***
Brighton — Forest Fire На крыше отеля, где остановилась наша группа, все присутствующие были освещены закатными лучами солнца, которое вот-вот должно было утонуть за морским горизонтом. Крыша представляла собой огромную террасу, украшенную цветными лампочками, тропическими цветами в горшках и белой кожаной мебелью. На колонке одного из парней заиграла красивая песня, Brighton — Forest Fire, и среди расположившейся вокруг стола со стеклянной поверхностью молодежи прошел довольный гул: никто не ожидал, что такой «плохиш», как наш горячо-любимый диджей, слушает такие романтические мотивы. Наша группа праздновала предпоследний день нашего тура: завтра нам предстояло последнее путешествие — поездка в местный музей искусств. Но перед этим ребята захотели как следует нажраться, да так, чтобы навсегда запомнить этот день, проведенный вместе. Закат близился. Спустя всего пару часов нам предстояло отправится в один из самых дорогих ночных клубов Банкока. И пусть сам Господь однажды проклянет ту роковую ночь… Мы с ребятами так привыкли друг к другу, что уже не хотели расставаться. Слишком сильно мы привязались, слишком больно было представить, что спустя 24 часа все разъедуться по своим материкам, и в лучшем случае мы встретимся, только когда начнем зарабатывать приличные деньги и сможем позволить себе путешествовать по миру без всяких кредитов. Элис достала из минибара бутылку вина и разлила в бокалы всем желающим, в том числе Карине и Анжеле. Сэм и его друг Рэтт подкалывали друг друга и слишком громко смеялись, но их заразительный смех ничуть не раздражал окружающих. Мои подруги из России что-то бурно обсуждали, размахивая руками и хлопая смеющимися глазами, в особенности громко повествовала Ника, периодически бросая на меня заинтересованный взгляд. Остальные ребята так же были втянуты в разговор: они громко смеялись и дурачились, вэйпили, выпуская розовый дым изо рта, от чего воздух наполнялся приторно-сладким ароматом. Кто-то даже умудрился стырить с ресторана кальян, над чем в последствии мы очень долго угорали, но большинство любителей расслабиться это оценили. Смотря на всю эту идилию, я тоже не удержалась от смешка: простого, искреннего, беспричинного. Я смущенно прикрыла растянувшиеся в улыбке губы ладонью и обратила счастливый взгляд в противоположную сторону — к далекому океану, и наполнила легкие морским соленоватым воздухом. Мой взгляд упал на девушку в широкой футболке, заправленной в джинсовые бермуды — она стояла к нам спиной у края террасы, уложив запястья на перила и смотря на шумящее море. Ее длинные волосы развевались на ветру, а темный силуэт завораживающе вырисовывался на фоне все еще яркого солнца. Поставив стакан с холодным яблочным соком, я неспеша поднялась с сиденья-подушки, размяла затекшую спину и поясницу и, сунув руки в карманы легкого платья, направилась к подруге. — Привет… — негромко произнесла я, вставая возле девушки. Ева мельком обернулась ко мне и легко улыбнулась. — Сегодня все пришли… — заметила она, кивнув в сторону смеющейся толпы. Я проследила за ее взглядом и не смогла сдержать усмешки при виде облившегося водой парня, который зашипел, как кот, и запрыгал на месте, стоило ему законтактировать с водой. При этом он забавно посылал всех смеющихся над его фиаско благим матом. — Ага, — вздохнула я, отворачиваясь к горизонту, лучи солнца тут же заслепили глаза, заставляя прищуриться. — Все же, последний вечер вот так, все вместе… О чем хоть думаешь? — Мм? — не отрывая глаз от океана, хмыкнула девушка. — Веселилась со всеми, а сейчас стоишь здесь, в одиночестве, — усмехнулась я. — Рано ностальгировать начала, подруга. Еще никто не разъехался. — А… — махнула она, все так же непринужденно улыбаясь. — Я и не ностальгирую, Маш. Это просто загоны. Ты же знаешь… Я понимающе кивнула, разворачиваясь к солнцу спиной, чтобы опереться спиной о бортик и сложить руки на груди. Предстоял очередной душевный разговор. — Ваш ненаглядный психолог к вашим услугам. Итак, что на этот раз? — улыбнулась я, но мой голос сохранял необходимую для таких разговоров серьезность. Ева скептически посмотрела на меня, словно спрашивая «ты сейчас серьезно хочешь обсудить это?», и я кивнула, вызывая у девушки тяжелый вздох, пускай и приправленный предательски лезущей улыбкой. — Ох, как бы начать… — Как обычно. С нытья. — Слышь! — усмехнулась девушка, бортанув меня плечом. На это я лишь шуточно послала ей воздушный поцелуй, предлагая продолжить. Ева задумалась, подбирая слова. — Знаешь, все так просто и… Одновременно сложно что-ли, — голос девушки стал более серьезным, стоило ей вернуться к разглядыванию пейзажа. — Я чувствую себя так, словно барахтаюсь в этом бесконечном океане, словно у меня нет ни единого выхода. Я не вижу берега, не могу доплыть до него, я даже не могу перестать балансировать на поверхности и тупо сдаться, пойдя ко дну. Я просто… Я просто в тупике, Маш, — тихо вздохнула она, закусив нижнюю губу. Мои глаза наполнились аналогичной печалью: такой эмпатичной, не имеющей конца до тех пор, пока твоему близкому человеку не станет легче. Я молча уставилась на подругу, словно заглядывала в свое отражение. Душевное отражение. И Ева знала об этом. Но даже ей, моему самому близкому человеку, так и не было суждено узнать, в чем причина этой боли. Она давно уже не спрашивала меня об этом, зная, что не получит ответ, и я была ей безумно благодарна… — Все еще думаешь об этом? — А мне не о чем больше думать, — Ева пожала плечами, а я невольно засмотрелась на карее отражение морских волн в ее глазах, обращенных к горизонту. Они бились о берег, разгоняя по темному песку пену и водоросли, а затем быстро возвращались обратно, утопая в водной глади. Сравнение Евы себя и этих волн было весьма метафорично, но я отлично понимала, что она имела в виду. — Кстати, тебе тоже. — Да, и не поспоришь… — вздохнула я. В голове замаячили тяжелые воспоминания, и я встряхнула головой, отгоняя непрошенные мысли. Я схватилась за перила, но теперь мои пальцы были напряжены так, словно я цеплялась за свое настоящее, не позволяя себе возвращаться в то ужасное состояние, испытываемое мной в прошлом. — Понимаю, как это тяжело не знать, кем тебе быть в этой жизни. Это все так… Так ломает, на самом-то деле. У тебя — это учеба. У меня — семья… Ведь без семьи кто мы блять такие? — одними губами неслышно прошептала я, не отрывая взгляд от океанской глади. — Да, — кивнула она, и я почувствовала возмущение в ее голосе. — Да, так и есть! И я просто хочу спросить гребаную жизнь: за что она послала мне такую запару? Мне гребаный двадцать один год, а я до сих пор не знаю, кто я. И даже не имею ни малейшего понятия, кем бы могла быть. — Ева, это не конец. Все через это проходят. Ты обязательно найдешь себя, поверь мне… — подбадривающе произнесла я. Но девушку мои слова только сильнее завели — она отвернулась от горизонта, оперевшись о перила лопатками и сложив руки в карманы бермудов. — Лето закончится через два с половиной месяца, все нормальные выпускники начнут учебу там, куда они поступили, станут учиться на тех, кем хотят быть. У них будет цель в жизни, задачи, которые