давай любить друг друга

Юнги перебирает клавиши старого пианино, к которому не притрагивался с того момента, когда ходил в школу и хвастался, что ему исполнилось тринадцать. По спине пробегается легкий холодок от волнения, когда он слегка влажной тряпкой проходится по пыльной крышке, поднимая фоторамку, чтобы не мешала. Он сдувает всю грязь с фотографии и сглатывает ком в горле, когда видит своего давно погибшего отца. Мин, если честно, помнит его очень хорошо: строгий взгляд, тонкие плотно сомкнутые губы и длинные пальцы. Он стоял за спиной, пока еще маленький Юнги играл свою первую песню, которую только-только выучил, наблюдая за тем, как руки мужчины плавно передвигаются. Он никогда не ругал за ошибки, только отрицательно кивал головой и показывал еще раз. Говорил: «сначала эта, потом сразу же две этих, ты очень медленно нажимаешь», и после двух попыток все получалось. Сейчас Юнги двадцать один, и этот древний инструмент — единственное, что заставляет его возвращаться в этот дом, где пустые комнаты и ничего больше. Они уехали отсюда, как только его матери стало трудно находиться в месте, где все напоминало о муже. В месте, где это чертово пианино защищало белые стены и маленькое окно рядом. На подоконнике всегда стояла ваза с засушенными цветами из их сада во дворе, сейчас там стоит только заботливо оставленная фотография и несколько листьев. Форточка со скрежетом открывается, пропуская свежий воздух, и Мин вдыхает на полную грудь, натыкаясь взглядом на маленькую табуретку в углу. Убитую жизнью, конечно, но еще с детства, когда блестела от лака и скользила по полу, чтобы маленькими ножками до педалей дотягиваться. Он улыбается, и подносит ее ближе, закрывает устало глаза и понимает, что сидит сейчас возле первой своей любви. Не мимолетной, а настоящей, чтобы на всю жизнь запомнить, пока сердце скулит, то ли от счастья, а то ли от непонятной грусти. Он был влюблен в этот черный музыкальный инструмент все время, пока встречался с ним глазами. Пока оно было выше и массивнее его, и даже после того, когда стал смотреть на него свысока, меряя взглядом и изучая своими прикосновениями. Он прислушивался к каждому звуку, которое оно издавало, выучил каждый его механизм и жил каждой мелодией, которую хотя бы однажды исполнял благодаря нему. А все, казалось бы, началось с его отца. Юнги застыл тогда на месте, пока песня ласкала его уши и находила какое-то особенное место в его душе. Тогда он влюбился, впервые в жизни почувствовал что-то такое из-за музыки. И именно после того случая — не слышал ничего лучше. Ничего лучше игры папы. Юнги жмет первую клавишу и вздрагивает всем телом, дергает стул вперед, чтобы тот визгом прошелся ножками по голому полу. И это все накатывает такой ностальгией, что выученная наизусть песня сама ползет сквозь пальцы, заполняя всю комнату ласковым звучанием. Он смотрит на свои руки и вспоминает, как в детстве не мог дотянуться. Вспоминает, как много времени проводил в этом месте, чтобы стать лучше, чтобы оставить тут частичку своего сердца и влюбиться еще сильнее. Он останавливается, когда слышит пение за окном: ровный голос, идеально вписывается в такт. Вытирает рукавом мокрый след на щеке и долго-долго пялится, пока не решается выглянуть, чтобы понять, кто там стоит. — Я помешал тебе? Ты так резко остановился, — темноволосый парень неловко улыбается и поправляет сползающую лямку майки на своем плече. — Я просто услышал, что кто-то поет и решил посмотреть, кому принадлежит этот голос. — Я редко пою, но это была моя любимая песня. Я услышал ее случайно, когда пришел посмотреть на цветы во дворе. Ты красиво играешь. — А у тебя красивый голос… — парень вопросительно смотрит на чужое лицо. — Чонгук. Я приехал навестить родственников, так что не живу тут. — Юнги. Приехал, чтобы вспомнить свое красочное дество. Это был день, когда Мин обещал себе в последний раз навестить это место, но ровно на следующий — он вытащил чертово пыльное пианино на улицу, чтобы дать концерт заинтересованным соседям и чтобы влюбиться еще раз. В тихий чонгуков голос.