You Raise Me Up

Хосок возвращается домой через несколько лет: спускается по трапу самолета, вдыхая сеульский воздух, дрожащими руками поправляет лямку рюкзака. Он уехал четыре года назад — навстречу мечте, ярким огням Америки, шансу на миллион. А теперь он снова здесь — в городе, подарившем ему целую жизнь, людей, любовь к которым он пронес с собой через всё время разлуки. Хосок садится в такси, называет знакомый адрес срывающимся голосом и откидывается на спинку сидения, отворачиваясь к окну. Сеул почти не изменился за то время, что его не было: торговые центры, бутики, небоскребы, кафе с открытыми верандами, пробки через реку Хан — Хосок жадно впитывает сменяющиеся декорации, вспоминает, узнает. Он выходит на знакомой улице — что совсем не изменилась, даже надписи баллончиком остались на тех же местах — закидывает рюкзак на плечи, удобнее перехватывает сумку одной рукой, а другой — поднимает чемодан. Ступеньки под его ногами привычные: старые, осыпавшиеся, такие же самые — Хосок может пройти по ним даже с закрытыми глазами. Колесики чемодана брякают о землю, пока он взбирается один пролет за другим, поворот за поворотом. Встречает незнакомых людей, которые смотрят на него настороженно — Хосок улыбается каждому, кланяется, насколько позволяет ноша, и идет дальше, выше, почти на самый верх, где, как он помнит, красная скрипучая дверь, разрисованная цветами. Хосок роняет вещи себе под ноги перед самым порогом, упирается руками в колени и пытается перевести дыхание. Дверь и, правда, на месте, вот только цветов на ней больше нет. Краска выглядит свежей, а замки новыми — Хосок задается вопросом, как много изменилось, пока его не было. Он давит кнопку звонка, обмирая внутренне — от страха сводит живот и холодеют пальцы. Хосок прячет руки в карманы, носком ботинка колупает асфальт и прислушивается к тому, что происходит по ту сторону стены. Сначала до него доносятся голоса — двое, или трое, он не может понять, — потом хлопает дверь, и чьи-то шаги с каждой секундой раздаются всё ближе. Хосок натягивает на лицо профессиональную улыбку, прекрасно понимая, что никого не сможет ей обмануть, но привычка сильнее доводов разума. Щелкает замок, дверь распахивается — сначала Хосок видит ноги в тяжелых расшнурованных ботинках, поднимает взгляд выше — бедра, обтянутые мягкой тканью спортивных штанов, ещё выше — белую футболку, облепляющую торс как вторая кожа, дорожки вен на покрытых татуировками предплечьях, и наконец — сжатые в тонкую полоску губы и прищуренные глаза. — Привет, Чонгук, — тянет Хосок, раскатывая имя на языке, заново пробуя на вкус. — Хён? — в глазах у того удивление с недоверием смешиваются. — Я вернулся. Впустишь? Чонгук рассматривает его настороженно, как те люди, которых он встретил на пути, хмурится, сводя брови к переносице, думает о чем-то. А Хосок любуется им — откровенно залипая на развороте плеч, на тонкой талии, на сильных ногах. Чонгук стал выше, красивее — он уже не тот нахохленный воробушек, с которым они ругались из-за последней пачки рамена. И не тот мальчишка, проплакавший в его объятиях всю ночь перед отъездом. — Ты сделал татуировки, — говорит Хосок очевидное, чтобы заполнить затянувшуюся паузу. — Больно было? — Нет, — отрезает Чонгук, а потом добавляет, — немного. Хосок чувствует, как сползает с его лица профессиональная улыбка, как начинает щипать глаза — он отчетливо понимает, как сильно на самом деле скучал, как ему не хватало дома, людей, Чонгука. Он всхлипывает рефлекторно, а Чонгук вздрагивает в ответ всем телом — морщинка между бровей разглаживается, глаза распахиваются, а губы складываются в букву «о». Хосок остервенело трет глаза — он ведь не собирался плакать, обещание себе дал — просит: — Дай мне минутку, — и отворачивается. Кладет руку на грудь, прямо над сердцем и считает мысленно: «один, два, три, четыре, пять…» На «шесть» на его плечо опускается горячая ладонь, сильные пальцы мнут куртку, впиваясь в кожу, до боли. Поток слез струится по щекам — он скучал, он так сильно скучал — Хосок поворачивается резко, обхватывает Чонгука за талию, прижимается всем телом, утыкаясь носом в чужую шею. Жадно вдыхает запах — другой, незнакомый — лосьон после бритья, гель для душа, совсем слабый, пота. — Я вернулся, — шепчет в воротник