им нужно будет преодолеть. Они наладят свою жизнь, в конце-концов. Ведь их жизнь будет иметь чертов смысл, понимаешь? А что сделаю я? — негромко спросила она, отрешенно смотря себе под ноги. Не знаю, был ли ее вопрос риторическим, но ответ у меня нашелся. — Ты сделаешь то же самое. Девушка замолчала, что-то обдумывая, а затем неуверенно произнесла, смотря куда-то в одну точку: — Да… Только это будет не тот факультет, не те люди, не та профессия. И в итоге, не та жизнь, — печальная ухмылка на ее губах. — Слушай, не драмматизируй. Ева бросила на меня недовольный взгляд, и я поспешила оговориться, выставив руку в примирительном жесте. — Нет, ты не подумай. Я ни в коем случае не обесцениваю твои переживания. Я просто хочу сказать, что сейчас ты отучишься столько, сколько потребуется лично тебе. Придет время, и ты найдешь то самое призвание. Бросишь этот универ и поступишь туда, куда пожелает сердце. И поверь, ты будешь не одна такая: еще столько людей вокруг, кажущихся идеальными, на самом деле плачут в подушку каждую ночь из-за этой гребаной неопределенности. — Маша, я не вижу себя в этой жизни, — вдруг перебила подруга. Я тяжело вздохнула. — Ева, мы столько раз обсуждали эту тему с поступлением, и каждый раз мы приходим к одному и тому же. Все вроде бы было хорошо: мы все окончательно решили с тобой, тебе стало легче и ты поступила в универ. Так почему ты вновь начала загоняться о том, что не определилась со своим призванием и что… — Ты не поняла. Я вообще не вижу себя в этой жизни, Маш! — твердо заявила она, встав напротив и разводя руками. Ее голос вдруг дрогнул, но она быстро взяла себя в руки, как делала это всегда. Я непонимающе нахмурилась, заглядывая в глаза девушки в ожидании объяснений. И они вскоре последовали. — Знаешь… Возьмем в пример самую банальщину, хорошо? Вот… К примеру, она, — она быстро указала пальцем на рыжеволосую Настю, затягивающуюся дымом из кальяна. — Она поступит на медицинское. Станет хирургом, получит работу. Встретит на третьем курсе вторую половинку, и они поженятся сразу после окончания учебы. К тридцати годам у нее уже будет счастливая семья: муж, двое детей, собака, в конце-концов. Она проведет за любимым делом всю свою жизнь, сможет позволить себе кататься за границу каждое лето и платить чаявые официантам в дорогих ресторанах. К старости у нее уже будут любящие внуки, которые будут навещать ее по выходным и ухаживать за ней. И остаток своих дней она проживет в спокойствии, среди дорогих ей людей. А я… Я не вижу ничего этого, Маш… — растерянно пожала она плечами, отступая на шаг от меня и кладя руки на бедра. Защитная реакция. — Знаю, это звучит странно. Я… Я не знаю, как это объяснить, но я просто… — Просто что? — Просто… Просто боюсь, что моя жизнь может оборваться слишком рано, — тяжело вздохнула она, отводя взгляд обратно к горизонту и прикусывая нижнюю губу. Я растерянно забегала глазами, не зная, что на все это ответить: казалось бы, что за бред она несет, но, в то же время, ее лицо выражало искреннее беспокойство, и я была обязана, как подруга, отнестись к ее словам со всей серьезностью. — Мне кажется… — вздохнула я. Стоило Еве обернуться ко мне: я задумалась над тем, что сказать дальше, так как слова упорно не лезли в голову. — Что ты переутомилась. Серьезно. Все эти переживания навалились на тебя, как снежный ком, и ты… Просто не видишь выхода. Девушка не стала спорить со мной: она сама понимала, что ее слова ничем не доказуемы и действительно могли быть плодами нервов и хронического стресса. Мой ответ ее вполне устроил: она посмотрела на меня с пониманием и неуверенно кивнула, а затем легко улыбнулась на мою подбадривающую ухмылку. — Пошли, тебя уже все заждались, — по-братски обняла я подругу за плечи, подталкивая к толпе друзей. — И сделай мину повеселей! — Пошла ты… — засмеялась Ева, обнимая меня в ответ…***
«— Мэри?» Словно сквозь вату слышу старческий голос Эрнхардта над собой. — Мэри! Я вздрогнула и отпустила руку девушки, подскочив с пола. Доктор Эрнхардт стоял рядом и с волнением разглядывал мое мокрое от слез лицо: я и сама не заметила, как они потекли из глаз, поэтому тут же принялась вытирать их об щеки и брать себя в руки. — Что вы собираетесь делать? — спросила я, задержав взгляд на шприце в руке старика. — Ввести антидот, девочка. Будь любезна… Док пододвинул меня, намекая, чтобы я предоставила подругу в его руки. Я поспешно развернулась, смотря себе под ноги, и сделала буквально пару шагов, сталкиваясь с Монтенегро: тот развалился на старом кресле и бросил на меня безэмоциональный взгляд, на что я только растерянно увела глаза и обошла пирата, чтобы лишний раз не демонстрировать ему свою слабость. Спустя несколько минут, за которые алхимик уже успел отлучиться на кухню, он появился наконец в гостиной, все так же в своем белом халате, очках и со стетоскопом, который висел на его шее, скорее, для галочки. Морщинистые черты лица были все такими же неутешительными. — Дайте девочке время, — все, что сказал док. И его слова нисколько не обнадеживали. Это был намек, что задерживаться нам с Ваасом здесь нет смысла, да и самого Эрнхардта мы явно отвлекаем своим присутствием, сидя над его душой… Вот только я была не настроена на такой исход. — Я сойду с ума, если не буду находиться рядом с ней, — твердо заявила я, пускай мой голос все еще поддрагивал от кома в горле. — Пошли, — разумеется, поднявшийся с насиженного места главарь пиратов проигнорировал меня. Он нарочно пропустил мои слова мимо ушей и, как выносящий приговор судья, собирался было покинуть особняк, но… — Я сказала, что останусь здесь, — процедила я ему в спину, демонстративно оперевшись плечом о стену и сложив руки на груди. В моих глазах горел вызов, и я с нетерпением ждала, когда смогу лицезреть разгневанную рожу пирата, стоит тому медленно обернуться. Стоящий невдалеке от нас Эрнхардт заметно напрягся: вряд ли он ожидал, что кто-то позволит так откровенно перечить Ваасу. Последний, на мое удивление, держался спокойно, правда, только внешне: как же сильно запульсировала вена на его шее, стоило мне открыть пасть и высказать свое «я». Ваас развернулся ко мне, не спеша что-либо отвечать, поэтому я вздернула бровь, спрашивая, мол «и что дальше?». — Тебя блять. Никто. Не спрашивал. Усвой это уже наконец, perra, — по слогам отчеканил пират и, грубо схватив меня за предплечье, буквально выволок из особняка. Все попытки выдернуть руку из его цепкой хватки были тщетны, и в последствии даже вызвали смешок у этого ублюдка. Отойдя на приличное расстояние от особняка, меня швырнули на землю. — Дальше донесешь свою задницу сама. — Пошел ты! Я быстро поднялась с колен, смеряя мужчину гневным взглядом. Он же, в свою очередь, улыбался и смотрел на меня так, словно я выглядела в его глазах наивным ребенком, требующим у жадины в его лице конфетку. Я проигнорировала издевку в его взгляде и упрямо шагнула в сторону особняка, но пират, как и предполагалось, преградил мне путь, засунув руки в карманы. — Ты не поняла меня, сука ты тупая? — грозно процедил он. — Садись в машину блять. БЫСТРО, — наклонился он ко мне, указывая пальцем на