***
— Сегодня снова всё засыплет. Смотри, как снег идёт. Чимин улыбнулся своей широкой улыбкой, задрав голову вверх. Крупные снежинки ритмично кружили в воздухе, и хоть Чимину не нравилось смотреть на небо снизу вверх, но наблюдать за тем, как прямо на тебя сыпались тысячи снежинок аккуратно, ложась на лицо, было очень здорово. Это был такой приятный снегопад, который покрывал всё вокруг искрящимся одеялом, медленно так, любовно, как мама накрывала одеялом перед сном. Они гуляли, держась за руки, по заснеженным дорогам. Фонари уже ярко светили, приятно грея городской пейзаж. Чимин прислонился к одному из высоких столбов, закидывая голову. Отсюда было отчётливо виден блеск кристалликов снега, их медленный вальс под тёплым светом. Юнги подошёл к нему не спеша, встал напротив, опаляя щеку горячим дыханием. Младший, чувствуя его присутствие, опустил голову, дыша так же горячо. Сердце пробивала бедные ребра, кровь бурлила так гулко, что было слышно её переливания в ушах, а перед глазами находился Юнги. На него удивительно красиво падал свет фонаря, подчёркивая плавные линии скул и пухлых губ, тени броско падали на веки, делая глаза визуально глубже, загадочней. Они улыбнулись друг другу, обнялись потому, что в этом нуждались сильнее всего, прижались грудью, сквозь пальто отчётливо чувствуя стук бьющегося сердца, и каждый из них одновременно потянулся к другому, чтобы почувствовать вкус этой сахарной улыбки. Когда стать ближе казалось чем-то таким правильным, под фонарём, зимой, ночью, прямо после прогулки по аллее и захода за кофе, потому что, как они оба поняли, любили они его в равной степени, а ещё зелёные яблоки и кофейный ликёр со сливками. Он нежный, даже приторный, но кого это волновало, ведь вкус так приятно растворялся во рту, оставляя сладкую горечь. Мягко разорвав поцелуй, они ещё с минуту смотрели друг на друга, не веря, что сделали это прямо сейчас. — Это и было то, за что тебя презирали родители? — проведя языком по влажным губам, спросил Чимин. Он смотрел на чужие розовые щеки, чувствуя, как свои собственные горели, и в области сердца так сильно пекло, обжечься можно. — Ага, — Юнги поднял руки, обнимавшие за талию, к лицу, обхватил его ладонями, мягко поглаживая по притягательным щекам. Наконец-то он мог делать всё, что захочет, открыто касаться и на то будет очевидная причина, известная обоим. В темноте не очень хорошо было видно, но он светился от внутреннего чувства счастья. — Почему… мне не сказал? — Мне нравилось то, что ты в неведении, нравилось с улыбкой смотреть, как ты смотришь на меня и вздыхаешь томно. — Не было такого! — Чимин ожидаемо возмутился и вздохнул точно так же. — Было. И это очень мило. Юнги приблизился, снова наклоняя голову в бок, и поцеловал податливые губы под удобным углом, мягкие, чертовски сладкие от недавно выпившего кофе с карамельный сиропом. Сминал неторопливо, чувствуя, как Чимин улыбался сквозь поцелуй, грея своим горячим дыханием. Они не говорили друг другу слово на букву «л», внешний вид красноречивее слов. Когда любовь шла изнутри, это сияние было видно невооружённым глазом. Они тихо хихикали, замечая, как за ними наблюдала тётушка из пекарни, та имела способность проявляться в самый непредсказуемый момент. Она схватилась за щёки, смотря удивлённо, и щурила глаза, может, показалось, но нет, всё это правда, и они уже не узнали, что та, поняв, кто это, радостно улыбнулась, потому что давно заметила этих приятных молодых людей, гуляющих вместе. В любой удобный случай продавала им лучшую выпечку и иногда ставила на стол пирожные за счёт заведения, потому что за ними было приятно наблюдать, хотелось их оставить здесь на подольше, пусть даже другие и кидали косые взгляды, ей они нравились. Юнги прислонил Чимина к ближайшему дереву и, запустив пальцы в его непослушные волосы, разулыбался так, что видны десна, а у Чимина на глазах выступили слезы. — Мы не плачем помнишь, Чимин? Слёзы не наш вариант. — Даже от счастья? — спросил младший, шмыгнув носом, но улыбку не сдержал. — Ладно, от счастья можно, только если этим счастьем буду я. Они одновременно потянулись друг к другу, встретившись раскалёнными губами посреди холода. Вокруг никого нет, не видно чужих и любопытных глаз, это не тот район, где все знали, кто такой Мин, и не скупились подглядывать и сплетничать, даже здесь, если кто-то что-то увидел, им до этого не было дела, они могли улыбнуться дружелюбно и заниматься делами дальше. Здесь жили хорошие люди, и Юнги считал, что, где бы Чимин не жил раньше, его место здесь, как и его. Иначе они бы не встретились.***
