***
— Чимин, сучара! Пятница прекрасна. Юнги за первые дни недели всегда разгребает бо́льшую часть работы, чтобы в последний не задерживаться и вообще проводить налегке. Поэтому сейчас Юнги полон сил и вдохновлен на серьезные разговоры. Из комнаты выруливает рыжая тушка и спокойно дефилирует к Юнги. Усаживается в метре и склоняет голову вбок. Дергает ухом и смотрит. Смотрит вопросительно. Чего тебе? Юнги фыркает прям как его лис, разувается и машет неопределенно рукой. — Давай в человека, надо поговорить. Ртом. Нет. Вот и поговорили. — Я тебя придушу, — обещает Юнги и, делая шаг вперед, срывается на бег, потому что Чимин, развернувшись в прыжке, несется обратно в комнату — прятаться под кровать. Да. Родители приезжали во вторник. Да, уже пятница. Да, Юнги не возвращался к этой ситуации, разве что мысленно. Теперь время пришло. Юнги готов и к полетам, и к посадкам, и даже к авариям. Но Чимин сидит в дальнем углу под кроватью и орет на Юнги на своем лисьем, видимо, в ближайшее время даже не собираясь вылезать. И, как назло, у Юнги нет того пылесоса, чтобы вытянуть Чимина, как в старые добрые. Пылесоса нет, зато есть Юнги с самыми серьезными намерениями. И кровать вполне себе высокая. Если Юнги раньше никогда так не делал, это не значит, что он так не мог. Очень даже мог и вот сейчас демонстративно показывает, заползая под кровать гусеницей и уверенно так продвигаясь к Чимину, чей визг перестал быть похожим на ругательства и теперь походит на что-то удивленное. Видимо, от неожиданности Чим даже не пытается сначала цапнуть Юнги, когда он хватает его за лапу и тянет за собой из-под кровати. — Мелкое чудовище, что ты там наплел?! — Юнги перехватывает Чимина за ухо, тот перестает пытаться его укусить и начинает скулить. Юнги почти ведется, почти отпускает, но вовремя передумывает. Для пущей убедительности свободной рукой берет за шкирку и даже хочет приподнять, чтобы встряхнуть, но Чимин весит килограмм десять, так что поднять его, конечно, удается, но трясти Юнги не решается. Чимин сам справляется, начиная дергаться от явного дискомфорта и приходится его быстро поставить на кровать, чтобы не навредить. — Я тебе что, кот помойный?! Чимин обращается почти сразу. Резко тянет на себя покрывало, прикрываясь уголком и продолжает гневно сверкать глазищами. — Нет. Но доиграешься — выкину нахрен и станешь помойным лисом! Чимин складывает руки на груди и изгибает бровь. — Я могу и сам уйти. — Не можешь. — С чего ты взял? Юнги тушуется, потому что действительно, с чего он взял? — Ты еще тогда сказал, что я твой человек и так бывает. Твоя волшебная задница, небось, привязана ко мне какими-то волшебными правилами… — Вообще-то, нет. Это инстинкт. Ты был маленький… — А ты нет?! Юнги готов крутить пальцем у виска. Потому что этот тон Чимина и этот его взгляд. Как будто Юнги самый глупый в мире человек и ему надо все объяснять на пальцах. Такое происходит крайне редко. Прям совсем, потому что обычно глупый Чимин. По животному глупый. Бесится, капризничает, лезет куда ни попадя… открывает дверь всем подряд. — Физически да… — Чимин вздыхает и тыкает пальцем в сторону шкафа. — Дай мне что-нибудь, а то из-за тебя у меня развилась эта… неловкость. Юнги снова фыркает и идет доставать домашнюю одежду. Первыми в Чимина летят трусы, потом Юнги достает спортивки и футболку, взвешивает в руках: — Что предпочитаешь? Несмотря на неловкость, Чимин откидывает покрывало и натягивает трусы, не стесняясь. Встает на ноги, склоняет голову к плечу: — Зависит от того, на что ты хочешь посмотреть сегодня. Юнги тушуется снова и стоит какое-то время с приоткрытым ртом, пока пытается что-то выдавить из себя. — В каком смысле? — это все, на что его хватает. Чимин заливисто смеется и подходит близко, становясь почти впритык. Осторожно вытягивает футболку и тихо говорит: — Пусть будут ноги. Ты ведь любишь мои ноги, правда? Юнги передумывает разговаривать и уходит в душ.***