внедородник в нескольких метрах за моей спиной. — Быстро, пока я не пустил тебе пулю в лоб, amiga. — Нет, я останусь здесь, — все так же твердо заявляла я. Слезы уже давно высохли, оставляя вместо себя покрасневшие глаза и веки. У меня не было никакого желания пререкаться с пиратом: все, чего я хотела — это быть рядом с близким мне человеком и быть в курсе его состояния. Монтенегро же был серьезным препятствием… Он, к слову, тоже уже был на пределе. В конце концов, главарь пиратов не выдержал и привычно замахнулся на меня. — НЕ СМЕЙ! — рявкнула я, с силой сжав кулак пирата, по инерции поймав тот на взмахе. — Не смей. Меня. Трогать! За такой выпад мои зубы должны были уже разлететься в разные стороны, а челюсть — истечь кровью. Но что-то его остановило и заставило внимательно вглядеться мне в глаза… — Сука, Mary. Сколько же от тебя проблем, мелкая засранка! — наконец негромко выругался пират. Спустя мгновение я почувствовала, как перестаю ощущать землю под ногами: я за доли секунды оказалась перекинутой через плечо мужчины, что, естественно, не могло остаться не прокомментированным мной. — Отпусти меня! Я же сказала, я останусь здесь! ВААС! Если бы не майка на пирате, я бы исцарапала ему всю спину. Я правда всем сердцем не хотела покидать Еву, седьмое чувство выло о том, что ничего хорошего из этого не выйдет. А гребаный ублюдок в лице Монтенегро этого либо искренне не понимал, либо ему было просто плевать на человеческие муки. Скорее всего, дело было во втором. Ваас скинул меня на переднее сидение и, предчувствуя мое рвение вырваться из машины, тут же преградил мне путь, берясь за бортик машины и склоняясь ко мне, от чего я невольно запрятала голову в плечи. — Сиди и не рыпайся. Еще один такой вброс, и я всех твоих любимых дружков, которых ты так рвешься спасти, выставлю в ряд в ебучем алфавитном порядке, накину им мешки на голову и буду отстреливать одного за другим, по очереди, просто так. Окей? Такой аргумент смог меня угомонить: я тяжело вздохнула, отводя раздраженный взгляд от пирата. Дверь с моей стороны сильно хлопнула, так как мужчина вложил в этот жест всю накопившуюся злобу. Когда же Монтенегро занял водительское сидение, все, что я могла сказать ему, было негромкое, но искреннее: — Какой же ты ублюдок… — Ты такого стоишь, — усмехнулся мужчина и завел мотор.***
Оказавшись в ненавистном мне лагере вновь, я была благополучно заперта в комнате главаря пиратов, в ожидании тяжелых новостей о состоянии Евы. Здесь я до второй половины дня плавилась от жары, что поднялась над островом, задыхалась от сухости воздуха, ибо пират был убежден, что я действительно могу попытаться сбежать из окна, несмотря на то, что его покои находились этаже так на пятом или шестом. Главарь пиратов без зазрения совести и капельки милости оставил меня здесь на весь день, плотно закрыв окна, настолько плотно, что моему ослабевшему от голода и нервов организму не удалось отпереть их. Виновник торжества исчез на весь день, не оставив ни следа, ни малейшей информации о том, куда он смотался и как долго его не будет. Однако в этот раз я ждала этого ублюдка с нетерпением, обойдя по всему периметру его хоромы раз десятый: только он мог предоставить мне новости о моей подруге, поэтому я каждый раз с замиранием сердца бросала взгляд на входную дверь, стоило за ней послышаться чьим-то шагам. Но единственным, кто пришел за эти несколько часов, был незнакомый мне на лицо пират: он принес мне тарелку с супом и удалился, попутно с опаской пропустив в комнату большую кошку. Я приступила к трапезе, настороженно проследив за траекторией Адэт, но тигрица даже не взглянула на меня — она медленно и грациозно прошла к своему любимому месту у подоконника, где было чуток прохладнее. Так как я понятия не имела, сколько мне еще так просиживать задницу, я решила отвлечься от тяжелых мыслей банальным чтением: я давно заприметила небольшую стопку книг на столе пирата, и мне стало интересно, что же его привлекает в литературе. Триллеры? Детективы? Психологические романы? А может, что-то научное или наоборот — из области фантастики? Я рассмотрела каждую книгу: все они были уже довольно старые, с пожелтевшими или выцветшими страницами, где-то они и вовсе были вырваны «с корнями». Возможно, эти книги изначально принадлежали вообще не Ваасу, а кому-то из его пленников, самых первых пленников, которых он осадил лет 8-10 назад, а заинтересовавшие его внимание произведения решил оставить себе. Но это было лишь моим предположением, от которого кстати холодок пробегал по коже: насколько нужно быть двинутым на голову, чтобы хранить вещи убитых тобой людей, спать возле них, смотреть на них каждый день и даже мысли не допустить, чтобы убрать их в какой-нибудь заброшенный чулан или попросту выкинуть, ведь они явно напоминают тебе о тех людях, которые со страхом смотрели тебе в глаза перед самой смертью… «Ладно. Хватит лирики». К сожалению, интересы главаря пиратов мне не было суждено узнать, ведь все книги были написаны на испанском языке, одна так вообще являлась творчеством французкого автора. — Вот же полиглот, — усмехнулась я, пытаясь прочесть то, что написано на переплете толстой обложки, и попутно вспоминая о навыке Монтенегро пиздеть на стольких языках. И я не могла не признаться себе в том, что в этом пират был мастером своего дела и что за такое умение его можно искренне похвалить. Единственной доступной для моего понимания книгой было какое-то произведение Стивена Кинга на английском языке, поэтому его я и взяла в охапку, чтобы рухнуть на постель пирата и погрузиться в захватывающий, пускай и мрачный, мир знаменитого писателя. Слово через слово я как-то понимала, о чем там было написано, суть была ясна, но атмосфера происходящего в главах никак не погружала в себя, так как у Кинга довольно сложный язык, особенно для тех, кто не является прирожденным носителем английского, в том числе и для меня. — Адэт? Кс-кс-кс, — спустя какое-то время позвала я тигрицу. Та подняла на меня свою полосатую морду, с интересом впившись в меня глазами и навострив большие кисточки ушей. — Вот скажи, скоро придет твой мудак-хозяин? Я помираю от жары, — простонала я, обмахиваясь неинтересной, как оказалось спустя час чтения, книгой. Тигрица только махнула хвостом, кладя голову на пол и периодически посматривая на меня исподлобья. Я вернулась к чтению и уже вскоре подобралась в главе, где были подробно описаны тела мертвых людей: цвет их кожи, запах из распахнутых ртов и их бездушный взгляд… В тот момент я убедилась, что читать эту книгу было не самой лучшей идеей, учитывая те опасения, которые меня так гложили на протяжении всего дня… — Я больше не могу думать о ней! — вновь простонала я, отбрасывая книгу на кровать, и запустила пальцы в волосы, вспоминая о холодном, бездыханном теле Евы. — Я схожу с ума… Я откинулась поперек кровати, свесив голову с ее края, и тут же почувствовала, как кровь приливает к голове, делая мое состояние еще хуже. Но я пролежала так до пика, до самой точки кипения, пока не ощутила, как что-то мешает мне нормально вздохнуть — это был пузырек алой крови, который уже был готов вытечь из носа. Только тогда я пришла в себя и неспешно перевернулась на бок, возвращая голову на покрывало, и быстрым движением вытерла ладонью кровь из носа, чтобы, не дай Бог, не испачкать выцветшую простынь пирата. В противном случае, отборного трехэтажного мата со стороны Монтенегро было бы не избежать. — Чертова мазохистка… Судя по положению солнца, было около пяти часов вечера. Я почувствовала, как меня клонит в сон, и стоило мне опустить тяжелые веки, как я тут же провалилась во тьму. Последним, что я увидела, были внимательные желтые глаза тигрицы.***
