Сказ о золотистой собаке

Рокси нередко контактировала с другими людьми и зверолюдами. И все в один голос твердили, что Рокси не настоящая рабыня. И она не понимает, что она делает не так, почему не справляется с ролью обычного раба? Порой, на глазах её наворачивались слёзки от бессилия, но её все равно считали либо приёмной дочкой Фокса, либо его домашним питомцем, но только не рабом. Когда-то давно Рокси спросила, почему она не справляется с ролью раба, на что Фокс, улыбнувшись, ответил: «я неправильно тебя воспитал. Да и не приказываю я тебе почти никогда». «Так начните! Унижайте меня, бейте, приказывайте! Я – ваша рабыня! Я хочу быть вашей рабыней! Тогда почему все смеются над этим?», - плакала она, падая перед ним на колени. И горько ему стало от этих слов. Обычная доброта, не свойственная человеку, оскорбила маленькое создание. И не она виновата в этом, и не он. Виноват в этом весь мир, что отвергает доброту хозяина к рабу. Вдруг осознал он, что такое происходит повсюду, где ещё остался добрый человек, что хочет помочь рабу. Те же сами отвергают помощь, потому что воспитаны прислуживать. Как она того хотела, он замахнулся на неё рукой. И дрожь пробежала по руке его, когда увидел он сквозь заплаканные глаза огонёк, что желал такого отношения к себе, что молил об этом. Рокси не понимала, почему он остановился. Но ему жутко стало от этого взгляда. Осознал он всё, что происходит. Всё, за что он боролся, всё, чем пожертвовал, решалось сейчас. Ударив эту девушку, он заклеймит себя, больше не сможет действовать из благих побуждений для зверолюдов, больше не сможет бороться за их права, больше не сможет жертвовать собой ради них. Но не ударь он её, не сделав хоть что-нибудь, ей станет только хуже. Весь её мир, что успела она познать, падёт. Сквозь эти заплаканные глаза он видел огонёк, моливший рабства. Мир сделал её такой. И вспомнил Фокс, как Рокси сказала: «если хозяин скажет мне убить себя, я это сделаю». Серьёзно говорила она тогда, не понимая всей ценности своей жизни. Так и сейчас она не знает, что живёт куда свободнее любого, но считает себя рабыней. Не будет ли она жалеть оттого, что впервые узнает, как относятся к рабам? Не будет ли потом молить, чтобы к ней не прикасались? Разумеется, она будет, но потом, когда поймёт, что же навсегда потеряла. Жестокость совращает человеческое сердце. Раз изменивший своим принципам, больше не сможет им следовать. Но огонёк стал затухать. Рокси просила действий, МОЛИЛА наказания за дерзость хозяину. И он замахнулся с новой силой, и рука полетела к её мордочке. И огонёк воспылал, хотя в глазах читался страх. Столь желанный для неё страх. Не зная истинного рабства, неразумное дитя желало его обрести. И вспомнил он, как сама она себя наказывала за провинности. Как нарочно покидала квартиру, чтобы ошейник ударял её током. Как специально пыталась ослушаться его, дабы получить своё наказание. Но Фокс лишь пожимал плечами. Это он, а не мир виноват. Именно он лишал её смысла существования всё это время. Именно он не давал ей понять весь ужас рабства. Только он виноват в том, что отказывался сделать хоть что-то. И рука уже коснулась её щеки. Глаза её воспылали, получив то, что хотели все эти дни. Пытаясь заставить её полюбить жизнь и свободу, он заставил её желать отказаться от жизни в пользу хозяина. Но это был не удар. Это было простое нежное прикосновение. Вторая рука также коснулась второй щеки. В мордочке её читалось одновременно и страх, и благодарность, и печаль, и радость. Фокс сам встал перед ней на колени, крепко обнимая. Так крепко, как только мог. Она вырывалась, царапалась. Продолжая твердить одно