Все эти годы Юнги считал, что малыш из них двоих Чимин, а ответственный взрослый сам Юнги. Это было логично. Юнги ведь нашел Чимина запутавшимся во вьюнке, он его спас и он потом за ним присматривал. Водил в клинику, кормил, зажигал дурацкие звездочки на небе. Учился лучше прежнего, потому что знал, что ему придется заботиться о Чимине всегда и содержать его. Для этого нужно было развиваться, быть собранным и ответственным. Но сейчас Юнги ест разогретый Чимином ужин, запивает заваренным чаем и молча слушает. Слушает о том, как маленький глупый человек полез помогать лисенку, который со временем справился бы сам, и потом этому лисенку пришлось сторожить всю ночь непутевого ребенка, пока за ним не пришли взрослые. И как дурацкие животные инстинкты сработали, заставляя Чимина проследить, чтобы с этим непутевым ребенком ничего не случилось до самого дома. Да, помощь Юнги тоже сыграла свою роль, потому что Юнги все-таки спас и что-то на грани сознания толкало Чимина отплатить тем же. И хоть Чимин тогда выглядел маленькой пушистой плюшкой, развит был гораздо больше Юнги. Просто природа всегда дает о себе знать, и Чимин не собирался спорить со своей животной стороной. Спокойно играя и резвясь. И на самом деле Чимин собирался вернуться в лес. Да с Юнги хорошо, с Юнги интересно и весело, но Чимину хотелось обратно. Еще больше ему стало хотеться, когда незадолго до поездки в лес Юнги заговорил о девочке и о симпатии. И Чимин вернулся бы домой, вернулся в природу, если бы не родители. Если бы не их дурацкое «Ты слишком очеловечился, тебе нужно остаться». Нужно остаться, нужно учиться, нужно устроиться на подходящую работу… Столько всего нужного и непонятно для кого. А еще оказывается, что тогда, давно, Чимин не случайно выскочил из квартиры и трое суток его не было не потому, что он заплутал во дворах. Чимин возвращался в лес чтобы понять, насколько он действительно стал неловким. Насколько разучился ладить с собственным телом, которое не замечало всех веточек, шуршало травой и спугивало всю дичь. За три дня Чимин оголодал и, выбирая между гордой смертью и жизнью с людьми, выбрал второе. Вернулся и даже попытался взяться за обучение, но что-то было неинтересным, что-то трудно запоминаемым, и Чимин все отказывался от этого до определенного времени. Пока Юнги не закончил старшую школу, не стал по человеческим меркам более-менее взрослым и пока не решил таскать своих подружек в дом. Бесить Чимина посторонними терпкими запахами духов и заставлять ревновать. Потому что пусть Чимин и хотел вернуться, но Юнги действительно его человек. И раз попытка с лесом провалилась, Чимин привязался и прикипел окончательно. Он слушал рассказы Юнги о некоторых казусах в университете, слушал о друзьях, слушал о прогулках и понимал, что злился. Чимина не тянуло в город. Он не горел желанием покататься на тех аттракционах, на которых Юнги перехватывало дух, да и кинотеатр не привлекал. Чимина бесил факт того, что у Юнги есть общие интересы с кем-то, а не с ним. Чимина раздражало, что Юнги все больше проводил времени вне дома и теперь не Чимин делал его счастливым, Юнги уже возвращался счастливым. И в общем-то, тогда Чимин запихал свою беззаботность подальше, оставил только ее видимость и с помощью многочисленных родственников, более ответственных, чем сам Чимин, получил документы о якобы завершенном обучении в школе, а потом долго и нудно корпел над материалом, чтобы сдать вступительные в университет. Ну а потом завел блог для выражения мыслей и социализации, а после и канал на Ютубе, но это уже как проект для учебы. И Юнги в шоке на самом деле, потому что за своей учебой и последующей работой он даже не замечал, что Чимин что-то изучает так усиленно, что ездит в университет сдавать экзамены, что у него как минимум