Gustavo Santaolla — All Gone (Seasons) Старая заброшенная хижина посреди глубокого леса. Пружинная кровать без матраса, выкрашенная в зеленый цвет, опрокинутая табуретка с потрескавшейся краской, пыльные тумбы и стол с порванной клеенчатой скатертью в крупную клетку. В лицо бросился белый свет, исходящий от большого открытого окна. Дневной свет был настолько ярким, что разглядеть что-либо на улице оказалось невозможным: словно сама хижина существовала в параллельной реальности. Однако я отчетливо слышала за ее пределами звуки дикой природы: завывания ветра, шелест листьев, трели насекомых и порой даже пение птиц. В хижине отсутствовал выход на улицу: никаких дверей, щелей, пролазов. Я осторожно прошла вглубь комнаты по древесным скрипучим, мокрым от влажности воздуха половицам. Деревянные стены хижины, уже поросшие в отдельных углах мхом, были освещены источником белого света. Оказавшись возле стола, я легонько провела пальцами по клеенчатой скатерти, рассматривая на ее порванной ткани следы от больших когтей и засохшие капли крови, слившиеся с цветом клетчатого узора… Словно по щелку пальцев в ушах раздался жутчайший звон — голову пронзило такой резкой болью, словно мозг разорвался на тысячи маленьких частей. И я услышала искаженный в пространстве и времени голос Денниса Роджерса. — Джунгли говорят через война… Путь ведет к сердцу джунглей… Следуй по пути… Где-то эхом отзывались эти слова, снова и снова. Через доли секунды я вновь зашипела от боли и схватилась за волосы, вновь ощутив появившуюся головную боль. Пульсации мозга отдавали в самые виски, в ушах раздавался громкий звон и писк, но даже этот звук не мог заглушить голос Денниса в голове. Он называл несвязанные между собой слова, настолько быстро, что я не успевала улавливать суть того, что он хочет донести до меня, он произносил их то громко, то тихо, сливался вместе с долго не проходящим эхом от его предыдущих слов, и это просто сводило меня с ума. Хватаясь за уши, со скрипом зубов я с трудом поднялась с колен и отошла подальше от гребаного стола. Голос темнокожего тут же оборвался на полуслове. Воцарилась тишина: такая необходимая мне в ту минуту тишина. Тяжело дыша, я неуверенно убрала ладони от ушей. Я настолько была рада этой гробовой тишине внутри себя, что не сразу расслышала за окном все тех же поющих птиц. Я еще раз оглядела помещение — белый свет из окна падал по середине комнаты, отчетливо вырисовывая в воздухе витающие крапинки пыли. Все здесь осталось неизменным, но теперь не выглядело таким безопасным, как минуту ранее. Что-то внутри не давало покоя, в душе нарастала паника, а седьмое чувство подсказывало не расслабляться. И тут я автоматом подняла голову вверх — на обвалившемся потолке, сквозь щели которого пробирались белые лучи с улицы, растекалось темно-алое пятно, словно там, на крыше, лежала чья-то туша, и ее кровь стремительно сочилась в хижину. Я ошарашенно впилась глазами в это разрастающееся с каждой секундой пятно крови и не могла пошевелиться. С потолка упала первая капля, упала прямо мне на щеку, и я со вскриком шарахнулась в сторону, вытирая ее тыльной стороной ладони. — В этом… Райском аду… — вдруг раздался со стороны окна хриплый голос Вааса. — Нет места живым душам… — Успокойся, Маш. Это просто сон… — дрожащими губами прошептала я, не отрывая взгляд от белого света. — Просто такой же ненормальный сон из тысячи таких же, где тебе слышатся голоса из прошлого. Блять, как же стремно… Решившись подойти к окну, за которым царилась полнейшая неизвестность, я с опаской остановилась в паре метров от него, прислушалась — помимо шелеста листьев и гула ветра я расслышала чьи-то приближающиеся шаги. По звуку они были шаркающие и неровные, словно тот, кто двигался к моему окну, не мог ровно устоять на ногах. Я прищурилась от света и невольно подступила на шаг ближе, чтобы рассмотреть хоть что-то за пределами хижины… Внезапно все звуки сошли на нет. Не успела я осознать это, как на окно навалился обезумевший человек — я с диким криком отскочила назад, чудом успев увернуться от его протянутой руки, и вжалась в стену, трясясь всем телом. Я оцепенела от ужаса, как только узнала в этом человеке Денниса. Он размахивал когтистыми руками, на которых набухли сотни фиолетовых вен и капиляров, словно он пытался добраться до меня, но перелезть через окошко не мог. Темнокожий обернулся бледным, мертвым цветом кожи. Она была покрыта незажившими рубцами, укусами и кровоточащими ранами. У этого монстра, по-другому его назвать было нельзя, были абсолютно пустые глазные яблоки. Деннис рычал, плеваясь слюной, как шакал, и клацал окровавленной челюстью, царапая то древесину стены под окном, то воздух перед собой. — Д-Деннис, — шепнула я сама себе, прикрывая рот рукой. — О… О, Господи…***
Я проснулась в холодном поту. «Чертов Стивен Кинг…» За окном был поздний вечер, шумели пираты Вааса. Последнего же в комнате до сих пор не было, хотя окна на улицу уже были открыты, и спальню наполнял свежий морской воздух, а занавески плавно струились по полу. Я присела на край кровати, пытаясь отдышаться, Адэт тут же напряглась, быстро вскинув голову, но поняв, что мои резкие движения не являлись попыткой побега, успокоилась. Когда замок входной двери щелкнул, и в комнату зашел главарь пиратов, тигрица покорно проводила его взглядом до самого подоконника, на который Ваас по-хозяйски уселся, доставая пачку сигарет. — Ну надо же, — усмехнулся он, доставая зажигалку. — Принцесса соизволила проснуться… А чего мина такая занудная? Оленёнку кошмары снятся? — наигранно взволнованно спросил пират, получая мой раздраженный взгляд исподлобья. Я с удовольствием представила, как толкаю его с этого гребаного окна, и его внутренности размазываются по холодной земле… Вот только столкни я чудом Вааса в действительности, и с его смертью у меня проблем станет в десять раз больше. — Вы, женщины, так забавно злитесь, — уже не так натянуто улыбнулся он, выпуская дым изо рта и опираясь локтями о свешенные с подоконника ноги. — Не знаю, конечно, каким конченым долбоебам кажутся ваши надутые губки чем-то милым, но понять их наслаждение вашими недовольными личиками я еще могу. Я промолчала. — Моя сестра, — понизил голос пират, словно говорил о чем-то секретном и сокровенном, стирая с лица улыбку. — Не такая, как другие женщины. Она размышляет не как вы, не примитивно. Ее действия невозможно предугадать, ваши же — любой раскусит в два счета… Ведь всем известно, кто по своей сущности женщины на самом деле, мм? Вы еще страшней в гневе, чем мужчины. Вы не воюете в