***
Альфа после ухода светловолосого остаётся ненадолго, по большей части ведая ему о том, что из комнаты в ближайшее время его не выпустят, а единственный омега, которому разрешено его посещать — МинГи. Чимин уже успел понять, что живым ему из этого плена не выбраться и бывший слуга ему не поможет. Но даже страх за собственную жизнь отступил, когда активно начал толкаться альфочка, беспокоя этим будущего родителя. Надежда на спасение была слабая, в таком положении ему не убежать и не дать отпор, поэтому рыжеволосому ничего не оставалось, как подняться с пола на постель и свернуться в комочек, молясь, что его успеют найти. С таким большим сроком беременности он не имел больше права злить Августа, как бы ему этого не хотелось, ведь каждое неосторожное слово могло спровоцировать неуравновешенного альфу на рукоприкладство. С живым и почти полностью сформировавшимся ребёнком под сердцем, он не мог говорить и думать только за себя. Теперь на его плечах лежала ответственность и за чужую жизнь, что ещё не успела появиться на свет, но так активно напоминала толчками в животике. — Я понимаю, мой маленький, нам нужно надеяться на лучшее, потерпеть, и тогда совсем скоро мы вернёмся обратно домой, — успокаивая себя и альфочку, Пак поглаживал живот, мысленно читая все известные ему молитвы, чтобы их успели найти. Омега не сомневался, что их уже ищут. Его Юнги так просто не оставит супруга и сына, он обязательно найдёт их, чего бы ему это не стоило. — Там нас обязательно будут ждать, — думая о Тэхёне, что так же был в положении, омега надеялся, что с его ребёнком ничего не случится, что Чонгук обязательно поможет ему и защитит. Переживания могли пагубно отразиться на малыше в столь ранний и нежный срок, поэтому Чимин старался верить в альфу своего брата, что тот убережёт его Тэхёни от беды. — Нас вернут, и всё будет как прежде… Чимин уснул с малозаметной улыбкой на губах, уходя в спасительный сон, что накрыл его воспоминаниями последних дней во дворце рядом с Юнги. Его сын внутри тоже успокоился и больше не беспокоил папочку слабыми пиночками и дискомфортом. Рыжеволосый даже во сне, обнимал дитя руками, боясь оставить его без защиты даже на минуту. И понять, когда именно он принял своего нерождённого сына, омега уже не мог.***
Чонгук, обойдя тронный зал и несколько покоев, быстро догадался куда ушёл правитель, поэтому уже минут пять находясь перед заветной дверью, не решался войти внутрь. Альфа знал, что ничем помочь не сможет, не уймёт ту тоску, в которую впал Юнги после исчезновения супруга. Что никакие слова не способны излечить душу скорбящего, и что если омега больше никогда не вернётся, то случится непоправимое. Дворец медленно впал во мрак, тая в каждом углу залегшие тени слуг, что без шороха передвигались, не желая попасться на пути правителя. Стражники же боялись поднимать головы, страшась увидеть потухший взгляд чёрных глаз на бледном лице императора, отчего все смотрели на кончики своих ног, так и не решаясь увидеть перед собой того, кто всё потерял за одну несчастную ночь. Солнце, будто бы предчувствуя настроение многих, спряталось за грозовыми тучами, не смея показать и луча. А сильные ветра с наступлением пасмурных дней за несколько дней снесли последнее цветение сакуры, оставляя за собой шлейф розовых лепестков. Многочисленные отряды день за днём, невзирая на ночи и неблагоприятные условия природы и местности, прочесали город и близ находящиеся деревни. Был отдан приказ: не жалея сил и людей продолжать поиски до тех пор, пока не будет найден супруг императора. Времени на отдых практически не оставалось, количество часов на сон было донельзя мало, а силы истощались с каждой пройденной милей, но даже при таких условиях отступать