Чимин заканчивал первый в этом году семестр, осталось совсем немного, а там до окончания второго и рукой подать. Он не волновался, потому что умел делать свою работу хорошо, он в ней был уверен, и, несмотря на все прогулы и не сданные вовремя рефераты, получил в зачётке высшие баллы, но его мало волновало, будет он лучше других или нет. Родители всегда упёрто твердили о высшем балле и стремлении быть самым лучшим, но учёба — это не то, к чему он так сильно стремился, архитектура его не сильно увлекала, он просто в этом преуспевал, и ему это нравилось, но литература это совсем другое. — Ты ещё не запутался в своих записях? У тебя рефераты перемешаны с заметками для книги, на них же и рисунки чёркаешь. Чимин хихикнул на упрёк о беспорядке, но он в нём отлично разбирался, как и в мыслях головы, что расфасованы по полочкам, просто перекликались часто, совсем неожиданно, оттого всё держал под рукой, мало ли что. — У меня все под контролем. — Идеал в хаусе — это не твоя тема, — Юнги качал головой, рассматривая стол младшего. — Знаешь, говорят: «С кем поведёшься, от того и наберёшься». Ты, к тому же, ещё и старший, кроме как с тебя, мне не с кого брать пример, — Чимин смотрел на него, закинув голову. Старший щурился, подлизываться тот умел, но такое приятно было слышать. Он приблизился резко, обхватил чужую голову ладонями к чмокнул в губы. — Сенсей! — они оба смеялись друг другу в губы и, соприкасаясь ими, целовались, пока шея не начала ныть от неудобного положения. Чимину нравилось это чувство. Его впервые никто не заставлял в кого-то влюбляться, тело и душа согласны с выбором, и ему очень хотелось назвать Юнги любимым. Он отложил записи, встав из-за стола. Ноги несчастно затекли и неприятно ныли, как и лопатки, но ничто ему не мешало обвить шею старшего и приластиться к чужой груди, подобно домашнему коту. Он тёрся о его нос кнопкой, в точности как и у него, маленький такой, тёплый, прикрыл глаза от удовольствия, а после резко раскрыл, чем обескуражил Мина и прошептал: — Любимый, — мягко по слогам, завлекая сладким голосом, тем самым выбивая землю из-под ног. — Можно я буду так тебя называть? — продолжил он смущённо, видя ошарашенность на чужом лице. Юнги нервно улыбнулся, выдыхая от волнения скопивший воздух в лёгких. Последний раз его так называли в первые годы рождения, он хорошо это помнил, так как после больше не удавалось, лишь один человек ему сказал об этом позже, приятная девушка лет пятнадцати, когда призналась в любви. Мин ту не принял, так как к противоположному полу не испытывал романтических чувств. Так он и не понял, почему и когда это конкретно проскользнуло, он не влюблялся с первого взгляда в парня, и его любовь не началась с просмотра гейского порно, просто глаза научились видеть прекрасное в другом, к ним лежала душа, как сейчас лежит к Чимину. От него это слово звучало по-другому и куда более приятнее сердцу, значит, всё было правильно, своим внутренним чувствам он доверял. — Красиво звучит, — ответил и коротко поцеловал подставленные губы. К обеду Чимин закончил со своими рефератами и, потягиваясь, обернулся назад в надежде увидеть старшего, но тот бесследно исчез из комнаты, чего он совсем не заметил. Хмуря брови, он двинулся на кухню, думаю, что тот готовил ужин, но, проходя мимо мастерской, заметил склонённую над работой сильную спину. Юнги над чем-то усиленно трудился, размашисто водя кистью по холсту. Чимин решил не мешать и тихо присел рядом, в который раз осматривая комнату. Работ прибавилось, но то, что он видел в первый раз, здесь больше не стояли, распроданы, что поначалу его огорчало, и он чуть ли не лил слёзы, смотря, как Юнги складывал их в сумку на выставку, но новые работы ничуть не хуже. Открытых видов стало куда больше, он даже начал разбираться в сюрреализме и пейзажной живописи. Когда Мин ничем не был занят, он будто читал ему лекцию, и Пак охотно всё запоминал, однако, засматриваясь на одну из картин, он находил её крайне необычной, выделяющейся, она было более спокойна и проста в своём содержании. Ползком он потянулся к ней и, схватив в руки, принялся рассматривать. — Странная картина, — произнёс он, не успев задуматься над тем, что сказал это вслух. — Чем же? — спросил Юнги, заглядывая за плечо. Чужое присутствие он заметил с первого робкого шага, слишком он уж уникален, но отвлечься не мог, слишком уж хотелось доделать пустое пространство на картине, пока было желание. — Не похоже на стиль, в котором ты обычно работаешь, — Юнги усмехнулся, отбрасывая кисти в сторону. Та и правда на себя не похожа, будто белая ворона среди чёрных, написана другим. Возможно, Чимин, сам того не осознавая, вёл его рукой, когда он писал эту картину. — Так и ты не особо похож на самого обычного. — Что? Ты хочешь сказать.? — Ты же написал обо мне, и я решил, что в своём творчестве должен изобразить и тебя, — Чимин изумлённо вздохнул, роняя картину себе на колени. Было неловко вдвойне, и непонятно, от чего больше: от картины, посвящённой ему, или оттого, что Мин всё ещё помнил его