зачем-то появились тетради, ручки и прочая канцелярия. Чимин перешел на третий курс, вовсю строчит курсовые, а Юнги… Юнги находит под своей подушкой дольку яблока и бубнит себе под нос что-то про шкодливого лиса, который прекрасно знает, что кровать и шкаф — запретные места. Чимин через пару лет выпустится, а Юнги до сих пор покупает пищащие мячики в зоомагазине, потому что Чимин любит гонять с ними по квартире. Чимин рассказывает про старосту их группы, что тот несмотря на заочку весь из себя ботаник и Чимину помогает. Потому что Чимин рыжий и с веснушками, а у ботаников тоже есть фетиши… — Ну и будем честными, я красивый. Чимин заканчивает свое дивное откровение, а Юнги пытается совместить пищащие мячики и фетиши, потому что как рот, грызущий первое, может произносить второе? Юнги себя странно чувствует. Если проводить аналогию, то он, наверное, родитель, который только что осознал, что дитятко выросло. Только вместо удивленно-осознанного «Боже, ты так повзрослел!», у Юнги нервно-истеричное «Ты зачем это сделал?!». А еще вдруг все переворачивается. Вдруг Юнги такой маленький и глупый, вечно тянущий свои загребущие руки, а Чимин такой взрослый, снисходительно позволяющий тупить. И Юнги становится обидно. Ему кажется, что его водили за нос столько времени, а потом признались, что все победы — не его заслуги, а ему просто поддавались. И что все было зря. Юнги не понимает, что именно зря. Он пока не может сложить все свои разрозненные мысли и чувства, не может построить их в ряд и рассчитать на первый-второй. Все, что он может, это ощущать неправильность происходящего и желание уйти. К тому же оказывается Чимина можно оставить одного, можно не переживать при этом, можно не спешить домой с мыслью «А вдруг что». И Юнги поднимается, Юнги одевается и Юнги уходит. Как хорошо, что он дотянул до пятницы. У него впереди целые выходные, в которые он может не возвращаться.***
Юнги возвращается в полночь, как блядская золушка. Он накидался в баре с давним знакомым и потом решил перейти реку не по мосту, а по каменным плитам. Они предназначены для того, чтобы идти по ним, конечно, но явно не в таком состоянии. Кроссовок спал где-то в середине и был унесен потоками воды. Юнги хватило благоразумия не спасать утопающего. В общем и целом ему весело и смешно, но в лифте все меняется. Кабина дергается и устремляется вверх, вместе с ней дергается и устремляется вверх все содержимое желудка. Юнги зажимает рот и морщится, силясь дотерпеть до дома, и у него получается. Мысли материальны, но надо их верно трактовать. Потому что Юнги выворачивает на пороге под ноги Чимину, который вышел встречать. После этого Юнги на самом деле не помнит ничего…***
— Ты пьяная свинья. Юнги молча кивает, смотря на Чимина. Тот, видимо, всю ночь грел своей пушистой тушкой бок. Но, стоило Юнги показать, что он уже не спит, Чимин тут же обратился. Кажется, он сделал это, чтобы Юнги в полной мере оценил тон и выражение лица, с которыми Чимин говорил. — Принесешь водички? Юнги старается морщиться как можно жалобнее, чтобы сработало, потому что Чимин недоволен. Явно недоволен. Еще немного взбешен и, возможно, капельку в ярости. — Нет. Ты будешь страдать. Юнги даже не сомневался… Окей. Сейчас он полежит минут пять-десять-шестьдесят и пойдет в душ. Еще за таблеткой и водой. И можно за гробом, потому что хреново совсем. Чимин сверлит Юнги взглядом минуты две, может, больше, а может, меньше. У Юнги пульсирует болью в голове и он плохо воспринимает время. — Ладно… Но потом мы еще поговорим. Да? И все обсудим. Я, вообще-то, нервничал, ты никогда так поздно не возвращался. Юнги слушает и потом молча кивает. Ему кажется, что если он заговорит, то голова взорвется. Ему хреново даже от того, что он думает. А не думать не получается, потому что Чимин волновался. Волновался, что Юнги надолго ушел и поздно вернулся. Чимин