***
Светлые джинсы обтягивают худые ноги Мэг, что Райк невольно заглядывается, закидывая в рот очередной кусок недостаточно сладкого яблочного пирога. То, что у Мэг красивые ноги, никто никогда и не отрицал. Более того, не отрицала и сама Мэг, принимая комплименты от других людей с какой-то особой гордостью. — Впервые за долгое время ты сама позвала меня — есть какая-то причина? Мэг стоит спиной, аккуратно размешивая в кружке растворимый кофе, на миг застывает, оглядывается в поиске, кажется, второй кружки — уже для себя. Вместо ответа на вопрос спрашивает: — Хочешь ещё пирога? — и ставит кофе перед самым носом. Райк усмехается, но принимает, подперев рукой щёку, на которую аккуратно приклеен пластырь. — Откуда царапина? Райк медленно ковыряется вилкой в яблочной начинке, подняв глаза на свою подругу: — Да так, поцарапалась. Ничего страшного. — Ты же обработала? — Ага. Мэг кривится, получив в безразличном тоне доказательство противоположного. Но Райк, как показывает время, просто неисправима. Кофе сладкий, что Мэг хмурится, размышляет и будто умышленно выдерживает паузу, чтобы о чём-то сказать, но вместо задуманного интересуется: — Как там твои «коллеги»? Райк оживляется, вновь натянув на лицо свою привычную ухмылку; беспокойство пытается затолкать куда-то глубоко, куда своим взглядом не сможет добраться её подруга. И начинает засчитывать заранее подготовленный текст: — София Фальконе, двадцать три года, худая, невысокая, судя по всему, натуральная блондинка. Либо слишком высокого мнения о себе, либо слишком низкого. Ну, либо она просто поехавшая: полезла в центр взрыва и оглохла как минимум на одно ухо. И всё это по указке возлюбленного. Вкус у неё, конечно, отстой: её ёбырь — Гиббс — бревно бревном, ещё и строит из себя сильнейшего, хотя весь бой простоял в сторонке, — девушка разводит руками, явно злорадствуя, — и голос такой, словно курит уже лет двадцать. Если не все тридцать. Третьего они с собой не взяли. Не знаю, кто он, но моё шестое чувство подсказывает, что он должен быть посмиреннее Гиббса. И надеюсь, поумнее, причём их обоих. Она делает глоток, уставившись куда-то в пустоту. Ухмылка с лица мгновенно стирается, а взгляд кажется затуманенным, рука аккуратно прижимает края пластыря к коже, а те непослушно отстают вновь. — София не могла разобраться со стабильным типом одна: сама призналась, что силёнок не хватает, а её парень стоял как вкопанный и ждал чёрт знает чего. Меня они видели второй раз в жизни, вряд ли что-то обо мне знали, не могли предполагать, помогу ли я, и не могли на меня рассчитывать. Они просто дерьмово выполняли свою работу. Хотя нет, девчонка ещё ладно, а вот Гиббс… Даже наш отдел лучше подготовлен к противостоянию со стабильным типом, хоть специализируется в основном на нестабильном. Физуху проверяют, учат стрелять и работать с часами, а эти двое даже не могут работать сообща. У девки со мной больший коннект случился, чем с её парнем. Я думаю, что будь у нас в отделе человек, с силой, подобной их — выпускать энергию в том или ином виде — то нужда в существовании спецорганизации сразу бы пропала, — последующий глоток сопровождается недолгой тишиной: Райк о чем-то продолжает размышлять, распространяя кофе по своему рту. — Я никогда ранее не сталкивалась с такими людьми, но какое-то природное любопытство заставляет меня более внимательно смотреть на их способности. Они явно разнятся, хоть я и видела в действии только Софию. Она назвала свою силу «лезвиями»: красноватая сфера магии, вокруг которой вращалось множество светящихся колец, которые оставляли следы на чём-то, как реальные лезвия. Они были тёплыми. Даже когда я их поглотила, эти лезвия остались. Эта способность выглядит слишком сложной, чтобы она могла быть у всех. Скавински сказал, что Гиббс хвастался своей масштабной способностью. Да и в тот день, когда я их встретила, они показали, что вдвоём научены поддерживать нестабильный тип в