения и везде – на шканцах, на баке, на юте и на батареях вывешены листы пергамента с четко выписанными приказами к сведению всех действующих. Капитан «Понси» сделал последний обход, и капеллан, благословив в молитвенной тишине моряков, идущих на бой, дал им отпущение грехов. Вслед за тем командиры подразделений громким голосом возвестили, что каждый, кто проявит трусость, покинет свой пост или не подчинится приказу, будет расстрелян на месте. Захлопнулся люк порохового погреба, и все, словно недвижные, безмолвные статуи, замерли в ожидании боя. Я тоже зачитал подчинённым постановление, глядя как тлеют фитили. Кто-то хмыкнул: — Юнец, а ещё командует… — Не юнец, а ваш офицер. Бой будет жестоким. — Такие уколы нельзя оставлять без ответа. Нужно взять себя в руки, чтобы не отчаиваться. — Мы на одной стороне. А после ждал первого выстрела. В душе боясь, что, эскадра проиграет бой. Что будет с нами тогда? Корсары нас не помилуют. Да и просить у них милосердия… Лучше убить себя самому. Ни шагу назад – правильнее. Все корабли флотилии подняли условный сигнал – связанные крестом две реи с фонарем на каждом конце. Линия боевого порядка была подобна созвездию в ночном небе. Пиратская флотилия не дала ни одного сигнала. Внезапно блеснул огонь, совсем близко грянул выстрел, и ядро пронеслось среди мачт «Понси», срезав трос, на котором держался флаг, однако, не причинив большого урона. В тот же миг каракка содрогнулась, один из её бортов оделся пламенем и дымом, и ядра полетели в ответ на приветствие разбойников. Так началось большое морское сражение: флибустьеры ответили на залп, и вскоре почти вся линия испанских кораблей открыла огонь. Ночь утонула в тучах порохового дыма. С каждой минутой красные вспышки, вылетавшие из пушечных жерл, блекли в лучах подступающей зари. Упавший флаг «Понси» снова взвился под гром канонады. Утренний свет придал бодрости оробевшим; нет ничего страшнее неизвестности, ничто так не пугает, как бой в темноте, нет более угнетающей мысли для человека, чем мысль о смерти среди полного мрака, – ведь это всё равно, что умереть на чужбине, вдали от родных и друзей, покинуть мир, не сказав ему последнее прости. Рассвело, но день казался зловещим. Море было так неподвижно, словно оно внезапно оледенело: ни ветерка, ни тучки. Покой, неожиданный мертвый покой; ничто не шелохнется ни на море, ни в небе. Солнце поднималось, разливая огненные потоки. Вяло повисли на мачтах штандарты, флаги и вымпелы. Обессилевшие паруса запутались в снастях, и, словно вены на коже исполина, выделялись на них канаты и тросы. Клубы удушающего дыма, окутавшие корабли, держались в воздухе подобно огромным хлопьям ваты, едва заметно рассеиваясь тяжелыми медленными спиралями. Обе вражеские эскадры застыли друг против друга, словно сев на мель. Но не пески, а море захватило в плен корабли, подобно призраку, сжавшему в своих ладонях дружескую руку. Замогильный холод сковал руки покойника, они никогда не разожмутся, и живой останется в плену у смерти. Однако на обеих сторонах понимали, что страшней, чем сражение с врагом, будет борьба со стихией. Мрачное затишье предвещало бурю. После шторма приходит покой – говорят поэты. Но пусть эти поэты мелят что угодно, а моряки знают наверняка: покой есть предвестие ненастья. Природа должна сосредоточиться, прежде чем вступить в противостояние с жалкими людишками. Она созывает свои вихри, воды и электрические разряды, подобно полководцу, собирающему рать перед штурмом: вот что означает этот покой. Темно-синее небо, прозрачное зеленое море, подернутый рыжей дымкой горизонт… Все взгляды устремлены на зыбь, а пушки продолжают стрелять, как бы помимо человеческой воли. И вдруг, одновременно, словно охваченные общей паникой, словно повинуясь приказам единого адмирала, и мы и пираты, стремительно приступили к выполнению маневров. Все паруса были спущены, все рифы забраны. Можно было подумать, что малейший лоскуток на рее грозил смертельной опасностью, так торопились матросы обнажить мачты. На кораблях убирались последние остатки парусов, когда над морской гладью пронесся порыв легкого свежего ветра – так стриж пролетает над озером, чертя крылом зеркало. Морская глубь закипела, и тысячи мелких волн, увенчанных легкой белой пеной, разбежались в разные стороны с тихим ропотом, постепенно перераставшим в глухой грозный рев. Воздух на горизонте начал сгущаться: буря не приближалась, казалось, она назревает там, вдали. Налетел шквал, снасти ответили ему протяжным стоном. Тросы запели, засвистали, заныли, каждый на свой лад, но так зловеще, словно предчувствовали и предсказывали опасность. Печальный хор! Отовсюду, где болтался хоть один незакрепленный конец, где светился хоть один паз между досками, несся заунывный голос. Началась борьба со стихиями, и бой между людьми встал на паузу. Солнце померкло и скрылось в желтоватом тумане. А сам вот туман, постепенно сгущаясь, превратился в тяжелые, мглистые тучи причудливой формы и окраски; подсвеченные по краям, они теснились, словно сбившиеся в отаре овцы. Там в небе клубились все самые мрачные оттенки серого цвета – от темной сепии до неподдающейся определению окраски пыльного вихря. В скопище туч угадывались потоки воды, бешеные зигзаги молний – силы, готовые низвергнуться на океан, вздымавший, бросая вызов буре, свои могучие воды. Буря сходила с высоты медленно, плотная, угрожающая. Но вот, как бы желая разбудить её, повеяло мощное дыхание урагана, и, словно осенние листья, подхватило и закружило тяжелые военные корабли. Обе эскадры оказались в самом средоточии. Наступила полная тьма, тучи наползали на мачты и снасти. Все было пропитано влагой, хотя ливень еще не начался. Непрерывно со всех сторон вспыхивали ослепительные молнии, не то, падая с неба, не то, взлетая вверх из морской пучины. Море бушевало вместе со всей природой. Мощные валы, сталкиваясь между собой, били в борта кораблей, прокатывались по палубе, неся ужас и разрушение. Казалось, надежды на спасение нет. Все люки были плотно задраены, штурвалы и паруса стали бесполезны, всякое управление – невозможно, и брошенные на произвол судьбы, суда носились по воле волн, то целиком зарываясь в пену, то появляясь, как фантастические украшения на гребне богини морей Калипсо. Офицеры, матросы и солдаты бездействовали. Беспомощные, как муравьи, уносимые на сухой ветке течением. Испанские и пиратские суда беспорядочно метались, едва ли не соприкасаясь бортами, но противники не узнавали, а порой и не видели друг друга. Сам Бог велел им заключить перемирие, перед лицом общей опасности. «Понси» терпела бедствие. Уже рухнули мачты, и старый корпус грозил с минуты на минуту дать течь и навеки похоронить свой груз на дне океана. Капитан перестал изрыгать проклятия. Я вцепился в поручни и в голове крутилось единственное – молитва к Спасителю. Хотя в Господа я давно разуверовал. Море снова сделало из меня праведника.