***
Донван негромко стучит один раз, второй и третий, и только тогда решает нажать на ручку двери, чтобы войти. Осматривается с порога, замечая, что Джунмён занят расстиланием постели. Он входит в чужую комнату полноценно и ожидает, пока Джунмён, наконец, обратит на него внимание, но чем дольше смотрит, тем больше понимает, что это вряд ли произойдёт без дополнительных усилий. Его движения механические. Он смотрит куда-то перед собой, но сквозь пространство, взгляд расфокусирован и руки действуют по привычке. Заправляют подушки в свежие наволочки, стелют простыни, разглаживают большое одеяло. Донван зовёт его четырежды прежде, чем он реагирует на собственное имя да устремляет на него взгляд. Смотрит несколько мгновений, словно не узнавая, словно и вовсе сквозь него, следом фокусирует взгляд уже более осознанно и коротко интересуется – что? - Как ты себя чувствуешь? – интересуется он коротко и Джунмёну снова нужно несколько мгновений, чтобы осознать вопрос, а затем он совсем устало смеётся, да так, что в итоге его смех сходит на нервный и он хрипнет. - Очень странно от тебя слышать этот вопрос, – отзывается он после, откашлявшись, и вновь, вяло и без энтузиазма возвращается к тому, что делал. - Джунмён-а, ты пытаешься повесить свою вину на меня? – уточняет он. - Свою вину? – Джунмён задыхается воздухом. – Нам не о чём разговаривать, – просто обрывает он, давая понять, что больше на эту тему говорить не намерен. – Я буду спать, уходи. Донван наблюдает за ним ещё несколько минут, понимая, что он уже в пижаме, и действительно уходит, когда Джунмён забирается в постель и отворачивается от него прочь. Едва свет в комнате гаснет и двери за Донваном закрываются, Джунмён сворачивается в клубок, прижимая колени к груди, и прячется с головой под одеяло, утыкаясь лицом в подушку, чтобы та заглушила всхлипы, что рвутся из его груди.***
Темнеет. Во дворе довольно светло из-за иллюминации. Джунмён замечает, что солнце, наконец, клонит к горизонту, когда становится значительно прохладней, но продолжает сидеть ровно без каких-либо телодвижений. Ноги, которые он сложил под себя, давно затекли, кончик носа не чувствуется и пальцы рук одеревенели. Вся шея в неприятных мурашках от холода, но пошевелиться кажется задачей сейчас действительно непосильной. Если бы кто-то когда-то сказал ему, что в будущем он окажется в ситуации, когда ему нельзя будет любить того, кого он любит, он бы покрутил пальцем у виска. Ну что значит – запретить любить кого-то? Это невозможно отобрать как вещь какую-то физическую; невозможно отключить или выбросить; от этого невозможно отказаться – мысли всё равно снова и снова будут возвращаться к объекту воздыхания. Если бы кто-то когда-то сказал ему, что за свою любовь ему придётся расплачиваться чужими жизнями, он бы рассмеялся сказавшему это в лицо – где его любовь и где чужие жизни, и как они могут быть связаны?! Если бы кто-то когда-то поставил его перед выбором – не становиться частью дома мафии, или стать и любить раз на всю жизнь, зная, что за его любовь расплата будет кровью, разве он отказался бы? Разве отвернулся бы? Не принял бы руки? Не ответил бы взаимностью? Джонин уже отвечал за него на этот вопрос. И сидя на лавке во дворе чужого дома, продрогший до костей и, грешным делом, подумывающий замёрзнуть здесь если не насмерть, то до больничной койки на пару-тройку месяцев; больше всего на свете ему хочется сейчас просто уткнуться лбом в его плечо. Боже, ну какая только мелочь! Какая мелочь – чувствовать себя легко, безопасно и правильно в одних единственных руках, прикосновение которых теперь заканчивается неоправданными жертвами, каждая из которых давит на его плечи настолько, что если бы он мог физически уходить от этого под землю, уже бы стоял как минимум по шею. А как максимум – был бы уже погребён заживо под тяжестью земли, груза, вины, ответственности, боли и страха. Страха. Страха, что он умрёт быстрее, чем сумеет снова его обнять. Наконец, зуб перестаёт попадать на зуб и Джунмён вздрагивает всем телом, устало прикрывая глаза. Январь в этом году действительно жутко холодный, но он бы в добавок ещё предпочёл, чтобы его вовсе занесло снегом здесь, на лавке, да так, чтобы о нём хотя бы на несчастных пару недель забыли вовсе. И он бы просто впал в кататонический ступор. - Господин Ким! – Чондэ зовёт несколько раз прежде, чем сжимает пальцами его плечо, чтобы слегка встряхнуть. Джунмён фокусирует на нём взгляд и следом чуть хмурится. – На улице минус 12 градусов, вы в своём уме? - Чондэ, чего