и осмеливаться нарушать приказ никто не смел. Понимали, что ждёт их при таком исходе. Сотни отрядов за минимальный срок опросили большое количество людей, обыскали дома и прочие строения, тщательно допросили тех, кто ещё недавно взаимодействовал с Паком, но от стражников императорских покоев было известно лишь то, что слуги из свиты Его Величества увели проснувшегося посреди ночи Чимина в его же покои по его же приказу. Больше никто ничего не видел, не слышал, не знал. Будто бы молния ударила в землю и образовавшаяся яма поглотила омегу, как Чжу Интая из легенды, не оставляя после него и следа. Тэхён же казалось совсем замкнулся в себе. Омега несколько раз навещал покои брата, повторно расспрашивал стражей и слуг, пытаясь услышать что-то поистине важное в их словах, то, за что он мог бы зацепиться, но всё было напрасным. Лишь неизвестные слуги, о которых слышали впервые все остальные, исчезнувшие вещи в покоях Чимина и кольцо, что нашли при уборке покоев Юнги. Последняя зацепка: пропавший следом за Паком МинГи, чью пропажу заметили чуть позже. Изначально среди слуг пробежал слушок, что Чимин сам сбежал, втеревшись в доверие к императору, дабы ослабить его бдительность, ведь многие до сих помнили как рьяно рвался на свободу рыжеволосый. Но слухи закончились на том, что всё же версия с похищением звучала куда убедительнее, ведь бросить брата, за которого пропавший готов был положить собственную голову, не было свойственно для Чимина. Даже если бы и сбежал, то только с Тэхёном, не забыв при этом ухаживающего за ним лекаря. Будто бы повторяя поиски сначала сбежавшего из дворца Чимина и заключенных с каменоломни, Юнги вновь собрал поисковые отряды, только теперь уже в надежде найти беременного супруга и его похитителей. Он выдвинул жёсткие требования: не позволяя оставить хоть один дом, в который не зашли бы люди из его отрядов, ни один клочок земли и ни одного не допрошенного человека. Результаты всех поисков писали на пергаменте и отправляли с гонцами, не смея утаить даже самую малость. Всё в самые короткие сроки сообщали самому правителю, огорчая того каждым пустым письмом, каким он считал, что его омега так и не был найден или же где-то замечен. Даже щедрые вознаграждения за какую-то хоть информацию не дали своих плодов, напротив лишь притянули ненужное внимание. Ведь по предъявленным приметам походило множество омег, о которых сообщали люди. Было много молодых парней, что находились в положении, при том имея рыжий окрас волос. Каждого из этих омег внимательно осматривали и удостоверялись в том, что никто из них не является тем самым. Но не нарушая приказа с верху, даже об этих казалось бы незначительных осмотрах докладывали правителю с гонцами. * По лбу стекали капли холодного пота. Белые запутанные волосы россыпью легли на плечах, частично прикрывая от жуткой вымотанности нахмуренное даже во время сна бледное лицо. Альфа сидел у подножия скрытой светлым балдахином постели, спиной неловко на неё упираясь. Ноги сами привели Юнги именно в эти покои, после очередного визита гонца с пустым письмом. В покои, в стенах которых ещё совсем недавно были слышны тихие признания в любви и громкие стоны особо жарких ночей. Сердце сжималось донельзя больно, не ощущая былого спокойствия получаемого от беременного супруга, что бесследно пропал три дня назад. Теперь пустота и оглушающая тишина наполняли когда-то полную семейной радости комнату. И лишь эхо двух счастливых голосов звучали где-то далеко, сводя с ума утихающими отголосками. Гнездо без омеги быстро утратило запах, тепло и уют. Без своей истинной бабочки Юнги потерял покой и смысл в миг обременевшей жизни. Перед помутневшим от горя и беспомощности сознанием то и дело всплывали