открытую, нет, вы, сука, как хитрые лисицы, строите козни за спинами своих врагов, нападаете с тыла, пуская в ход когти, и действуете скрытно, без огласки, чтобы никто не раскусил ваши замыслы. Все просто, Mary, — пожал плечами Ваас, вновь затягиваясь и с прищуром пробежав по моему лицу глазами. — Вы, женщины, — по натуре просто лицемерки. И прекрасно этим пользуетесь. И это похвально. Не, реально похвально, amiga. Как говорится, на войне все средства хороши. — Так говорится про любовь, Ваас, — ответила я, уводя усталый взгляд в сторону. Пират вновь затянулся, задерживая дым в легких, и продолжил, смотря куда-то перед собой. — Вот, принцесса… Я же говорил. Вы все одинаковые. Все думаете только об одном, у вас больше нет других целей в жизни. Любовь… — процедил пират, словно пробуя это слово на вкус. Было непривычно слышать это слово из его уст. — Почему вы все так гонитесь за ней? — спросил Ваас, поднимая на меня глаза, в которых читалось искреннее непонимание. Я внутренне растерялась, не зная, что ответить. Вообще, в те редкие минуты, когда Монтенегро проявлял человеческие чувства при воспоминаниях о семье, я в принципе не знала, как реагировать на его слова. — Это же… Так бесполезно, Белоснежка. Подумай сама: любовь делает вас такими слабыми. Вами можно манипулировать и потакать, давать пряник и тут же бить хлыстом, определять и указывать ваше гребаное место. Сколько не посмотришь этих ебучих голливудских фильмов: везде любовь приносит только страдания. Хах… А ведь вам, лицемерным мазохисткам, это, сука, и нужно… — он по-турецки согнул одну ногу, кладя ее на подоконник, чтобы периодически выглядывать в окно. — Все женщины ревут из-за любви, но все женщины мечтают ее обрести. Не находишь это странным, Mary?.. Ах да, извини, забыл. Ты ведь одна из них, — усмехнулся пират. — «Одна из них», — раздраженно процитировала я. — Чертов сексист… — Не, amiga, я вовсе не сексист. И я не ненавижу женщин… — усмехнулся пират и вновь обернулся к окну, когда с улицы донесся гогот его подчиненных. — Я ненавижу всех людей. Этому есть термин, а? С улицы доносились голоса пиратов и лай псов. Играла музыка: классическая, мать ее, музыка. Кто это был: Бетховен? Моцарт? Я не разбираюсь… Но что-то было в ней такое несвойственное всем этим людям и одновременно что-то очень близкое им. В особенности Ваасу. С минуту мы просто молчали, даже не смотря друг на друга. Пират курил, глядя на улицу, я же комкала между пальцев белую простыню. Каждый думал о чем-то своем… — Так что насчет твоей сестры? — подала голос я. — Раз ты считаешь всех женщин такими однотипными, то чем она отличается от нас? Ваас ненадолго задумался. — Знаешь, Mary, я скажу тебе чем. Она — полная противоположность тебя, — снисходительно улыбнулся пират, разворачиваясь ко мне. Я непонимающе подняла бровь: было по правде интересно послушать про семью Монтенегро, пока он был настроен говорить о ней, ведь пират далеко не всегда откровенничал ни со мной, ни с кем бы то ни было еще. — Я знаю все твои действия наперед, принцесса, ведь ты очень предсказуема, а вот она — нет — это раз. Я всегда знаю, что ты чувствуешь, как бы ты ни пыталась это скрыть, в особенности твой страх. Я вычислю его даже с закрытыми глазами, amiga. Моя же сестра отлично блять прячет свои эмоции за маской. С самого, мать его, детства я так и не смог научиться читать ложь в ее глазах — это два. Ну а три: я верчу тобой, как мне это угодно, заставляю тебя делать то, что нужно мне. Но ее — не заставит никто, Mary. Никто, даже я… А знаешь почему все так вышло, Mary? Он дал мне несколько секунд на размышления. — Потому что в отличие от нее ты не освободилась от гребаной любви, amiga. Ты слаба. Ты просто белая засранка с материка, выросшая в окружении любви и нежности блять, не знающая ни боли, ни чувства предательства. Ты не знаешь, что такое жизнь, реальная, сука, жизнь. Внутри что-то кольнуло в самое сердце. Было обидно слышать такие слова от чужого человека, ведь мужчина и понятия не имел о том, какой на самом деле была моя жизнь до приезда на Рук Айленд… Но я промолчала, не стала идти на контакт. Ведь если за столько лет я даже самой близкой подруге не решилась излить душу, то Монтенегро не был даже последним в этом списке. Он был никем… — Моей сестрице похуй на всех. Она пользуется людьми, а не привязывается к ним… Ты все еще не освободилась от любви к своим дружкам — людям, которым ты на самом деле нахуй не сдалась, которым поебать на твою любовь, Mary. Ведь переверни ебучая судьба все по-другому, и окажись кто-либо из них на твоем месте, и тебя без сомнений бросили бы гнить здесь, в моем лагере, а сами спасали бы свои шкуры. Ты думаешь, это я хочу сломать тебя? Я изо дня в день делаю тебя слабее? Но, amiga, будем честными, окей? Тебя убивают они — заставляют постоянно думать о себе, вызывают в тебе чувство вины, делают из тебя марионетку в руках других людей, Mary, таких как я! — повысил голос пират и вдруг спрыгнул с подоконника, размахивая руками. — Ведь за их, сука, никчемные жизни ты блять жертвуешь собой! КАКОГО ХУЯ ТЫ ТВОРИШЬ, А?! — Ты видишь в любви только слабость! — взрываюсь я в ответ. — В этом твоя проблема. Поэтому ты так боишься ее, да, Ваас? Не любви, нет — своей сестры. Ведь она бездушная, а потому для нее ничего не представляет угрозу? Угадала? — с прищуром впившись в пирата требовательным взглядом, спросила я. Я намеренно дала ему несколько секунд на ответ, но тот упорно молчал, сверля меня нечитаемым взглядом. — Ты никогда не задумывался над тем, что, если любовь взаимна, она может горы свернуть? — уже спокойнее спросила я. — Прикол в том, существует ли она вообще, принцесса? — усмехнулся пират, словно я выглядела в его глазах наивной и неопытной дурочкой. — Ты правда веришь в то, что существуют люди, которые примут все твои грехи, рано или поздно не откупятся от тебя? — Да! — поспешно кивнула я, разводя руками. — Да, Ваас, это так! Ты не можешь ничего судить ни обо мне, ни о моих близких и выдавать это за горькую правду. Что, очередная попытка надломить во мне что-то? Лишить меня надежды, цели, смысла жизни или еще чего? Забудь. Ваас тихо рассмеялся, склонив подбородок к груди. — Ни черта ты обо мне не знаешь, Ваас… — раздраженно процедила я, прожигая дыру в пирате. Мужчина резко замолчал — с минуту он вглядывался в черты моего лица, пронизывал насквозь, заставляя мурашки пробегать по моему телу… До тех пор пока уголок его губ не дрогнул. — Я смотрю на тебя и вижу себя, — вдруг произнес главарь пиратов, как-то грустно улыбнувшись. — Того, кем я был когда-то о-очень давно… Его слова и взгляд, в котором впервые за тенью хладнокровия и похуизма промелькнула жизнь, в котором я наконец-то лицезрела настоящие, истинные эмоции, выбили меня из колеи. Мое сердце словно остановилось от того, каким я его увидела в тот момент. — Мы с сестрой абсолютно разные. Знаешь, немного странно это признавать, но поэтому мы так похожи, Mary. Мы с тобой… Ох, ты снова злишься, Mary. Я понимаю, ты злишься. Злишься на мои слова, потому что отказываешься в них верить. Отказываешься верить в то, что на самом-то деле твои близкие всю твою жизнь