ты хочешь? – устало отзывается Джунмён. - Не заставляйте меня звать шефа. Он не будет церемониться с вами, как я, – предупреждает Чондэ. – Точно не будет. Выслушав, Джунмён снова устремляет взгляд туда, куда смотрел. Плевать! Пусть разозлится и выместит злость на нём. Как сильно нужно его разозлить, чтобы он взялся за пистолет? Серьёзно взялся? Что нужно сделать, чтобы это сделали охранники? Что, чтобы даже Чондэ подумал о том, что, наверное, самым простым выходом было бы просто избавиться от него? Джунмён не замечает, как Чондэ исчезает из-под бока, но отчётливо помнит, как там появляется Донван. Как Чондэ и обещал – он не церемонится. Просто хватает за запястье, сдёргивает с лавки прочь и также волоком буквально тащит неохотно переставляющего ноги Джунмён в дом. Прочь с улицы через прихожую в гостиную, чтобы небрежно, словно он предмет гардероба, толкнуть, буквально бросить на диван. - То есть ты думаешь, если вдруг нечайно замёрзнешь насмерть во дворе на лавке январским вечером в рубашке, последствий не будет? – уточнеят у него Донван раздражённо. – Или ты избежишь последствий, если будешь мёртв? Джунмён не слушает. Тянется пальцами к подушке рядом на диване, обнимая ту и прижимая к своей груди, да скручивается в позу эмбриона, прикрывая глаза. - Чондэ-я, свари ему глинтвейн, да побольше. Пои каждые пару часов. Принеси пуховое одеяло и растопи камин здесь, в гостиной. - Понял, шеф.***
Под пуховым одеялом темно, но жутко комфортно. Джунмён распахивает глаза, осознавая, что проснулся, и следом выбирается наружу, на воздух, понимая, что он всё ещё в гостиной и за окном, судя по всему, уже утро. Окончательно раскрываясь, он, не шевелясь, несколько минут рассматривает потолок, а затем садится. Окидывает взглядом пустую комнату, накидывает одеяло обратно на плечи и двигает в кухню, но та в такое время, к его удивлению, оказывается пустой. Джунмён с таким же успехом проверяет наверху свою комнату и комнаты Чондэ и Донвана. Напоследок заглядывает в кабинет и кривится Караваджо на стене против двери над столом. Двигая в заднюю часть дома, Джунмён обнаруживает в комнате охранников тех немногих, присутствующих сейчас в доме. - Где все? – интересуется коротко у первого, который обращает на него внимание на пороге. - Шеф и заместитель в городе по делам. Джунмён коротко кивает, принимая к сведенью, и закрывает за собой двери, возвращаясь в жилую часть дома. Усаживается в гостиной в кресло, глядя на обугленные поленья камина и вдруг чувствует такое дикое, непреодолимое желание оказаться в кожаном кресле Хозяина в его кабинете на его коленях, обнимаемый крепко его руками за талию, что вместо этого двигает в другой кабинет, ненавистный, а оттуда в угол комнаты к бару. Рассматривает разного объёма стаканы, но решает не мелочиться. Берёт едва начатую бутылку. А к чёрту! Чондэ с Донваном ещё точно вернутся не скоро, а даже если и скоро, сейчас важно заглушить тоску в его груди и голове, а какими способами – дело уже третье. Обнаруживая в холодильнике большую гроздь винограда, Джунмён забирает её оттуда, чтобы пилось легче, и выдёргивает нетугую пробку зубами, выплёвывая прочь на ковёр в гостиной. Плюхается обратно в кресло, вытягивая ноги на пуфик и отправляя пару виноградин за щёку, делает несколько уверенных глотков из бутылки. Бурбон. С мягкими шоколадными нотками, он всегда, кажется поначалу, пьётся легче, чем виски, но крепче как минимум градусов на 10, потому даёт о себе знать гораздо быстрее. Джунмён знает – дома у Хозяина тоже есть пару похожих бутылок. Они для особого случая, когда ему нужно не собрать мысли в кучу, как в случае с виски, а наоборот выдохнуть. Сынвон любил бурбон. Джонин всегда имел пару бутылок его любимого сорта специально для отца – в его редкие приезды по какой-либо причине кроме работы. Раньше Джунмён не понимал этого вовсе – горький, крепкий, обжигающий напиток был для него в самом начале отвратительным, невкусным и слишком пьянящим. И он постоянно поражался, как у Хозяина, и не только у него, но и у его гостей, всегда хватало духу пить его так просто, словно воду, хоть и в небольших количествах, ибо каждый всегда знал свою норму. Джонин наливал себе двойной и ставил стакан возле себя на столе в кабинете. Часами сидел за работой, разбираясь с бумагами, прошениями или заданиями и потягивая растопленное золото в своём стакане сквозь зубы так, что на его губах оставался только привкус шоколада или карамели, а иногда мёда, апельсина или корицы. Джунмён распробовал с годами и понял тоже с