и тоже. Она продолжала молить его, молить, чтобы тот стал относиться к ней, как к вещи. Неразумной вещи. Да разве он мог? Это просто маленькая девочка, чей прошлый хозяин умер, не встретившись с ней. Просто ребёнок, что был рождён прислуживать, но оказался любим в семье. «Прошу… накажите меня… хозяин…», - плакала она, пытаясь вырваться. Когтями она пыталась расцарапать ему руки, чтобы хоть это его разозлило. Но всё было тщетно. Не мог он обидеть существо, что доверилось ему. Не мог даже допустить возможности того, что когда-то ударит этот комочек шерсти. «У рабов нет собственного мнения. Они не могут желать и просить», - ещё крепче прижимал к себе Фокс. И горько стало ей. Даже сам господин Фокс не видит в ней раба, что уж там говорить об окружающих. Она просто изгой. Никем не признаваемая, никому не нужная. Так думала она, не замечая, как же дорога этому человеку. «Хозяин… если я вам небезразлична, - Рокси смогла вырваться из объятий, сев перед ним. – Вы сделаете то, о чём я вас прошу. Умоляю» «Зачем тебе это?», - дивился Фокс. Но всё он понимал. Просто не хотел признавать, что всё, за что он боролся все эти года, за что готов был пожертвовать жизнью, было никому не нужно. Было не нужно даже самой Рокси. Подарив ей счастливую жизнь, возжелала она к себе самого низкого отношения. И вспомнил он Татьяну. Вспомнил, какой свободолюбивой была, какой гордой. И вспомнил, как изменилась она, став смирной рабыней. У неё была полная свобода и равноправие, но она захотела служить своему господину, променяв на это всё. Фокс – вот, кто здесь ненормальный. Не люди, что создали зверолюдов для рабства, не сами зверолюды, что этого отношения желали. Всё было нормально, пока не заявился он. Все были счастливы, даже когда над ними издевались, когда они были так близки к смерти, что оставалось только наблюдать за увядающей жизнью, что они подарили хозяевам. И сейчас тоже самое происходит перед ним. Не она дефект, что обрёл собственное мнение, а он, что это мнение решил подарить всем. «Ты правда этого хочешь?», - в последний раз спросил Фокс, собираясь с духом. До последнего он надеялся, что она откажется, испугается, извинится. Но она снова взмолилась, снова паршивый огонёк надежды. Тяжело на душе его стало за утраченные годы. Он зарычал, замахиваясь кулаком. Рука его дико тряслась от боли. Лёгкие отказались работать, лишая его воздуха. Другой рукой он крепко схватил её за волосы, с рыком замахиваясь с новой силой. И глаза её сквозь слёзы снова загорелись. Но что глаза, когда сама она показывала страх. Она сама боролась с собой всё это время. Прося наказания, она просила помощи. Прося оскорблений, просила совета. Только сейчас он понял это, но и остановиться он уже не мог, чтобы не предать это дитя. Но, если он её не ударит, не будет ли это тоже предательством? Глаза его закрылись. Третий рык, и кулак полетел вперёд. Он больше не хотел смотреть на то, что происходит. Когда же наконец он открыл глаза, больше не держал он её волосы. Теперь она уже не молила об истязаниях. Она просто лежала. Лежала и плакала, опустив мордочку, всё время повторяя, какая была дурой. Из глаз Фокса пошли слёзы. Взглянув на свою руку, что только что держала её волосы, он увидел лишь жалкий обломок, что остался после удара другой, не возжелавшей причинять боль другим. Не собирался он сдаваться, жертвовать своими принципами и мечтой о равенстве. Он упал, упал не шевелясь, не отрывая взора от белоснежного потолка. «Простите», - послышалось из уст девочки, когда она легла на него, обнимая и рыдая. Оставшейся рукой он поправил её волосы, что только взъерошил. «Дура ты, Рокси», - ответил Фокс.