не чувствовали к тебе ничего того, что ты испытывала к ним. Окей, я понимаю. Понимаю… Ведь без семьи кто мы блять такие? Когда-то я так же был готов на все ради сестры. Я убил впервые ради сестры… — произнес он охрипшим голосом, потирая переносицу. — Но этого, как видишь, этой суке было мало! — развел руками пират, словно говоря, мол «Посмотри, где я из-за нее! Посмотри, кем я стал!». — Твою ж… — сорвалось с моих губ. Я невольно свела брови и увела взгляд, чувствуя горечь в душе. Пират хмыкнул, устало махнул руками и уронил их на колени, откидывая голову на оконную раму. — Н-нет, у нас не может быть ничего общего… — замотала я головой, чтобы отогнать навязчивые мысли, словно хотела убедить в этом не пирата, а саму себя. — У нас с тобой, Ваас, нет нихера общего. Я отказывалась верить в то, что имею хоть что-то общее с этим человеком. — Если ты попадешь в руки моей сестры, то вскоре станешь такой же, как и я, принцесса. Не нужно тебе проходить через все то, через что прошел я. Я хотела возразить, но пират быстро заткнул меня, повысив голос. — Да даже если ты так веришь в искренность своих дружков! Блять они не стоят того… Сука, Mary, какая же ты… — скрипя зубами прошипел Ваас и нервно притушил сигарету, подбирая нужные слова. — Ты встала в ряды повстанцев, начала ставить мне палки в колеса. Ты блять убивала людей, моих, сука, людей. И еще называла меня бездушным ублюдком. Стыдила блять, упрекала! Вопреки гневу, пират смеялся надо мной и над абсурдностью всей гребаной ситуации, в которую нас обоих втянула жизнь. — Но, несмотря на все это дерьмо, ты все еще не ебучий воин, perra, запомни это, — процедил мужчина, бросив на меня испепеляющий взгляд. — И только поэтому ты сейчас жива и сидишь в ожидании покупателя, а не гниешь в земле с простреленной черепушкой, как те десятки таких же верных псов моей сестры… И знаешь? Я рад, что остановил тебя от ошибки, Mary, — вздохнул пират, но голос его все еще был достаточно твердым и убедительным. — И не позволил моей долбанутой сестре заполучить очередную марионетку. Пускай ты меня никогда и не поймешь. — Да, Ваас, не пойму. И никогда не прощу тебе то, что ты выбрал для меня в качестве альтернативы… — процедила я, сжимая белую ткань. Слезы были готовы навернуться на глаза при мысли, что уже утром за мной приедет покупатель. Что уже гребаным утром я полечу в неизвестном направлении навстречу рабской, развратной жизни. В свои 20 лет. Я ненавидела Вааса. Да, ненавидела. Он превратил мою жизнь в кошмар. И не собирался его прекращать. — Я ненавижу тебя, Ваас, — уже не так эмоционально произнесла я, поднимая глаза на мужчину. — Просто вспоминай об этом, когда будешь думать обо мне. — С чего ты решила, что я стану думать о тебе, amiga? — усмехнулся пират. — Ну ты же сам сказал: «Мы так похожи…» — с сарказмом ответила я, но голос мой звучал вполне серьезно. — Я без понятия, что произошло тогда между вами: кто из вас прав, кто виноват, да и не мне это судить… Зато я знаю, где ты теперь, среди кого и кем стал из-за сестры, — не скрываю своей неприязни. — Знаешь… Сейчас ты стал похож на нее. Она обрекла тебя на такую жизнь, полную насилия, наркотиков и убийств. Чем ты лучше ее? — без упрека спросила я, стараясь не смотреть на мужчину, не замечать его эмоций. Главное — высказать все, что я думаю о нем. Ведь утром у меня такой возможности уже не будет… — Ты делаешь это каждый день, с сотнями людей, продавая их в рабство. Да, возможно, они достойны такой участи… А ты был достоин? — подняла я глаза на Вааса. Но пират ничего не ответил, продолжив смотреть на меня, и в темноте я не могла разглядеть выражение его лица. Мне стало так горько на душе от его молчания, и я не сдержала печальной ухмылки. — Видимо, достоин. Раз я так похожа на того, кем ты был раньше, и тем не менее ты благополучно обрекаешь меня на жизнь подобную твоей. В последнее слово я вложила все отвращение, которое накопилось во мне за эту неделю. Отвращение к Ваасу, его действиям, его образу жизни. Ко всему, что связано с ним. И мне было горько осознавать, что за эти дни, проведенные на острове, во мне зародилась частичка его безумия, пускай он и оборвал ее и был горд этим. Монтенегро выдержал паузу, о чем-то задумавшись, и вдруг спрыгнул с подоконника, сложив руки в карманы и направившись ко мне неспешным шагом. Я напряглась всем телом, но с кровати не поднялась, продолжая восседать по-турецки и делая вид, что не боюсь его непредсказуемых действий. «— Я почувствую твой страх с закрытыми глазами, amiga,» — вспомнились мне недавние слова главаря пиратов, и я сжала челюсти. — Хочешь заставить меня испытывать чувство ебучей вины, Mary? — грозно процедил он. — Хочу, — без сомнений ответила я. Главарь пиратов остановился напротив и пристально посмотрел на меня сверху вниз, наклонив голову чуть в бок. От этого взгляда стало не по себе. Да, именно этим взглядом он посмотрел на меня в день нашей первой встречи, именно им он приструнял всех вокруг в моменты нахлынувшего безумия, именно им он приветствовал любого «гостя» на своем острове. При виде моей очередной попытки держаться стойко перед ним, у пирата загорелись глаза, и страшнее всего было то, что я не знала, чем именно они горели. В этой вечерней тьме они казались пустыми и глубокими, черными, нежели изумрудными… Ваас сделал пол шага вперед и наклонился, резко схватив забинтованными пальцами мой подбородок. Я хотела было как-то вырваться, оттолкнуть его руку, огрызнуться, хотя бы каким-то образом воспротивиться, но что-то меня останавливало. Расстояние между нашими лицами в одно мгновение стало до неприличия ничтожным. — А еще чего бы тебе хотелось, Mary? — прошептал он, как палач своей жертве перед казнью. Ваас снова приоткрыл рот, чтобы что-то сказать, но внезапный стук в дверь заставил его опомниться. Я сморгнула, словно прийдя в себя, и шарахнулась в сторону, отталкивая ладонь пирата. Тот проигнорировал этот жест, оборачиваясь ко входу, и лицо его приняло деловое и даже угрожающее выражение. — Входи давай, заебал, — громко произнес он. — Босс! — в комнату забежал молодой пират, без майки, но с красной банданой на голове. Он был взволнован и плохо формулировал предложения. — Извините, что помешал. Но дело пиздец срочное! — Так не тяни кота за яйца, amigo. — Ракъят перехватили грузовик с пленными. Никого из наших там не осталось в живых. Скорее всего, это был план Денниса. А сейчас он направляется сю… — Окей, это все? — вдруг перебил главарь, и я бросила на его спину испепеляющий взгляд. «Этот ублюдок не хочет говорить при мне о Роджерсе. А если это как-то связано с тем, что ракъят хотят спасти меня?» — Еще Эрнхардт прикатил с нашими патрулирующими. Говорит, ему нужна… Вон эта, — мужчина кивнул на меня, словно до этого даже не замечал моего присутствия. — Окей, завались. Вечно с вами, идиотами, одни проблемы! Ваас дал жест рукой, что слушать больше не собирается. Затем он сухо бросил себе за спину, махнув в сторону выхода. — Все, пиздуй, принцесса. Папочка занят. Невольно зацепившись взглядом за подрагивающие пальцы и сжатые кулаки мужчины, я замялась, с опаской впившись глазами в его вздымающуюся