давай любить друг друга

Юнги вздрагивает от холодного порыва ветра и натягивает кофту на молнии до подбородка, прячась в ткани чуть ли не от всего мира. На улице середина осени и эти пожелтевшие листья остаются пеленой перед глазами даже дома, потому что красиво. Юнги любит осень, особенно когда она такая, как в этом году — дождливая. Сидеть на этом их застекленном балконе с блокнотом в руках — та еще эстетика. И эти причудливые листья каждый раз украшают уголки страниц возле текста новой песни. Первая, которая не дается ему совсем, и если бы не эта врожденная упертость, возможно, написал бы парочку новых. Но пока мучает эту, вторую неделю уже. Чимин стоит рядом. Настолько близко, что бедра соприкасаются, и он на ногу случайно наступает, когда пытается отодвинуться немного. Пухлые, влажные после глотка купленной газировки губы обхватывают фильтр тонкой сигареты. Дешевые цитрусовые «Philip Morris», хороши за свои деньги, конечно, но все равно среднего качества. Пак начал их курить в подростковом возрасте, лет в семнадцать, когда за компанию с друзьями попробовал. С тех пор время от времени хочется загадочно смотреть вокруг и затягиваться до легкого головокружения. Вкус у них яркий, но спустя несколько лет он прекратил использовать капсулу — приедается, поэтому единственный их плюс — дым, который хоть и дерет горло, зато выветривается с волос и одежды спустя пятнадцать минут, и никто не жалуется. Ни на привкус во время поцелуев, ни на запах. А поскольку возвращается он к никотину раз в две недели, то и покупать что-то дороже и лучше смысла нет. И так сойдет. Чимин смотрит на тлеющую сигарету и ломает ее пополам, пока тушит о пепельницу. Переводит взгляд на Юнги, который чувствует себя намного спокойнее, чем он сам: улыбается легко, изучая свет фар проезжающих мимо машин. Будто это не его двадцать минут назад попросили притащить попить с кухни и выйти на балкон для серьезного разговора. Мин сначала замечает дерганого Пака, и кажется, даже сам напрягается из-за этого, а потом вспоминает про газировку и решает, что важные вопросы с «пепси» в руках не решают. Но у младшего в голове, если серьезно, океан занудства и всего-то маленький островок здравых мыслей в центре. Только даже там обитают те странные тараканы, отвечающие за необдуманные поступки. И, видимо, в последнее время у них какой-то праздник: бесятся, сволочи. Дергают провода и заставляют подчиниться, поэтому Чимин не знает, что сейчас произойдет. Он стоит с жестянкой в руках и стучит по ней ногтями. Пялится вниз на прохожих и просто оттягивает тот момент, когда начнет говорить, потому что — не знает, какие слова подобрать. Потому что — тараканы потянули. — Я заметил, что тебя что-то тревожит, — Пак давится напитком, когда слышит чужой голос. Оставляет баночку на полочке рядом и почти успевает что-то сказать, как слышит: — Я имею в виду… не только сейчас, а в последнее время. Тебя как будто что-то мучает, но я не понимаю, что именно. Я пытался сообразить, что происходит вокруг тебя, а в итоге — ничего. Для меня все как раньше, только надежнее, потому что дольше вместе. Юнги застегивает молнию до конца и тычется лицом в ладони. Тепло выдыхает на них несколько раз, по привычке. Растирает, чтобы согрелись наконец-то и в конце концов прячет руки в карманы. Чимин смотрит на все это исподлобья и сам дергается, когда ветер поднимается. Окно со всей дури распахивается и он едва успевает схватить его, чтобы не разбилось вдребезги. — Так не июнь месяц на улице, — Мин поднимает голову, пытаясь рассмотреть что-то помимо чиминового лица, но быстро возвращает голову в нормальное положение. И глаза в глаза. — Серьезный разговор про погоду? Такое ощущение, что тебя сейчас изнутри что-то разъест, как эта поебень, которую мы пьем, наш желудок. Тот хмыкает как-то задумчиво, смахивает волосинку с мягкой бледной щеки, не задумываясь даже. Кажется, что это тело само контролирует процесс. Это как вводишь один и тот же пароль несколько месяцев, а потом даже не думаешь, что делаешь, но все верно получается, без пяти минут привычка. А потом дергает ладонь так, будто пальцами касается к вскипевшему чайнику. И вообще к чему-то, что трогать точно не хотелось бы. Юнги на этот жест не может даже отреагировать, только поднять брови вопросительно. Он не понимает. Он не понимает, что происходит сейчас, день назад и еще кучу месяцев с тех пор, как Чимин начал вести себя так странно. Он не стал другим человеком, не изменил увлечения, стиль и мелкие привычки, только отношение. И казалось бы, только к нему одному. Мин сгребал его в объятия, подставлял щеки под поцелуи и держал за руку во время сна, а сейчас к нему даже не прикасаются, дергаются только как от чего-то неприятного. Все утренние и вечерние признания, поддержка, взаимопонимание, разговоры и вообще