годами. Дурацкие намешанные коктейли только приносили головную боль. Шампанское подавалось на мероприятиях и использовать его в роли обычного напитка для бара было бы неуместным в любом случае, да и приелось бы быстро, истратилось бы ощущение праздника. Абсент, текила, джин и прочие разновидности водки, имея вкус более резкий, ну никак сквозь зубы цедиться бы не смогли, к тому же знатно пьянили – голову вело буквально после пары-тройки рюмок даже у самых стойких. Ликёры и настойки были совершенно неуместны. А виски, скотч и бурбон были всегда подходящими. Крепкими, но имеющими свой неповторимый аромат и вкус. И после, как он выяснил свою норму, понял, наконец, как Хозяину и не только ему, удавалось оперативно приводить себя в чувство, при этом не напиваясь до состояния беспамятства, мыслить довольно трезво и даже позволять себе садиться за руль. Хотя сам он напиться до беспамятства сейчас бы ой как не отказался. Расправляясь с гроздью винограда, Джунмён отслеживает глазами, что выпита только четверть бутылки, и вновь тянется к горлышку, чтобы сделать несколько крупных глотков. Внутри всё приятно обдаёт теплом, появляется лёгкая приятная сонливость и Джунмён чувствует, как вспыхивают щёки. Если выпить ещё, как минимум, столько же, можно будет спокойно уснуть или забыться. Спрятаться под одеялом в комнате с мансардой и проспать сутки, никого не видя, радуясь в итоге, что прошёл ещё один день в этом аду. Неудивительно, что люди, находясь в определённых условиях, просто спиваются, когда оказываются не особо в силах выносить адекватно реальность, в которой пребывают. Допивая до середины бутылки, как и планировал, Джунмён оставляет ту на кофейном столике и сползает с кресла прочь из пледа, усаживаясь на ковре возле него и обнимая колени, пряча в них лицо. Джонин всегда пытается уложить его спать поскорее, когда алкоголя в его крови оказывается больше, чем самой крови. Редко, но метко и, конечно, с Бэкхёном. Он обычно подхватывает на руки уже на пороге, едва замечает слишком блестящие глаза и плохо держащие ноги. Джунмён прижимается плечом к его плечу, полусонный, но улыбчивый и довольный заботой. Джонин, как и миллион раз до этого, обычно приносит его в спальню, опуская на кровать, берётся переодевать, укладывать в постель, а Джунмёну вдруг кажется, что соблазнить его сейчас окажется очень даже неплохой идеей. И он, наблюдая за его жалкими потугами с улыбкой настолько снисходительной, что даже в груди начинает ныть, мягко поддаётся, зная прекрасно, что чувствительность в разы снижена, как и восприятие, и после третьего поцелуя он всё равно, свернувшись калачиком на его груди, мирно уснёт. Джунмён чуть приходит в себя, осознавая себя в реальности уже только тогда, когда натягивает через голову джемпер и запихивает в карман джинсов телефон против зеркала наверху в своей комнате. Голову ощутимо ведёт, но ноги, хотя и не самым уверенным образом, но ещё держат. Снаружи морозно, но солнечно. Уже только натягивая куртку на плечи в прихожей и пряча лицо за маской, а глаза за тёмными очками, Джунмён понимает, что он больше не один и, оборачиваясь через плечо, замечает одного из охранников, наблюдающего за ним. Пытаясь выглядеть максимально в себе, Джунмён прячет в карман куртки бумажник и бросает на себя взгляд в зеркало. - Мне нужно подышать свежим воздухом. Я добуду кофе. Скоро вернусь. Уверенно кивая, он, не ожидая запретов или возмущений, спешно выходит за дверь, пересекает двор и выходит за ворота, замирая в паре шагов снаружи и понимая, что никто не идёт за ним и не окликает. И только спускаясь вниз по улице по небольшому уклону под углом, он, наконец, в полной мере понимает, насколько плохо слушаются ноги. На таких ногах он вряд ли далеко уйдёт, уже не говоря о паре кварталов до центра и любой адекватной кофейни. В отличии от адекватности, которая отсутствует сейчас у него. Ловя в конце улицы такси, Джунмён заваливается на сиденье и молча вручает таксисту купюру ну слишком большую для того расстояния, которое он хотел бы преодолеть в этой машине на четырёх колёсах. Когда таксист сообщает, что они на месте, Джунмён со второй попытки выбирается из машины, давит на звонок у ворот, входит через открытую калитку, замирает напротив двери после, как преодолевает какой-то подозрительно знакомый двор и вдруг понимает, что это нихрена не кофейня, и даже не особняк «Утопии». Но понимает он это слишком поздно. Поздно, потому что называет таксисту адрес буквально на автомате, потому что даже его отключённый алкоголем мозг всё равно