картинки из былых времён, отсчитывая момент за моментом, приводя альфу к истоку давно забытых воспоминаний, какие он поклялся не забывать, но всё же забыл ещё много лет назад. Момент за моментом, от одной сцены к другой, до самого отрочества и детства, перед глазами промелькнула вся жизнь, возвращая Юнги к самым далёким, но в той же мере самым ценным воспоминаниям. Долетающие фразы откуда-то издалёка замерли на устах, а тяжёлое дыхание и вовсе сбилось, вновь вернувшись в один из тех беззаботных детских дней, какой предстал перед глазами… Тёплая комната, мягкая постель и любимый слуга, что был с самого рождения маленького альфочки, наследного сына действующего императора. * И вновь комната наполнена детскими капризами, потому что маленький Юнги не спешит укладываться спать и о чём-то волнительном и самом сокровенном перешептывается с ХоСуном. И вот уже не молодой бета с доброй улыбкой на устах рассказывает легенду, ласково поглаживая юного альфу по головушке, чтобы тот поскорее улёгся спать, а сам Мин с замиранием сердца слушал историю, не смея перебить рассказчика. — В одном большом лесном королевстве жил одинокий паук. Всюду висела паутина, каждый уголок был заполнен мраком, а в его просторах было смертельно тихо. Ему безумно нравилось одиночество и покой, какой его окружал повсюду… Юнги сын своего отца, он такой же хладнокровный и непроницаемый к чувствам другим. Ничто и никогда не возымело над ним власть и силу, лишь он сам имел контроль над собой и своим телом. И казалось, что никто не коснется его сердца, пока один смертный не решил, что сможет свергнуть одну из самых великих династий. — …Но в один день в его сети попала прекрасная бабочка, — продолжал шептать бета, поглаживая голову своего слушателя, чьи глаза блестели пуще звезд на ночном небосводе, — яркая, нежная и такая красивая, что при виде её дух захватывало. Она была бессильна против паутины и, попав к пауку в сети, уже потеряла всякую надежду вырваться из этих пут… Прикованный к постели омега смирился со своей участью, бой он проиграл, вот только для него было легче закончить свою жизнь на виселице, нежели добровольно приклониться перед самим императором. — …Хранитель мрака и тишины влюбился в неё, и заточил в своём королевстве, не давая шансов упорхнуть. Он не мог налюбоваться своей бабочкой, ему она казалась совершенной, самой лучшей из тех, что он когда-либо видел… Вернув и против воли обременив омегу беременностью, Юнги окончательно присвоил рыжеволосого дьяволёнка себе, продолжая подчинять его силой. Вот только истину он понял довольно поздно: как бы он не пытался сломить и поставить супруга на колени — у него это не выйдет. С течением времени Мин и сам не заметил, как остался подчиненным своим же омегой. И даже осознав свою нелегкую участь, принял проснувшиеся в себе чувства, влюбляясь во второй раз. — …Он любил её сильно: кормил разными яствами и развлекал чем только мог, дабы порадовать, но бабочка на все старания паука отвечала лишь скромной улыбкой. Ей было всё это чуждым. С каждым днём румянец на её щеках становился бледнее, а свет, исходящий от бабочки, стал медленно угасать… Касающийся тропы мягкий шёлк омежьего ханьфу колыхался от каждого дуновения ветра, собирая за собой упавшие розовые лепестки сакуры. Незаплетённые в очередную своеобразную причёску рыжие волосы едва достигали плеч, приятно обрамляя лицо, что было направлено к ясному небосводу. Изнуряющие тело события прошедших дней тенями легли под глазами, делая вид и без того измученного омеги ещё болезненней. Но Пак, не взирая на боль и сильную слабость, пытался миновать садовую тропу как можно быстрее, и только Юнги не давал тому свершиться: удерживал на месте, лишая возможности уйти. Альфа