это сказал так, будто Юнги все еще ребенок и за ним надо присматривать. А Юнги так поздно не приходит именно из-за Чимина, потому что — а вдруг? Не то чтобы Чимин может сунуть пальцы в розетку или выпасть из окна, но мало ли… А если трубу прорвет? А если их, наоборот, затопят соседи? А если станет плохо? Юнги же был уверен на сто процентов, что Чимин и социализация — это две разные вещи. Что Чимин в критический момент растеряется. Не будет знать, куда и кому звонить… А Чимин, кажется, все прекрасно знает. Чимин, кажется, думает, что Юнги с коллегами после рабочего дня не задерживается, потому что такой сам по себе… Юнги тяжело вздыхает, а потом распахивает глаза, потому что на лоб ложится влажная холодная рука, а в поле зрения оказывается стакан. Юнги запивает таблетку водой, убирает стакан на тумбочку и, укладываясь обратно на подушку, снова тянет к себе прохладную ладонь. Юнги думает, что им правда нужно поговорить. Потому что ладно, Юнги не много терял, возвращаясь домой пораньше, но иногда… На какой-то праздник или просто в один из удачных дней Юнги бы хотел задержаться с ребятами в баре чуть дольше, чем до девяти. И теперь он может себе это позволить. А еще, наверное… Только наверное, Юнги может взять Чимина с собой. Потому что у того учеба, как у всех нормальных людей, и, похоже, жизнь в целом тоже как у всех нормальных людей. И он вольется, пусть не целиком, пусть ему будет немного скучно, но у Юнги перед глазами уже столько возможностей и перспектив, что даже голова перестает болеть. Ладно, голова перестает болеть не сразу, а только минут через пятнадцать, когда обезболивающее действует. Тогда Юнги сползает с кровати и плетется в душ, настраивает воду похолоднее, пока не чувствует, что пришел в себя окончательно. Если так подумать, то его комендантский час до девяти оберегал именно от таких вот пробуждений. Серьезный разговор, несмотря на приличное самочувствие, все равно откладывается. После выхода из душа Юнги обнаруживает Чимина валяющимся на его кровати кверху пузом. Пушистым пузом и с явным намерением оставаться в таком виде ближайшее время. Юнги негласно соглашается и объявляет день лежания и ничего неделанья. Исключением является только набивание желудка заказанной едой и просмотр фильмов.***
Юнги лежит лицом к Чимину. Молча осматривает его глаза, нос, губы и пытается осознать. Осознать то, что Чимин вот с такой мордашкой, с таким поведением и с таким взглядом считает его, Юнги, ребенком. Да, Юнги двадцать пять. Да, Юнги закончил обучение, работает, живет отдельно от родителей… — Ты все равно был не готов, — шепчет Чимин и прикрывает глаза, когда Юнги осторожно гладит его щеку. — Будем честными, ты всегда воспринимал меня как игрушку. Самую лучшую и любимую игрушку, которую могут отобрать, и поэтому ее обязательно нужно прятать и никому не показывать. — Это… не так. Юнги смотрит во вновь открытые глаза Чимина и убирает руку. Подсовывает ее под щеку и хмурится. — Я всегда знал, что ты живой. — Живая игрушка. — Да нет же! Чимин, это глупости. — Тогда почему ты меня ни с кем не знакомил? — Ты сам не хотел. — Ты это решил, потому что я в детстве укусил Соён? — Ты и потом… — Не воспринимал твоих пассий, да. Но разве ты общался и гулял исключительно с девушками? — Но ты не любишь гулять… — Я не люблю парки, торговые центры и кинотеатры, потому что там всегда кто-то кричит, громко играет музыка и одна сплошная суматоха. Мне некомфортно, потому что я слышу и вижу лучше людей. И самое забавное, что ты не знал об этом пятнадцать лет. Ты не знал, что моя температура выше твоей и мне банально жарко, потому что человеческое тело и терморегуляция, кажется, противоположные значения. Ты не знал, что мне некомфортно в одежде, потому что у меня чувствительная кожа и частенько начинается зуд. И Юнги, это не мои тайны. Ты просто не интересовался. Ты