работает в одну сторону – в направлении дома. И когда замирая напротив собственной двери с занесённой рукой и вдруг останавливая себя за мгновенье до того, чтобы постучать, двери изнутри распахивают 182 в высоту сантиметра причины его существования в принципе, он понимает, что делает либо что-то очень глупое, либо что-то совершенно и настолько желанное и необходимое, что оба вариант становятся синонимами. Глупо, но желанно. И Джунмён смотрит ему в глаза – растерянный, отчаянный, совершенно сбитый с толку и не ожидающий, что ноги приведут его сюда, непонимающий до конца, что происходит, и что происходило, ещё как он был в такси. - Я не могу… – шепчет он бессвязно, а Джонин не может понять, о каком «не могу» речь и чего именно он не может: уйти или остаться?! И Джунмён сам даёт ему ответ. Даёт, потому что буквально о порог спотыкается, не нарочно, а ноги снова ведут туда, куда хотят. И Джонин тут же обхватывает за талию, удерживая, упасть не позволяя. И его глаза оказывается так близко – кожу обдаёт его теплом, а обоняние – его ароматом, и пальцы неосознанно находя твердость мышц под кожей на его плечах и мягкость ткани свитера на них же. И его губы тоже оказываются так близко. Непозволительно. Джунмён не соображает вовсе, что он делает, как и почему, потому что все его желания и мечты, терзающие его буквально каждый день, час и мгновенье несколько последних месяцев, вдруг становятся явью. И он льнёт навстречу совершенно интуитивно, неосознанно, поддаваясь порыву, который даже не понимает до конца, потому что голову ведёт вдвойне сильнее. И когда Джонин, обдавая его губы тёплым дыханием, отвечает на поцелуй, Джунмён чувствует, что готов сейчас либо умереть, либо расплакаться. Потому что это слишком для него одного: слишком сложно и слишком сладко. И то, как его руки ловко снимают с него куртку, как совершенно без каких-либо усилий, подхватывает под бёдра; то, как Джунмён прижимается грудью к его груди и обнимает за шею, пряча пальцы в его волосах на затылке; и то, как его горячие ладони ощущаются через ткань одежды, приводит его одновременно в такое горькое отчаянье и в такой неимоверный восторг, что он буквально всхлипывает Джонину в губы. И каждое прикосновение его рук приносит боль и приносит удовольствие, потому что он держит с нажимом, потому что он прикасается так, чтобы он чувствовал даже сквозь пониженную чувствительность, которая воспаляется на нервных окончаниях и кружит голову с такой силой, что Джунмён чувствует, словно готов умереть от одного его поцелуя. Умереть или кончить. Дверь кабинета гремит почти оглушительно. Звук закрывающейся защёлки эхом поднимается к потолку. Падающие со стола в спехе вещи бьются и отскакивают от деревянного пола. Время словно висит на волоске, словно повисает в воздухе густыми клубами тумана. Каждое мгновенье ощущается буквально физически. И Джунмён не может прекратить прикасаться взглядом, кончиками пальцев, губами, не позволяя отстраниться, не позволяя сделать и шагу прочь от себя. Потому что когда он отстраняется совсем немного, чтобы стянуть с себя свитер, Джунмён уже тянется к нему ладонью, накрывая ею рельефный живот, скользя пальцами вверх по гуди на шею, чтобы обнять за неё и вновь привлечь его к себе максимально близко, обнять его ногами за бёдра, пользуясь тем, что сам он сидит на краю стола. Искать доступ к открытым участкам тела. Позволить ему вытряхнуть себя так же просто из свитера да из джинсов. И Джунмён чувствует, что горит, буквально горит внутри и снаружи. На кончиках пальцев покалывает. Джунмён стонет в его плечо, потому что смуглые пальцы на внутренней стороне его бёдер ощущаются восхитительно. Они горячие, почти обжигающие, в то время как его кожа после прихода с мороза наоборот холодная. Сознание работает, словно готовая перегореть лампочка в тёмном помещении – вспышками редкого света. И он запоминает происходящее вспышками, концентрируясь на ощущениях, на его взгляде и его поцелуях, и шёпоте о том, что он любит. И Джунмён обнимает под руками за плечи, с ошеломлением ощущая, как не хватает рук, чтобы обхватить его плечи и чувствуя его в себе, стараясь прижать максимально близко, пока его пальцы намеренно следят – оставляют следы-полумесяцы от ногтей и красные отметины подушечками пальцев для того, чтобы когда придёт в себя, он не позволил себе забыть, что всё это происходило с ними в реальности. И он толкается совсем сладко – размеренно, плавно и глубоко, хотя время всё ещё копится каплями тумана под потолком и Джунмён ловит себя на мысли где-то