достаточно стабильном состоянии. И они говорили о третьем, что он вроде бы может делать то же самое, но в одиночку… Он должен быть силён, либо это просто то, на чём он специализируется. — Намекаешь на то, что их обучают по-разному для получения разных способностей? — Не исключаю. Это звучит логично: маленькой и лёгкой девушке удобно заиметь силу, которая позволяет быстро работать на небольшой территории, а большому неповоротливому парню, любящему командовать — действующую на больших дистанциях, более разрушительную и редкоиспользуемую. — Когда ты так говоришь, что всё логично, значит есть какое-то существовенное «но». — Конечно же, есть. Умница, Мэгги. То, что любой может выбрать что-то подходящее для себя чисто с помощью тренировок, звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой. Потому что люди не равны при рождении: кто-то более талантлив, кто-то менее, но нельзя развить то, чего нет изначально. Потому я думаю, что всё это одна какая-то способность, принимающая различные формы, которые создают огромный диапазон. Невообразимое число вариантов, так как эволюция любит, когда есть выбор. — Если это так, то почему твоя сила не может быть просто разновидностью? — Мэг ухмыляется, видя готовое к этому очевидному вопросу лицо подруги. — Я всё ещё отличаюсь слишком сильно. Все они должны создавать энергию — я же её преобразую. Они полагаются чисто на тренировки — у меня подход немного другой, — она оглядывает свои часы с вожделением, будто это девушка, спасшая от бесконечного одиночества по ночам. Пальцы заботливо огладили стекло, боясь оставить после себя отпечатки. Тишина наступает давящая, что Мэг ощущает себя замкнутой в маленькой клетке: надо поддерживать разговор, но кроме самой сути, в голову ничего не лезет. Тема работы выжата, а намёки делать как-то не хочется и остаётся лишь надеяться на проницательность Райк и её разговорчивость. — Пока оставляю всё это на Скавински: если он узнает что-то ещё, думаю, он мне об этом сообщит. А пока, на время проверки, буду выполнять свою работу полицейского. Кстати, насчёт работы… — Мэг резко отворачивается, снова пытаясь размешать уже растворившийся в кофе сахар. — Ты всё ещё не планируешь возвращаться? — Райк, мы же говорили: нет, не планирую, — она аккуратно присаживается на столешницу, спрятав ладони между бёдер. — Мне и дома хорошо. — Ага, потому ты и позвала меня к себе домой, а до этого не хотела даже впускать в квартиру, — губы расстягиваются в довольной ухмылке; Райк знает, что она права: Мэг скучает дома одна, без мужа, имея недостаточно близких друзей и желания контактировать с кем-то малознакомым. — Или может, сердце кого-то из «пациентов» с работы тебе нашептало, что нужна новая жертва? — Райк осматривается. — Ну неужели ни в одном уголке этой кухне не спрятаны органы в банках? Будь я на твоём месте, всё бы ими заставила, чтобы отпугивать потенциальных гостей. — О боже, нет, конечно, это же противозаконно. — Это глупо. Мёртвым уже плевать, каких органов у них нет. — Мёртвым, но не их родственникам, — замечает Мэг, благодаря даже эту не совсем приятную тему для разговора за то, что она позволяет на секунду отвлечься от внутренней тоски. — Не мне говорить об этом, но ты только представь, сколько людей можно было бы спасти, существуй бы закон, разрешающий использовать органы умерших. Но их родственники так зациклены на сохранении целостности тела, хотя какому трупу вообще нужны эти органы? Всё в итоге достанется червям — вот тебе и целое тело, — лицо Райк снова меняет эмоцию: самодовольство на угрюмость и задумчивость. — На их месте мне бы хотелось видеть умершего в привычном состоянии, чтобы проститься. Думать, что он просто спит. Так легче. Всегда легче придавать какой-либо смысл вместо того, чтобы воспринимать что-то так, как оно есть на самом деле, — ненадолго она затихает, чтобы сделать глоток. Потом как-то оживляется. Райк замечает её бегающий взгляд: — Ещё мусульмане