Здесь только я и мои стены.

— Отпусти! Слышишь?! — мальчик отчаянно пытается вытянуть рукав собственной рубашки, который крепко сжали чужие пальцы, и старается идти как можно скорее, чтобы случайно не упасть, запутавшись в ногах, ведь тогда любимой и памятной одежде точно не справиться с резким движением. — Шевелись, щенок! — мужчина делает вид, что не слышит, не хочет воспринимать чьи-то просьбы, не может почувствовать что-то, помимо агрессии, которая злым пламенем пляшет в карих глазах. Рукав рубашки предупреждающе захрустел, словно следующий треск мог стать последним — шов явно мог быть попрочнее, но производители делали не на совесть, а для денежной выгоды. — Отпусти меня! — Лёша предпринимает последнюю попытку вырваться, а ткань скрипит и в следующую секунду остаётся лоскутом, который был осколком клетчатой памяти, в руках, тянувших его по улице ночного города. Мальчик понимает, что теперь его ничего не держит, а потому принимается бежать. Хоть куда-нибудь. Он просто знает, что сейчас нужно бежать. — Куда собрался? — за спиной слышатся тяжёлые шаги, которые становятся всё быстрее, переходя на бег. Лёша не оглядывается, но знает, что отец близко. Совсем рядом. Сдаваться нельзя, не сейчас. Нужно бежать, несмотря на то, что в ногах колючими искорками появляется судорога, стараясь не думать о шнурке на правом кроссовке, который постепенно ослабевает. Не желая узнать последствия, не боясь почувствовать боль от падения на раскрошенный временем асфальт, зная лишь одно — бежать, прямо сейчас нужно бежать как можно ближе к людям, пытаться найти жизнь на улицах ночного города. Дыхание бьётся в груди раненой птицей, но вырваться на волю не может, вынуждая мальчишку задыхаться до появления тёмных пятен перед глазами. В спину прилетает толчок, и Лёша спотыкается о шнурок. Падение на асфальт кажется вечным, а в мыслях проносятся воспоминания, которые казались навечно забытыми за ненадобностью, но сейчас ожили фильмом на ускоренной перемотке. — Ты совсем страх потерял? Так я найду! — затылок обжигает удар, отдаваясь пульсацией крови в висках от быстрого бега. — Вставай, скотина! Чего разлёгся? Лёша часто дышит, стараясь удержать слёзы, и переворачивается на спину, чувствуя тепло на коже, — лицо наверняка увито ссадинами, которые возможно не затянутся, останутся шрамами, но будут не столь важны, как осколки боли, что навечно превратятся в воспоминания. Приподнявшись на локтях, мальчишка осознаёт, что встать на ноги, а тем более попробовать бежать дальше или сопротивляться, невозможно: по всему телу слышна пульсация, дыхание так и не восстановилось, в голове из мыслей об обиде собирается скользкая змея ненависти. — Не трогай меня! — кричит Лёша, тратя последние силы на попытку сдержать слёзы. — Не трогать, говоришь? Ты где шлялся?! Ночь на дворе! — мужчина нависает сверху, заслоняя своим силуэтом звёзды на далёком небе. — Я был с друзьями, — уже шепчет мальчик, чувствуя, как поверх царапин текут слёзы, вырвавшиеся из переполненного моря обиды в душе. — С друзьями? И твой этот… Как его? Женя тоже там был? — мужчина оглядывается, будто опасаясь, что на безлюдной поздно ночью улице может оказаться случайный свидетель. — Да. — Сосался с ним? — мужчина сжимает кулаки, из последних сил сдерживая злость. — Что? — Лёша непонимающе хлопает ресницами, хотя и знает, что просто так отец бы не стал задавать такие вопросы, а значит, ему что-то известно. — Думал, я не узнаю? За идиота меня держишь? Я видел, как вы лизались. Я догадывался, что у тебя с головой всё не в порядке! С этого момента ты сидишь дома! Всегда! Буду тебя воспитывать силой, раз словами не понимаешь! — в щёку прилетает удар, оказавшись ровно поверх ещё желтеющего синяка.       Парень зажал рот рукой, чтобы не позволить крику осознания вырваться на волю. Незнакомец впереди и был тем самым человеком из воспоминаний. Это был отец, ошибка не могла случиться. Сейчас в тёмном переулке, где горело около трёх фонарей, впереди шёл он, человек из прошлого.       — Извините? — Лёша догнал незнакомца, преодолев расстояние в несколько шагов, и, стараясь оставаться спокойным, спросил: — Вы меня не узнаёте?       Мужчина обернулся, окинул парня взглядом, и его лицо озарила ехидная улыбка.       — О, ты выжил? Жаль, я думал, что ты сдохнешь также, как твой папаша, — улыбка исчезла столь же моментально, как и появилась, а вместо неё лицо исказила гримаса презрения.       Лёша замер в ожидании продолжения, ведь только мужчина может рассказать всю правду, разрешить несколько вопросов, горящих в сознании адским пламенем, а ненависть нужно временно спрятать, чтобы узнать как можно больше информации.       — Чего вылупился? Не знал, что я тебе по сути никто? Твой папаша сначала ушёл от матери, но не успел повстречать кого-то ещё, чтобы переоформить завещание. Так и умер на стройке спустя пару дней — плита раздавила, врачи не смогли собрать его по кусочкам. Полиция сказала, что сдох он по собственному желанию. Им бы только дело закрыть, чтобы не допрашивать его напарника или прораба, хотя они вполне могли отпустить какую-нибудь верёвку из личных соображений, — голос не дрожал, будто он рассказывал обыденную историю о вчерашнем дне, а на губах вновь задрожала улыбка. — Потом я встретил твою маму, у которой уже был ты, тогда ещё маленькое недоразумение. Я не знал, что делать, ведь твоя мать очень влиятельная и успешная женщина, которую я просто не мог упустить, да и папаша твой о её будущем позаботился: денег ей в наследство оставил предостаточно.       Лёша вспомнил, как в детстве носил одежду до тех пор, пока дыры уже невозможно было скрывать. Он помнил слёзы матери о том, что деньги вновь закончились, что отец («по сути никто») вернулся домой пьяным, что придётся потерпеть без еды несколько дней.       — Так и пришлось жить с ней, пытаться ужиться с тобой, но я хотя бы воспитать тебя смог, а то в возрасте восьми лет ты так часто говорил своё никчёмное, детское, мнение, что это безумно резало слух, — мужчина вновь презрительно нахмурился. — Пришлось отучить от этой ерунды. Можешь спасибо сейчас сказать, кстати. Ну, а потом оставалась пара пустяков — убедить её, что ты психически не здоров и помахать на прощанье платочком перед тем, как сплавить тебя в психушку. Я хотел это сделать с самого начала, но туда не брали мелких детей, к сожалению. А у тебя как дела? — отец издевательски хмыкнул, а губы растянулись в счастливой и искренней улыбке.       — Ты… Ты псих, — Лёша явственно услышал его голос «самое время для холодного блюда — мести».       — Думаешь? Странно, ведь в психушке был ты. А, знаешь, я надеялся тебя больше не встретить. Да. Ты был неадекватным ребёнком. Вечно где-то ходил, я тебя потом по городу искал, потому что твоя мать очень уж за тебя волновалась, хотела и мне свою любовь к тебе навязать, — мужчина нахмурился, словно вспоминая что-то слишком противное для него.       — Из-за тебя. Всё из-за тебя! — парень на мгновение услышал собственный голос, который эхом раздался в переулке.       — Что всё? Ты должен был стать адекватным! Тебя должны были вылечить, сделать тихим ничтожеством, что шарахается от любого слова в свою сторону! Но ты неисправим. Ты всё ещё хочешь жить после всего, что случилось. Ты должен был прыгнуть с крыши, едва покинув здание! Но ты никогда не следовал по моему плану. Ты постоянно высказывал своё ненужное мнение. Сколько бы я не пытался выбить из тебя эту дурную привычку, ты всегда делал по-своему. Ты бракованный.       Лёша загнанно дышал, словно ещё хотел противостоять ему, но нож в кармане штанов не позволял развернуться и уйти. Руки задрожали, то ли от паники, а может из-за желания поскорее покончить со своим прошлым в лице отца. Парень выхватил из кармана оружие и, когда услышал этот характерный, желанный звук лезвия, проникшего под кожу, дыхание разом восстановилось, а сердце стало стучать всё тише, успокаиваясь.       