между оргазмом, который накатывает на него горячими волнами с каждым новым движением его бёдер и между тем, как здорово пахнет за его правым ухом; задыхаясь от эмоций, он думает, как ему страшно от каждого постороннего звука там, за пределами кабинета, этого стола, до которого сужается весь его мир в это самое мгновенье. Джонин прикусывает мочку его уха – больно, но так по-собственнически, и Джунмён больше не сдерживает стона, прижимаясь лбом к его плечу, выдыхая и вдыхая в такт каждому новому движению, чувствуя, как удары его сердца отдаются в груди так, словно в это самое мгновенье оба они полностью синхронизируются и становятся единым целым максимально настолько, как это описывают в дурацких любовных романах. И когда обнимает за поясницу, стараясь прижать к себе так близко, насколько это уже невозможно, потому что ему нужно ещё больше, буквально врасти в него; из глаз буквально сыплются искры и Джунмён поджимает пальцы ног, зажмуриваясь, потому что это более, чем хорошо, потому что все эти эмоции буквально в нём одном не помещаются сейчас. И голос Джонина звучит как музыка, и он вздрагивает всем телом от наслаждения, сжимая ладони на его талии так крепко, что трещат рёбра и спирает дыхание, и Джунмён не может понять, от чего не удаётся вдохнуть – от удовольствия или от его объятий. - Джунмён-а, – зовёт мгновенье спустя чуть хрипло, сбито дыша в его шею. – Маленький мой, ты что тут делаешь? - Ты только сейчас у меня это спрашиваешь? – с улыбкой отзывается Джунмён, прижимаясь щекой к его щеке. – О Боже, плевать, пусть он хоть всю обойму в меня теперь выпустит. Джонин чуть отстраняется, накрывая его щёки ладонями, чтобы взглянуть в глаза, но Джунмён отстраниться ещё больше не позволяет, ловит за предплечья, тянет обратно к себе, обнимая за плечи. Джонин сгребает его в охапку, заключая в совсем медвежьи объятия, буквально пряча в своих руках, защищая и оберегая от всего мира, от самого себя, если понадобится. - Любимый… – едва слышным шёпотом ему в щёку выдыхает Джунмён, улыбаясь. – Джонин-а, – зовёт следом по имени, вновь не сдерживая улыбки. – Ты тут. Джонин прижимается лбом к его лбу, прикрывая глаза и, кажется, прекращает дышать. Джунмён продолжает улыбаться, чувствуя его тёплое дыхание и удары его сердца под ладонями, что лежат на его груди. - Хозяин! – голос Бонмин из-за двери и следом короткий стук в неё звучит словно гром среди ясного неба. Джунмён хмурится и прижимается губами к любимому плечу, пока Джонин оборачивается к двери. - Говори, Бонмин-а. - У ворот машина. - Пусти во двор. Джунмён сводит колени, едва он отстраняется окончательно, и поднимает ноги к груди, упираясь пятками в стол и обхватывая колени руками, складывая на них подбородок и поверх них наблюдая, как Джонин застёгивает на себе джинсы и следом спешно влезает в свитер. Затем подходит к нему, целуя каждую из коленок, и протягивает навстречу ладони, чтобы Джунмён позволил снять себя со стола и поставить на ноги. Только оказываясь стоять, Джунмён понимает, что ноги держат его уже лучше, чем до того, как он оказался на пороге собственного дома. Джонин одевает его сам, так, словно он не в состоянии, на деле же смакуя все эти мелочи. Поправляя лохматую чёлку после, как разглаживает воротник свитера; и заправляя ремень в шлейки джинсы; и отправляя каждую его босую стопку в носок так, что Джунмён даже удивляется, кода он успел остаться без них – наверное, когда совсем спешно, спотыкаясь, пытался выбраться из кроссовок. Он этого даже не помнит – пропустил этот момент вовсе. - Пошли. Джонин заключает его ладонь в свою и уводит из кабинета прочь. Оттуда в прихожую, чтобы закончить его одевать и всё так же за руку вывести во двор, где едва тормозит машина и ждёт Бонмин, внимательно наблюдающий за ней. - Прошляпил? – интересуется у Донвана Джонин, когда тот показывается из машины, приехав за рулём. – Клювом прощёлкал? Вот так бы потерял – и не узнал бы. - Не думайте, национальный глава, словно что-то знаете обо мне. Взгляд Донвана острый и холодный. Он молча распахивает задние двери машины и устремляет взгляд на Джунмёна. Тот сжимает держащую его руку ладонь совсем крепко и отчаянно да нехотя отпускает, шагая к машине и скрываясь в салоне. Донван не роняет больше ни слова, молча усаживается за руль. После отмашки Бонмина ворота открываются и машина уезжает. Во дворе повисает тишина. - Хозяин, – зовёт неуверенно Бонмин, устремляя на него взгляд. – Что с ним теперь будет? - Не знаю, Бонмин-а, не знаю.***