считал, что я необъяснимое природное явление, сказочное существо, и у этого сказочного существа могут быть исключительно сказочные причуды, которые иначе не могут быть обоснованы. — Ты не… — Ты поцеловал меня в пятнадцать, Юнги. На твой день рождения, когда бабушка разрешила тебе попробовать домашнюю настойку. Ты помнишь? А помнишь, как потом испугался и запаниковал? Мне пришлось обратиться, чтобы ты успокоился. А потом ты чесал меня за ушами и рассуждал о том, как же это все было странно. И что на тебя нашло и как такое вообще возможно. И дело было не в том, что я парень… Ты просто не понимал, потому что вот же есть лисенок, ты его гладишь, играешь с ним, бесишься, а потом вдруг поцелуй. Поцелуй с животным, и плевать, что это животное может выглядеть так же, как ты, может мыслить, может говорить и, вообще-то, обошло тебя в эволюции на несколько ступеней. Потому что спустя даже столько времени тебя повергло в глубочайший шок, что я, оказывается, могу учиться в заведении для обычных людей и что я не какой-то Маугли, который неспособен социализироваться. Юнги, я по большей части в животном обличии не потому, что мне так удобней, а чтобы не травмировать тебя. Юнги просто переворачивается на другой бок спиной к Чимину, к стене лицом. И дело не в том, что он не хочет слышать Чимина, не в том, что не хочет воспринимать, как раз наоборот. Поэтому, когда он слышит, что Чимин встает с его кровати, негромко говорит: — Останься. Воцаряется тишина, Юнги видит тень Чимина на стене. Она неподвижна какое-то время, а после в мгновение меняется. Юнги слышит, как Чимин запрыгивает на кровать и укладывается позади, грея пушистым боком спину. — Я думаю, что ты мог бы меня обнять… — снова шепчет Юнги. После чувствует копошение и холодный, влажный нос, ныряющий под руку. Юнги гладит Чимина по голове, которую тот устроил у него на талии и через минуту молчания уточняет: — Я имел в виду: нормально обнять, руками. И возможно, паузы между словами и действиями слишком продолжительные, но Юнги нравится это ожидание. Нравится, что он успевает сосредоточиться и подготовиться, прежде чем матрас сзади проседает в разы сильнее, а на животе устраивается горячая ладонь. Юнги непривычно. Непривычно, потому что такое происходило крайне редко. Чимин почти никогда не трогал Юнги. Не касался, будучи человеком. Разве что случайно, если столкнуться в проеме, или того потребует ситуация. Но чтобы вот так. В одной комнате, в одной кровати, когда за окном ночь, а вокруг тусклый свет от ночника… Юнги всегда был мечтателем, всегда улавливал атмосферу, и теперь, после напоминания о поцелуе, ему немного неловко и любопытно одновременно. Чимин — он ведь… Юнги всегда считал его членом семьи, другом… и братом меньшим, как называют зачастую домашних питомцев. Да, Юнги понимал, что Чимин нечто большее, что он разумный и эта разумность кроется не только в присущих животным поступкам. Чимин по сути своей гораздо больше, чем животное, и Юнги знает это, всегда знал. Но как это принять? Как объединить эти две формы в одну и перестать зацикливаться на звериных повадках. Как привыкнуть к тому, что Чимин, кусающий за ноги бывших подружек, может выйти вместе с Юнги в люди и вести себя соответственно. Это слишком сложно. Настолько сложно, что Юнги боится… Он перебирает пальцы Чимина у себя на животе и пытается уместить все в голове. Эту дурацкую учебу, разговор с родителями, пока Юнги отсиживался в ванной. И, наконец, то, что Чимин играет со всеми этими игрушками из зоомагазина, чтобы… Юнги было спокойнее? Чтобы он не нажирался в баре до свинячьего состояния, чтобы не страдал утром от похмелья и чтобы потом вечером не лежал и не ковырял себе мозги. Чтобы такому взрослому Юнги не сломало психику тем, что он, оказывается, черт возьми, пятнадцать лет живет с парнем и столько же относится к нему как к