записи. Он прикрыл лицо ладонями, отворачиваясь. — Боже, так неловко. Неужели ты все ещё помнишь те записи? Юнги и не забывал, перечитывал ни раз и интересовался новыми строчками, именно они и послужили толчком к созданию картины. Он любовался ей в который раз и, переводя взгляд на Чимина, осознал, что изложил все свои мысли правильно. Лепестки жемчужного цветка отдавали розовым отливом, слегка перламутром, прямо, как щёчки Чимина. Мин подкрался сзади, обнимая за талию, и поцеловал за ушком, плавно переходя губами к румяным щекам. — Помню. Закончи книгу, я с удовольствием её прочту и добавлю в коллекцию, — младший покраснел пуще прежнего, зная о трепетной любви Юнги к книгам. Их стояла ни одна стопка в каждой комнате, кроме ванной и кухни. В шкафу свободных полок нет, а забивать ими стены он не желает, поэтому аккуратной стопочкой покоились на полу, и его всё устраивало, а Чимина это совершенно не заботило, лишь бы обнимали сзади так же ласково чаще. Любовь — странная вещь. Многие теряли голову, ныряя в глубокий омут, им нужны были свидания, частые походы в кафе и рестораны, потому что для кого-то это было важно и казалось очевидным проявление любви тратить на любимого человека деньги. Это дорогого стоило, так же, как и выполнение маленьких капризов или больших. Но для тех, кто пережил достаточно много взлётов и падений, кто постоянно куда-то бежал, любовь — это проявление заботы в мелочах и то уединение, когда каждый занимался своим делом, но вы всё равно вместе, вы рядом. Казалось, что их квартиры стали общими для обоих. Чимин привык к специфическим запахом и классической музыке, хотя не сказал бы что не любил, просто не слушал, но сейчас понимал, как она способствовала его работе. Ты ненароком не сможешь вслушаться в текст и отвлечься от записей, мелодия просто играла на фоне, сменяя ритм, ты просто не способен был нервничать и дёргаться, если что-то не получалось, симфония Баха вливалась в голову, посылая мозгу картинки-ассоциации, и чаще всего это было связано с водой. Чимин не знал почему, но его это успокаивало. Поэтому, когда ему нужно было над чем-то поработать, он шёл к Юнги со своим ноутбуком, тетрадями и чертежами. Тот располагал ему любимое место — кресло у подоконника, откуда хорошо падал свет, прикатывал передвижной стол и тарелку булочек с карамельной начинкой. Это забота, и Чимин не задумывался, сколько съедал таких за день, он не был склонен к полноте, и вообще Юнги трудно было переубедить, он тщательно следил за его рационом, но никогда не на что не настаивал, Чимин был умным мальчиком, и сам понимал, что и когда нужно было сделать. Иногда же он баловался, залезая к Юнги на спину во время творческого процесса. Тот был измазан в краске, включая одежду, но Чимин всё равно оплетал его конечностями и, повернув голову в свою сторону, целовал, бывало, что они не останавливались и, задыхаясь в пылком жаре, от которого кружилась голова, смотрели друг на друга горящими глазами. Они не интересовались, были ли у них до этого партнёры и какие конкретно, сколько раз, продолжали обнимать друг друга, плавно передвигаясь к кровати. Та все время была разобрана и привлекала своей мягкостью сплетённые тела. Почему-то никто из них не задумывался, все происходило как само собой разумеющееся, на эмоциях. Не было испуганных и смущённых глаз, такое чувство, что они были открыты друг для друга полностью, хотя на каждом их них всё ещё имелась одежда. Чимин улыбался в каждый подаренный поцелуй, пока Юнги пытался его углубить, и это легко удалось, потому что Чимин ничему не сопротивлялся. Он прижимался плотнее к обнажённому телу, ликуя от прикосновения к желанному. Его целовали, его обнимали, поглаживали, любовались мягкостью и сладковатым запахом тела. Юнги не боялся, Чимин тоже, подвиливая бёдрами вперёд навстречу старшему. Тот был как нельзя аккуратен, дышал младшему в щёку томно, опираясь на локти, потому что хотелось чувствовать его всем телом. Лежащий под ним прогибался в спине, получая приятное трение внутри, держался за затылок крепко и целовал, если была возможность вздохнуть. Они оба уделяли трепетное внимание губам друг друга, ловя каждый вздох, не кусались, не делали из поцелуя грязь, переминали мягко, переходя на щёки и скулы, те горячие и бархатистые, как и кожа ниже. Гладкая, словно только положенный ламинат, скользящая от пота, горячая. А внизу было ещё горячее. Там разливалось опьяняющие тепло, и звёздочки были перед глазами. Не сказка, реальность, так же, как и ноющие мышцы после, но то была приятная боль, оставившая сладостные мгновенья. Ласковые поцелуи после, губы, от которых так не хотелось отрывать, горели. Они лежали, плотно прижавшись друг к другу, соприкасаясь носами, и еле касались губами, шепча что-то о правильности момента и желания, исходившего из сердца.