крепче сжал руку мужа в своей ладони, не отпуская рвущуюся в недры сада родную половинку, свою бабочку, держа её подле себя. Омега тянул за собой, пытался ослабить хватку и расцепить чужие пальцы, вот только всё было безуспешным — Юнги не пускал. Надежно и крепко сплёл свои путы, омегу, как жертву, паутиной связывая, и на века собою обременяя не давая ему сбежать. — Юнги, отпусти, — шепча лишь губами просил Чимин, всё так же смотря на небо. Душа рвалась прочь, на свободу, туда, куда с ветром неслись лепестки отцветающих сакур, туда, где был его дом и семья, — Я угасаю с тобой. Ты меня душишь, Юнги, отпусти, — как заведённый повторял Чимин, судорожно руку из крепкой хватки вырывая. — Я твой новый дом. Твоя семья, пойми. Всё, что ты пожелаешь сделаю, но только не уходи, — пуще прежнего стискивает нежную кисть рвущейся к свободе бабочки Мин. — …Она медленно погибала в объятиях паука и уже вскоре король своих пут не смог смотреть на то, как страдает его единственная любовь. Паук решил отпустить бабочку на волю, чтобы та смогла жить той прежней счастливой жизнью. Поэтому ослабив путы паутины, он выпустил её обратно на свободу, чему она не могла нарадоваться. Обняв паука на прощание, бабочка улетела в тот же миг, оставляя того смотреть ей вслед со слабой улыбкой на устах. Паук радовался тому, что дал любимой шанс быть счастливой, но его разбитое сердце не выдержало этой разлуки. Король тьмы и паутины пал замертво, сражённый безответной любовью к бабочке. — Что? Как так? Он же любит её… Так нельзя, нужно бороться, идти до последнего. Я бы ни за что и никогда не отпустил бы от себя человека, которого люблю, — мальчик, рассерженный таким исходом, злобно откинул край одеяла в сторону. — Ведь паук погиб. А если бы он не отпустил, то остался бы жив. Он какой-то болван, нужно было держать её до последнего. Я бы так никогда не поступил, — старый бета тяжело вздохнул и вернул маленького разозлённого Юнги обратно под одеяло, всё так же в привычной для себя манере поглаживая беловолосую головушку. — Шуга, он очень сильно её любил, поэтому и отпустил. Он боялся, что она погибнет, если будет с ним. Ему куда была важнее жизнь и счастье любимой, нежели своё, поэтому он пожертвовал своей жизнью ради бабочки. Не все готовы идти на жертву ради любимого человека, но именно она доказывает всю силу его любви. Это высокое светлое чувство может возвратить человека к жизни, а порой она может и погубить. — Значит, если бы он не отпустил бабочку, то погибла бы она? — Да. — А если я буду любить своего омегу, то я тоже должен буду отпустить его от себя, как паук бабочку? — большие глаза альфы заблестели, а нижняя губа задрожала. — Если твой омега будет любить тебя, а ты его, то вы будете друг с другом, — ХоСун мягко улыбнулся, начиная вытирать ещё не скатившиеся по пухленьким щекам слёзы маленького альфочки. — Да? — получив положительный кивок, Юнги повеселел: — Тогда я буду очень-очень сильно любить своего омегу. Я обещаю, что буду добр и заботлив к своей паре, и что всегда буду радовать и никогда не буду обижать своего омегу, — мальчик приложил крохотную ладошку к груди и закрыл глаза. — Я обещаю. Воспитатель тихо засмеялся и уложил мальчика обратно под одеяло. — ХоСун? — Да? — А как я пойму, что это мой омега? — У твоей пары будет такая же метка как и у тебя, — он взял левую ручку альфы и немного приспустил краешек рукава. На тонком бледном запястье была изображена маленькая чёрная бабочка, — У твоего омеги тоже такая же. У всех людей она разная и неповторимая, но у пар, которые предназначены друг другу судьбой, совершенно одинаковая. Так они могут узнать, что истины друг другу. Маленький беловолосый альфочка улыбнулся, попытался представить какой прекрасной