Джунмён зарывается лицом в подушку и распахивает глаза, просыпаясь окончательно. Благодаря большому мансардному окну комната залита солнцем. Чувствуя, как ему комфортно и тепло под одеялом, Джунмён переворачивается на живот, прикрывая глаза и наблюдая сквозь ресницы за солнечным светом. Медлит мгновенье, прислушиваясь к своему самочувствие и выдыхает с облегчением, радуясь, что головная боль после вчера выпитого сегодня его не настигла. Донван привёз его в особняк, отправил в комнату и больше Джунмён его не видел. Принял душ и плюхнулся в постель, проснулся пару мгновений назад. Чуть выпутываясь из одеяла, Джунмён находит кончиками пальцев под штанами от своей пижамы небольшой синяк справа на бедре и улыбается. Он ждал его. Знал, что тот будет. В порыве страсти Джонин не всегда может контролировать своих движений – того, с какой силой сжимает или давит, но в их случае это и хорошо – не будь он такой вчера: сильный, властный, решительный, Джунмён бы не ушёл под воду так глубоко, не утонул бы в нём, особенно учитывая, что из-за алкоголя все его рецепторы были слегка приглушены. С бедра Джунмён перебирается пальцами на мочку уха, обнаруживая следы от зубов. Оттуда на рёбра под левой рукой – там в кожу впивались его пальцы, когда он обнимал особенно сильно. Садясь на кровати, Джунмён окидывает комнату взглядом да поднимается окончательно, чтобы переодеться и умыться следом. Он знает – ничего ещё не произошло только потому, что так хочет Донван. Он знает, последствия будут оглушительными; знает, что в этот раз устоять будет куда сложнее. И прежде, чем выйти из комнаты, он глубоко дышит, прижимаясь лбом к двери, пока голова не начинает кружиться от переизбытка кислорода, чтобы как-то стойко выслушать то, что Донван обязательно выскажет ему сегодня. В кухне, слышно, негромко работает телевизор. Приятно жужжит следом кофемашина. Джунмён ещё раз глубоко вздыхает, пока пересекает гостиную и входит, обнаруживая Чондэ к нему спиной у кофемашины. - Доброе утро, – зовёт он спокойно, совершенно никак не выдавая своего внутреннего волнения и страха, который только усиливается, потому что Джунмён понимает, что кроме Чондэ здесь в кухне и Донван тоже. Он сидит чуть поодаль в кресле у окна с газетой в руках, только бросая на него короткий взгляд поверх ежедневника, и продолжает читать. Чондэ видит его через плечо и выключает кофемашину, вдруг усаживаясь рядом с ним на соседний стул совсем близко. - Доброго утра! – Донван с другой стороны с хлопком опускает перед ним на стол газету и следом стучит по ней открытой ладонью, привлекая его внимание, и Джунмён непонимающе смотрит на него до того самого мгновенья, пока не переводит взгляд на лежащее перед ним средство массовой манипуляции. Вглядывается в кричащее буквы заголовка, не понимая их смысла. Читает ещё раз, и ещё раз, пробегаясь по буквам пальцем, и ещё раз и понимает, что чернила вдруг берутся кляксами по бумаге, но откуда вдруг…слёзы? - Что это? – увиденное доходит не сразу. Джунмён схватывается с кухонного стула на ноги так, словно может спасти себя от написанного там, если отшагнёт прочь хоть немного. – Что это? – повторяет следом ещё раз, во все глаза глядя на Донвана, видя его уже плохо из-за застывших в глазах слёз, которые он даже не осознаёт и не контролирует. Спешно вытирает лицо рукавом свитера. – Что это? – его голос скачет вверх, переходя на крик, и срывается на верхних нотах, задрожав. - Господин Ким, вы ведь всё верно прочли, – отзывается Чондэ, устремляя на него взгляд. Джунмён вглядывается в его лицо несколько мгновений, следом отрицательно качает головой. - Нет, – выдыхает. – Пусть он скажет. - Мне прочесть тебе всю статью? – уточнеят Донван, отвечая на его вопросительный взгляд. – Что конкретно тебе непонятно тут? «Национальный глава дома корейской мафии был найден мёртвым начальником своей охраны сегодня утром у себя дома. Представитель дома мафии подтвердил убийство с помощью снайперской винтовки девятого калибра. Такое заявление…». - Нет, – Джунмён отрицательно качает головой, отшатываясь. – Нет-нет, ты не мог… – качает он головой как болванчик, совсем часто. – Ты не мог этого сделать. Нет! Я не верю! Ты не мог! Ты не мог! Он не… Не… Джунмён сбивается в шагах и в дыхании, плюхается на пол, совсем растерянно глядя вокруг себя, бессвязно шепча, что не верит, что это не может быть правдой. - Среди белого дня, не боясь моего гнева, наплевав на всё и всех на свете, ты напился вусмерть и просто поехал к нему. И я не мог? – уточнеят Донван, указывая на себя рукой. – И я не мог? – переспрашивает, повышая