футболки, давясь всхлипами, — я вернулся. И мысленно: «впусти меня, пожалуйста». Хосоку страшно. Что не примут назад, что оттолкнут, что места для него здесь больше нет. Но Чонгук несмело обнимает в ответ, ведет ладонью по спине, бормочет что-то — Хосок не слышит за гулом крови в ушах — прижимается сам, зарываясь носом в волосы. — Я скучал, — горячий шепот в самое ухо, от которого у Хосока мурашки по спине бегут. — Что? — переспрашивает, просто чтобы убедиться, наверняка знать. — Я скучал по тебе, хён, — послушно повторяет Чонгук тихо, но Хосок слышит каждое слово, пронзающее его сердце острыми булавками. — Чонгук, — зовет Хосок, одну руку оставляет на пояснице, а другой ведет вверх, ощущая, как твердеют мышцы под его ладонью, ненадолго задерживает на шее, впитывая жар чужой кожи, а потом вплетает в волосы — такие же мягкие, как и четыре года назад. — Чонгук, — повторяет. Хосок отстраняется немного, рассматривает лицо Чонгука вблизи — каждую родинку, морщинку, шрам на щеке, вкрапления на радужке — другой, но всё такой же. Взрослый, красивый — его Чонгук. Хосок улыбается тепло, прижимается к его лбу своим, шепчет, опаляя дыханием губы: — Я тоже скучал, Чонгуки. Где-то в глубине дома хлопает дверь, раздаются шаги, знакомый голос зовет: — Кто там? Хосок улыбается, узнавая, а Чонгук морщится, становясь похожим на самого себя четырехлетней давности. Очарование момента рассыпается словно карточный домик, Хосок быстро касается губ Чонгука — это не поцелуй даже, скорее обещание: «я здесь, и я больше не уйду», гладит кончиками пальцев скулу и отстраняется, перед тем, как в дверном проеме показывается фигура, закутанная в длинный цветастый халат. — Эй, Чонгук, кто… — Тэхён осекается на полуслове, глаза комично расширяются, с губ слетает беззвучное «хён», и секундой спустя Хосока сжимают в крепких объятиях. — Когда ты вернулся? Почему не позвонил? Ты надолго? — Тэхён заваливает его вопросами, крутит как куклу, осматривает с макушки до пят. Хосок смеется, вытирая слезы со щек, улыбается. — Сокджин-хён, — кричит Тэхён, поворачивая голову в сторону дома, — Хосок-хён вернулся! От улыбки сводит скулы, Хосок гладит Тэхёна по пшеничным волосам — жестким от частого окрашивания, не узнает совсем — высокого, широкоплечего, красивого до боли. Чонгук рядом отворачивается, скрестив руки на груди — нахохлившийся воробушек, даром, что ростом Хосока обогнал, да мышцами оброс — всё тот же мальчишка, не любящий делиться. Сокджин появляется в новеньком фартуке, с полотенцем через плечо, смотрит недоверчиво — не ожидал, понимает Хосок. — Привет, хён, — кланяется, разглядывая чужие ноги в потрепанных тапках, которые сам же когда-то и покупал. — И тебе привет, — Сокджин подходит ближе, щурит глаза и, не говоря больше ни слова, отвешивает слабый подзатыльник. Хосок ойкает, отшатывается, поднимает обиженный взгляд. — Горе, — вздыхает тот и тянет Хосока на себя, в теплые объятия. — Ты насовсем? — Тэхён наваливается сзади, укладывая подбородок на плечо. — Ага, — бормочет Хосок, уткнувшись в широкое плечо, — если впустите. — Да куда ж мы денемся, — смеется Сокджин, отпуская его. — Голодный? — Ага. Сокджин улыбается ему и скрывается в доме, утягивая за собой Тэхёна. Хосок поднимает чемодан, закидывает сумку на плечо и находит глазами Чонгука. Тот стоит чуть в стороне — губы поджаты, весь напряжен, как натянутая струна, того и гляди вот-вот лопнет. Хосока нежностью накрывает к нему так, что он чуть не падает, делая первый шаг. — Эй, Чонгуки, — зовет ласково, — пойдем внутрь. Чонгук вздыхает тяжело, зачесывает пальцами волосы, убирая лезущую в глаза челку. Во взгляде — тысячи невысказанных слов, тоска, от которой сердце Хосока на части рвет. Хосок роняет вещи обратно на землю, подается вперед, обхватывая ладонями лицо Чонгука и прижимаясь губами к губам. Жадно пьет чужое дыхание, ластиться, шепчет между поцелуями, как сильно он скучал. Чонгук расслабляется в его руках, улыбается несмело, сам льнет ближе, вжимая в себя. Хосоку снова плакать хочется — от счастья, заполнившего каждую клеточку тела, от любви, которую он пронес через годы разлуки. — Я вернулся, — на выдохе. — С возвращением, — на вдохе. Хосок, наконец, чувствует себя цельным, живым. Он дома — там, где было, есть и будет его сердце.