спину. Несмотря на внешнее спокойствие, Монтенегро оставался взвинченным и раздраженным, при чем настолько, что явно еле сдерживал себя в руках. «Кажется, Вааса только что отвлекли от каких-то больных намерений в отношении меня. То, как он смотрел на меня эти жалкие несколько секунд… Он решился прикончить меня? Посчитал, что я узнала слишком много? Хер знает, что бы этот псих мог сделать со мной, не явись его шестерка, но… Нет, даже думать об этом не хочу.» — Съебись блять… — из оцепенения меня вывел голос Вааса, когда тот вдруг прошипел, через плечо блеснув угрожающим взглядом в мою сторону. — Быстро! Потупив взгляд, я пулей вылетела из его чертовой комнаты. Ваас же подозвал пирата к окну, чтобы обсудить дальнейшие действия, в которые меня посвящать, естественно, никто не собирался… Я быстро покинула здание. Напротив выхода маячил то в одну сторону, то в другую патрульный пират — увидев меня, он подошел, чтобы помешать мне рвануть в сторону. Но вовсе не бежать я хотела в тот момент. — Где Эрнхардт? — остановила я его вопросом. Пират опешил, удивленно взглянув на меня, затем бросил взгляд на верхний этаж, скорее всего, на окно главаря пиратов, и черты его лица тут же смягчились. В то же мгновение я почувствовала на затылке взгляд его гребаного босса, попутно проклиная все его существование… — Пошли, — бросил он и кивком указал направление, зашагав в сторону главных бетонных ворот. Быстрым шагом мы добрались до центральной площади. — Где док, мужик? Я вздрогнула от басистого голоса своего конвоира, стоило ему обратиться к сидящему у ворот пирату. Тот указал на недалеко расположенную хижину, где, по его словам, они разместили алхимика. — Ему кстати девчонка была нужна вроде, — добавил он, кивнув на меня, и достал пачку сигарет. — И без тебя знаю, идиот, — выплюнул охранник и вновь кивнул мне в знак того, чтобы я следовала за ним. Дойдя до хижины, пират остался ждать меня снаружи. В спешке я ворвалась в хижину, закрыв ее с громким хлопком. В комнате я увидела дока. Он сидел за небольшим столом, понурив седую голову. В помещении были только мерцающая лампа, стол и два стула по обе его стороны. Я аккуратно встала напротив стола и позвала Эрнхардта. — Доктор Эрнхардт… — А… О, Мэри, девочка, садись, садись! — док очнулся, поспешно встал со стула, указывая мне на другой, тот, что стоял с моей стороны. — А я вот… ждал тебя… ты садись… — Да нет, док, я постою. Правда, постою… — неуверенно произнесла я, разглядывая непонятное выражение лица старика. — Доктор Эрнхардт, что с Евой? Вы ведь приехали, чтобы сказать о ней? С ней все хорошо? Она жива? Ну же… Пока я заваливала старика глупыми вопросами, он нервно ходил из стороны в сторону за противоположным концом стола и сжимал кулаки. Ему было нехорошо: он нервничал, лоб блестел от холодного пота, кисти поддрагивали, а глаза бегали по полу. Я замолчала, перестав давить на старика своим нетерпением. И тогда мужчина собрался с мыслями: глубоко вздохнул, неуклюже снял очки с ушей и повесил их на шею, сфокусировал взгляд и повернулся ко мне. Мы стояли как в каком-то детективном фильме: хижина выглядела как чертова комната допроса. — Мэри, девочка, ты… — неуверенно начал Эрнхардт. — Ты ведь знаешь, что в коме люди не чувствуют боли и… — Что с ней? — отрезала я, не смея сдвинуться с места и перестать грызть покрасневшие губы. Док вновь нервно забегал глазами по полу, обдумывая подходящие слова. Да, я уже могла догадаться, каков ответ. Я видела его в глазах Эрнхардта. Просто отказывалась верить. Отказывалась терять надежду. — Где вы… Где вы в последний раз виделись с ней? — вдруг зачем-то уточнил мужчина. — В этом гребаном лагере. — Как девочка себя чувствовала? — Напилась. Хотела накуриться, но я отобрала у нее косяк. Плакала. Очень много плакала. — Что было потом? Она была с тобой? Я замялась. — Нет… Она… Я оставила ее, — вздохнула я, ощущая на совести огромный груз. И тяжестью он мог сравниться с горечью от моего первого убийства… Лицо Эрнхардта приняло серьезность, он промолчал. Я же в ступоре продолжила смотреть себе под ноги, тяжело дыша. «Я оставила ее. Я оставила ее. Я оставила ее…» — Бедная девочка… — Ее заставляли делать ужасные вещи эти гребаные ублюдки… — произнесла я, сложив руки на груди и отрешенно смотря в одну точку. Доктор кивнул, внимательно слушая. — Она… Совсем недавно узнала о смерти любимого. С того дня в ней что-то сломалось: она перестала быть такой, какой была раньше. Силы и стойкость пропали, на их место пришли только гнев и страдание… — У нее были проблемы с наркотиками? — док старался говорить успокаивающе тихо. На время он перестал казаться тем пожилым и двинутым торчком, кем он являлся на самом деле. В тот момент Алек был в действительности похож на врача, которому было доверено сообщить неутешительные новости о своем пациенте. — Я не знаю… Не знаю подробностей ее личной жизни. Она любила выпить, и много… Курила, но простые сигареты. Наркотики до приезда на остров не употребляла, я не замечала за ней этого. Я… — я глубоко вздохнула и выдержала паузу, чтобы ком в горле не вырвался наружу вместе со слезами. — Уверена, что ее накачали. И что этот раз — не исключение, — ну вот, глаза намокли. Сквозь пелену слез, которые я упорно сдерживала, я смотрела в глаза расплывчатого силуэта старика и даже не могла разглядеть эмоций на его бледном морщинистом лице. — Боюсь, мэм… Что она сама, — замялся док, но все же утвердительно кивнул головой. — Нет, нет, нет… — горько усмехнувшись, я быстро отвернулась, чтобы сморгнуть и стереть горячую слезу со щеки. — Я же… Я же говорила ей… Господи… Я же говорила ей, что найду выход, что помогу нам сбежать… Сердце бешено заколотилось, требуя выброса энергии. Я растерянно зашагала из стороны в сторону, прижимая дрожащую ладонь то к губам, то ко лбу, то зарывалась пальцами в волосы и сжимала виски. Я чувствовала себя настолько беспомощной, что хотелось провалиться под землю. — Я пыталась ее утешить, док! Донести, что придумаю что-нибудь! Что вытащу нас из этой задницы! Но у меня не вышло… Я не хотела оставлять ее. Я просто… Просто не знала, что делать дальше… Я блять не могу знать все… Я не узнавала собственный голос: слишком высокий, слишком охрипший и слишком отчаянный, граничащий с паникой, с истерикой. — Вы не могли ей ничем помочь, мэм… — Скажите прямо, док! — негромко, но твердо произнесла я, вставая напротив стола, по обратную сторону которого стоял сгорбившийся алхимик. — Я хочу это услышать, а не мучить себя догадками. Эрнхардт вздохнул и посмотрел на меня сочувствующим взглядом. — Девочка покинула нас час назад. Я встала, как вкопанная, подрагивали только колени и кисти рук, которые я с силой сжала: если бы я знала, как будут звучать эти слова, то предпочла бы не просить дока произносить их. Слезы вдруг высохли сами собой, но это не помешало дыханию сбиться и зазвучать громке обычного. Во мне что-то оборвалось. Словно в один миг жизнь перестала иметь значение. Словно в один миг я потеряла все то, ради чего была готова бороться. Все вокруг замерло, затихло и опустилось на дно, где слышится только противный гул воды в ушах, а в глазах