бабочкой будет его истинный, а после немного подумав мечтательно произнёс. — Где же ты… Круговорот нахлынувших воспоминаний быстро рассеялся от одного касания извне, из-за которого оставшаяся часть последней фразы: «… моя бабочка?» осталась не озвученной. Губы лишь дрогнули в немом вопросе, а глаза от испуга резко распахнулись. Сердце бешено билось, руки заметно дрожали, а по лбу и вискам стекал пот. Повернув голову к плечу, к которому прикоснулся Чонгук, Мин приложил руку к лицу, вытирая с него холодные струйки. — И как долго ты здесь находишься? — начиная издалека, Чон присел у основания постели рядом с другом, подпирая того плечом к плечу. В тёмной комнате едва ли можно было что-то рассмотреть из-за отсутствия зажженных свечей, что в присутствии Чимина, всегда были в его покоях. Омега любил свет и просил слуг принести как можно больше свечей, дабы осветить каждый уголок. — Сам не знаю, — хриплый голос едва ли был похож на миновский, отчего брюнет поморщился. Чонгук хотел вывести Юнги на разговор, чтобы хоть как-то отвлечь его от горестных мыслей, но в голову ничего не приходило. Всё было тесно связано с Чимином. О рыжеволосом омеге Чон больше всего боялся заговорить, но вдруг Мин сам заговорил первым, не чувствуя как уголки его губ непроизвольно поползли вверх. — Чони, знаешь, что я вспомнил? Я вспомнил, как Хо меня в детстве укладывать пытался. Как рассказывал сказки, чтобы я уснул и не бедокурил на ночь глядя, — Юнги тихо засмеялся, наклоняя голову так, чтобы упереться в плечо брюнета. — И всё равно, как бы сильно он не старался, после его уходов, я открывал глаза и выбирался из постели. Однажды он меня на этом деле подловил и мне было настолько стыдно, что, будучи совсем маленьким ребёнком, от жуткого стыда я разревелся, — снова засмеялся альфа, совсем не замечая трясущихся рук, всё так же продолжая смотреть куда-то в пустоту впереди себя. — И сейчас говоря о сказках, что он мне рассказывал когда-то… Кажется, что одна из них оказалась не сказкой вовсе, а самой настоящей судьбой для меня. И знаешь какой конец у неё? — дрожь перешла в голос Мина, отчего Чонгук стиснул зубы, стараясь сдержаться от предполагаемых мыслей, так настойчиво ползущих в его голову. — Шуга, всё это лишь сказка, не более того. Не стоит ожидать плохой исход в нашей истории, всё ещё может наладиться… — Наладиться? — удивлённо спросил белобрысый, — Ты сказал наладиться? — уже разразился смехом Юнги, убирая с плеча друга голову и поднимаясь на ноги, едва держась на своих двоих из-за охватившей тело слабости. Хоть в комнате и царил полумрак, но не увидеть взгляд двух блестящий от безумия глаз казалось невозможно. Чон поднялся вслед за Мином. — Я по собственной глупости не смог должным образом защитить… пропустил момент… потерял их двоих. За одну ночь, всё, что только у меня было — бесследно исчезло… И ты сейчас говоришь, что всё обязательно наладится? — обезумевшая улыбка медленно спала, а в глазах промелькнула безысходность. — Наладится… — растянул слово альфа, будто бы пытаясь вспомнить его понятие, — наладится… Ничего… ничего не наладится. — Хочешь сказать, что смирился с его пропажей? — неверяще спросил Чонгук, смотря на друга едва ли не в упор. — Я не знаю где он и что с ним, — бледное лицо в темноте казалось до жути уставшим, а белесые спутанные волосы придавали вымотавшемуся альфе ещё более болезненный вид. Юнги едва ли можно было узнать, ибо за три дня он ослабел настолько, что казалось вот-вот лишится рассудка. — Но это не повод сдаваться, особенно сейчас, — настаивал на своём брюнет, не понимая как за такой срок его друг успел довести себя до такого состояния. — Его нет уже третьи сутки, Чон. У меня нет никаких зацепок, кроме неизвестных