Мужчина хотел что-то крикнуть, но вместо звука по губам потекли алые струйки крови, из-под лезвия, застрявшего в шее, тоже начали появляться следы поверх кожи. Отец упал, ударившись затылком об асфальт, и забился в предсмертных конвульсиях, значивших желание жить, повернуть время вспять, хотя бы отомстить, ведь он жил ненавистью ко всему, а теперь был тем самым ничтожеством, из которых состоял мир в его понимании.       Лёша ощущал поразительное спокойствие, оставшись в переулке рядом с мужчиной, в глазах которого с каждой секундой угасала жизнь. Теперь воспоминания, связанные с этим человеком, перестали казаться такими пугающими, ведь больше не случится ничего подобного — тот ужас умирал вместе с виновником всего происходившего с подростком когда-либо. Прошлое перестало волновать, исчезло из мыслей.       Парень вдруг понял, что те стены, которых он боялся, от которых бежал, были лишь иллюзией в его голове. В квартире не существовало абсолютно никакой опасности, но он всё равно паниковал. Потому что знал: он — марионетка, безжизненное тело на верёвках, которым управляют мысли. Сейчас это осознание появилось на поверхности, и отрицать или не соглашаться с ним было глупо. Им управляют уже давно, хотя это не хотелось признавать, он уже давно не главный в собственной голове, им руководит то нечто, живущее в стенах, куда вела такая же белая дверь, что не смогла выдержать напора, затрещала и рассыпалась щепками, едва курс лекарств перестал приниматься ежедневно.       Это был не просто голос в голове, а кто-то более властный, способный приказать одним только шёпотом, но остаться уверенным, что будет услышан, не встретит сопротивления, ведь сам Лёша уже потерял себя среди детских воспоминаний и мыслей, превратился в то ничтожное существо, которое не может за себя постоять, в которое его стремился превратить отец. Из настоящего мальчишки, который жил, смеялся, любил и находил частичку счастья в каждом дне, Лёша постепенно превратился в того, кто не хотел идти домой, засиживаясь в тёмных переулках или пыльных подъездах до поздней ночи, отказывался обращать внимание на проблемы, которые преследовали его, не мог принять факт взросления. Наверное, ещё тогда, будучи на грани разрыва с детством, он начал побег от мыслей, от себя. Казалось, вот завтра всё разрешится, станет прежним «хорошо», но ничего не менялось, а парень всё бежал, сломя голову, от проблем. Бежал от неизбежного.       — Помогите! Убивают! — раздался за спиной крик.       Лёша обернулся, очнувшись от размышлений, и увидел девушку, которая без конца звала на помощь, переводя взгляд, полный ужаса, с парня на уже бездыханное тело.       Незнакомка кричала. Слишком громко кричала.       Не давая себе времени на раздумья, парень вытянул нож из шеи мужчины, а затем, не став стряхивать с лезвия свежую кровь, молниеносно подбежал к девушке, и пронзил кожу на её шее, без промаха, словно удар уже был отработан до миллиметров. В переулке вновь воцарилась тишина, нарушаемая шорохом обречённых попыток незнакомки подняться с асфальта.       Сумка девушки отлетела чуть в сторону, и Лёша, заинтересованно склонив голову набок, сел рядом с вещами, которые были собраны в течении наверняка никчёмной жизни. Там лежали какие-то мелкие вещи, наподобие пустой упаковки от жвачки или пары резинок для волос, в центре этого хлама возвышались тетради и какие-то книги, в боковом внутреннем кармане виднелся краешек ламинированной бумажки — документ. Парень решил достать именно его. Это были водительские права на имя некой Арины, а, взглянув на фото, Лёша ещё раз убедился, что видел девушку впервые.       Ему показался забавным тот факт, что жизнь оборвалась для неё вот так, неожиданно, посреди ночи в одиноком переулке с двумя горящими и одним уже потухшим фонарём. Лёша улыбнулся.       Он молчал, хотя мог и в принципе исчезнуть за ненадобностью, — теперь парень способен справиться и без его советов или же приказов.       