темнеет от непроглядного далекого света, удаляющегося от меня с каждым метром, которым я отправляюсь ко дну Марианской впадины. Я не могла отвести нечитаемый взгляд от глаз Эрнхардта: я читала в них его роковые слова снова и снова, насилуя свой разум, свое терпение и самообладание. «— Не плачь. Здесь в этом нет смысла,» — и вновь голос Монтенегро в моей голове, от чего сердце наполняется не столько болью, сколько ненавистью. «Это все ты… Это все ТЫ!» — мысленно обратилась я к пирату, мечтая только об одном. Отомстить. — Она… Она не мучилась? — я попыталась придать хотя бы долю уверенности дрогнувшему голосу, что не увенчалось успехом. — Не мучилась, девочка. Не мучилась, — успокаивающе закивал док. Поджав искусанные губы, я сдержанно кивнула и набрала больше воздуха в легкие. Мне нужно было время на то, чтобы осознать это все, не то что принять и смириться. Осознать, что я больше не увижу подругу, не услышу ее смех и не обниму ее, когда мне или ей станет плохо. Ее нет. И это гребаный факт. «Ее забрал этот остров. ЭТОТ ЕБАНЫЙ ОСТРОВ. Чертов остров и его люди! Чертов Ваас! Они забрали ее у меня, у ее семьи, ее друзей, ее будущего. Они забрали ее жизнь… Ненавижу. Как же я ненавижу этот остров!» Гнев окончательно затмил апатию. Мне хотелось рвать и метать: перестрелять всех пиратов, бродящих снаружи, а потом застрелиться самой, чтобы не чувствовать это гребаное «ничего» внутри себя, это гребаное одиночество, это гребаное чувсто того, что я осталась одна в этом мире. — Сколько ей было? — аккуратно уточнил Доктор Эрнхардт. — Двадцать один, — ватными руками я придвинула к себе стул и села за стол, смотря в одну точку. — Всего-то двадцать один… — Мне очень жаль, мэм. Я со всей силы ударила кулаком по столу, от чего, казалось, содрогнулось все в этой комнате. «— А еще чего бы тебе хотелось, Mary?» — эхом отозвался шепот Вааса в моем разуме. И я ударила по столу еще раз. И еще. Всю поверхность руки со стороны мизинца обдало жаром — я почувствовала, как расцарапала руку о неровную деревянную поверхность стола. Но эта физическая боль была просто ничем в сравнении с тем, что вылилось наружу. Вот он, завершающий этап: заместо гнева сердце окутало отчаянье. Такое сильное и давящее, что я безысходно уткнулась лицом в упавшие на стол руки и тихо заплакала, подрагивая всем телом. Моя обмякшая рука лежала ладонью кверху, и Эрнхардт заботливо сжал ее в своей — я почувствовала, как старик кивает в подтверждение каких-то своих мыслей. Время остановилось. Слезы не прекращали идти, а я не пыталась их остановить. Мне казалось, что я уже плачу час, два, но, разумеется, это было далеко не так. Все это время Доктор Эрнхардт терпеливо сидел напротив и гладил меня по волосам, я почти не чувствовала его легких прикосновений: все затмевала пульсация в висках и мелкая судорога по всему телу. Дверь в хижину скрипнула, на пороге послышались шаги. Не тяжело догадаться, чьи… Скорее всего, пират дал знак доку, чтобы тот удалился и оставил нас наедине, так как с приходом Вааса Эрнхардт на пару секунд сжал мою ладонь сильнее и вскоре покинул помещение, прикрывая за собой дверь. Я не изменила своего положения, не стала поднимать лица, спрятанного в согнутых на столе локтях: только перестала так откровенно всхлипывать и глотать воздух открытыми губами. Только не при этом моральном уроде… Ваас молча подошел ко мне, и я ощутила жар его тела на своей спине. Пират оперся руками о стол, поставив мощные руки по обе стороны от меня, и слегка наклонился ко мне. Его тихий хриплый голос громко отозвался в ушах. — Я знаю, что ты чувствуешь, amiga… Но ты сама виновата. Ты решила, что ты ебаный ангел, да? Что ты сможешь всем нам здесь помочь, наставить нас на путь истинный, да? Это… Так по-детски, Бэмби… Я знала, он улыбается. Эта скотина улыбается, будь он проклят. — Ты сама виновата в том, что чувствуешь боль и уколы совести. Ты настолько горда, что решилась взять на душу судьбы чужих жизней и нести за этих ничего не стоящих отбросов ответственность, — пират сдержанно хмыкнул, напоследок шепнув. — Ты облажалась, Mary. Я осмелилась приподнять голову, но тут же уткнулась лопатками в грудь мужчины, ощущая его горячее дыхание над ухом. Внутри все пылало от желания. Желания уничтожить этого человека за спиной. — Я же говорил тебе перестать выебываться, amiga. Я же говорил, что даже гребаное стадо баранов не в силах противостоять льву, а ты куда лезла все это время, а? Ты же блять никогда меня не слушаешь, — чуть громче добавил он. — Да ты даже себя спасти не в состоянии: ни в пределах моего лагеря, ни в пределах всего моего ебучего острова. Помнишь того злого медвежонка в лесу? А? Если бы не я — ошметки бы от тебя валялись по всем джунглям. Или же пидрила Оливер, с ним ты отлично знакома, принцесса. Я бы даже сказал, ближе доступного… — Пошел ты… — процедила я сквозь зубы, но из-за разбитого состояния это смахнуло, скорее, на жалобное шипение. — И здесь твоя жизнь оказалась в моих руках, — привыкший к моей дерзости, продолжил пират. — Запомни, Mary: твоя жизнь всегда была моей на моем гребаном острове, окей? Так что смирись блять, ясно тебе? — повысил голос мужчина. Я стиснула челюсти, борясь с желанием заткнуть уши либо же самонадеянно врезать ублюдку в челюсть, чтобы он хотя бы на миг дал мне вздохнуть спокойно… — Смирись блять и перестань бороться! Как бы ты не старалась помочь себе — это тщетно, пока существую я, уяснила? Так что смирись, сука! — он перешел на крик и ударил кулаком по столу. — СМИРИСЬ УЖЕ НАКОНЕЦ! — Я… Я никогда не смирюсь, Ваас… Если думаешь, что я сломлена, то глубоко ошибаешься, — подрагивающим после плача голосом произнесла я. — Никто не заставит меня подчиниться! Даже если это будет стоить мне жизни… Мои кулаки, покоящиеся на столе возле рук мужчины, с силой сжались, оголяя костяшки пальцев, а ногти впились с нежную кожу вспотевших ладоней. — Я не подчинюсь никому. И в особенности тебе, ублюдок ты больной… Последние слова сорвались с моих губ с нескрываемым отвращением. — Упрямая сука… — с таким же отвращением ответил Ваас. — Посмотрим, как ты запоешь завтра… Вдруг он схватил меня за волосы на затылке, от чего я сдавленно зашипела, и приблизился. — А, и знаешь? Было очень хуевой идеей пытаться давить мне на жалость, малышка. Если думаешь, что я буду чувствовать ебаную вину за то, что делаю, то иди нахуй, amiga! Мне плевать на твои ебучие слова! — его голос предательски дрогнул. — Мне похуй на твои чувства и твое мнение, поэтому завтра же я без раздумий продам тебя, perra! Монтенегро врал. Я чувствовала это. Его задели мои слова во время нашего разговора в его комнате, слова о том, что он ничем не лучше своей ненавистной сестры.Он пытался убедить вовсе не меня в том, что он не похож на сестру, что он не чудовище, что он выше этого, что он не чувствует вину — он пытался убедить в этом самого себя. И Вааса предательски выдавал его голос, его неуверенность, его неоправданные эмоции, раздражение и обида в голосе. Да, его задели мои слова. Я наконец-то нашла слабое место этого человека…
Ваас резко отстранился и вышел на улицу, попутно рявкнув: — Тащите эту суку в клетку!