против вскрытия тела умершего: считают это осквернением. Пару раз мне чуть не прилетело за то, что я просто выполняла свою работу. Если бы я не нашла тогда следы насильственной смерти, то меня бы разорвали на куски, — лёгкая улыбка касается её губ: немногие инциденты на работе, связанные с убийствами, вызывают приятное чувство — те редкие моменты, когда требовалось думать, а не просто выполнять одну и ту же работу. — Ещё могут ошибаться, но вроде тоже была какая-то вера, в которой для того чтобы человек переродился в новом теле, нужно было оставить нетронутым старое. Или это в старом теле?.. — Мэг озадаченно потирает подбородок. Райк недоверчиво поднимает одну бровь, с трудом сдерживая хохот: — Ты уверена, что сейчас не пересказываешь мне сюжет какого-то второсортного ужастика? Мэг пытается не показывать неловкую улыбку, но всё же сдаётся и потирает шею: — Не уверена. Я на днях устраивала себе марафон подобного кинца. Но всё равно всё логично звучит: нет тела — нечему воскреснуть. — Сама-то думаешь, это возможно? — Нет. Все умирают, никто не воскресает и это обычный порядок вещей. Я так часто видела смерть на своей работе, что воспринимаю её как должное. Если после смерти действительно что-то есть, мне кажется, это будет величайшее разочарование. Кусок пирога оказывается доеденным, а тарелка — отставленной в сторону; кофе в руках Мэг хочет расплескаться, подёргиваясь, но задерживается толстыми стеклянными стенками и по ним же стекает обратно. Её голос рассеивается по кухне: — Смерть должна быть концом, чтобы придавать жизни смысл. Потому что тогда нужно жить ради чего-то, нужно пытаться, творить, любить, тратить своё время с удовольствием. После конца не будет ни пустоты, ни чего-то другого, потому что мозг умер, и нечему размышлять о происходящем вокруг: помыта ли тарелка, лежащая в раковине несколько дней, прочитаны ли сообщения, будет ли завтра новый день. Но если есть жизнь после смерти, то это обесценивает саму жизнь. Она будет восприниматься как одна из остановок на кольцевой. И если жизнь после продолжится, то зачем жить, терпеть эту. Если мы рождены, чтобы умереть, и умираем, чтобы жить, то в чём тогда смысл? Тогда нет разницы, умрёшь ты рано или поздно, самостоятельно или нет. Я не знаю истины, но пока что, только в моей голове, пусть жизнь будет всё же конечна. Райк зажёвывает губу и пытается улыбнуться, пока Мэг сосредоточенно смотрит в окно. — Надо тебе развеяться. Фильмец посмотреть — не ужастик! — прогуляться. Даже могу предложить составить тебе компанию, если хочешь. Пальцы сильно впиваются в столешницу, Мэг скрещивает ноги, вытягиваясь: — Тогда в пятницу? Райк нервно смеётся, перемещая ладонь с щеки на лоб; пластырь частично отклеивается от натяжения кожи.***
— Давно я не видела настолько дерьмовый фильмец, — Райк прижимает почти полное ведёрко попкорна к груди, после помещает в него лицо, зубами стараясь поймать одно сильно крупное, лопнувшее зерно. Мэг попивает газировку, с улыбкой уставившись на свою подругу, и саркастично произносит: — Кто вообще использует защиту при вскрытии трупа? Подумаешь, кровь попадёт на слизистые, это же главный герой: ему ничего не грозит! — И он одной сломанной рукой может удержать свою жену от падения в пропасть! — Райк хохочет, аккуратно похлопывая в ладоши, но не переставая придерживать ведро. Кожа её в соли — везёт, что не в карамели; подруга быстро расправилась со сладким попкорном и долго — отмывала от сахара руки. — Судя по тому, что я там видела, он должен был откинуться в первые десять минут. Я подозреваю, что ему должны были переломать почти все кости. Может, ему их и переломали, а он превозмогал, но за ужасной актёрской игрой я этого не заметила. Это было настолько плохо, что я хочу сходить на этот фильм ещё раз. — "Дорогая, я люблю тебя, но меня загипнотизировала инопланетная слизь". — О-о-о, не-е-ет, не напоминай. — Скажи спасибо, что тебе их еблю не показали, — Райк