голос. – Мне надоело нянчится с тобой как с безответственным ребёнком! – Донван буквально бросает в него газетой, схватываясь на ноги, следом подбирает, чтобы открыть на нужной странице, где полноценная статья. – Я убил его, потому что ты ослушался меня, ты нарушил правила. О которых я напоминал тебе каждый день! Ты слышишь? – Донван встряхивает за плечи, следом буквально поднимает на ноги, оставляя стоять. – Я испортил половину своих планов этой смертью, чтобы проучить тебя. Чтобы ты, наконец, понял, что всё это не шутки и не игры, Джунмён! И тебе теперь с этим жить! Джунмён чувствует, как задыхается. Он распахивает губы, но воздуха в лёгкие не поступает. Голова берётся кругом, и он сжимает в кулак свитер на своей груди, чувствуя, как закололо в груди. - Я не верю… – выдыхает шёпотом и следом всхлипывает. – Он не… Ты…! Я не верю! Нет! Нет! – и срывается на крик следом, буквально на вой, снова валясь с ослабевших ног на пол, плохо понимая, где он и что он. – Нет! – чувствуя, как сознание уплывает от него толчками в темноту и прежде, чем захлебнуться ею, замечает в пальцах у Чондэ знакомый маленький шприц. И темнота.***
Джунмён приходит в себя, чувствуя под головой мягкость подушки. Он распахивает глаза и понимает, что, к сожалению, он всё ещё жив. Каждый новый вдох приносит раздирающую грудь боль. Голова, а вместе с ней и потолок, кружатся даже лёжа. Джунмён пытается вдохнуть, но сходит на кашель и снова понимает, что не может контролировать своих слёз, что стекают с обеих щёк на подушку, на которой он лежит. - В течении часа Чондэ увеличит твою дозу седативного и то отключит все твои эмоции к чёртовой матери, – просто объясняет Донван, сидя в кресле против его кровати. - Тогда Чондэ придётся колоть мне седативное до конца моих дней, а иначе я соберусь с последними силами и придушу тебя собственными руками, даже если для этого мне придётся умереть самому, – негромко отзывается Джунмён, понимая, как сел его голос. – Чего ты от меня хочешь? – Джунмён прижимается щекой к своему левому плечу, чтобы взглянуть на него. – Ты уже убил меня, осталось только дурацкое физическое тело. Ты растоптал и уничтожил меня. Отобрал всё, что когда-либо у меня было. Ты забрал его… Мне незачем даже дышать. Оставь меня в покое. - Сейчас поспи – Чондэ придёт через час посмотреть, как ты и увеличить дозу. В чехле у шкафа фрак – вечером у нас мероприятие. Донван, не глядя на него, просто встаёт и уходит. Джунмён кое-как переворачивается на бок и понимает, как сильно действительно клонит в сон. Устало прикрывая глаза, он мысленно зовёт воспитателя Ли, как в детстве обращаясь к нему с любой бедой и прося помочь ему пережить этот день и каждый следующий, какой ему придётся отбыть без Джонина.***
- Уже должно подействовать. Чондэ посматривает на свои наручные часы и взволнованно на него. Джунмён выдыхает и садится на кровати. Вертит неспешно головой, чтобы понять, не плывёт ли всё перед глазами, и следом вытирая пальцами мокрые глаза. - Как вы себя чувствуете, господин Ким? – интересуется он, садясь рядом на кровать и потянувшись к его запястью, чтобы посчитать пульс. - Чондэ, я так тебе завидую, – зовёт он негромко, слабо, словно сонный, плохо узнавая свой собственный голос. – Сейчас бы я хотел не знать дома мафии, всей этой жизни – ничего. Не особо себя контролируя, Джунмён заваливается влево, плюхаясь рядом сидящему Чондэ на плечо и затихая. - Я помогу вам переодеться. Чуть сбитый с толку и растерянный, Чондэ обхватывает его за плечи, чтобы помочь сесть полноценно, и мостит побольше подушек, чтобы Джунмён оставался сидеть. Спускаясь по ступенькам, Чондэ тоже держит его под руку. Джунмён чувствует себя словно пьяным, но голову ведёт совсем неприятно. Седативное притупляет все его внешние проявления эмоций, но внутри бушует такая буря, что каждый вдох отдаётся пушечным выстрелом в ушах. Непроизвольно Джунмён отсчитывает неспешно каждый из них. Он дышит чьим-то, чужим воздухом. Донван терпеливо ждёт у двери машины, ожидая, пока он окажется внутри, и только тогда усаживается на другом конце салона. Машина негромко приятно шумит, работа двигателя слегка укачивает и успокаивает. Джунмён концентрируется на этом звуке, безразлично глядя в одну точку. Впереди мелькает Бонпо. А можно выйти из машины на ходу на особо активном участке дороги? Джунмён выдыхает и спешно тянется к ручке, чтобы дёрнуть ту на себя, но понимает, что дверь заблокирована. Чондэ, замечая на приборной панели его попытки открыть её, недоуменно оборачивается к нему