слуг и того чёртового МинГи, что тоже пропал вместе с Чимином. Сотни отрядов — несколько тысяч людей прочесали целый город, обыскали множество провинций за эти три дня и по итогу ни единого следа, гребаного человека, что хотя бы видел его — ничего! У МЕНЯ НЕТ НИЧЕГО! — вмиг срываясь на бешеный рёв, Мин не сразу понимает, как вновь оказывается у основания постели, цепляясь рукой за балдахин, чтобы не свалиться полностью на холодный пол. Голову пронзила резкая боль, из носа хлынула кровь, а скула вспыхнула пронзительной болью от сильного и резкого удара. Чонгук ударил его. Это Мин понял лишь через несколько секунд, утирая свою кровь и рассматривая её во мраке на ладони. Она казалась чёрной. — Плевать я хотел, как ты себя сейчас чувствуешь! — шипя из-за злости сквозь зубы, уже через мгновение Чон хватает Юнги за грудки, тряся того и всеми силами пытаясь привести в чувства. — Если ты и потерял своего Чимина, то не будь последней сволочью, что просто так сдаст позиции. Ты, сука, за своего истинного и будущего ребёнка зубами каждого рвать должен, во что бы тебе это не обошлось, искать его, не боясь никого и ничего, а главное — верить в лучшее и не сдаваться, идти до последнего. А ты что делаешь? Я говорю, что делаешь ты, мразь? — всё так же треся Юнги, Чонгук едва сдерживал яростный порыв, чтобы не врезать другу ещё раз. — Я не посмотрю кто ты, всю душу из тебя выбью, если руки посмеешь опустить! Ты Чимину ребёнка заделал, теперь тебе и никому больше быть в ответе за него. И если так просто сдаёшься, даже ещё не успев сразиться за своего предназначенного, то ты — тварь, не достойная никакой любви! — со злости отталкивая белобрысого от себя, Чонгук поднимается на ноги и, не оглядываясь на друга, идёт к двери. Дальше он просто не сдержится, продолжит наносить удары и точно прибьёт непутёвого альфу. Остановился Чон лишь на мгновение у самых дверей, всё так же не оборачиваясь, произнёс лишь несколько слов перед своим уходом. — На твоём месте, если бы подобное случилось со мной, за Тэхёна и нашего с ним сына я готов бы был положить свою голову, ничтожество, — сказал, как плюнул, Чонгук, не задерживаясь в прохладных покоях ни на секунду. Юнги оставалось смотреть вслед уходящему альфе, всё так же у подножия постели. Скула сильно болела, а голова всё так же продолжала кружиться, из-за чего к горлу подступил неприятный ком. Но Мин, несмотря на потрёпанное состояние, запустил окровавленную руку под ткань своего одеяния, доставая припрятанное там кольцо мужа. Несколько минут в полумраке он рассматривал красный камень, вспоминая как он сиял на маленьких пальчиках Чимина, что не снимал его даже в купальне, не желая расставаться с красивым украшением. А после короткого любования над своим же подарком прикрыл глаза, соединяя воспоминания о беременном супруге со словами Чонгука. Друг был прав, и даром на то, что лицо сейчас у Юнги было в крови, он заслужил — ослабил хватку, сорвался, а Чон его из этого состояния вывел. Уже после Юнги сам поражался тому, как только посмел вот так сорваться, не просто подумать, а допустить мысль о смирении. Альфе понадобилось время, чтобы подняться на ноги и выйти из покоев, где его всё это время ждали слуги и личная стража, лица которых исказились в ужасе от увиденного. Но стоило бетам лишь сунуться к правителю с желанием помочь смыть кровь с лица, как тут же в один жест Мин остановил их. — Не нужно, — поднял окровавленную ладонь вперёд альфа, в другой руке держа кольцо мужа сжимая его в кулаке. — Я сам справлюсь. Единственное, с чем вы сейчас мне поможете, — уже к стражникам обратился Мин, — так это передадите воеводе, чтобы он позаботился о формировании нового отряда. Я лично отправляюсь на поиски своего супруга.