Здесь только я и мои стены.

Истерика. Снова. Уже пятая, а может шестая за то время, пока солнце ещё над горизонтом. Да, оно уже светило сквозь решётки в палату, спускаясь из зенита, но световой день ещё не догорал алым небом — ночь впереди. Самое страшное ещё впереди. Сегодня, по неизвестным парню причинам, не было лекарств, ни одной таблетки. Может, больница выполнила норму за месяц и теперь не было нужды в лечении пациентов. Лёша не знал, а организм всё требовал дозы таблеток, без которых существовать уже не получалось, которые спасали от этого состояния, когда тело пробирала дрожь, а сознание ослабевало, без возможности распределять мысли на пьедестале, сбрасывая их в бесформенное облако «потом разберусь», которое поднималось вихрем. Голоса. Много голосов в голове, перебивающих друг друга и несущих бессвязную чушь. От них невозможно сбежать, с ними бесполезно играть в прятки. Лёша мерял комнату широкими шагами, поочередно врезаясь в противоположные стены головой, словно в попытке сделать с этим беспорядком в сознании хоть что-нибудь. Он уже предпринимал попытки звать на помощь, когда из освещённых дневным светом углов кто-то следил за ним, ухмыляясь и сверкая красным блеском вместо глаз, но это были лишь фантазии, шуршаще ползущие в общую кучу мыслей. Парень пробовал уснуть, но вихрь в голове становился сильнее, заставляя тело биться в конвульсиях. «Считай! Считай же!» — приказывал себе Лёша, выводя эту мысль как можно ближе к отделу понимания действительности. Раз. Руки сжимаются в кулаки, пытаются сломать бетонную белую стену, но вот на ней уже появляются алые пятна из-за разбитых в кровь костяшек, а потому Лёша пробует успокоиться иначе, ища обезумевшим взглядом по комнате что-то. Он подбегает к кровати, хватает пыльную подушку и швыряет её в окно — предмет мягко отталкивается от решётки и остаётся лежать на полу. Два. Пальцы путаются в волосах, сжимаясь и царапая кожу на голове сильнее обычного. Парень падает коленями на бетон, поднимает глаза в потолок и кричит. Ничего конкретного. Крик, с желанием охрипнуть или оглохнуть. Три. Сейчас станет легче. Ещё чуть-чуть и всё вокруг успокоится: в углах останется только пустота, как и внутри чувства обнулятся до опустошённости. Лёша ложится на спину, исчерчивая белый потолок взглядом. Голоса уже переходят на шёпот, словно кто-то невидимый их успокаивает, прося, а может приказывая, замолчать. Четыре. Парень переворачивается на бок, прижимает к груди колени и спустя несколько секунд пустого взгляда в стену закрывает глаза. Из-под ресниц выбиваются слёзы, расползаются полосами по щекам, но это уже отголоски истерики, её остатки. Проходит несколько минут — и парень чувствует падение в бездну забытия, впадает в транс или короткую дремоту. Но самое страшное ещё впереди, об этом стоит помнить. Скоро ночь, которая принесёт вдобавок к звёздам и полумесяцу за решётчатым окном утроенный страх фантазий, мыслей и углов комнаты. Где-то вдалеке слабым блеском маяка надежды мерцает мысль о вечерней порции лекарств, но её тут же поглощает другая, похожая на бушующий шторм, — ничего не будет, парень уже давно никому не нужен. Это была уже пятая, а может шестая истерика за день. По линии горизонта расползался закат.       — Лёш, пожалуйста. Давай поговорим с мамой, с людьми за дверью. Всё будет в порядке, слышишь? — тихий голос вытянул из воспоминаний, возвращая парня в ту же комнату, заставляя вздрогнуть от стука в дверь, который уже успел затянуться пылью в сознании за ненадобностью.       Лёша оглянулся, словно пытаясь понять, что происходило до вспышки в памяти, но, заметив перед собой друга, который напрягся всем телом и, казалось, дышать боялся, картинка случившегося вновь собралась в голове, а в мыслях мелькнуло странное «в последний раз». Этим сочетанием слов парень многое заканчивал в своей жизни: последний урок перед долгожданными каникулами в школе, последняя поездка на автобусе перед новым годом, последний закат лета, последняя возможность увидеть улицу сквозь окно машины, спешащей в сторону психиатрической больницы… Многие «больше не повторится» были скорее надеждой, чем реальностью: больше не будет вечерних скандалов, больше не будет синяка на щеке, мать больше не будет плакать, нельзя больше выйти из комнаты… Всё детство, сколько себя помнил, Лёша верил в завтрашний день, будто именно он сможет обнулить его жизнь, предоставит пусть самый незначительный выбор, чтобы исправить или перечеркнуть, если понадобится. Сейчас эта мысль была обречена, хотя и теплилась в сознании, но нет. В последний раз. Теперь точно.       — Жень, я уверен в своём решении, — в голосе совершенно неожиданно возникла безоговорочная твёрдость, но она оказалась столь же мимолётной, как лунный свет сквозь решётки палаты. — Считай! Пожалуйста считай!       — Я не буду. Я… Люблю тебя, Лёш. Пожалуйста, давай мы сделаем всё возможное, чтобы не потеряться. Мы не должны пропасть, — парень уже не понимал собственных мыслей, не осознавал слова, которые пытался донести до друга. Отчего-то казалось, что сейчас самым страшным будет замолчать, а потому нужно говорить всё, что угодно.       — Я не могу больше слышать эти голоса в голове. Они сводят меня с ума, заставляют делать то, что я не хочу. Я не могу убить этих демонов. Слишком слаб для этого. У меня больше нет сил, Жень, — Лёша перевёл взгляд на лезвие, шумно вздыхая от осознания скорого финала, который не будет сопровождаться звуком фанфар, от понимания приближающегося конца спектакля и ружья, а точнее лезвия, которое вот-вот «выстрелит», проникнув холодом под кожу.       — Но ведь я этого не сделаю, слышишь? — иногда казалось, что его действительно не слышали, ведь он уже в который раз повторил, что не будет убивать друга, как бы сильно тому не хотелось и как бы часто он не просил это совершить.       — Просто обещай не грустить и… Улыбнись, Жень, — парень чувствовал электрическое счастье из-за возможности прямо сейчас смотреть в карие глаза, взгляд в которые когда-то подарила ему Вселенная. — Никогда не забывай меня, ладно?       — Я не буду тебя убивать, — Женя шептал, повинуясь какому-то странному решению, принятому на ментальном уровне у обоих, о тихом разговоре, чтобы он только для них существовал.       — Тише. Не говори ничего. Я всё сделаю сам, — парень отвёл взгляд в пол, а затем сказал ещё осторожнее: — Люблю тебя.       Лёша позволил себе всё-таки увидеть лицо друга «в последний раз», с особым трепетом вспоминая каждую веснушку и благодаря целый мир, который позволил ему встретиться с этим человеком, с солнцем, замурованным в бледную кожу.       Женя не знал, к чему говорится эта прощальная речь, ведь он действительно не хотел куда-либо двигаться, сжимая рукоять ножа.       — А теперь. Посчитаешь со мной? Раз, — Лёша протянул руку вперёд, мимолётно пробежав пальцами по скулам и заправив выбившуюся светлую прядь за ухо.       На несколько минут в комнате стало тихо, ведь Женя не знал, зачем прощаться, если он имеет контроль над ситуацией, крепко держит нож в руке, а шевелиться вовсе не планирует.       — Два, — всё же шепнул он, ощутив резкую сухость в горле.       Лёша улыбнулся, слишком болезненно, но небольшая искорка счастья ожила в жесте дрогнувших губ.       — Три, — сознание панически пыталось найти выход из ситуации, придумать хоть какой-нибудь хэппи-энд, пока парень, прекрасно и поразительно ясно осознавая собственную беспомощность и невозможность всё поменять, просто улыбался. Пусть и в последний раз, но отчего-то казалось, что другу стоит запомнить его именно таким, с влюблённой и мечтательной улыбкой, с по-доброму подрагивающими уголками губ.       — Четыре? — Женя больше спросил, чем досчитал, потому что сам ритуал был непонятен.       — Прости меня. Верь мне, ты самый лучший. Спасибо.       Эти слова кто-то выжжет под коркой сознания, а дубликат фразы останется царапинами на сердце. Женя не мог даже предположить, что именно эти фразы станут для него синонимом к, пожалуй, самым страшным словам этой планеты: боль, потеря, родной.       Лёша схватил друга за запястье с зажатой между пальцами рукоятью и, не позволяя себе передумать, резко потянул на себя чужую руку, подаваясь вперёд всем телом и слыша тот самый, до дрожи известный, звук лезвия, проникающего сквозь ткань, а затем и под кожу где-то совсем близко с сердцем. Быстро, но ведь так и нужно. Тело пробила дрожь, заставляя упасть на пол. В глазах отчего-то заплясали звёзды, а комната расплылась пятном.       Сквозь гул паники в голове прорвался оглушающий крик, услышать который Лёша боялся больше всего. Слов разобрать уже было невозможно из-за постепенно гаснущего сознания, но голос, хранящийся в сердце, всё ещё был известен — Женя.       Боль расползалась по телу волнами, хотя порез должен был быть неглубоким, но смерть всегда действует не по плану. Сквозь пелену затухающего разума парень чувствовал прикосновения чужих пальцев.       Дышать становилось всё сложнее, словно воздух уже неконтролируемо проникал в каждую клеточку тела, а обрывки мыслей требовали прекратить это делать, чтобы не было так больно.       Сопротивляться не имело смысла, и Лёша вдохнул. Теперь точно в последний раз.