спереди, посылая взгляд, и Донван, сидя по левую от него руку, тоже, наконец, понимает. - Уймись. Это не поможет. Коротко, строго, холодно. - Дай мне уйти. - Да, прямо сейчас. Донван согласно кивает, не меняясь в лице. - Дай… Зачем я теперь тебе, ты добился… - Джунмён-а, не нервируй меня. В том, как всё обернулось, нет ничьей вины кроме твоей, и тебе с этим отныне жить. А теперь позволь мне посидеть пару минут до пункта нашего назначения в тишине. Джунмён отворачивается к окну и следом прижимается к нему виском. Всё, бывшее до этого, оказалось только разминкой, подготовкой. Ад разверзся этим утром и затягивает в свои пучины с каждым вдохом всё сильнее. Джунмён прикрывает глаза и, подпирая щёку ладонью, прижимается носом к своему запястью так, словно там ещё может остаться его запах или прикосновение, тепло его пальцев. - Мы приехали, шеф. Джунмён безразлично распахивает глаза, поднимая взгляд, и поддаётся, когда открывают двери и помогают выбраться из машины. Всё вокруг становится таким…бессмысленным. Красота зданий, падающие с неба снежинки, огни ночного города, улыбки и слова людей, фиалковое шампанское, настоящие свечи в канделябрах и алые бархатные шторы в одном из столичных ресторанов. Джунмён не различает голосов вокруг себя, звуков музыки и звонов бокалов. Вкуса напитков или изысканных блюд, не ощущает чужих рукопожатий или попыток Чондэ удержать его на ногах, когда голова вновь кружится особенно сильно. Взглядом он снова и снова натыкается на балконные двери, завешанные шторами, и пытается вспомнить на каком этаже находится этот зал. Донван, судя по лицу, видит кого-то в толпе, и вдруг оказывается возле него. Ловит под локоть совсем крепко и силой разворачивает в необходимую ему сторону. - Смотри, Джунмён-а! – зовёт он уверенно, указывая рукой куда-то вперёд. – Смотри внимательно и запоминай сейчас, как в последний раз: это последнее предупреждение! У Джунмёна не сразу выходит сфокусировать взгляд. Он смотрит, куда велят, сосредотачивается и смотрит в одну точку до того момента, пока не осознаёт, кого видит перед собой. Поднимается взглядом по чёрному фраку и тёмно-красной розе в петличке на груди, по шёлковой рубашке и по бабочке в цвет розы. Подсознание узнаёт знакомые запонки, серебряные, кажется, им подаренные, знакомый браслет часов. Джунмён затаивает дыхание, испугавшись, зажмуривается, и следом резко распахивает глаза, бросая рассматривать и, наконец, глядя в лицо. И задыхается снова. Он задыхается. - Джонин-а… И следом дыша полной грудью, шумно и размашисто, только собирается двинуть в его сторону, как Чондэ с Донваном ловят под обе руки, не позволяя. - Последнее предупреждение! – напоминает в ухо Донван. Джунмён устремляет на него растерянный взгляд. В его глазах столько немой мольбы. - Прошу тебя… – шёпотом. – Один раз… Дай мне хотя бы обнять его. Прошу... Прошу!.. – Джунмён цепляется за его запястья. - В следующий раз это будут не фальшивые новости, чтобы поставить тебя на место. В следующий раз, при малейшей ошибке я больше предупреждать не буду, а приму решительные меры! – уверенно кивает Донван, отвечая на его взгляд. – А сейчас мы уезжаем! Джунмён не перестаёт смотреть через плечо, пока может, пока его буквально силой выводит из зала прочь охрана. Джонин находит его взглядом уже буквально на выходе из зала, на пороге, и успевает заметить его совершенно растерянный взгляд и полные слёз глаза, глядящие на него.***
- Я перейду сразу к делу! Не буду тянуть! Джонин уверенно толкает двери Переговорного, входя, где 24 муниципальных Хозяина Сеула вместе со столичным главой собрались для Совета. Джонин расстёгивает на себе пиджак, ставит на столе рядом свой стакан кофе и усаживается в своё кресло во главе стола. - Найдите мне всех и каждого, связанного и работающего на «Утопию». Найдите мне их офисы и склады, разведайте все их способы, с помощью которых они имеют лёгкий доступ к нашей и городской системе безопасности и оповещения. Отловите мне каждого снайпера и каждого шпиона на улице, или среди нас. Прочешите каждый, даже самый удалённый угол этого города, каждый уголок всех Домов смирения в столице, отыщите все кладки, сделанные ими там или где-либо ещё. Достаньте мне их! Достаньте даже если из-под земли! Джонин заканчивает строгий приказ сильным ударом кулака по столу. В Переговорном абсолютная тишина, кажется, никто даже не дышит. - Национальный, – окидывая присутствующих понимающим взглядом, Чанёль переводит его на Джонина и вдруг усмехается: – Мы ждали этого приказа, как никакого ранее!