игривому, забавному, любимому… щеночку. Заебись. Пожалуй, Юнги рад, что до него дошло это сейчас, а не когда Чимин стал бы каким-нибудь доктором наук и, получив нобелевскую премию, снисходительно улыбнулся и погладил Юнги по голове со словами: «Ну ничего, со всеми бывает». Потому что не бывает! Ни с кем, блядь, такого не бывает! Никто не находит маленького лисенка во время похода, не притаскивает его в дом и не узнает, что это гребаный оборотень! Прям настоящий, который может стать человеком. Без всяких там анимешных хвостов и ушей, вызывающего поведения и… что там еще такое происходит, из-за чего в фильмах, мультиках и сказках в этих оборотней вечно влюбляются и хотят трахнуть?! Потому что Чимин, он же… рыженький, славный, милый. Юнги подтягивает коленки к груди и хочет сжаться до какого-нибудь атома. Юнги нашел лисенка в десять. В одиннадцать узнал, что лисенок по совместительству мальчик. В этом возрасте у Юнги все еще были звезды на потолке и макеты планет. Юнги все еще высматривал в телескоп инопланетян, и, возможно, у него был шок, но он быстро спал. Дети способны верить, что их кошечки и собачки могут говорить, что их игрушки живые, что в шкафу есть вход в Нарнию, а под кроватью прячется монстр. Так что Юнги поверил и принял, но как с течением времени с этим смириться? Как понять, что это не детская выдумка, не какой-нибудь воображаемый друг, это реальность, и эту реальность нужно принимать? Целиком и полностью. Не спихнуть на психические расстройства, не думать, что есть проблемы, что что-то не так. Потому что Юнги живет среди людей и эти люди ничего не знают. Эти люди не верят. Эти люди совсем обычные, и какое к черту может быть волшебство. А может и не волшебство вовсе? У Юнги начинает пульсировать в висках и спирает дыхание. В одиннадцать Юнги посчитал Чимина выходцем из сказок. Маленьким пушистым чудом из мира фэнтези. Он принял это так и жил с этим до сих пор, потому что так легче. Потому что оборотней не существует, как вампиров и русалок, потому что Юнги не биолог и только сейчас у него в голове бьют колоколом слова Чимина об эволюции. И, возможно, это просто новый вид? Или всегда существующий, просто тщательно скрываемый? Да может, он вообще с Марса, Господи боже… Юнги утыкается носом в подушку и собирается просто удушиться, но чувствует, как объятия крепчают и слышит мягкий голос у уха: — Ну тише, тише. Успокойся. Чимин перемещает руку и теперь гладит по голове, ерошит волосы, немного наваливается и легонько чмокает в скулу и щеку. — Мы всегда можем отмотать, ладно? Это несложно, твой мозг сам выместит травмирующие воспоминания, и буквально через месяц ты снова будешь воспринимать меня, как раньше. Хорошо? Юнги? — Нет, не хорошо… — Юнги хрипит в подушку, потом чуть поворачивает голову, делает глубокий вдох и прочищает горло. — Я обещал о тебе заботиться, а в итоге ничем не лучше больных родителей, которые сажают детей на цепь и кормят, как собак. — Но ты не сажал меня на цепь и не покупал собачий корм. — Да, зато где-то валяется поводок и вся квартира в пищалках, прекрасно! — Допустим… Мне нравятся эти мячики. Юнги, не надо разделять. В животной форме я не человек. Я могу понимать, что ты говоришь и что ты от меня хочешь, но логическое мышление притупляется, на первое место выходят инстинкты, и все мое дурачество не игра, которая подавляет и ущемляет. Это просто часть меня. Она всегда будет… Ну может, пройдет с возрастом, когда я стану жирной, ленивой лисой и даже перестану делать тайники и слышать, как ты возмущенно орешь с утра пораньше. Но я вряд ли обленюсь до такой уж степени. Чимин разряжает обстановку. Заставляет Юнги слабо улыбаться и обзываться пакостной задницей. Помогает успокоиться и податься назад, прижаться чуть теснее и ощутить человеческое тело, а не лисье. Принять эту новую реальность. Потому что это возможно, так может быть. Все в