Сознание было отравлено тем странным убеждением, что «ничего плохого ещё не случилось, а значит, ты удачлив, парень». Действительно удачлив, раз убил столько человек, но не был пойман? Правда, что ничего плохого не произойдёт? Даже, если он убьёт ещё десятки людей, удача останется на его стороне?       Мысли вновь, против его воли, перенеслись к осознанию, всё ещё требующему внимания к себе. Лёша понимал, что все стены, возведённые при помощи лекарств в его голове, были разрушены его страхом. Страхом потерять или упустить что-то важное в жизни, страхом будущего, которое всегда казалось чем-то размытым, словно парень был вынужден смотреть туда сквозь стекло с грязными разводами. Он боялся каждого, кто разговаривал с ним, видел в каждом отца с поднятой рукой, что вот-вот опустится обжигающим ударом на щёку.       Только Женя помогал хоть ненадолго ощущать безопасность, спокойствие. Лишь с ним парень мог разговаривать без прерывающегося дыхания, рассказывал ему всё происходящее на лавочках с потрескавшейся краской под подъездами родного, но пугающего одним своим существованием, города.       Любой диалог с незнакомцами или едва знакомыми людьми сопровождался навязчивыми мыслями, что плохое произойдёт, что-то плохое обязательно должно случиться. Благодаря лекарствам эти мысли удалось запереть в тесную комнатку с белыми стенами, но вскоре они рухнули под напором страха. Парень боялся сделать что-то не так, боялся самого себя.       Теперь же Лёша имел власть над людскими судьбами, мог вот так просто закончить чью-то жизнь, а значит сейчас его должны все бояться. Стоило лишь взмахнуть ножом — и ненужный ему человек исчезал на глазах. Парень извлёк лезвие из кожи девушки, начав в задумчивости оставлять кровавые разводы на ламинированной фотографии прав на вождение автомобиля. Теперь он точно всё делает правильно, больше нет нужды бояться людей.       — Брось оружие! Руки за голову! — послышалось за спиной, вырвав парня из мыслей, где он впервые за всю жизнь хвалил самого себя.       «Пора бежать» — прошуршало в голове, и Лёша, бросив права куда-то в сторону, побежал вперёд по улице с ножом наперевес: не успел спрятать в кармане, но тем лучше — меньше людей будет стоять на пути.       Парень знал дорогу домой, надеялся, что там его спасение, а потому пересекал улицу за улицей, в попытке вновь, как в далёком детстве, сбежать от проблем, так неожиданно настигнувших его.

***

      Женя осторожно провернул ключ в двери квартиры, надеясь, что его вечерняя прогулка по улице в одиночестве, которая затянулась из-за порыва размышлений, останется незамеченной для родителей. В коридоре никого не было, а потому он снял обувь, запер дверь и осторожно пошёл в сторону своей комнаты.       — Лёшка, я вернулся. Ты как? — шепнул Женя в темноту комнаты, к которой ещё не привыкли глаза.       Ответа не последовало, только ветер задребезжал железным подоконником.       — Лёш? Спишь уже? — парень подошёл к кровати друга и откинул одеяло, повинуясь какому-то странному желанию убедиться в своих предположениях.       Из груди вырвался удивлённый вздох, и Женя поспешил зажать рот рукой, чтобы не закричать, — простынь была пуста.       Парень хотел было броситься к выходу из комнаты, рассказать об этом родителям, но вовремя остановился, вспомнив о собственных подозрениях, которые и стали причиной поздней прогулки. Лёшу нельзя подставлять, наверняка, он просто гуляет по улице. Ничего плохого с ним не случится. Женя должен просто ждать возвращения друга, не посвящая родителей в собственные предположения: в конце концов, ещё ничего не доказано, всё существующее в его голове может оказаться ложью. Нужно просто ждать, пока за окнами загорится рассвет и в комнату зайдёт Лёша, осторожно, на цыпочках, стараясь не разбудить. Это происходило уже несколько раз, а потому паниковать не стоит. Только ждать. Остаётся лишь ждать.