***

      — Вы слышите крик? Этот псих хочет навредить моему сыну! Сделайте же что-нибудь! — мать Жени в панике стала стучать в дверь ещё сильнее и чаще.       — Женщина, без разрешения… — начал было полицейский, который всё ещё пытался дозвониться куда-то.       — Если его убьют, это будет разрешением?! Вы не понимаете! Он в заложниках у психа!       Полицейские переглянулись, явно опасаясь последствий тех мыслей, которые мелькнули в головах обоих.       — Отойдите пожалуйста, — уверенно заявил Михаил, наконец убирая в карман телефон, который, помимо безжизненных гудков в динамике, так и не сообщил ему какой-либо информации.       Полицейский подошёл к двери, вставил в замочную скважину какой-то небольшой предмет и принялся прокручивать его, напряжённо вслушиваясь в ожидании щелчка. Механизм наконец поддался, и первой в комнату, вопреки запретам, вбежала мать Жени.       Женщина застала странную, пугающую и надолго оставшуюся в памяти картину: на полу сидел сын в перепачканной кровью одежде, а рядом лежало тело его друга, тихое и медленно остывающее.       — Мама! Он. Сам. Я, — Женя пытался что-то сообщить, но мысли никак не хотели собираться в слова.       Парень спрятал лицо в ладонях, продолжая шептать в пустоту что-то невнятное, а спустя несколько минут комнату вновь заполнил крик отчаяния.       Лёша не справился, но на бледных губах всё же застыла улыбка, влюблённая и счастливая. Та, которую так любил тайно изучать Женя.