порядке. — Ладно… Ладно. Хочешь завтра, м, не знаю, куда-нибудь? Кафе? Или погулять в сквере? В паре остановок от нас есть небольшой, там достаточно спокойно. Еще могу свозить тебя к морю, пока не сезон, так что там тоже должно быть тихо, — предлагает Юнги. Он переключается с одних размышлений на другие. Которые не отягощают, а вызывают предвкушение. — Уверен, что готов? Юнги немного ворочается и, перевернувшись, снова разглядывает лицо Чимина. — Я думаю, что это будет максимально странно и непривычно. А еще интересно. Ну знаешь… Юнги прерывается и с необычайной легкостью воображает прогулку с Чимином. Разговоры ни о чем и обо всем одновременно. Улыбку и смех. Шуточное столкновение плечами и, наверное… воодушевление? Окрыленность? Это даже представлять не надо, оно уже есть. Юнги пытается прямо сейчас составить план посещения тысячи и одного места, которые бы понравились Чимину. Которые бы заставили его чувствовать себя счастливым. Юнги вдруг хочется дать ему все на свете и даже больше. И зачем вообще ждать завтра, если можно начать прямо сейчас? Юнги подскакивает на месте и резво переползает через Чимина, спрыгивает с кровати и открывает шкаф. — Чимини, вставай! Давай, я хочу с тобой погулять. Ну же, чего развалился? Юнги вытягивает джинсы с толстовкой и оборачивается. — Шевелись, пока я не передумал и не припер тебе мешок собачьего корма. Чимин неуверенно улыбается, а потом разражается заливистым смехом. — Трусы мне дай для начала. — А, ну да… Юнги тормозит на мгновение, а после открывает ящик с бельем и через плечо кидает боксеры. Следом достает свободные штаны и резко останавливается. — Подожди, но, если ты ездишь в университет, у тебя же есть своя одежда? — Есть, — Юнги вздрагивает, потом что слышит это у самого уха, а потом чувствует давление подбородка на плечо. — Но твоя вкуснее пахнет, так что давай сюда. Чимин забирает штаны из рук, но не отходит, наоборот, теснее прижимает и обнимает. — Еще минуточку и пойдем, ладно? Кажется, мне тоже нужно привыкнуть. Юнги не против. Он откидывает голову немного назад и размеренно дышит. Поглаживает сцепленные руки Чимина на своем животе и просто… наслаждается? Да, пожалуй, именно так. Потому что пол прохладный. Еще этот сквозняк из приоткрытого окна. А Чимин такой теплый и вообще удобный. И Юнги на самом деле пятнадцать лет назад чертовски повезло, как никому и никогда. Жаль, конечно, что он это понял только сейчас, но как хорошо, что еще не поздно, что не вся жизнь прожита и большая ее часть впереди. За эту часть нужно многое успеть и наверстать. — Слушай… Так это получается, ты не будешь высовываться на ходу в окно и вываливать язык? — О боже, Юнги! — Чимин несильно бьет в плечо, а потом в это же плечо кусает. — За что ты мне такой дурак? — За что ты мне такой кусачий? — За грехи в прошлой жизни. Чимин бурчит и отходит обратно к кровати, чтобы сесть и лениво натянуть штанины. — Теплое можешь не доставать, майки будет достаточно. — Не замерзнешь? — Не-а. А если да, ты меня согреешь. Правда же? Юнги закатывает глаза и машет на Чимина рукой. — Прекрати! Не будь таким сразу, это сбивает с толку. — И подогревает интерес, — Чимин играет бровями и закусывает губу. — Чимин! Неделю будешь есть собачьи консервы! — Не буду. — Будешь! — И как ты меня заставишь? Юнги открывает рот, потом закрывает. Потом снова открывает. — Ты просто ужасен. Еще чуть-чуть, и я не захочу никуда идти. Чимин тут же подскакивает и заключает в объятия. — Все-все, — сообщает покорно, а затем понижает голос до интимного шепота. — Я буду послушным. — Ненавижу тебя. — Неправда. Юнги вздыхает и смиренно подтверждает: — Исключительная ложь. — А любишь? — Слишком… Юнги начинает, чтобы опровергнуть, потому что рано, но оставляет незаконченным. Оставляет двойственным. Оставляет как есть. Оно не может быть слишком рано, когда на самом деле слишком правда.