все на свете испарилось. И поэтому это все связывается в одно черное и вязкое месиво недопониманий, задавливая под своим тяжелым весом. — Тебе больше не хочется прикасаться ко мне, Чимин? Пак прикрывает глаза, откидывая голову назад. На балконе холодно. Даже закрытые окна и куртка на плечах не спасают. На улице сыро и отвратительно, и Чимину хочется уже побыстрее весну, чтобы потеплело и солнечные зайчики лицо щекотали. Ведь этот ветер пробирает до костей, пробираясь в грудную клетку и заковывая сердце в толстый слой льда. Ведь вяло не только вокруг, но и внутри где-то. Не так, как иногда бывает, а в последнее время слишком даже для него. И Чимину помимо весны хочется еще и бежать отсюда, куда только глаза глядят, потому что он устал. Устал нуждаться каждую секунду и возвращаться к сигаретам, чтобы успокоить собственные нервы. Как будто уткнуться глазами в дом напротив, пропуская через легкие дым — достаточно, чтобы все само как-то решилось и встало на свои места. Можно подумать, это заменит любой разговор. Но Чимин теряется в собственных мыслях, накручивая себя вокруг пальца стервы-неуверенности. Думает о чем-то непонятном и даже не очень то нужном, почему-то решает, что в их отношениях все постепенно начинает гнить и не может догадаться, как избавиться от этого. Хоть убирать, по сути, нечего, но сила самовнушения такая разрушительная. Ровна силе разрушительности недостатка свободы, а Пак без нее жить не может, как оказалось. — Ты можешь ответить мне? — Я просто не могу так, — Чимин подпирает спиной стенку и дышит немного учащенно. — Знаешь, я дышу сейчас не кислородом каким-нибудь, а твоим одеколоном. Прям где-то в мозгах по щелчку включается что-то, чтобы я кроме тебя ничего не видел, не слышал и не чувствовал вокруг. Такой себе центр моей вселенной, единственная причина жить, мечта, первая и последняя любовь, чуть ли не моя душа и остальные эти сладкие сравнения, которые я не запомню за ненадобностью. У меня волосы дыбом встают от упоминания твоего имени и тело дергается, когда ты пальцами прикасаешься слегка. И это все похоже на какой-то странное помешательство, не думаешь? Старший молчит, только смотрит пристально, вслушиваясь в каждое слово. Оттягивает карманы вниз, пока ткань не трещит. Не знает, куда глаза спрятать, а потом еще и всего себя. Под какой-то замок, пуленепробиваемую дверь и тяжелую металлическую цепь. А рядом еще несколько сторожевых псов, так, для полной уверенности, чтобы никто и никаким образом не увидел, как он не знает, что делать прямо сейчас. — Плохо быть влюбленным? — У меня в животе крутит, когда думаю о тебе. И это не от любви, не от бабочек или всего остального, что может вызывать что-то такое. А знаешь почему? Я — нет, и за все время, когда это происходило так и не понял и мне кажется, что не пойму никогда. Я просто заключил себе, что отдалиться будет чем-то правильным. Ну а вдруг перегорю, вдруг попустит немного и все будет как когда-то. Спокойно, для начала, — Пак улыбается, резко вдыхая. — А вообще: да, плохо. Я не хочу быть настолько несвободным. Меня даже к ебанному табаку так не тянет каждый раз, как к тебе. И это пугает, потому что он вызывает зависимость, а люди такого побочного эффекта вроде не должны иметь. Юнги от этого всего морально ломается пополам, как сигарета, которую размазали по всей пепельнице. Как-то нервно хватает за руку, преподнося к губам. Прикасается пальцами к ним, потом к щеке, сжимает в ладонях сильнее. И все это кажется Чимину таким неуместным, неправильным сейчас, что он отворачивается в сторону и жмурится до боли в глазах. А в голове Мина, по сути, все эти странные чиминовы слова места не находят, и он так судорожно пытается обработать всю информацию и понять, что черепная коробка вот-вот разлетится от перенапряжения. Но он упорно игнорирует: чужие руки в его руках, и у Пака ладони сгорают от дыхания. Он дергает их один раз, и Юнги этого хватает, чтобы отпустить. Он ведь тоже влюблен до беспамятства… — Я не хочу быть таким нервозным, Юн, понимаешь? — младший растирает шею, потому что бесится. Отходит на несколько шагов, вновь вжимаясь лопатками в стену. — Можно я поеду к родителям? Я хочу отдохнуть. Чимин тянет его за руку к себе и невесомо целует в уголок губ, как всегда делает. Юнги этого мало, он захлебывается собственным вздохом, но кивает, не держит. Юнги не может держать, Чимин не может вечно нуждаться. И это вообще никак не вяжется между собой, черт возьми. …тогда почему ему кажется, что все было замечательно? — Хорошо. — Я люблю тебя. — Да, спасибо… И я тебя. Дождешься? — Обещаю. Юнги хочет скрыться от всего мира в чиминовых объятиях, смазано целовать плечи, но его продувает насквозь сквозняком, когда Пак заходит в квартиру, закрывая за собой дверь. Юнги правда будет ждать, но кто знает, как долго?