закидывает горсть попкорна в рот, искоса поглядывая на подругу. — Слизь выглядела очень плохо, я думаю, у неё венерическое. После соития с ней у главного героя должен был отвалиться пенис. Или же голова. — Случись там такое, я бы аплодировала стоя. — Он главный герой. Он должен быть всегда в кадре, он не может быть серьёзно ранен, не может быть заражен, потому что тогда никто не спасёт мир, — Мэг закатывает глаза, хихикает и снова делает небольшой глоток. — Для истинного героя даже смерть не помеха. А инфекция — и подавно! Не думаю, что сценаристы позволили бы себе вывести его из сюжета, чтобы он вылечил, скажем, сепсис. Герой должен безрассудно спасать мир превозмогая любые болезни! Как и мы должны смотреть это превозмогая чувство испанского стыда. Райк ухмыляется, по привычке прижимает пластырь, случайно акцентируя на нём внимание своей подруги: — Щека так и не зажила? Пальцы надавливают сильнее, взгляд немигающий, а уголки губ дёргаются, показывая мимолётную полуулыбку: — Жду, пока след полностью исчезнет. — В парке, чуть вдалеке, над деревьями виднеется колесо обозрения. Взгляд Мэг устремляется точно на него: серебристое, ровно выкрашенное и с голубыми кабинками — из-за стекла и неба. Райк активнее набирает большее количество воздушной кукурузы и закидывает себе в рот: — Можно прокатиться. Стекло кабинок вблизи кажется менее чистым, на свету разводы становятся чрезмерно заметными, и Райк безуспешно пытается соскрести их изнутри. Мэг прилипает к стеклу, стоит лишь колесу начать движение вверх: люди скапливаются чуть ли не под ногами, дети указывают пальцами на людей, выглядывающих из окошек. И ей кажется это, скорее, жутким, нежели интересным для созерцания. Но постепенно кабинка набирает высоту: верхушки деревьев остаются внизу; Райк отчего хмурится, и руки её сжимаются в кулаки. — Что-то не так, — она начинает быстро ощупывать все поверхности, в поиске, возможно, бреши или трещины. Выглядит это так, словно ей не хватает воздуха. — У тебя не было клаустрофобии, Райк… Райк проверяет наличие оружия, потом осматривается, всё же надеясь найти какой-то выход, глаза её прикованы к потолку. Холод пробегает по коже, исходя откуда-то снизу. Хочется туда взглянуть. Вмиг кабина застывает. Свет озаряет всё в округе, его источник появляется где-то в центре колеса. — Хреново. По размеру он небольшой, но медленно от него тянутся тонкие склизкие нити-шупальца, стремительно оплетающие конструкцию, словно спицы колеса велосипеда. Цель его, похоже, содержимое кабинок, люди. С концов щупалец капает слизь. Мэг изучает весь его вид, насколько это возможно с такого расстояния; его «рука» приближается до тех пор, пока не врезается в стекло. Ощутимая тряска проносится по всей кабинке, но стекло пока не поддаётся разрушению. Райк постукивает по щупальцу изнутри согнутым средним пальцем. — У нас меня нет и шанса — стабильный тип. — Мэг пытается отодвинуться. — Только пулями. Но у меня их мало, да и будь я снаружи… — меня снесло бы отдачей от выстрелов, и, скорее всего, я стала бы бесформенным мешком с костями. Щупальце начинает кружить; Райк явно ощущает, как кто-то делает внизу шаг навстречу. Этот звук давит на череп изнутри; девушку тянет к земле что-то неведомое. С высоты она всё равно видит в деталях лицо этого человека, выражающее одновременно и всё и ничего. Он, кажется, смотрит ей точно в глаза, а Райк находит лишь в его, тёмно-серых, пустоту и что-то пугающее. — Райк, ты чего? — Мэг аккуратно тянет её за плечо, стараясь, похоже, как-то вывести из транса. Парень продолжает свой путь уверенно и непоколебимо, когда другие желают бежать от, но страх их парализует. Ленты доходят до самого низа. Парень протягивает руку, прикасаясь к склизкому кончику одной из них; где-то в небе раздаётся удар, и щупальцы вплотную притягиваются к конструкции и не могут хоть как-то пошевелиться. Райк, придя в себя, лишь шепчет: — Это он, это третий. Тейлор.